Читать книгу: «В ожидании солнца», страница 2

– Ой, не драматизируй, сынок! – засмеялась она, хотя дыхание её участилось от нагрузки. – Я столько лет таскаю подносы, что могла бы и тебя на руках пронести!

– Вот именно – столько лет! – подхватил Керем, уже расставляя на столе тарелки с оливками, сырами и свежими лепёшками. – Вот и дай мне по геройствовать.

Натэлла наблюдала за этой слаженной работой с улыбкой. Они двигались так синхронно, будто делали это всю жизнь – Керем подхватывал тяжёлые блюда, а бабушка Хатидже ловко расставляла маленькие пиалы с джемом, мёдом и кремом каймак.

– Ой, смотри! – вскрикнула Натэлла, увидев блюдо с золотистыми, посыпанными кунжутом лепёшками. – Это же те самые… – она на мгновение запнулась, забыв название, – эти круглые хлебцы, которые подают к чаю на набережных?

– Погэчи! – с улыбкой подсказала Хатидже, горделиво поправляя платок. – Только мои в сто раз вкуснее рыночных!

– Я их пеку в этой печи, – она указала на старинную глиняную печь в углу, ещё с тех пор, как этот сорванец, – она кивнула на Керема, – был вот такой!

Она показала рукой где-то на уровне колена, и Керем фыркнул:

– Ну ты уж, преувеличиваешь, мамочка Хатидже. Я хоть и не великан, но всё-таки…

– Всё-таки ребятенок! – закончила за него Хатидже, и оба рассмеялись.

Натэлла не могла оторвать глаз от этого пира вкусов и красок. На столе уже красовались тарелки с брынзой и зеленью, миски с оливками, закрученными в спиральки перцами, и главное украшение – пышущая жаром садж-тава с шипящими яичницами-менеменами.

– Это… это всё для нас? – прошептала она.

– Конечно, дитя моё! – Хатидже ласково потрепала её по плечу. – В этом доме никто не уйдёт голодным. Особенно такие худенькие девочки!

– Ну вот, началось, – вздохнул Керем, но в глазах его светилась тёплая усмешка. – Теперь она не отстанет, пока не убедится, что ты съела как минимум половину Стамбула.

– А ты помалкивай! – пригрозила ему Хатидже деревянной ложкой. – И накладывай гостье побольше того баклажанного мусаки, она же и правда слишком стройная!

Натэлла с любопытством потянула носом аромат свежей выпечки, в котором угадывались нотки душистого тмина и сливочного масла. Хрустящая корочка так и манила отломить кусочек…

– Ну что стоишь? Пробуй! – подтолкнула её Хатидже, уже отламывая щедрый ломоть. – Настоящий стамбульский погэч должен быть обжигающе – свежим, хрустящим снаружи и мягким внутри… Вот так!

Она протянула Натэлле кусочек, с которого стекала тонкая струйка растопленного масла. Первый же укус вызвал у девушки восторженный вздох – хлеб буквально таял во рту, оставляя послевкусие древесного дыма и сладковатого кунжута.

Керем вдруг застыл, его пальцы задумчиво замерли в воздухе, будто ловя невидимые нити воспоминаний. Глаза приобрели тот особенный, тающий оттенок, который бывает только у людей, мысленно возвращающихся в детство.

– Знаешь, Нат, – начал он мягко, голос его звучал почти заговорщически, – есть в жизни вещи, которые… которые как порталы в прошлое. Вот это… – он сделал паузу, вдыхая аромат, наполнявший комнату. – Этот момент, когда разламываешь только что испечённый хлеб, и от него идёт пар… Когда пальцы слегка обжигаются о горячую корочку, а внутри – такая нежность, такая воздушная мягкость…

Он закрыл глаза, и казалось, прямо сейчас видит перед собой не эту комнату, а что-то другое, давно забытое, но дорогое.

– Одно условие, – продолжил Керем, открывая глаза, – хлеб должен быть именно таким. Свежим, дышащим жаром, таким… живым. Чтобы первый же кусочек, едва коснувшись языка, переносил тебя назад – в те утра, когда ты просыпался от его запаха, ещё не открыв глаз. Когда бабушка уже хлопочет на кухне, а ты, полуодетый, бежишь к столу, и она кричит: – Осторожно, горячо! – но ты всё равно хватаешь кусок и обжигаешь пальцы…

Керем рассмеялся, этот звук был таким же особенным, как и хлеб, о котором он говорил.

– Вот тогда – вот именно тогда – это будет по-настоящему. Не просто завтрак, а… возвращение домой. Пусть даже ненадолго.

– Наличие свежего, теплого, такого мягкого хлеба, что бы он… непременно погрузил в воспоминания детства – Это и мое обязательное условие добавил Керем.

Он указал взглядом на стол, уставленный яствами, и тут же перевел его на Хатидже, которая стояла в дверях, держа в руках дымящуюся лепёшку.

– Ну что, мамочка Хатидже, – спросил он, и в голосе его звучала лёгкая дрожь, – готовы подарить нам немного детства?

Натэлла рассмеялась, чувствуя, как этот дом, эти люди, этот удивительный стол – всё это обволакивает её, словно бабушкино одеяло. Но смех ее внезапно замер, превратившись в легкий, дрожащий вздох. Вдруг она почувствовала, как по щекам скатываются горячие, тяжелые слезы – прозрачные, как горный хрусталь. Странная, щемящая смесь счастья и ностальгии, хотя она и не могла понять, по чему тоскует – ведь она здесь впервые.

Может быть, по чему-то давно забытому. По утрам, которых не помнит. По близким, которых так отчаянно не хватало. По дому, который существовал в ее сокровенных мечтах.

– Ой, что это со мной? – смущённо выдохнула она, пытаясь смахнуть предательские капли, но Керем лишь улыбнулся и протянул ей ломоть ещё не остывшего хлеба.

– Это Стамбул, – тихо сказал он. – Он умеет находить в душе то, о чём ты даже не подозревала.

Бабушка Хатидже, молча, налила ей стакан чая – крепкого, без сахара, с тонким ароматом чебреца. А потом произнесла – Слезы – это просто душа, которая не поместилась внутри. Пусть выйдет.

И Натэлла поняла: вот он, настоящий Стамбул – не в сияющих ресторанах, ни в богатых особняках, а вот здесь. Вот в таких узких домах, где пахнет корицей, где смеются громко, а любовь измеряется количеством еды на тарелке.

Она сделала глоток чая, отломила кусочек хлеба – и в этот момент почувствовала, что где-то глубоко внутри что-то щёлкнуло, будто ключ повернулся в замке.

– Значит, теперь и ты часть этой истории, – сказала Хатидже, и её глаза блестели пониманием.

Натэлла кивнула, больше не стыдясь слёз. Потому что иногда они – не слабость. А просто признание: ты нашла то, чего даже не знала, что искала.

Круглый стол, покрытый вышитой скатертью, будто собрал вокруг себя не просто гостей, а старых друзей. Блик солнца танцевал в стеклянном стакане, отбрасывая свет на лица – Керем, улыбающийся и расслабленный, Натэлла с горящими от восторга глазами, и Хатидже, сияющая, как сама хозяйка этого уютного царства.

– Натэлла-ханым, попробуй это, – Керем подтолкнул к ней маленькую пиалу с чем-то тёмно-золотистым. – Настоящая баклажанная икра по-стамбульски. Хатидже делает её так, что даже султаны просили добавки.

Натэлла осторожно намазала икру на кусочек мягкого хлеба – и в следующий момент её глаза округлились.

– О боже… Это… Это невероятно! – она зажмурилась, словно пытаясь запомнить каждый оттенок вкуса. – Такого я никогда не пробовала!

Бабушка Хатидже самодовольно кивнула, поправляя платок:

– Ещё бы! Здесь секрет не только в баклажанах, а в том, как их коптят. Мой дед учил – дым должен быть от виноградной лозы, тогда икра получается, как шёлк на языке.

Затем очередь дошла до долмы – аккуратных, будто игрушечных, виноградных листьев, туго свёрнутых в маленькие рулетики. Натэлла откусила кусочек – и издала звук, который можно было описать только как "гастрономический восторг".

– Что это за магия?! – воскликнула она, разглядывая долму, как драгоценность. – Бабушка, вы должны раскрыть мне секрет! Как вы добиваетесь такой нежности?

Бабушка Хатидже глубоко вдохнула, будто готовясь к эпическому повествованию, и начала:

– Ох, дитя моё, это целая наука!

И понеслось. 15 минут подробнейших инструкций: какие листья нужно выбирать (только молодые, с определённого рынка у мечети), как мясо должно быть прокручено (никаких мясорубок – только острый нож и терпение), какие специи добавлять (особая смесь перцев, которую ей когда-то подарил армянский купец).

– А мясо я беру только у Хасана, того мясника с рыжими усами, – продолжала Хатидже, и её глаза вдруг блеснули игриво. – Он мне каждый раз комплименты говорит, будто я не за фаршем пришла, а на свидание. А вчера, представляешь, даже гранат бесплатно положил!

Керем фыркнул, подмигивая Натэлле:

– Мамочка Хатидже, да вы просто сердцеедка! Хасан, бедный, уже, наверное, семью бросил, только чтобы вас увидеть.

– Ах ты, негодник! – Хатидже замахнулась на него салфеткой, но глаза смеялись.

– Душенька, хочешь научу тебя готовить эту долму! Я готова провести, как у вас там у молодежи говорится. Мастер класс!

– В эти выходные приходи – и будем тебя учить, как настоящую турецкую невестку!

Но тут Керем, заглянув в телефон, помрачнел:

– А… насчёт выходных… В эти нет, я не смогу – важная встреча с инвесторами. А я хочу быть на этом, как у нас у молодежи говорится, мастер классе- подмигнув бабушке.

Бабушка Хатидже тут же нахмурилась, как туча перед грозой:

– Опять работа?! Керем?! В выходные?! Только и делаешь, что на работе пропадаешь, вот и мой Ферит такой же. Совсем забыли про свою бабушку.

Он вздохнул, но времени на споры не было – стрелки часов неумолимо приближались к 10:00.

– Нам пора, – сказал Керем, вставая. – Но я обещаю – следующий выходной только здесь.

Бабушка проводила их до двери, сунув Натэлле в руки свёрток с остатками долмы (Чтобы не забыла, ради чего стоит вернуться).

– И не вздумайте пропадать! – крикнула она им вдогонку, а затем, уже тише, добавила: – Мои короли… Возвращайтесь скорее.

Дверь мягко щёлкнула, оставив в доме внезапную тишину, так контрастирующую с только что царившим здесь оживлением. Бабушка Хатидже на мгновение замерла, прислушиваясь к удаляющимся шагам на улице, затем с лёгким вздохом повернулась к столу, хранящему тепло недавнего застолья и начала убираться, передвигая стаканы, в которых еще играли отблески улыбок.

Дверь автомобиля мягко захлопнулась, и Натэлла, утопая в мягком кожаном сиденье, почувствовала, как сердце её замерло на мгновение. Керем, обойдя машину, скользнул за руль с привычной грацией, и в следующее мгновение белый «Мерседес» рванул с места, будто подчиняясь его нетерпению.

– Пристегнись, – бросил он, и в его голосе звучала та же азартная нота, что и в движении машины.

Улочки Стамбула мелькали за окном, как страницы книги, которую листает ветер. Натэлла украдкой наблюдала за профилем Керема – за тем, как солнечные блики играют на его скулах, как пальцы ловко перебирают руль.

"Как же странно повернулась жизнь…" – думала она. "Случайная встреча, мимолётный разговор – и вот я чувствую, что перерастает во что-то большее, но во что? Она пока не понимала во что, но ощущала это каждой частичкой тела.

– Ну что, – его голос вырвал её из раздумий, – как тебе завтрак? Как это утро? Не пожалела, что доверилась?

Она повернулась к нему, и улыбка её была теплее солнечного света, льющегося через лобовое стекло.

– Это… Это было волшебно, – призналась она. – Как ты вообще додумался до такого? Привезти меня в этот дом, к этой удивительной женщине… Бабушка Хатидже.

– Как? – он усмехнулся, ловко вписываясь в поворот. – Просто подумал: Тебе не подойдет обычный завтрак тебе нужна целая история. И Хатидже – лучший рассказчик, которого я знаю.

– Это не просто лучший завтрак в Стамбуле, – прошептала она, глядя в окно на мелькающие дома. – Это… лучшее, что случилось в моей жизни, за последний год.

Но тут раздался звонок. Керем, скривившись, поднял телефон.

– Прости, это работа… – Он бросил ей виноватый взгляд.

– Конечно, – кивнула она, но его голос уже растворился в потоке деловых фраз.

И мысли её снова унеслись – туда, где пахло свежим хлебом и утренним молоком.

"Бабушка…"

Она снова видела себя маленькой, с бидоном в руках, идущей по пыльной дороге. Белый хлеб в кульке так манил, что горбушка исчезала ещё по пути домой.

– Опять половину батона не донесла?! – качала головой бабушка, но в глазах её светилось что-то тёплое. – Ну ладно иди мой руки, я твою любимую картошку пожарила.

И она шла, зная, что бабушка – её крепость, её опора. Та, кто верила в неё, даже когда весь мир отворачивался.

Мысли Натэллы уносили её в те тёплые ночи, когда она оставалась у бабушки. Старая пяти этажка, пол в коридоре с скрипучими половицами, где пахло лавандой и духами «Красный октябрь», где каждое утро начиналось с шороха бабушкиных тапочек на кухне.

Перед школой бабушка неизменно готовила ей бутерброды – аккуратные, как солдатики в строю. Нарезала колбасу тонкими-тонкими ломтиками (чтобы хватило на большее количество), выкладывая аккуратно, на обязательно, черный хлеб. Потом заворачивала их в выстиранный и высушенный пакет из-под чего-то съестного – предварительно упаковав в бумажную салфетку – и сверху клала яблоко, всегда.

– Не забудь сначала яблоко съесть, а потом уже бутерброды! – напутствовала она, поправляя Натэлле школьную форму. – Витамины важнее!

Но девочка всегда делала наоборот – сначала исчезали ароматные кусочки колбасы, а яблоко оставалось "на потом", которое часто так и не наступало.

"Бабушка…"

Теперь, спустя годы, Натэлла понимала: в этих утренних ритуалах была вся бабушкина любовь. В том, как она никогда не экономила – на качестве колбасы для внучки. Как собирала пакеты, стирала и сушила их на верёвке, чтобы у Натэллы был "вкусный обед" в классе.

И особенно – в том, как она делала вид, что сердится, когда та съедала полбатона по дороге домой.

И Натэлла знала – это не просто слова. Это код, который означал: "Я люблю тебя, даже когда ты непослушная. Я здесь, чтобы направлять тебя. Я твой тыл."

– … Нат?

Керем положил телефон, изучая её лицо.

– Ты где-то далеко.

Она вздохнула, возвращаясь в настоящий момент.

– Просто… вспомнила кое-что важное.

Машина замедлила ход, остановилась и он повернулся к ней, отложив все дела.

– Расскажешь?

И в его глазах она увидела то же, что когда-то было в бабушкиных – интерес, заботу, готовность слушать.

– Знаешь, – вдруг сказала она Керему, – я, кажется, поняла, почему твоя Хатидже показалась мне такой родной…

Он вопросительно поднял бровь, но Натэлла только улыбнулась, глядя на людей за окном. Где-то там, в прошлом, её бабушка наверняка как раз заворачивала в плотный пакет бутерброды для кого-то другого. И цикл любви продолжался.

До дома Натэллы оставалось несколько кварталов. Воздух, напоенный почти летней жарой, дрожал над асфальтом, смешивая запахи цветущих магнолий и далёкого моря. Апрель в этом году был поистине волшебником – он украл у лета его зной и щедро рассыпал по стамбульским улицам.

В машине стояла та особая тишина, которая бывает только между людьми, пережившими вместе что-то важное. Керем и Натэлла украдкой поглядывали друг на друга, понимая – их совместное утро, вместившее столько эмоций, подходило к концу. Казалось, за эти несколько часов они прожили целую маленькую жизнь.

Когда белый "Мерседес" плавно остановился у её дома, ни один из них не торопился сделать первый шаг к прощанию. Натэлла медлила, играя складками своего платья, а Керем мысленно умолял время замедлить свой бег. Но реальность напоминала о себе – его ждали неотложные дела, а у неё на сегодня был запланирован поход в фитнес зал, где тренер, которого посоветовала ее местная подруга, смог бы помочь осуществить давнюю фантазию заниматься боксом.

Они вышли из машины одновременно, будто боясь, что, если кто-то сделает это первым – что-то непоправимо изменится.

– Спасибо… – голос Натэллы прозвучал тише шелеста листьев над головой. – За это утро. За хлеб. За бабушку Хатидже… Она подняла глаза, и в них отражалась жизнь. – Я рада, что, выйдя сегодня из дома, обнаружила здесь тебя.

И тогда она обняла его – крепко, но осторожно, нежно, но с какой-то новой уверенностью. Её объятие было похоже на вопрос, на который она сама боялась услышать ответ.

Керем ответил чуть сильнее, чем позволяли правила приличия после второй встречи. Он не смог удержаться – вдохнул аромат её духов, смешанный с запахом свежего хлеба, который всё ещё витал в её волосах.

– Возможно… – он произнёс, отстраняясь ровно настолько, чтобы видеть её глаза, – сегодня твой «Сантьяго» нашел тебя –его взгляд скользнул к её сумке, где торчал уголок книги, – или ты его.

Его слова повисли в воздухе, как ответ на ее вопрос, который нельзя было произнести вслух.

Попрощавшись, он прыгнул в машину, и через мгновение белый силуэт растворился в потоке улиц.

Натэлла, зайдя в дом, прислонилась спиной к двери. В груди стучало так, будто сердце пыталось вырваться. Мысли неслись со скоростью 108 тысяч км в минуту – каждая ярче, смелее, невероятнее предыдущей. Земля, казалось, совершала оборот вокруг оси за секунду, а вокруг солнца – за считанные часы.

За окном апрельский ветер играл листьями, а где-то вдалеке гудел паром, увозящий людей в другие берега. Но здесь, прижав ладонь к груди, где ещё хранилось тепло недавнего объятия, она вдруг поняла – что-то важное уже изменилось навсегда.

И это "что-то" пахло свежим хлебом, корицей и едва уловимыми нотами Coco Mademoiselle.

Тени Босфора

Фитнес Зал располагался в старом промышленном здании недалеко от пристани Каракёй. Когда-то здесь хранили кофе, и стены до сих пор хранили слабый аромат обжаренных зёрен, смешанный с потом, металлом и резким запахом дезинфектора.

Пространство было грубым, без гламурных зеркал и хромированных тренажёров – только маты, мешки, ринг и стойка с гантелями. На стене красовалась выцветшая фотография Мохаммеда Али в стойке, а рядом – граффити с надписью: «Бокс не про драку. Он про то, чтобы выстоять».

Натэлла замерла на пороге, сжимая спортивную сумку. Она не ожидала такого. В её голове рисовался стандартный зал с белыми полотенцами и смузи-баром, а не это… логово. Но фантазировала именно такое место. И это было приятное удивление.

– Ну что, новенькая? – раздался голос за спиной.

Она обернулась.

Мужчина в чёрной майке и потёртых боксёрках стоял, скрестив руки. Высокий, голубоглазый, с широкими плечами, покрытыми татуировками. На одной – змея, обвивающая меч, на другой – цифры, похожие на дату. Или срок.

– Джерен говорила, что ты хочешь попробовать бокс, – он окинул её оценивающим взглядом. – Но ты выглядишь так, будто готова сбежать.

– Я не сбегу, – резко ответила Натэлла, хотя пальцы сами сжали сумку крепче.

Келли усмехнулся.

– Все так говорят. Пока не получают первый удар.

Его голос был низким, с лёгким акцентом – не турецким, а скорее… американским?

– Ты не местный.

– А ты наблюдательная, – он бросил ей перчатки. – Надевай. Покажу основы.

Келли оказался жёстким тренером. Никаких сюсюканий, никаких поблажек.

– Колени согни. Кулак к лицу. Нет, не так, ты же не в драке на подъезде, – он поправил её стойку, и его пальцы на секунду задержались на её запястье.

От прикосновения по спине пробежали мурашки. Не от страха. От чего-то другого.

– Бей.

Она ударила по лапе. Слабо.

– Сильнее.

Ещё удар.

– Ты дерёшься так, будто боишься кого-то задеть. А в этом и смысл, – он встал перед ней. – Бокс – это не про вежливость. Это про то, чтобы выплеснуть всё, что копилось годами.

Она сжала кулаки.

– Всё, что копилось.

Развод. Одиночество. Страх.

Она ударила снова. На этот раз так, что лапа хлопнула громко.

Келли ухмыльнулся.

– Вот так. Ещё.

И она била. Снова и снова.

После тренировки он налил ей воды.

– Неплохо для первого раза. Но ты слишком зажата.

– Спасибо, – она вытерла лоб. – Ты давно тренируешь?

– Да.

– А раньше?

– Боксировал.

– Профессионально?

Он замер на секунду, потом резко встал.

– Давай без расспросов.

В его глазах мелькнуло что-то опасное.

Келли задержал на ней взгляд – долгий, пронизывающий, будто сканируя её насквозь. В его глазах вспыхнуло что-то нечитаемое: то ли вызов, то ли одобрение, то ли тень старой боли, которую он давно заковал в броню.

– Тренировки четыре раза в неделю. По два часа.

Голос его звучал как приказ, но в нём сквозила странная нотка – почти что азарт.

– Завтра. Одиннадцать ноль-ноль.

Он слегка наклонился, и на секунду Натэлле показалось, что он что-то добавит – может, предупреждение, может, намёк… Но вместо этого он резко развернулся, оставив в воздухе шлейф резкого запаха мужского пота, кожи перчаток и чего-то ещё – горького, как дым после боя.

Его движения были точными, почти механическими, будто каждое мышечное волокно подчинялось невидимым командам. Он шагнул к рингу, где уже ждал новый подопечный – крепкий парень с перебинтованными кулаками.

– Не опаздывай.

Эти слова он бросил через плечо, даже не обернувшись. И будто бы между ними протянулась незримая нить – тонкая, как лезвие, острая, как обещание боли.

А потом он растворился в ритме тренировки: удары по груше, короткие команды, хриплое дыхание. Будто и не было их разговора.

Будто она уже стала частью этого мира – мира, где боль превращается в силу, а страх – в ярость.

И Натэлла поняла: это не просто тренировки.

Это испытание.

– Ну как? – Джерен ждала её у выхода, куря тонкую сигарету. Дым клубился вокруг её стройной фигуры, растворяясь в утреннем воздухе, пахнущем морем и жареными каштанами.

Они познакомились несколько недель назад, в тот самый день, когда Натэлла только прилетела в Стамбул.

Это было в маленькой кофейне возле её нового дома. Натэлла, ещё не привыкшая к турецкому кофе – крепкому, как судьба, и жгучему, как невысказанные сожаления, – случайно толкнула лоток с восточными сладостями, едва не опрокинув его на белоснежное платье сидящей рядом девушки.

– Простите, я.… – замерла она, уже мысленно ругая себя за неуклюжесть.

Девушка – высокая, со светлыми волосами, собранными в небрежный пучок, и острым, как лезвие, взглядом – лишь рассмеялась, отряхивая крошки пахлавы с колен.

– Не переживай. Эти пятна – как боевые шрамы. Каждое напоминает о чём-то вкусном.

Её английский звучал бегло, но с лёгким акцентом, выдававшим местное происхождение.

– Я Джерен.

– Натэлла.

– Знаешь, обычно люди сначала пробуют рахат-лукум, а потом уже решают, нравится ли им Стамбул. Она подняла кусочек сладости, демонстративно откусив. – Но ты, кажется, начала с кофе. Смело.

Позже выяснилось, что Джерен живёт в соседнем квартале, работает в своей арт-галерее и, как сама выразилась, «знает в этом городе все места, где можно потерять голову – в хорошем смысле».

Именно она уговорила Натэллу пойти на бокс.

– Тебе это нужно, – сказала тогда Джерен, прищурившись. – Я вижу таких, как ты. Прилетают с одним чемоданом и глазами, полными «я-не-знаю-зачем-я-здесь». Бокс научит тебя не просто стоять на ногах. Он научит защищаться.

И теперь, глядя на потную, запыхавшуюся, но странно окрылённую Натэллу, Джерен ухмыльнулась:

– Ну что, уже чувствуешь, как твои кулаки вспоминают, что у них есть голос?

– Жёстко. Но… мне понравилось.

– Келли знает своё дело.

– Вы давно знакомы?

Джерен сделала глубокую затяжку, выпуская дым колечками, которые растворялись в воздухе, как невысказанные мысли.

– С детства. Келли и мой брат когда-то дружили.

– Келли Северайд и Керем Саер. Между ними было даже что-то большее…

Натэлла застыла. В голове звучал лишь уверенный голос с легкой хрипотцой « … Я Керем Саер… Я Керем Саер…»

– Брат?

– Ага. Пока не поссорились. – Джерен затянулась. – Но это давняя история.

– Ты… не рассказывала, что у тебя есть брат.

Глаза её расширились, в них мелькнуло что-то между удивлением и внезапной настороженностью.

Джерен медленно выдохнула дым, наблюдая за её реакцией с лёгкой усмешкой.

– А ты и не спрашивала.

– Керем Саер. Мой старший брат. Глава семейного бизнеса, гордость клана Саер… и профессиональный мастер прятать чувства за деловыми встречами.

Натэлла почувствовала, как земля уходит из-под ног. Тот самый Керем. Тот, чьи тёплые руки всего несколько часов назад сжимали её пальцы, после завтрака у Хатидже. Чей смех звучал в её памяти до сих пор.

– Я…

Натэлла не понимала, это было неожиданно и весьма странно. Как тесен мир подумала про себя она… И вдруг рассмеялась – звонко, нервно, почти истерично. Её смех разлетелся по улице, смешавшись с криками уличных торговцев и гудками паромов на Босфоре.

– Я кажется знаю твоего брата.

Слова сорвались с губ прежде, чем она успела их обдумать.

Джерен замерла. Сигарета застыла в её пальцах, дым завис в воздухе, словно и он притаил дыхание.

– Ты…? Что?

– Ты думаю удивишься. Натэлла провела рукой по волосам, смахивая несуществующую прядь и начала очень быстро, и не много, волнующе рассказывать историю, приключившуюся с ней накануне и продолжившуюся сегодняшним утром.

Город вокруг будто приглушил шум. Даже ветер перестал шевелить листья платанов, заворожённый этой исповедью.

– Это так странно… Натэлла сжала кулаки, чувствуя, как дрожь бежит по спине. Стамбул настолько огромен, а я, подружившись с тобой, через несколько недель встречаю твоего брата. – Она подняла глаза к небу, где кружили увесистые чайки. – Это какой-то знак? судьба? Или… что?

Джерен резко выдохнула. Её глаза, обычно такие насмешливые, стали тёмными, почти чёрными.

– Мой тебе совет, хоть ты и не просила. – Она бросила сигарету и раздавила её стильными дорогими кроссовками, с такой силой, будто давила что-то большее. – Не влюбляйся в него.

Тишина.

Где-то вдали завыла сирена, но звук её казался приглушённым, будто доносился из другого мира.

– Хотела сказать больше… – Джерен запнулась, её губы дрогнули. Впервые Натэлла видела её такой – уязвимой, почти испуганной.

– Будь осторожна.

Эти слова повисли в воздухе, тяжёлые, как предупреждение перед бурей.

– Моя семья… – Джерен обвела взглядом улицу, будто проверяя, не подслушивает ли кто. – Одна из самых властных и опасных семей Турции.

Последние слова она прошептала так тихо, что их едва можно было расслышать. Но Натэлла почувствовала их всем телом – будто лёд, скользящий по позвоночнику.

Ветер вдруг поднялся, резкий и холодный, сорвав с дерева несколько лепестков. Они закружились в воздухе, розовые и невесомые, как первые чувства, которые уже нельзя было взять назад.

А где-то в этом городе, среди дворцов и узких улочек, был он.

И теперь Натэлла понимала – их история точно началась.

"Aşk ateşi kül istemez" – гласит турецкая пословица. "Любовному огню не нужен пепел".

Но какой пепел оставит их встреча?..

По дороге домой Натэлла чувствовала, как жжение в мышцах пульсирует в такт её шагам. Каждый нерв, каждая клетка будто пела от напряжения – не от боли, а от пробуждения… Но это было приятно.

Впервые за долгое время она чувствовала контроль.

Раньше она убегала. От мужа. От прошлого. От себя.

Но теперь…

Натэлла вдруг осознала:

Она больше не убегает.

Не от прошлого.

Не от чувств.

И уж точно не от правды, какой бы неудобной она ни была.

Стамбул раскинулся перед ней – шумный, дышащий, вечный. Где-то в его переплетении улиц был Керем со своими тайнами. Келли – с призраками прошлого. Джерен – наблюдающая, оценивающая, но, кажется, уже принявшая решение.

А она…

Она шла по мостовой, и с каждым шагом чувствовала, как что-то внутри выпрямляется.

Как будто после долгого сна её тело наконец вспомнило: оно создано не для того, чтобы сжиматься.

А для того, чтобы выстоять.

Ветер подхватил её волосы, смешав запах пота, моря и чего-то нового – возможно, свободы. Или просто начала.

Натэлла улыбнулась.

Впервые за долгое время это не было маской.

Это было обещание.

Себе.

Время, застывшее между утренней прохладой и полуденным зноем, в Стамбуле, ощущается, как будто ты стоишь на стыке двух параллельных миров. Город, раскинувшийся меж двух континентов, находился в объятиях противоречий. Азиатская сторона, словно задумчивая красавица, дрожала под серебристым дождем. Капли, прозрачные, как слезы Босфора, скатывались по листьям платанов в Ускюдаре, стекали по старинным стенам мечети Михримах-Султан, растворялись в узких улочках Кадыкёя, где уже потягивали не первый кофе рыбаки и торговцы. Воздух здесь был наполнен терпким ароматом свежеиспеченных симитов, а под ногами шуршали мокрые страницы газет, брошенных спешащими на паром людьми.

А напротив, на европейском берегу, город озарялся в лучах восходящего солнца. Золотые блики скользили по куполам Голубой мечети, играли в витражах дворца Долмабахче, зажигали огни в витринах роскошных бутиков Нишанташи. Здесь, среди шума трамваев на Истикляль и криков уличных торговцев, жизнь била ключом – туристы с фотоаппаратами наперевес, деловито шагающие бизнесмены, уличные музыканты, выводящие мелодии, знакомые каждому местному с детства.

Погода, как и сам город, подсвечивала две стороны одной жизни.

Туристы спешили за впечатлениями – на Галатскую башню, в Айя-Софию, в шумные кафе с видом на пролив. Они ловили моменты, щелкая затворами, смеялись слишком громко, пили чай с небрежной грацией тех, кто знает, что завтра уедет.

А местные жители жили в другом ритме. Они не бежали – они шли. Медленно, с достоинством, как шел бы человек, знающий, что этот город принадлежит ему навсегда. Они не фотографировали Босфор – они дышали им. Не восхищались кёфте в Султанахмете – они спорили, где они вкуснее: в этом скромном местечке у пристани или в той забегаловке у бабушки в Балате.

Но были и точки пересечения. В уличных кафе, где и турок, и иностранец закусывали лукумом терпкий кофе. В паромных переправах, где все одинаково замирали, глядя на чаек, режущих крыльями свинцовую воду. В ночных механэ, где под звуки саза и удары дарабуки стирались границы между «своими» и «чужими».

Стамбул не делил людей на местных и гостей. Он просто был – величественный, противоречивый, вечный. И в этот час, когда дождь и солнце спорили за право владеть небом, он снова напоминал: Здесь нет чужих. Город шептал: ты дома.

Стеклянные стены офиса Керема отражали апрельское солнце, превращая пространство в золотистый аквариум, где даже воздух казался густым от напряжения. На столе – отчеты, графики, контракты с инвесторами из Дубая, но его пальцы машинально перебирали край листа, оставляя на бумаге едва заметные заломы.

– Керем? – Голос Сюзан, PR-директора, вернул его к реальности. Она стояла перед ним, тонкие брови приподняты в немом вопросе. – Ты вообще меня слушаешь? Мы обсуждаем пресс-релиз по слиянию с «Arcadia Holdings». Там уже журналисты звонят, интересуются, почему ты лично не комментируешь.

– Пусть пишут, что все идет по плану, – он откинулся в кресле, пытаясь сосредоточиться на цифрах, но перед глазами снова всплыло ее лицо. Натэлла. Теплота ее кожи под его пальцами, смех, смешанный с ароматом свежего хлеба.

– Ты сегодня… необычный, – Сюзан прикрыла папку, изучая его. – Если это она – та самая девушка, о которой шепчутся в кулуарах, – может, стоит пригласить ее на официальный ужин? Чтобы пресечь спекуляции.

Керем резко поднял взгляд.

– Какие спекуляции?

– Телефоны раскалены. «Наследник клана Саер замечен в кафе с неизвестной». Фотографии уже у Башак-паши. – Она вздохнула. – Керем, ты знаешь правила. Личное – только после одобрения семьи.