– Да сцену заучиваю, скоро приедет журналистка из Берлина, особый заказ в общем. Тебе, кстати, тоже нужно что-то будет сыграть. Фридрих не доволен, что ты редко появляешься.

– Сыграю, конечно. А это все претензии фон Вольфу пускай выскажет, главная партия у меня сейчас проходит верхом на нем, – скривив губы ответила я.

– Гады, – вздохнула Анька.

– Слушай, Митька же сегодня должен прийти?

– Ага, ночью.

– Я тут продуктов немного принесла. Не густо, конечно, но хоть что-то. Пускай отнесет ребятам в лес.

Анька соскочила со стула и быстро начала рыться в сумке.

– Катька, ну спасибо тебе, ну ты, Кать, – она, не закончив фразу разревелась.

– Да ты чего.

– Я так тебе благодарна, Катюш! Они ж там, понимаешь, совсем, а так, Катя, это сейчас для них все, пока не перехватят поставку. Но ты же так рискуешь.

– Аня, да какая разница, как я рискую? Хоть так, хоть так помирать. А партизанам помочь надо, ведь они, эти люди, они же тоже такой огромный вклад вносят в борьбе с этими тараканами. В тылу борьба не менее важна, чем на фронте.

– Это верно.

– Слышала, соседнюю деревню полностью сожгли за пособничество партизанам.

– Да. Работа войск СС из Белгорода. Всех, и детишек, и женщин, и стариков.

Я закрыла глаза. Невозможное чувство беспомощности, гадкое, липкое, как смыть его с себя, как делать то, что должна, а не то, что душа хочет, воя от бессилия?

– Кать, ты не думай, иначе нельзя пока, – будто зная, о чем я сейчас подумала, сказала мне Аня.

– Пока…, – задумчиво протянула я и отмахнулась от нахлынувших, словно черное облако мыслей. – Я посплю немножко, вымотал меня сегодня этот черт. Он как будто выпивает меня каждую минуту, проведенную с ним вместе.

– Конечно, родная, поспи, – Аня расстелила мне постель, я блаженно зарылась в мягкое облако перины и проспала до самой ночи.

Проснувшись мы выпили с Аней пареного молока и стали ждать прихода Митьки. Ближе к полуночи услышали стук брошенного в окно камня. Анька поспешно открыла дверь и запустила в дом мальчонку лет десяти. Худенький чумазый ребенок с засаленными кудрявыми волосами и смешно шмыгающим носом с опаской посмотрел на меня.

– Это Катя, она друг, – проговорила парнишке Аня.

– Ага, друг! Видел я как она к фашисту в дом ходила, расфуфыренная вся, – ребенок с ненавистью посмотрел на меня.

Я не знала, что сказать. Мне стало так стыдно под тяжелым, совершенно не детским взглядом этого парнишки.

– Мить, да ты садись, – Анька пригласила Митьку сесть за стол и налила молока. Голодный мальчик с жадность выпил его залпом и схватив лежащий на тарелке пирожок с удовольствием его проглотил. Затем собрав пальцем каждую крошку на столе и на тарелке, недовольно буркнул: «Спасибо».

– Катя продукты принесла, сможешь отнести в лес нашим? И ещё конверт надо передать лично командиру в руки. – Анька нарушила неловкое молчание, повисшее в комнате.

Митька недоверчиво покосился на меня и спросил:

– Хорошо. Ты правда наша?

– Правда.

– А чего ж ты тогда? – не унимался парнишка.

– Каждый борется так, как может, и как считает нужным, Митя. У меня такой путь. Не все так, как нам кажется порой.

– Я понял, не маленький, – обиженно проговорил мальчишка и пошел рыться в сумке, которую я принесла. – Ого! Да тут и тушенка, и мука, и крупа, и даже масло!

Он развернул бумагу, в которую было завернуто масло, и наклонившись с наслаждением шумно втянул носом его запах. Потом так же бережно завернул и положил обратно.

Я не могла видеть эту картину. Я просто закрыла глаза, чтоб сдержать подкатывающие слезы.

– Спасибо, Катя, – мальчонка подошел ко мне и просто обнял меня за плечи.

От него пахло соломой и дымом. Он так крепко, по-мужски, обнимал меня, что я поняла, более искреннего объятия я еще не получала ни от кого. Потом он отстранился и, смешно шмыгнув носом, сказал:

– Ты плачешь, что ли, дуреха? Да мы победим их, тетя Катя, еще немного и мы их всех победим, – с уверенностью ответил мне парнишка, так смешно назвавший меня «тетя Катя». Я засмеялась и потрепала его по кудряшкам.

– Мить, про Катю только никто не должен знать, понимаешь? Даже в отряде партизан. Если что, то это я продукты достала, – озабоченно проговорила Анька, надевая шапку-ушанку на кудрявую голову нашего ночного посетителя.

– Да понял я, – серьезны тоном ответил Митька и повернувшись ко мне, с надеждой вглядываясь в глаза своим недетским взглядом, спросил: – Ты же убьешь потом его, того фрица?

Я опешила, услышав такой вопрос.

– Убью.

– Даешь слово? – так же пытливо смотря мне в глаза не унимался он.

– Даю, – я подошла и пожала руку этому маленькому солдату, он же кивнул мне, без слов давая понять, что верит.

Затем он надел свою ватную фуфайку и взвалив тяжелый мешок на свою худенькую спину смешно поковылял к просеке. А я смотрела и смотрела ему в след через покрытое морозными узорами окно и думала, что нас никто, никто не сломает, пока есть вот такие Митьки среди нас, дети, которые были сильнее порой любого из нас, взрослых.

Анька подошла ко мне, и чтоб как-то разрядить обстановку проговорила:

– Ну все, фон Вольф не жилец, ты дала слово.

– Дала, – с полной уверенность в том, что так оно и будет проговорила я.

– Давай ложиться спать, – по-матерински чмокнув меня в щеку сказала Анька. – Завтра много работы в театре.

Каждая из нас засыпала со своими тяжелыми мыслями, Анька думала о предстоящей операции по перехвату продовольствия, я же о том, будет ли конец этому ужасу, который заставляет так рано взрослеть наших детей.

ГЛАВА 11

Следующий день пролетел незаметно. Анька репетировала выступление с Сашкой, которому порядком уже надоело в тридцатый раз повторять одну и ту же фразу на немецком языке и он, не вытерпев в очередной раз произнес:

– Гав гав гав! А что? Одно и то же! Они и разницы не поймут, лают, как собаки, – обиженно проговорил парень, у которого все никак не получалось без акцента сказать реплику.

Мы с Аней на мгновение замолчали, а потом разразились безудержным хохотом. Наш смех прекратился только тогда, когда к нам подошел Габриель, которого мы совсем не замечали, увлеченные нашим ребячеством.

– Над чем смеемся? – офицер с видом собственника притянул меня к себе, легко поддев сзади за шелковый пояс моего платья и поцеловал в шею.

Сашка, увидев такую картину, поморщился. Анька отвела взгляд. А я, сжав губы, выкинула фразу:

– Да я вот ребятам говорила, что если не получается сказать без акцента фразу на немецком, то можно просто пролаять, один черт одинаково звучит! – процедила я сквозь зубы, повернувшись к немцу и смотря на него с насмешкой.

Сашка с Аней в ужасе смотрели то на меня, то на фон Вольфа. В воздухе повисла тишина, которая ничего хорошего не предвещала. Но Габриель повел себя на удивление спокойно, лишь только его красивые серые глаза угрожающе сузились. Подняв взгляд на Аню, он проговорил:

– Аня, объясни, пожалуйста, своей сестре, где оказываются барышни, которые слишком строптиво проявляют свой характер по отношению к немецким офицерам.

Более ничего не добавив он прошел в кабинет, где обычно немцы проводили собрание в нештатной обстановке.

– Мама моя дорога! Катя, ты что творишь? Он правда тебя так или в бордель упечет на потеху солдатам, или пристрелит. У меня нет слов! Видно, что ты не сталкивалась еще с мужчинами, которые могут так поступить. – Анька развела руками.

А Сашка, все это время хранивший молчание, проговорил:

– А мне кажется, Катя выбрала правильную тактику. Возле фон Вольфа женщина задерживалась раньше максимум на пару вечеров, а здесь смотри, видно же, что она все короче поводок его делает. Скажи ты Фридриху то, что только что сказала Катя этому фрицу. Как думаешь он себя поведет в ответ? А тут смотри как, молодец, деваха, – Сашка многозначительно посмотрел на Аню и похлопав меня по плечу пошел в гримерку.

Анька только тряхнула головой в ответ.

– Кать, почему ты так ведешь себя с Габриелем? Объясни мне? Я не могу каждый раз в обморок падать, когда ты выкидываешь очередную фразу, пропитанную презрения к немцам. Логики не вижу!

– Я и логика – вещи несовместимые, – буркнула я.

– Прекрати, я серьезно!

– Не знаю, Аня, я чувствую, что мне он ничего не сделает, интуиция у меня такая, понимаешь? Вот я и проверяю ее.

– Зачем?!

– Я хочу понимать, если я сделаю что-то чрезвычайно непоправимое, могу ли я рассчитывать, что этот человек в такую минуту меня не убьет. Мне надо это знать. Я нравлюсь ему. Но на что он способен, где граница его терпения в отношении меня? Выполнив задание, я намереваюсь выжить, Аня, ты меня поняла? А это зависит и от того, с какими людьми я имею дело. Я должна знать всю подноготную противника.

– Понятно, ну дай бог здоровья твоей интуиции.

– Дай то бог. Аня, а где Алекс, почему его не видно?

– Не знаю, слышала уехал в Белгород, должен завтра приехать.

Я грустно кивнула и мы пошли переодеваться к выступлению. Зайдя в гримерку, на столе я увидела большую коробку с надписью на немецком языке «Катерине». Открыв ее, я увидела платье из тончайшего черного кружева, украшенное пуговицами в виде маленьких жемчужинок. Приложением к платью была нитка жемчуга и небольшие сережки, а также тончайшие шелковые чулки и небольшая записка, прочитав на которой «Куплено исключительно для тебя» я улыбнулась. Габриель знал, как поднять настроение женщине и обладал отменным вкусом, отметила про себя я, надев эту красоту.

Анька же со смехом добавила:

– Ну, наконец-то ты перестанешь таскать вещи из моего гардероба.

– Не думаю, – я показала ей язык и подошла к зеркалу.

Уложив волосы короной на голове и накрасив губы красной помадой, я стояла и смотрела на свое отражение. Красивая молодая женщина грустно смотрела на меня из зеркала. Это была не я. Это была картина, написанная военным временем. Она была идеальна в своем великолепии. Вот только черно-красные краски моего портрета выдавали печаль, с которой он был нарисован. Мне стало жаль эту женщину, смотревшую на меня своими удивительными печальными глазами. Стряхнув с себя это наваждение, я повернулась к Ане, которая надевала простое белое платье, выбранное для невинного образа своей героини, и сказала:

– Знаешь кого я себе напоминаю сегодня?

– Кого?

– Смерть с косой, такая же черная и кровожадная.

Анька закашлялась, поперхнувшись дымом сигареты, и задумчиво произнесла:

– Да ходим же с смертью за плечами все здесь, не мудрено, что становимся похожи на нее. Так что ты права, о смерть-матушка, – уже подшучивая закончила она.

В зале прозвучали аплодисменты. Анька позвала Сашку и они вышли играть свою постановку. Затем было мое выступление. Я безразлично проиграла произведение, получила кучу оваций и спустя четверть часа мы с моей подругой вышли в зал, наполненный сигаретным дымом, обрывками разговоров, женским смехом и запахом дорогого вина. Кто-то из мужчин пригласил Аню на танец, я же подсела к компании оживленно играющих в покер немцев. Мне нравилось играть в карты и запоминать все то, о чем говорили офицеры, увлеченные происходящим и совершенно не контролирующие свои языки. Играла я неплохо, мне даже посчастливилось пару раз обставить мужчин сегодня. Краем уха я услышала, как один из немцев промолвил:

– О, смотри, фон Вольф под руку с Кристин Штерн.

Я напряглась и перевела взгляд туда, куда смотрели мужчины. Габриель зашел в зал под руку с молодой женщиной невысокого роста в красивом костюме из белого бархата, замысловатой шляпке с вуалью из белого фатина и небольшим фотоаппаратом в руках. Женщина периодически что-то фотографировала и все норовила прильнуть к моему любовнику.

– Говорят, они старые знакомые, – краем уха я продолжала слушать разговор мужчин.

– О да, знакомые! Держу пари, эта дама не раз скакала в седле майора, – со смехом добавил один из немцев.

– Кто такая Кристин Штерн? – спросила я сидевшего рядом молодого лейтенанта, нежно прикоснувшись к его плечу.

Молоденький немец, покраснев от моего прикосновения проговорил:

– Она журналистка из Берлина, приехала на пару дней собрать материалы для репортажа. Говорят, они учились вместе в академии с фон Вольфом в свое время. Старые знакомые.

Старые знакомые значит. Вечер становился все интереснее и интереснее. Улыбнувшись мужчинам и поблагодарив их за увлекательную игру, я встала из-за стола и подошла к столику, за которым сидели Анька с Фридрихом.

– О, мадемуазель Катерина, вы очаровательны как никогда, – слащаво добродушный Фридрих поцеловал мою руку и помог занять место рядом с Аней.

Отпив вина и не обращая внимание на чириканье Аньки, которым она развлекала своего фрица я наблюдала за Габриелем, танцевавшего с очаровательной репортершей, лучезарно улыбавшейся ему с таким видом, который говорил, что она совершенно не прочь сегодня составить ему компанию не только в танце. Меня это позабавило. Но больший интерес мой приковывал к себе небольшой фотоаппарат, который она держала в своей маленькой сумочке. Музыка закончилась и Габриель со своей спутницей подошли к нам.

– Позвольте представить вам, Кристин, звезд нашего театра, мадмуазель Катерину и мадмуазель Анну.

Та с нескрываемым интересом смотрела на нас:

– Мне очень приятно. Знаете, я бы очень хотела написать о вас репортаж! Как в условиях непростого времени вы делитесь искусством и не даете скучать нашим солдатам здесь, в таком, как оказывается, совсем неспокойном тылу. Я хотела написать о непростой жизни наших солдат. Но господин майор подал мне совершенно другую идею, и я, право, не могла с ним не согласиться, что фотография двух красивых русских женщин на фоне знамени третьего рейха как нельзя лучше донесет истинное отношение советского народа к грядущим переменам в России, – сладким голосом пропела она.

Я поперхнулась вином и с возмущенным видом посмотрела на Габриеля. Ну конечно! Кто же еще? Больше некому! Этот невыносимый человек снова хотел показать мне мое место.

– То есть вы хотите сфотографировать меня и мою сестру, поместить эту фотографию на первую полосу в газете и написать статью о том, как мы безмерно счастливы делиться искусством с благородными солдатами великой Германии? – таким же сладким голосом проговорила я, невинно хлопая длинными ресницами, посмотрела на женщину и лучезарно улыбнулась.

Она так же лучезарно улыбнулась мне в ответ:

– Да, я буду рада сделать такой репортаж! Это будет прекрасно!

Я потянулась за сигаретой, закурила и, втянув пряный дым глубоко в легкие, посмотрела на Габриеля. «Будет тебе репортаж, скотина», – подумала я. Габриель же все казалось понял без слов, он слишком хорошо меня узнал за такое короткое время, которое мы провели вместе. В моем взгляде он прочитал, что и в этот раз ему прищучить меня не удастся. Едва уловимым движением головы он дал понять мне, что не стоит делать того, что я собираюсь. Я же в свою очередь, загасив сигарету о хрустальную пепельницу продолжила разговор с Кристин:

– А вы не хотите написать статью, любезнейшая мадмуазель Кристин, о том, как мы здесь вынуждены делиться искусством только потому, что не хотим сдохнуть с голоду за стенами этого пропитанного благородством здания? Или о том, как молоденькая девушка становится перед выбором утоления жажды похоти вашего благородного офицера или попаданием в публичный дом. Или о том, как приходится задирать ноги в танце перед сворой голодных солдат, которые после представления идут в эти бордели и насилуют там русских женщин, которые продают себя за булку хлеба только потому, что им надо прокормить своих детей, отцов которых, скорее всего, уже нет в живых благодаря великой армии третьего рейха! – под конец своей речи я уже практически шипела на эту сладко надушенную Шанелью женщину.

Благо Анька, чувствуя, что моя тирада будет еще та, утащила Фридриха танцевать и никто, кроме нас троих, не был свидетелем моей убийственной речи.

– Габриель, здесь все русские девицы такие дерзкие? – проговорила Кристин, возмущенно обращаясь к фон Вольфу.

– Нет, не все, только эта, – Габриеля, казалось, ничуть не удивили мои слова. – Тем не менее, мадмуазель Катя с радостью будет позировать для фотографии, – спокойным тоном проговорил Габриель.

Но то, что я читала в его глазах, сулило мне, в случае отказа, тотальную катастрофу.

– Мадмуазель Катерина не будет позировать для этой проклятой фотографии, – надменно произнесла я и встав из-за стола направилась к гримерной.

– Какая бессовестная русская девка, – услышала я негодующую реплику Кристин, брошенную мне вслед.

«О да, я такая», – мысленно ликовала я.

Уже возле самой двери меня догнал Габриель и больно схватив за предплечье просто зашвырнул меня в комнату. Потом он стальными пальцами обхватил меня за горло и прижал к стене:

– Сейчас ты выйдешь, Катя, извинишься перед Кристин, послушно станешь у рояля и позволишь ей сфотографировать себя, ты меня ясно поняла? – его серые глаза метали молнии.

– Нет, – только и ответила я.

Немец сжал мою шею так, что мне стало трудно дышать.

– Не слышу правильного ответа, – прорычал он.

– Нет, – прохрипела я.

Он держал меня так, не давая вдохнуть лишнего воздуха всего четверть минуты, но мне они показались вечностью. Потом отдернул руку и я рухнула на пол к его ногам, делая судорожные вдохи. Подняв голову кверху и посмотрев на него я несгибаемым хриплым голосом промолвила:

– Тебе меня не сломать, Габриель! Ты смог подчинить меня, как женщину, но тебе никогда не сломать меня, как личность. Так что иди сейчас и скажи своей немецкой шлюхе, что никаких фотографий со мной у нее не будет никогда, тебе ясно? И можешь это ей тоже передать, – с силой рванув с шеи жемчужные бусы так, что они брызнули в разные стороны, словно капли, швырнула их к его сапогам.

Фон Вольф смотрел на меня убийственным взглядом, но ничего не ответил. Лишь хлопнув дверью так, что посыпалась штукатурка, вышел из гримерной. Я же упала на спину и несколько минут лежала так, приводя в порядок мысли и дыхание. «Смерть, – думала я, – ан нет, поживу еще!»

В комнату зашла Анька и, увидев меня лежащей на ковре, испугалась:

– Кать, ты чего?

– Ничего, отдыхаю – проговорила я, вставая с пола.

– Там эта Кристин фотографии делает, официанток наших фотографирует. Фон Вольф сказал, раз ты плохо себя чувствуешь, то снимать нас с тобой не будут.

Я закрыла глаза, мысленно испытав отчаянное облегчение. И в этот раз я выиграла.

– Хорошо, значит отделались.

– Твоя опять работа?

– Моя.

– Спасибо тебе! Я не знаю, что бы я делала без тебя.

– А я без тебя. Хорошо, что ты увела Фридриха, если бы он слышал, что я там наговорила! Привет, гестапо! – усмехнувшись помахала я воображаемому образу рукой.

– А если Кристин кому-то скажет?

– Если скажет, то мы это завтра узнаем, – устало проговорила я, почему-то убежденная, что эта слащавая женщина будет молчать. – Аня, мне нужна твоя помощь сейчас.

– Какая? Говори, все сделаю.

– Мне нужно чтоб ты напоила сегодня вечером Кристин и фон Вольфа. Вот чтоб прям вдрызг! – я сделала характерный взмах рукой.

– Зачем? Хотя лучше не знать.

– Да, лучше не знать. И Сашка должен быть наготове, пусть сидит в машине. Когда эта парочка нагуляется и поедет домой, мне нужно будет проследовать за ними.

– Хорошо. Ты думаешь, что они поедут к нему?

– Не думаю, знаю. Все поняла?

– Да.

– Ну, выполняй, солдат.

Анька кивнула и вышла в зал.

Я же, выпив несколько чашек кофе и окончательно придя в себя, наблюдала за происходящим, выглядывая незаметно из-за занавеса. Стоит сказать, Анька отлично справилась с возложенной на нее задачей. Часа через полтора репортерша и Габриель были уже изрядно пьяны. Он то и дело заглядывал ей в декольте, она же хищно облизывала свои губы, ядовито накрашенные ярко-красной помадой. Я же тихо ликовала, наблюдая за происходящим. И вот, наконец, моя парочка, уже еле сдерживающая свои бьющие через край эмоции направилась к выходу. Я, мигом метнувшись к шкафу и быстро надев пальто, пулей вылетела через черный ход и плюхнулась на заднее сиденье Сашкиного автомобиля.

– Куда едем?

– Машина фон Вольфа, за ней. Держи только расстояние, чтоб не заметили.

– Принято, – с видом заговорщика Сашка поехал вслед за блестящей машиной офицера.

Автомобиль Габриеля подъехал к дому и они с Кристин покачиваясь вышли на улицу. Габриель отдал указание своему водителю и тот, безмерно счастливый от того, что вечер у него будет свободный, быстро погнал машину прочь. Парочка зашла в дом, а я еще полчаса сидела в машине с Сашкой и ждала, пока в гостиной погаснет свет.

– Жди меня, я быстро, – сказала я Сашке и пошла к дому.

На кухне горел огонек, Марта сегодня ночевала здесь. Это мне и надо было.

Тихонько повернув ключ в замочной скважине я просочилась в темную прихожую, пройдя на носочках по длинному коридору, зашла на кухню. Марта испуганно посмотрела на меня, жестом показывая в сторону спальни.

– Я знаю. Ключ? – шепотом спросила я.

– Да да, – засуетилась Марта, доставая из банки с горохом заветный предмет.

– Марта, девица, которая зашла с фон Вольфом, у нее в сумке фотоаппарат. Где она сумку оставила?

– Не знаю, – прошептала Марта.

– Иди, посмотри. Увидишь сумку, забери оттуда фотоаппарат и неси мне его, быстро, – приказным тоном скомандовала я женщине и та поспешно скрылась за дверью.

Не прошло и пяти минут, как она вернулась, доставая из кармана передника заветную вещицу.

– Кать, как же? Она же увидит, что пропал! – она беспокойно смотрела на меня.

– Она в таком состоянии сейчас, что завтра не вспомнит, был ли он у нее вообще, а если и был – где его оставила, – ответила я.

Марта кивнула, а я двинулась через весь коридор в кабинет немца. Из спальни доносились громкие стоны Габриеля и Кристин, им явно было весело вместе. Я поморщилась, думая о том, как слаба мужская натура. Подойдя к кабинету, я тихонько открыла дверь и проскользнула внутрь. Очутившись около сейфа, я вставила ключ и облегченно вздохнула. Он как по маслу вошел в замочную скважину и открыл мне дверцу.

В сейфе было не так много документов. Просмотрев все из них и не найдя ничего важного, я вытащила на стол стопку папок, развязав которые и увидев содержимое я поняла, что просто звезды сегодня мне благоволят. Там лежали дела завербованных Германией офицеров русской армии. С фотографиями и названиями частей. Это было что-то невероятное! Сделав фотографии всех папок, я аккуратно сложила их и вернула на место. Закрыв сейф, я покинула комнату. Из спальни все так же неизменно доносились звуки любовной игры. «О, Кристин, это надолго!» – мысленно усмехаясь проговорила я, зная темперамент Габриеля.

Марта ждала меня в темной прихожей, с опаской прислушиваясь к звукам в доме. Пройдя мимо неё и жестом показав, что все прошло просто отлично, выбежала на улицу.

– Гони, Сашка! – скомандовала я парню, и быстрая машина отвезла меня в Анькин дом.