Дева и Змей

Дизайнер обложки Екатерина Згурская

© Наталья Игнатова, 2024

© Екатерина Згурская, дизайн обложки, 2024

ISBN 978-5-0062-6998-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

НАТАЛЬЯ ИГНАТОВА
ДЕВА И ЗМЕЙ

С благодарностью Брюсу и Мирэ, не позволившим мне слишком уж надругаться над одним из красивейших кельтских языков. Наталья Игнатова.

Я жду рассвета, а рассвет

Возьмет и не придет:

Вполне возможно.

А вдруг мой сказочный рассвет

Ночной Грифон спугнет

Неосторожно:

И те, кто в силе в полдень, те

Опять мне скажут: «Вечен день»,

А те, кто в силе в темноте,

Опять мне скажут: «Вечна тень»:

И хоть закат горит огнем,

Хотя враждуют Тьма и Свет,

Они сойдутся лишь в одном:

«Рассвета нет! Рассвета – нет!»

А говорят, что мир не нов,

А говорят, что я не смел,

А говорят, что я готов

Себя поставить под прицел,

А говорят, что я могу

Любую чушь в себя вместить,

А говорят, что я могу,

Не понимая, победить.

А говорят, что я крылат,

Да крылья приросли к скале,

А говорят, что кур доят

И я родился на Земле!

И хоть закат горит огнем,

Хотя враждуют Тьма и Свет,

Они сойдутся лишь в одном:

«Рассвета нет. Рассвета – нет!»

Вокруг меня и Свет, и Тьма

Кружатся в жаркой суете,

Но я-то вижу их обман

И на свету, и в темноте!

Я здесь – уже не на войне.

Я здесь. Мне некуда спешить.

Я жду рассвета. Просто мне…

Мне надо с ним поговорить.

Зима сменяет лето,

Идет за годом год,

А я здесь жду рассвета,

Который: ну! Вот-вот! [Стихи Светланы Покатиловой]

ГЛАВА I
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ЛУНЫ

Это в известном смысле магический день, когда мы можем создать мысленные образы, ментальные формы в сознании, которые потом воплотятся.

П. Глоба, Т. Глоба «О чем молчит Луна».

Говорят, что, если кот облизывает губы людей, то они скоро умрут.

«Сокровища человеческой мудрости» (библиотека Эйтлиайна)

…Их было много. Но он легко мог уничтожить всех, если бы не слабость, проклятая слабость, которая наступает в час кэйд, на рассвете.

От окружившей толпы отделился один, широкоплечий и высокий, с красивым лицом. В серых глазах нет ни намека на радость, ни тени победного торжества – лишь страх и немного злости.

Запах мятной пастилки. Нарочито скучающий голос:

– Ну что, тварь, прочитаешь мне «Ave» или «Pater noster»?..

Кто-то осенил крестом, и голову обручем стиснула боль.

Надо было бежать. Ещё можно было убежать. Не драться, не убивать, не позволить голоду втянуть себя в безнадёжный бой – просто убежать. Растаять в воздухе, растечься облаком тумана, рассыпаться сотнями летучих мышей, пауков, блестящих скарабеев…

Он остался стоять. Он даже сумел улыбнуться. Он тратил последние силы на то, чтобы толпа вокруг – все, кто собрался здесь, чувствовали ужас. Его ужас. Чувствовали, как свой собственный и боялись отвлечься, отвернуться, даже моргнуть: не приведи Господь, вырвется заклятый враг.

А машина со смертными уже, наверное, выехала за пределы Ауфбе. И нужно выгадать ещё немного времени, ещё немного. Ещё…

Небо над острыми крышами стало розовым.

Эйтлиайн

…Кажется, я опять кричал во сне.

Во всяком случае проснулся я от того, что Госпожа Лейбкосунг, запрыгнув в кровать, тыкалась мне в лицо влажным носом и немилосердно щекотала усами. А Госпожа Лейбкосунг не так воспитана, чтобы лезть в чужую постель по пустякам, и позволяет себе подобную фривольность лишь в тех случаях, когда полагает, что возникла острая необходимость в её вмешательстве.

Убедившись, что я разбужен, она тут же спрыгнула на пол и уселась, громко мурлыча, рядом с ножкой кровати.

С добрым утром!

Госпожа Лейбкосунг дожидалась появления моих босых пяток в зоне досягаемости её когтей. Обычная утренняя процедура. Где-то я читал, что кошки после десяти лет становятся ленивыми и не склонными к играм, но лично моя кошка печатным словом пренебрегает, и в свои пятьдесят сохранила котячью живость характера.

До ванной комнаты мы добирались в припрыжку. Я увертывался от когтей, стараясь не выпрыгнуть при этом из домашних туфель, а Госпожа Лейбкосунг, распушив хвост, преследовала меня до самых дверей. На пороге мы расстались, уговорившись встретиться за завтраком. Всё как обычно, и, наверное, это должно было успокаивать, но я никак не мог вспомнить, что же такое видел во сне.

При жизни избавиться от одури после рассветного кошмара помогала холодная вода. Очень холодная. Мой батюшка, сторонник спартанского воспитания и сибирской закалки, знал в этом толк, и подземную речку нашего замка я не забуду… хм… до конца своих дней уж точно не забывал. Вот и сейчас я машинально встал под ледяной душ и даже удивиться успел, почему это ничего не чувствую, прежде чем сообразил включить кипяток.

Многие пренебрегают. Да вот хотя бы и батюшка. Как разобиделся когда-то на своих бояр за предательское убийство, так с тех пор и остается мёртвым в полном соответствии с описанием: «налитые кровью глаза, пылающие адской злобой, красные губы и синюшно белая кожа, цветом напоминающая рыбье брюхо…» Очень похоже. С непривычки даже испугаться можно. А новоделы и мелкота из свитских почему-то считают своим долгом следовать примеру господина и тоже не заботятся о том, чтобы заставить свою кровь течь быстрее. Если ты мёртв, выгляди как мертвый – за прошедшие века это успело стать чем-то вроде закона, или, если желаете, правилом хорошего тона. Но для нас, аристократов, закон не писан, и уж тем более не желаем мы считаться с правилами, так что я предпочитаю, чтобы моя кожа была теплой, а цвет лица – естественным, и лучше лишний раз обожгусь о крапиву, чем буду чувствовать себя ходячим покойником. Словом, кипяток после рассветной спячки…

Тут, знаете ли, главное угадать, когда тело ожило, и вовремя выключить воду. А то и ошпариться недолго.

И я, конечно, ошпарился.

Вообще-то меня нельзя назвать неловким и тем более нельзя обвинить в нерасторопности. Уже тот факт, что в мертвую спячку люди смогли отправить меня лишь единожды, о чем-нибудь да говорит. Батюшку, например, упокоивали трижды, и это только случаи, о которых мне доподлинно известно. Однако в новолуние всё и всегда идет наперекосяк. А это утро оказалось особенным даже для новолуния.

Пребывая в задумчивости, я вылил в мисочку Госпожи Лейбкосунг свои сливки, а себе в кофе плеснул, соответственно, молока из ее персонального кувшина. Нельзя сказать, чтобы кошка расстроилась, но что скажет по поводу жирных сливок ее нежный желудок? По пути во двор я влетел головой в растянутую над лестницей паутину, за что получил замечание от паука, потратившего на плетение своей сети весь вечер и значительную часть ночи. Пришлось вызвать дорэхэйт [Дорэхэйт – «сумерки», здесь – духи стихий] земли и воздуха, чтобы исправить причиненный ущерб. Не то, чтобы я обязан был это делать, вовсе нет – ведь это паук живет в моем замке, а не замок строится вокруг его паутины, – но мой долг как хозяина с уважением относиться к чужому труду.

Духи, кстати, тоже явились надутые. Воздух и земля не сказать, чтобы очень любили друг друга, и совместный труд на благо незнакомого паука не доставил им никакой радости.

Ну а в довершение всего я умудрился безобразно испортить утреннюю разминку, едва не напоровшись на саблю одного из манекенов.

* * *

Элис разбудил колокольный звон. Недоумевая спросонок, она высунула нос из-под одеяла и, зевнув, огляделась.

– Бог ты мой, ещё и не рассвело!

Небо за узким окошком с раскрытыми ставнями было серовато-сизым и таким холодным, что Элис, поёжившись, натянула одеяло на глаза и снова попыталась заснуть. Обычно это удавалось ей легко, да и кому бы не удалось, когда под одеялом тепло и темно, а на улице пятый час утра, и даже солнце раздумывает, стоит ли вылезать из облаков в неуютное небо. Колокольный звон, однако, оказался гостем навязчивым. Он не просто висел в воздухе, он вибрировал в стеклах, забранных в крупную решетку свинцовых рам, позвякивал позолоченными подвесками люстры на потолке, отдавался неприятным зудом в ножках кровати.

– Ну, что такое? – капризно пожаловалась Элис. – Это же свинство – трезвонить на всю округу!

Накинув на плечи шаль, она неуверенно спустила ногу с кровати. Нащупала пальцами жесткий ворс коврика, слегка приободрилась и уже смело встала на пол обеими ногами. Не так уж было и холодно, как казалось. Лето есть лето.

Вчера Элис устала так, что не очень понимала, где находится и что ее окружает. Дорога оказалась бесконечной, и она задумывалась уже о том, чтобы заночевать прямо в машине, когда увидела в темноте огни, а, подъехав ближе, разглядела с превеликой радостью яркую надпись: «Gasthaus…». На вывеске было ещё и название, но оно, вопреки распространенному мнению о германской аккуратности, не светилось. Да и наплевать было Элис в первом-то часу ночи, как там называется гостиница. Единственное, что её интересовало – это душ и кровать. И то и другое она получила не сразу, сначала пришлось долго звонить в колокольчик у стойки: хозяева, как все порядочные люди, в это время суток уже спали, а о ночных портье в здешних широтах, судя по всему, никогда не слышали. И всё же терпение вознаграждается. Душ и роскошную кровать под бархатным балдахином Элис наконец получила, а в придачу к ним – даже поздний ужин из салата, воды и сыра. Ужин был инициативой хозяйки, что сразу расположило Элис и к гостинице, и к сонной фрау по имени Агата Цовель, и вообще к жизни.

И вот с утра, пожалуйста, – сюрприз. Колокольный звон, от которого и под подушкой не спрячешься. Элис снова неудержимо зевнула. Голова от недосыпа была тяжёлой, и казалось, что колокола гулко бьют бьют прямо по темени, или что вся гостиница накрыта огромным бронзовым тазом, в который бронзовой же колотушкой ударяет не лишенный музыкальности мальчишка-хулиган.

Нет, ну это же надо было придумать – звонить в такое время! А каково тем, кто живёт поближе к колокольне?

Зажав ладонями уши, Элис направилась в душ, надеясь, что шум воды и отсутствие окон спасут от церковного бесчинства.

Когда она вышла, умытая и причесанная, – если только не поддающуюся укладке копну на голове можно назвать прической, – относительно бодрая после горячего душа, небо из серого уже стало бледно-голубым, а колокольный звон затих. Элис в раздумье поглядела на достойную королевы кровать с соблазнительно сбитым одеялом и целой грудой подушек. Бросила взгляд на часы. Пять утра! Спать бы да спать, ведь легла не раньше двух. Но спать уже не хотелось, а хотелось сесть в машину и ехать дальше.

Целью долгого пути – сначала через океан, а потом через обе Европы – была Москва. Элис так и не смогла объяснить ни себе, ни родителям, зачем понесло её в такую даль, да ещё по земле, а не по воздуху, но в этой поездке, как и в большинстве других её предприятий, за принятие решений отвечал отнюдь не здравый смысл. И этот самый нездравый смысл каждый день заставлял усаживаться за руль, ветром бился о лобовое стекло, подсовывал европейскую экзотику в ресторанчиках у дороги и обещал, что рано или поздно что-то такое произойдет. Что-то, отчего сразу станет понятно, зачем девушка из приличной семьи – из очень приличной семьи! – отправилась на другой континент, предоставленная только себе самой да своей чековой книжке.

Элис сбежала по лестнице, удержавшись от соблазна прокатиться по широким гладким перилам. В просторном зале на первом этаже остановилась и огляделась, высматривая хозяйку. Ни единой живой души. Пастораль! Садись в машину и уезжай, не расплатившись ни за комнату, ни за ужин. Кстати, неплохо было бы и позавтракать.

Ресторанчик, занимающий весь первый этаж, производил самое приятное впечатление. Оформленный под старину, он выглядел так, будто и вправду построен в незапамятные времена: серые каменные стены, тяжелая мебель из темного дерева, столы на толстенных ногах, подстать столам стулья с низкими спинками. Вдоль стен составлены бочонки, за стойкой – оплетенные соломой бутылки. Ни тебе зеркал, ни громкой музыки, ни разноцветных светильников. Впечатление немножко портил массивный радиоприемник у стены, но он не бросался в глаза.

Элис обошла квадратный очаг в центре зала. Угли на дне ещё тлели, пробегали по ним багровые змейки, в черную трубу вытяжки скользил серый дымок. Над углями, подвешенный на крюке, похрипывал огромный закопченый чайник.

До чего же хорошее место! Всё-всё, как в старину. Даже пол выщерблен. Если не знать, что в этих местах двадцать лет назад шли бои, можно вообразить, будто камень этот помнит и латные сапоги благородных баронов, и сандалии бродячих монахов, и, может быть, посохи колдунов. Почему нет? Какой-нибудь алхимик по старости лет и немощности здоровья вполне мог ходить, опираясь на посох. А по ночам в зале наверняка хозяйничал маленький народец.

Нет, так близко от шоссе и железной дороги уцелеть не могло ничего. Даже этот замечательный пол был в пыль раскрошен яростными бомбежками.

Историю Второй мировой войны Элис благополучно сдала в этом семестре, но забыть ещё не успела. Да и как забудешь, – лето едва началось? Впечатлений с начала путешествия было множество, однако с экзаменами их по силе переживаний не сравнить. И всё-таки, где же фрау Цовель? Или герр Цовель? Ну, хоть кто-нибудь должен же присматривать за… да вот, хотя бы за очагом.

Толстая, обшитая медью дверь, вела не на улицу, а в узкий, изогнутый под прямым углом коридорчик. Элис ещё вчера – даром, что почти ничего не понимала от усталости – подивилась: зачем строить так неудобно в нынешнее просвещённое время? Чтобы пьяным сложнее было выйти на улицу? Или гостинице досаждают хулиганы из окрестных деревень?

После короткой, но напряженной борьбы открылась и внешняя дверь. Тяжелая, с мощной пружиной, красивыми медными ручками и кольцом-колотушкой в пасти у страшной зверюги. Облика зверюга, впрочем, была вполне человекообразного. Так – чудище, вроде вампира или оборотня.

Элис сошла с крыльца и по колено погрузилась в густой туман, что вольно разлегся по земле. Отыскала взглядом каменный сарайчик, на который вчера ей указали, объяснив, что это гараж, и машина будет там в полной безопасности. Судя по висячему замку на дверях, машина действительно была в безопасности, но вот извлечь её из гаража не представлялось возможным. Пастораль пасторалью, а своих денег хозяева Gasthaus с неведомым названием упускать не собирались. Где же они, герр и фрау Цовель? И, кстати, как называется гостиница?

Элис отошла от дверей, запрокинула голову в поисках вывески и прищурилась. Вывеска тоже оказалась старинной. Удивительно, как Элис не увидела ее сразу: сколоченный из досок щит висел на толстых цепях и покачивался с негромким скрипом. Слепой не разглядит. Да вот ещё туристка, точно помнящая, что вчера, в темноте, видела светящуюся неоном надпись на крыше гостиницы. Откуда что взялось? На черепичной островерхой крыше не было ничего похожего на неоновые трубки. Только флюгер на самой макушке, да водопроводные желоба.

«Дюжина грешников», – прочла Элис на щите.

Если бы не радиоприемник, замеченный в зале, она решила бы, что за ночь перенеслась в Средневековье. Однако надо что-то делать. Искать фрау Цовель. Уезжать, наконец.

Элис пошла по двору, оглядываясь, не мелькнет ли хоть кто-нибудь живой среди разнообразных хозяйственных построек. Она заметила двух свиней за приоткрытой дверью одного из сараев, кур в загончике из проволочной сетки. Обошла дом и остановилась, любуясь открывшимся видом.

В просвете между окружившими двор деревьями открылись уходящие вдаль нежно-зеленые поля. Их делили на ровные прямоугольники узкие желтые дорожки. За полями, не так уж и далеко, лежал городок из сказки. Разноцветные пряничные домики, черепичные крыши, высокие трубы. Чистота и безлюдье. Вон и церковь, а рядом с ней колокольня, которой Элис обязана была ранним пробуждением. Но залюбовалась путешественница не полями и не городком, в восторг привела ее заросшая лесом гора над городом. Высокая, тёмно-зеленая, грозная. А на вершине – замок. Из чёрного-чёрного камня. Солнце вставало у Элис за спиной и светило прямо на замок, башни и стены блестели, переливались, словно были отполированы или обтянуты плотным атласом. Мрачноватый, даже, пожалуй, страшноватый, но удивительно живописный вид. Тень от горы ложилась на чудесный городок, закрывая дома и улицы…

То есть как это?!

Элис обернулась. Из-под ладони поглядела на поднимающееся солнце. Снова посмотрела на город. Так и есть: тень падала против солнца, а заодно и против всех законов физики, оптики и астрономии.

– Фантастика! – прошептала Элис.

Вокруг как и прежде не было никого из людей, так что она без раздумий перемахнула через низенькую ограду и побежала к городу, обещая себе, что как только увидит кого-нибудь, обязательно перейдет с бега на подобающий её возрасту и положению степенный шаг.

* * *

Курт свернул к городку в десять минут шестого по местному времени. Указателя на повороте не было, а дорогу скрывал туман, густой как взбитые сливки, так что, если бы не гостиница, о которой писала мать, Курт мог и промахнуться. Чуть дальше по дороге обнаружилась заправка. Тот же стиль: флюгера и черепица, толстые стены, окна в свинцовых переплетах. Не иначе, Бременские музыканты заправляли здесь свои фургоны, а Гамельнский крысолов останавливался перекусить и умыться, и, может быть, играл для хозяйки на флейте за парочку бутербродов.

Где-то здесь должен быть указатель… вот и он: черным по белому, готическим шрифтом: «Aufbe 1,5 km».

– Вот моя деревня, вот мой дом родной, – без энтузиазма процитировал Курт, проезжая мимо указателя. Ничего в душе не шевельнулось, никакой радости от свидания с исторической родиной он не испытывал и, если бы не мать, пожалуй, долго ещё не собрался бы в Германию. Не был здесь никогда, и дальше бы не бывал. А указанное в паспорте «подданный Германской империи» не более чем вкладыш в «серпастом, молоткастом».

Если бы не мать! У современного студента более чем достаточно дел даже в летние каникулы, и тратить время на путешествие в Европу тем более жалко, что ещё прошлой осенью была запланирована поездка на Белое море. Всей группой. Ребята поехали, вернутся – только и разговоров будет, что о походе. А он о чем расскажет? О чистеньких улочках и разноцветной черепице?

О девушках!

Девушка появилась на обочине совершенно неожиданно, как будто выбежала прямо из живой изгороди, отделившей поля от шоссе. В стене темно-зеленых кустов не видно было лазейки.

Курт ударил по тормозам. Машина протестующе завизжала.

Не то, что не видно – нет лазейки. Листья, цветы и ветки с колючками.

И откуда же взялась эта ненормальная?

– Что ж вы так носитесь? – сердито сказал Курт. – А если бы под колеса?

«Ненормальная» была худой и маленькой, слегка запыхавшейся от бега. С копной растрёпанных пепельных волос. К рукаву джинсовой куртки прицепилась какая-то колючка с хвостом, а из-под расстегнутого воротника выбилась цепочка с голубым кристаллом-безделушкой.

– Ну, извините, – зеленовато-карие глаза странного, словно бы азиатского разреза, смотрели на Курта с любопытством и без всякой виноватости, – вы так незаметно подкрались.

По-немецки она говорила правильно, однако с заметным акцентом. Курт предположил, что с английским, или, скорее уж, с американским.

– Садитесь, – он открыл дверцу, – вам в Ауфбе?

– Наверное. Спасибо! – она хлопнулась на сиденье, осмотрелась: – Что у вас за машина? Русская? Или польская?

– Русская. Газ-72М, «Победа».

– Разве патриотично ездить на русских машинах?

– Я из Советского Союза, – Курт продемонстрировал обложку своего паспорта.

– Ух, ты! – ожидаемо сказала девушка. – Встреча союзников! А я американка. Я думала, что встретила аборигена. Вас как зовут?

– Гюнхельд.

– А я Ластхоп. Можно Элис.

– Можно Курт.

Они обменялись рукопожатием.

– Будем знакомы, – подытожила Элис.

– Если хотите, мы можем говорить на английском.

– А это удобно?

– Вполне. Мне нужна практика.

– Вы полиглот? – спросила она с уважением. По-английски спросила.

– Пока не очень, – признался Курт, – но я стараюсь.

– А вы случайно не знаете, куда все подевались?

– Знаю, и даже не случайно, – он улыбнулся, – все подевались в церковь.

– В такую рань?

– Даже раньше. Какая-то служба начинается в час Прайм, с рассветом, вот на неё все и отправились. А к кому вы приехали?

– Да ни к кому, – они въехали в город, и Элис завертела головой, разглядывая аккуратные домики, – я здесь случайно. Заночевала в гостинице, там, у поворота, утром встала, а вокруг как вымерло. Вот я и пошла искать.

– Далековато зашли, – хмыкнул Курт.

– А вы что, полицейский?

– Это почему?

– Вопросов много задаете, – она взглянула в упор. – Ну, признайтесь, я угадала?

– Почти. Я русский шпион.

– Ну да! – протянула Элис тоном девочки, совсем недавно узнавшей, что Санта-Клауса не существует. – Если русский, так обязательно шпион?! Полицейский и то лучше.

– А вы что же, не любите полицию?

– А за что ее любить? – она пожала плечами. – Копы в последнее время ловят студентов, а не преступников. У меня на них уже, можно сказать, чутье выработалось… Но у вас паспорт русский, имя – немецкое, и легенда никуда не годится, значит, вы настоящий. По делам здесь?

– В гости.

Чистые и абсолютно пустые улицы Ауфбе наводили легкую жуть. В дымке тумана дома и деревья казались нереальными, написанными акварелью: что там прячется за резными фасадами, бог весть? И тихо, как в музее.

– Зачарованный город, – вполголоса подхватила невысказанную мысль Элис, – как в сказках. А у вас здесь, конечно же, живет бабушка.

– Вообще-то мать, – Курт поморгал, чтобы прогнать наваждение. – Она год как переехала.

– А… Слушайте, мистер Гюнхельд… то есть, Курт, может быть, вы знаете, кто живет в замке?

– В развалинах? Конечно, знаю, – вот и церковь, а за ней, на площади, большой дом с красной крышей… ничего себе дом! Целая барская усадьба. – Там никто не живет, но под холмом заточено чудовище – то ли змей, то ли дракон. Сам холм так и называется Змеиный. Здешние жители потому и молятся беспрестанно, что только молитвы удерживают чудище в заточении. Я не шучу, – добавил Курт, когда Элис обиженно нахмурилась, – это местные легенды. А мы приехали. Моя матушка живет в этом доме. Зайдете в гости? Не зря же вы сюда ехали. В городе, насколько я знаю, даже перекусить негде.

– Это плохо, – серьезно сказала Элис, – я ещё не завтракала, – она поглядела на церковь – из высоких двустворчатых дверей уже выходили нарядные прихожане, взглянула на Курта, улыбнулась: – считайте, что я поймала вас на слове. Зайду непременно, только не сейчас, а после того как поднимусь к замку. Вы меня накормите и отвезете обратно в гостиницу, договорились?

– Конечно!

– Вот теперь я верю, что вы русский, – Элис отжала защелку на дверях, – вы не представляете, как куксятся немцы на просьбу угостить хотя бы парой гренков. Всего доброго.

– До свидания.

Курт смотрел, как она идет через площадь, через поток прихожан, как провожают ее взглядами все, от стариков до детей. Какая красивая девушка! И какая странная.

А мать, конечно, была не в церкви – что ей делать в церкви, убежденной атеистке, члену партии с сорок третьего года? Мать, наверное, с ночи высматривала его в окно, а сейчас вот спешила через сад к широким кованым воротам. Курт вышел из машины – помочь, но ворота уже открывал какой-то пожилой дядька.

– Это Остин, привратник, – сказала мать, предупреждая вопрос, – здесь не держать прислугу считается дурным тоном.

Без всякого перехода она обняла Курта и расцеловала в обе щеки:

– Как добрался? Не заплутал? Оставь машину, Остин отгонит ее в гараж. Ну что, как тебе Ауфбе? Да, кстати, что это была за девушка?

* * *

Элис сочла Курта симпатичным. Ей всегда нравились такие молодые люди: светловолосые, загорелые, с широкими плечами. Скажите на милость, а кому такие не нравятся? К тому же Курт казался неглупым и не терялся в ее присутствии. Многие терялись: пыжились, делались многословны или, наоборот, косноязычны. Экзотика опять же: он наверняка комсомолец. В России все молодые люди – комсомольцы. В Германии – многие.

«Сразу видно, что хороший человек», – с логикой, ей самой непонятной, решила Элис. Ну а, в самом деле, плохой разве? Веселый, улыбка у него красивая. Не жадный. И вообще, ничто так не красит мужчину, как серо-голубые глаза.

Элис на ходу хихикнула: начиная рассуждать подобным образом, она самой себе напоминала куклу Барби. Ума столько же, и такая же красавица. Блондинка – этим все сказано. Курт, правда, на Кена ничуть не походил.

Непонятно, почему он назвал замок развалинами?

Может быть, так повелось со времен войны, когда черная громада на холме, высокие стены, тонкие башни – всё было разрушено бомбежками? А может, и с более давних пор: мало ли было в Германии брошенных, обветшалых замков? Лишь с возрождением аристократии стали возрождаться и родовые гнезда. Как бы там ни было, сейчас замок выглядел совсем новым, весь, от стен до последнего зубчика на крышах.

Тянущийся по городским улицам туман не достигал и середины Змеиного холма. Солнечные блики играли на теневой стороне башен. Хотя какая она теневая, если смотрит на восток? Нет… Элис помотала головой и решительно устремилась вверх по удобной тропинке. Нет. Разбираться со светом и тенью, с тем, что куда должно падать – это не ее забота. Это – к художникам.

Город скрылся за деревьями, и неестественная его тишина сменилась обычными лесными звуками. Закричали птицы, зашумели деревья. Большие деревья с толстыми стволами и широкими листьями. То ли буки, то ли грабы. А может, платаны.

Элис по-прежнему спешила, сама не зная почему. Как торопилась, бежала из гостиницы к городу, так же и сейчас вприпрыжку летела по тропе на вершину. Отсюда замка было не видно. И здесь, как ни странно, между деревьев пестрили землю солнечные лучи. Элис на ходу отметила несколько чудесных полянок с поваленными стволами, как будто специально расположенными так, чтобы на них удобно было сидеть. Появись вдруг у нее желание подольше остаться в Ауфбе, она не преминула бы выбраться сюда на пикник.

И пахло вокруг хорошо. Пахло утренним лесом, травой, мокрыми листьями.

Тропинка, желтая и волглая, упруго поддавая в пятки, наконец-то вытолкнула Элис на вершину. И здесь в звуки проснувшегося леса врезались как нож другие – человеческие. Лязг металла и топот множества ног.

Тропа дугой огибала блестящую черную стену. Элис, крадучись, сделала несколько шагов, увидела распахнутые створы замковых ворот и, резонно рассудив, что раз уж открыто, то, наверное, можно и войти, заглянула во двор.

Первым побуждением её было бежать обратно в город и вызывать полицию. Во дворе чёрного замка… в чёрном дворе чёрного замка – здесь даже земля была не рыжей, не коричневой, чёрной как уголь – трое мужчин с саблями нападали на одного. Тот отбивался. Отбивался вполне успешно. Собственно, поскольку за полицией Элис всё-таки не побежала, а наоборот, застыла в воротах, будто примерзла подошвами, у неё появилось время понаблюдать и заметить, что неизвестно ещё, кто на кого нападает. И насколько успешно.

Тот, что дрался один против троих – яркий брюнет с вьющимися, перехваченными лентой волосами – вертелся юлой, прыгал, кувыркался, гибкий и быстрый как злая кошка. Две сабли в его руках сверкали длинными узкими рыбками, сами знали, что делать, звенели без всякой тревоги, весело и азартно. Элис поневоле залюбовалась. Похоже, ничего страшного не происходило, и сабли, наверняка, не заточены. Просто тренировка…

И тут же сверкающая рыбка снесла голову одному из троих нападавших.

Элис не успела ахнуть, как лезвие второй сабли прочертило полосу поперек груди другого противника. А первая, плеснув в глаза стальным блеском, ударила единственного выжившего из тройки в низ живота.

Убийца не глядя забросил оружие в ножны.

Убежать сейчас было самое время, если б ноги не подкосились. А в голове одна глупая мысль победила все остальные, заметавшиеся в поисках надежного чуланчика. Мысль была такая: почему мало крови? Сквозь дурноту и звон в ушах пробилось понимание: раны не кровоточили, в разрезах белела не плоть, что-то вроде пластмассы. Куклы… Матерь Божья, господи Иисусе, это же куклы!

– Ф-фу, – выдохнула Элис, сглатывая комок в горле.

– Риннк? [Риннк? – «затанцевалась?»] – мельком взглянув на нее, поинтересовался брюнет, поднял отрубленную голову, приложил ее к обрубку шеи, словно хотел придать кукле пристойный вид. – Киарт го лиойр, мэйсх ха гау до край… [Киарт го лиойр, мэйсх ха гау до край – «Ну ладно, я не возьму твою кровь…»]

– Вы говорите по-английски? – брякнула Элис рефлекторно. Она всё ещё не пришла в себя.

– Я не возьму твою кровь, – с легким раздражением произнес брюнет и выпрямился. – Располагай моим гостеприимством до ближайшего заката. Ну, проходи, что стоишь?

Он обернулся к ней, отряхивая руки, и лицо его, – а красивое, надо сказать, лицо – вытянулось. Даже рот приоткрылся.

– Госпожа моя… – прижав руку к сердцу, он церемонно поклонился, выпрямился, отбрасывая волосы за спину. – Простите, что был груб с вами! Я не возьму вашу кровь, и вы вольны располагать моим гостеприимством столько, сколько заблагорассудится. Проходите, прошу вас! Если эти смущают ваш взгляд… – он нетерпеливо щелкнул пальцами, и Элис всё-таки села бы прямо на землю, не подхвати ее под локоть твердая рука. А убитые… куклы… они встали. Причём один поддерживал голову, поудобнее пристраивая ее на шее. Подобрали оружие и поплелись куда-то к надворным постройкам.

– …позвольте узнать ваше имя?

Элис не сразу поняла, что обращаются к ней. Смотрела вслед ожившим покойникам, а потом так же изумленно уставилась на галантного брюнета. Высвободила локоть.

– Простите, – тот отступил на шаг, развел руками, – я действительно не знаю вашего имени. Возможно, с моей стороны это высшая степень невежества, однако десяток лет отшельничества накладывают отпечаток.

– Вы кто? – выдавила, наконец, Элис. – А… они? Вы же их убили… сломали!

Вежливое внимание на его лице сменилось столь же вежливым недоумением. Черные красивые глаза оглядели Элис как драгоценный камень, в чистоте которого сомневаться не приходится, а вот определить породу представляется затруднительным.

– Ну, то, что я не знаю вас, это ещё понятно, – нисколько не утратив галантности, заметил он, – но не знать меня – это уже выходит за рамки приличий. Впрочем, как вам будет угодно. Я Наэйр из рода Дракона, принц Тёмных Путей, хранитель Санкриста, мое имя среди людей Невилл Драхен. Титулы можно опустить и обращаться ко мне просто по имени, – он вновь ответил Элис легкий поклон. – Теперь позволено ли мне будет узнать, как зовут жемчужную госпожу, пожелавшую осчастливить визитом сей нескромный замок?