Читать книгу: «Женщина и роза. Повесть и рассказы», страница 2

Я дышал жадно и глубоко. Воздух был легким, а толпа вокруг все росла. Музыка доносилась уже с разных улочек и из разных ночных баров. Сюз продолжала обнимать меня за пояс, и мы по-прежнему молчали. Наконец, довольно бессвязно мы заговорили друг с другом. В любом случае мы могли заполнить эту пустоту чем угодно. С наших губ срывались и парили в воздухе слова, вроде «как много людей!», «прекрасная погода!», «замечательная ночь!» и т. п… Мы шли очень медленно и постепенно удалялись от людской толпы, к тому же мы так и не слились с этой толпой. Мы были одни. И других мы видели такими же одиночками: женщин и мужчин, женщин и женщин, мужчин и мужчин. Там совсем не было детей и детей. Я случайно коснулся рукой какого-то особенно чувствительного места на теле Сюз. Она вздрогнула и сильно притянула меня к себе. Я сказал:

– Куда теперь? Там темно.

Она ответила, чуть отстранившись от меня, чтобы поправить на своем плече разноцветный холщовый мешок, служивший ей сумкой:

– И вправду темно. Но мы не пойдем далеко. Торре – маленький городок. Спустимся по каменной лестнице, посидим на скамейке. подышим немного морским воздухом.

– Где? Здесь?

– Да. Перед тем как вернуться в отель. Там, у моря, есть деревянные скамейки.

Я молча согласился, улыбнувшись в ответ. В темноте мы подошли к каменной лестнице. Во мраке я разглядел одного пьяного и какую-то компанию, жавшуюся к перилам. Еще я увидел луч света, издалека освещающего пространство. Но фонари были не настолько яркими, чтобы осветить весь этот мрак, каменную лестницу и деревянные скамейки. Шум не смолкал, до нас по-прежнему доносилась музыка с вершины склона, спускавшегося к морю. Мне она представлялась так: маленькие, катящиеся по склону шарики или невидимые горошины, среди которых царит удивительная гармония, гармония, напоенная запахом, чужбины, ночи и моря. Еще мне казалось, что музыка несет в себе запах морских водорослей. Я глубоко втянул в себя воздух, словно сомневаясь в чем-то, посмотрел на Сюз, которая уже спустилась вниз. Она выбрала скамейку справа. Впрочем, выбора и не было, потому что вторая скамейка не пустовала. Я увидел юношу с густой шевелюрой и девушку, которые сидели, тесно прижавшись друг к другу, и курили, поочередно затягиваясь, одну на двоих сигарету с особым запахом.

Сюз сказала, привязывая свой мешок к спинке скамейки:

– Они, как и мы… Как и мы, эти двое.

– Послушай, как они говорят. Это – американцы, – сказал я, посмотрев на них.

– Англичане. Ты, ведь, не умеешь отличать американцев от англичан, а англичан от европейцев и т.д.? Правда?

Да, действительно, мне это не удавалось, моих познаний в английском на это не хватало. Я различал только отдельные слова. Юноша встал и ушел в темноту. Через минуту он вернулся с еще одной зажженной сигаретой с этим странным запахом.

– Наркотик! – сказала Сюз.

– Да, наркотик, я не знаю сигарет с таким запахом. Поэтому это точно наркотик, да, наркотик, потому что не существует сигарет с таким запахом, да, это – наркотик.

– Да.

Девушка с трудом поднялась со скамьи. Она была маленького роста, у нее не было ни холщового мешка, ни сумки. Юноша поднялся вверх по лестнице и остановился там, поджидая ее. Она продолжала что-то отряхивать со своих брюк. Мы услышали, как шуршит ткань ее широких расклешенных брюк. Она усердно била по ним рукой. Юноша зашагал туда, откуда доносился шум голосов. Девушка последовала за ним и окончательно исчезла из виду. Сюз потеряла к ним всякий интерес, она была занята тем, что что-то искала в своем мешке. Наконец, она достала пачку «Кэмэла» и закурила, не предлагая мне. Я сказал, точно отказываясь:

– Я предпочитаю «Салтас».

– Но они с черным фильтром, очень крепкие.

– Давай выкурим одну. Это замечательно. Ты пробовала?

– Нет.

Мы стали обмениваться сигаретами, а я все думал об этой девушке-коротышке и ее парне. Он оставил ее и ушел, даже не оглянувшись (любой может убедиться, что отношения между ними, возможно, довольно пошлые; в Касабланке, на набережной, я видел девушку, вроде этой, она вышла мне навстречу из густых кустов, что растут над бассейном, и сказала: «Дай мне два дирхама», я сказал: «У меня их нет, как и у тебя». В тот момент я сидел в темноте на каменной скамье. Еще она сказала: «Пойдем со мной». – «Без денег?» – спросил я. – «Нет». Когда она произнесла слово «нет», из кустов вышел высокий длинноволосый парень и сказал ей: «Ну, иди ко мне». Он обнял ее, и они пристроились неподалеку на соседней длинной каменной скамье. Он целовал ее, а потом улегся сверху и я услышал: бульк-бульк, бу-у-ульк, бу-у-у-ульк, я скрылся в темноте, оставив их одних).

Сюз встала и переместилась на край скамейки, раскинула руки, вычертив своим телом крест в ночи. Потом она опустила одну руку на скамью, а вторая рука ее так и осталась лежать, горизонтально вытянутая в сторону севера. Ах, боже мой, можно подумать, что я различал, где север, а где юг. Сюз поднялась и медленным шагом направилась куда-то в ночь, а я во весь рост растянулся на скамейке. Голова моя коснулась висевшего на скамейке мешка, я отстранил его рукой. Закинув ногу на ногу, я курил так много, что сигарета в моих руках сгорела почти дотла. Огонь приближался к моим губам. Сюз вернулась, встала у меня в изголовье, и снова силуэт ее в темноте вырисовывался как крест. Я сказал ей: «Оставайся так».

Она, смеясь, сделала какое-то движение и сказала:

– Нет. Как мертвый. Правда, ужасно? Ужасно, правда? Я не хочу, чтобы ты умер. Чтоб ты умер – нет, правда, ужасно, если бы ты умер.

– Нет, я не стану умирать. Стой, как стоишь. К тому же у нас мертвых кладут по-другому, не так, как у вас.

– Что ты имеешь в виду?

– Вот этот крест.

– Я не верю в бога, а у вас верят в бога?

Сказав это, она опустила руки. Я ответил, поднявшись и сев на скамейке:

– Нет, у нас не верят, да это и не обязательно. Я тоже безбожник. Я никогда в жизни не видел, что там есть в мечети. И мои родители тоже, хотя они и совершенные фанатики. Если бы они услышали, что я вот сейчас стал мусульманином, они убили бы меня.

– Фанатики, но ради чего?

– А ничего. Они не знают. Они неграмотные. Они верят в инстинкт как животные.

Сюз села и расстегнула рубашку у себя на груди. В ночи показались две ее пышные груди без бюстгальтера. Я положил руку ей на грудь, она приблизилась ко мне и поцеловала меня. Я сунул ей руку между ног и уже больше не слышал никакого шума. (Это было как черепаха). Понемногу голоса стали звучать громче. Откуда-то до нашего слуха донесся разговор. Мы на мгновение отстранились друг от друга, хотя наши руки и ноги были переплетены между собой, и по-прежнему это была уединившаяся черепаха. Звук разговора переместился снизу вверх, слился с шумом других голосов, и мы перестали различать его. Мы превратились в мяч. Мы стали мячом, мы стали мячом, опять, снова и снова мы становились мячом, и еще раз, и еще раз мы превращались в него, и вот Сюз окончательно обмякла в моих руках. Она с ногами забралась на скамейку и велела мне освободить ей место рядом с собой. Я немножко отполз в сторону, почувствовав при этом всю жесткость скамьи. А Сюз сделала то, что проделал я минуту назад: легла на спину, вытянувшись во весь рост, положив голову мне на бедро, и согнула ноги в коленях так, что получилось два параллельных равных угла. Я положил ладонь ей на лоб, он был выпуклый и блестел в темноте как далекий свет фонаря в тумане. Я снял с нее очки. Это ей не понравилось. Она сказала: «Отдай». Но я не послушался, а попытался примерить их на себя: сначала на кончик носа, потом на губы. Мне казалось, что я выгляжу очень смешно. Я взглянул на Сюз и увидел, что она закрыла глаза и стала ровно дышать. Очень медленно и осторожно, не открывая глаз, она протянула руку. Я почувствовал прикосновение ее теплой ладони у себя под рубашкой на животе. Она дергала меня за волоски, которые длинным жгутом поднимались к груди. Она продолжала делать так, а голова ее, лежащая у меня на бедре, казалось, становилась все тяжелее. Я пошевелился и стал делать, как она. Я тоже стал делать, как она, я стал делать, как она, так же как она. Когда мы услышали чьи-то голоса, рука Сюз замерла у меня на животе, но глаза ее по-прежнему были закрыты. Компания светловолосых мужчин и женщин поднялась по каменной лестнице, они не обратили на нас никакого внимания. Потом я провел рукой по ее груди. Она опустила ноги на землю и притянула меня к себе. Когда мы снова крепко прижались друг к другу, я произнес:

– Сюз, Сю-ю-ю…

– Да, да-а-а…

– Пойдем, там, у самого подножия склона, есть овраг, на краю склона – овраг, пойдем…

Сначала она отказалась, отошла от меня и медленно направилась к каменной лестнице. А потом, вернувшись, сказала:

– Отели под светящимися вывесками. Слабый свет. Там какой-то странный вход, как будто в сад.

Сказав это, она отошла от меня, направилась к краю оврага и «нарисовала» крест своим телом. Руки ее были разведены в стороны, горизонтально, а голова была наклонена к северу, словно напоминая чем-то. Волосы ее из-за темноты казались черными. Она сделала легкий поворот, а потом, крикнув «Хоп!», спрыгнула в овраг, а я последовал за ней, забрав со скамейки ее холщовый мешок. Это было неизбежно после той «подготовки» на скамейке. Мы сунули мешок под головы и услышали, как кое-кто из насекомых делает так, как мы. Когда я вслушивался в плеск волн рядом, мне казалось, что рыбы делают так, как мы. И когда до нас перестал доноситься шум голосов сверху, я представил, что и они там, в отелях и квартирах, делают так, как мы. Насекомые продолжали делать так, как мы, прыгая друг на друга. Вверх-вниз, вверх-вниз и т. д. Иногда насекомые умолкали, но при этом дышали как-то глубоко и странно, а иногда начинали дышать часто, жарко, стесненно. Я не знаю, что делали рыбы, особенно потому, что вода способна проникнуть в любую щель. Не знаю, как это получалось у рыб, но я был уверен, что насекомые переворачиваются, задыхаются от напряжения, а потом дышат ровно и вдыхают запах друг друга. В особом состоянии они издавали звук, свидетельствующий о разнообразии их затей. Насекомых вокруг нас становилось все больше и больше, повсюду мы слышали множество голосов – в траве, на земле, на ветвях. Это были пары и пары. Когда начинало говорить одно насекомое, другое умолкало, или они дышали вместе, или же вдыхали запах друг друга. Но насекомые не стесняли нас ни в малом, ни в большом в этом овраге (насекомые растут – множатся, их становится все больше, незаметно для тебя – они плодятся повсюду – они существуют и у них нет другого выбора – но все же то, что они делают, приятно – очень приятно – они не стесняют нас – однако я не знаю, стесняем ли мы их -они множатся – множатся, растут числом повсюду – повсюду).

Вот так, и у Сюз есть свой особый запах, отличающийся от остальных женщин. Этот запах мягко и незаметно, легко и неосознанно проникает, проникает в поры кожи, пока не достигнет сердца и не смешается с кровью, преодолев сердечные клапаны. Этот запах проникает в тебя и остается там навсегда, животворный, бодрящий, теплый, как нечто абсолютное.

Сюз перевернулась и прошептала:

– Посмотри, какая ночь! Как красиво!

– Да.

– Послушай насекомых… Ты их слышишь?

– Да… Много голосов.

– А море?

– Тоже слышу.

– Вот здорово! Замечательно!

– Что?

– Эти звуки и всё, всё, ну, всё!

– Да, всё, всё. всё. (Молчание}

– Насекомые делают так, как мы.

– Я тоже об этом думал.

– Правда?

– Да.

– Они переворачиваются.

– Да. И переворачиваются. На земле, в траве, на ветвях.

– Какие прекрасные ночные голоса.

– Не забывай о тех криках, что наверху.

– Крики, гам?

– Да.

– Я их не слышу.

– Может быть, тебе уши засыпало землей?

– Нет. Но я стараюсь не слышать. (Молчание).

– Дай мне сигарету.

– Нет. Не кури. Говори потише.

– Почему?

– А то нас найдут здесь.

– А потом?

– Отведут в полицейский участок.

– Кто?

– Патруль.

Я спросил ее о тех, кто может найти нас так, будто ничегошеньки не знал об этой жизни. А Сюз ответила с такой поспешностью: «Патруль». Я стал говорить тише, боясь патруля. Они действительно злые. Тот человек научил их, как надо пресмыкаться перед своими шефами и хорохориться в пустынных местах перед одиночками.

…………………………………………….

Прошлым летом мы с Барбарой, выйдя из «Пейперза», спустились на пляж – было четыре часа утра – мы были пьяны – и Барбара предложила мне по такой хорошей погоде закончить ночь, спустившись на пляж, проспать там до утра, встретить восход солнца, раздеться на заре и искупаться в море – может быть, мы могли бы сделать это прямо в тот же момент – то есть в четыре часа, сразу как вышли из «Пейперза» – мысль сама по себе прекрасная – замечательная, великолепная – мы спустились в сторону севера – а когда пришли на пляж, походили немного, целуясь – остановились, тела наши ослабели, и мы упали в песок – мы почувствовали сильную усталость, и я сказал Барбаре: «Давай спать здесь» – мы спрятались среди травы – Барбара встала и побежала по траве – из ее уст вырвался какой-то животный крик, так кричат некоторые птицы – я долго искал ее, а когда так и не нашел, она появилась сама – мы легли у подножия ствола какого-то дерева – она подняла подол платья, а я снял брюки – и мы стали делать так, как сейчас – как насекомые – внезапно на нас обрушился свет карманного фонарика – она подняла голову, я поднял голову – мы увидели патрульных, которые громко хохотали – я с трудом поднялся, а Барбара продолжала лежать неподвижно, а этот подонок-патрульный светил ей своим фонариком прямо между ног – он будто обследовал что-то, чего не видел никогда в своей жизни – Барбара испугалась – патрульные потребовали у меня паспорт, но его со мной не было – они сказали мне: «Иди, принеси паспорт, а девушку оставь – я понял эту игру и поднялся наверх – я спрятался и видел, как они вдвоем стали говорить тише и погасили фонарик – потом стали упражняться на ней по очереди – после этого я больше не смог видеть Барбару.

………………………………………………………

Поэтому-то я и испугался, когда Сюз сказала, что они могут найти нас. Я стал говорить тише, от страха по телу моему пробежала легкая дрожь. Сюз сказала, повернувшись на дне оврага:

– Почему ты замолчал? Прекрасная погода…

– Да, прекрасная, но все же…

– Все же, что?

– Ничего, говори потише.

– Я и так говорю негромко. Ты что, испугался?

– Нет. я совершенно не боюсь, и все же говори потише.

Мы довольно долго молчали. Насекомые тоже остановились и умолкли. И рыбы. Вода перестала просачиваться в щели на их телах. Рыбы стали легко подниматься со дна и ловить всех маленьких рыбешек, которых можно было съесть, и тех, что еще меньше. Мы услышали, что крики и шум наверху стали стихать. И разговоры где-то там, у скамеек, тоже. Я напряг слух и с трудом поднял голову. Голоса эти явно не принадлежали патрульным, эти люди были такими же, как и мы. Их голоса очень походили на голоса насекомых. Но вместе с тем и отличались.

Сюз прикоснулась ко мне и сказала:

– Ты о чем думаешь?

– Ни о чем.

– Неправда, у тебя такой рассеянный и мечтательный вид.

– Никакой я не рассеянный, ничего подобного. Я наслаждаюсь природой.

Она расхохоталась, а потом, подавив смех, сказала:

– Романтик! Странно, а я и не знала, что вышла погулять с романтиком.

– Никакой я не романтик.

– На тебе это просто написано.

(Молчание).

– Давай вернемся в Тори.

– Но мы же и так здесь.

– Я хотел сказать: поднимемся наверх, туда, где шум, толпа.

– Хорошо.

Сюз прошла вперед, и мы проследовали мимо деревянных скамеек, которые были пусты. Я снова стал глубоко вдыхать воздух в этом месте, словно пытаясь вернуть странный запах сигареты, которую курили те двое, но напрасно. Я убедился, что это невозможно. Мы поднялись по каменной лестнице. Остановились и увидели бледный свет внизу и ослепительно-яркий наверху. Потом снова зашагали, обнявшись. Оказались среди шума и криков толпы. В это мгновение насекомые перестали наскакивать друг на друга, на этот раз, начали разговаривать, подавая явные и тайные знаки. Иногда насекомые разглядывали витрины и обменивались словами восхищения, любезничали, объяснялись в любви, говорили комплименты и т. п. Насекомые перестали прыгать друг на друга, а на этот раз тоже стали разговаривать между собой. Но все же они приготовились возобновить игру. Теперь, в этот момент, насекомые, гуляя, философствуя и разглядывая все вокруг, делали это, лишь готовясь к вступлению в вечную динамичную игру, игру прыжка, жаркого учащенного дыхания и расслабления после прыжка, мы с Сюз стали двумя огромными гигантскими насекомыми. А чтобы не диссонировать с толпой, мы начали смеяться, разглядывать витрины и обмениваться мнениями по поводу вещей, выставленных там. Мы еще остановились вместе с этими насекомыми перед супермаркетом. Мы увидели, как насекомые входят туда, толкая перед собой маленькие тележки с металлическими корзинками. Они наполняют эти корзинки и идут к девушке, подстерегающей их за кассой.

Сюз сказала, превратившись в огромное гигантское насекомое:

– Зайдем в супермаркет?

– Зачем?

– Посмотрим, купим шоколада и винограда.

Мы зашли туда и сделали так, как прочие насекомые, маленькие и большие. Мы не купили ни винограда, ни шоколада. Купили пачку сушеного инжира. Сюз открыла пачку и протянула мне один очень хороший инжир. Мы стали есть прямо на улице, делая так, как они. То, что осталось в пачке, Сюз положила в свой холщовый мешок, потому что я сказал: «Мне хватит».

………………………………………………….

Были годы – те, что острым ножом врезались мне в память и в душу – когда мы страдали от сильного голода и нищеты – тогда говорили, что весь мир переживает экономический кризис – однако дело было не в мире, который переживал этот кризис – а – в семье – моей семье – поэтому отец возвращался с чем попало, чем только можно было набить себе живот, порой даже с дерьмом собачьим – было трудно, почти невозможно достать хлеба – я не знал, как выглядит настоящий хлеб, на который позже не обращал никакого внимания, когда он лежал передо мной в роскошных и обычных ресторанах – мы ели все, что попало – к примеру, стебли травы – отруби пополам с лебедой – короче говоря, все, что попадалось – все, что угодно – не знаю, как это случилось отцу в тот вечер прийти домой с большим пакетом сушеного инжира, мать разложила его перед нами на циновке, мы с братьями и сестрами сгрудились вокруг него – а отец сверху наблюдал за нами – он уже переел этого инжира – и стал рыгать, как то странное животное, которое я увидел позже в парке «Львиный глаз» в Касабланке – и все же ночь была невыносимой – я с братьями и сестрами спал в лачуге на полу – а отец с матерью на скрипучей кровати делали то же, что и остальные насекомые – потом произошла эта странная вещь – эта лачуга из жестяных листов превратилась в газовую камеру – отец встал – я видел в темноте, как он делал это – делал, как насекомые – делал, как насекомые – прыгал – схватил мою сестру и велел матери зажечь керосиновую лампу, что она немедленно и исполнила – потом он схватил меня за руки и выволок меня вместе с сестрой из лачуги, рыча от злости:

– Ах вы, сукины дети!

– Но они же объелись инжира, – сказала мать.

– Если обожрались, то пусть прогуляются и подышат свежим воздухом на дворе.

– Ночь, так темно. Не оставляй их там!

– Тебя, сука, это не касается.

Мать закрыла рот, а мы вернулись домой только спустя четыре дня. потому что отец не пускал нас обратно и грозился убить.

…………………………………………………….

Я сказал Сюз: «Мне хватит». Она взглянула на меня, рассмеявшись тихим, невинным смехом:

– Хорошо, поедим потом. Или оставим немножко Пьеру (ее брат) и Лине (его подруга).

Потом мы подошли к ночному бару. Я спросил у Сюз, хватит ли у нее денег, чтобы нам зайти в «Пейперз». Она тут же вытащила все, что было у нее в кармане, отдала мне, чтобы я пересчитал. Потом я вытащил то, что было у меня в кармане, и тоже пересчитал. После этого я сказал Сюз:

– Ну что, зайдем?

Она задумалась, потупившись. Потом, откинув назад волосы движением головы, сказала:

– Пойдем домой. Это будет лучше, хотя бы для наших карманов. Сюз вместе с братом жила в частном доме. Она объяснила мне, когда мы входили в квартиру, что это – квартира ее отца, который работает врачом-психиатром в Дании, там на юге, и эта квартира находится в полном распоряжении любого члена семьи. «Скоро, – прибавила она, смеясь, – ты станешь одним из них, и у тебя будет право получить в свое распоряжение любую комнату». Я поблагодарил ее за это и сказал, что устал и должен отдохнуть. Я пошел и растянулся на обычной кровати. Я слышал, как она возится на кухне, гремя какой-то металлической и фарфоровой посудой. Я окликнул Сюз. Она тут же пришла и сказала, что готовит на кухне нам что-нибудь поесть. Я ощущал сильную усталость. Расслабившись, я почувствовал неповторимую тишину и покой. Протянул руку к радиоприемнику, который стоял на столике. Попытался поймать какую-нибудь спокойную музыку, но ничего не нашел. Выключил радио и расслабился. Почувствовал, что меня одолевает сон. Утром я услышал какие-то слова, кашлянул, и Сюз поняла, что я проснулся. Я встал и прошел в соседнюю комнату. Там я увидел трех человек, которые сказали мне в один голос:

– Гуд морнинг!

– Гуд морнинг!

…………………………………………………………..

Услышав у себя за спиной свист, я обернулся. Остановился напротив кафе и стал искать глазами, откуда исходил этот звук. Я увидел, что кто-то машет мне издалека. Человек сидел на каменном заборчике, отделявшем постройку от железной дороги, которая проходила через Тори. Он опустил руку, лица его не было видно, потому что его закрывали длинные волосы, падавшие ему на плечи. Трудно было сказать, когда он в последний раз был у парикмахера.

Я шел очень медленно, вконец изнуренный этой невыносимой жарой. Ветерок слегка теребил мою рубашку, расстегнутую на груди. Издалека было видно, как шевелятся волосы Жоржа. Шевелятся. Шевелятся. Я спрыгнул на железнодорожное полотно и наткнулся на маленькие камешки, торчащие из земли, которые я не заметил. Когда я остановился около Жоржа, он поднял голову, зыркнув на меня одним глазом, поскольку второй был закрыт его густыми, прямыми, лоснящимися от жира волосами. Я познакомился с Жоржем и Аленом в одном из кафе, которых здесь так много. А точнее в том маленьком кафе с двумя дверями, куда в первый раз я привел Сюз. Тогда Ален первым заговорил со мной, поинтересовавшись, пересек ли я море без паспорта. Я удивился этому вопросу. А когда сказал ему, что у меня есть паспорт, то, в свою очередь, удивился он. По его мнению, получить паспорт было просто невозможно. Но есть особые пути, чтобы пересечь пролив¹. Когда я сказал им, что не работаю, они переговорили между собой, и Жорж тут же сказал мне:

– Я тоже ничего не делаю. Будет лучше, если ты останешься с нами. По крайней мере, вид у тебя симпатичный.

Когда я остановился рядом с Жоржем, он жестом пригласил меня сесть рядом с ним на каменный заборчик. Я немедленно воспользовался приглашением, и мы оказались с ним лицом к лицу. Он спросил:

– Ты не видел Алена?

– Нет.

Мы помолчали немного, потом, поднимаясь, он спросил:

– А ты куда?

– Я шел в кафе.

Он подтянул шнурки на своих изношенных башмаках, поставив ноги на заборчик, и предложил:

– Давай спустимся на пляж.

Я согласился безо всяких колебаний. Мы перешли железную дорогу и спустились к маленькому кафе, битком набитому хиппи. Там мы увидели Алена, сидящего с какой-то девушкой. Он сидел спиной к нам и лицом к ней. Жорж на мгновение остановился, в раздумье склонив голову, а потом сказал:

– Как ты думаешь, может, подойдем и сядем с ними?

Я сказал:

– А почему бы и нет? Может быть, у этой девушки найдется еще пара подружек.

Мы подтащили два стула и устроились рядом с Аденом и девушкой. Ален сказал, что она англичанка. Мы познакомились с ней и заказали две бутылки «кока-колы». Жорж заговорил с Аленом, а я погрузился в молчание, рассеянно глядя на пустые стулья. Из глубины кафе доносился какой-то шум. Быстрая испанская речь. Голоса звучали громко, будто кто-то спорил между собой или заключал пари перед боем быков. Перед кафе был книжный магазин. Мне пришла в голову мысль пойти посмотреть на книги, выставленные в витрине. Не попрощавшись, я вышел из кафе, подошел к витрине и стал разглядывать книги. Какие-то незнакомые имена писателей. Книги на испанском и на английском, и ничего больше. Я продолжал разглядывать книги, надеясь отыскать хоть что-нибудь по-французски. Впрочем, даже если бы там и была такая книга, я все равно не смог бы купить ее. У меня не было ни денег, ни времени для чтения. Прошагав улицу из конца в конец, я вернулся в кафе. Усталый, сел, ни слова ни говоря. Жорж по-прежнему владел обстановкой, он разговаривал по-французски с девушкой, которая не просто не говорила на этом языке, но и слова не знала по-французски. Жорж, повернувшись ко мне, спросил:

– Ты сечешь по-английски?

– Немного.

– Тогда попереводи нам.

Я стал выполнять роль переводчика, а девушка, внимательно вслушиваясь в мою речь, стала с интересом разглядывать мои черные растрепанные волосы. Она не обращала никакого внимания на то, что говорил Жорж. Слушая его, она смотрела на меня, так я понял, что она слышит только его комплименты, он тоже понял это и сказал мне: «Она хочет тебя». Я улыбнулся и продолжал пытаться переводить отдельные фразы с французского на английский и с английского на французский. Наконец, мне это порядком наскучило, и я стал напрямую говорить с ней. Она подняла руку и, смеясь, стала выискивать седые волосы у меня на голове. Повернувшись к Жоржу, она сказала: «Да он старик!» Но тот ничего не понял и спросил меня, что она сказала, я перевел ему и продолжал говорить с ней. Она сказала, что приглашает всех нас на танец, я перевел им это, и они согласились. Мы заранее поблагодарили ее. После этого она встала и отправилась куда-то по своим делам. Остановившись у витрины книжного магазина, она спросила:

– Где встретимся?

Мы ответили:

– В «Пейпарзе».

Ален сказал, что она – красивая и богатая, заводная, сама заговорила с ним первая, а Жорж прибавил, глядя на меня:

– Ну что ж, придется потрясти ее.

Я сказал:

– А я не согласен… Видно, что она добрая и не заслуживает такого обращения.

Жорж тут же запротестовал:

– Значит, ты нам не подходишь. Что, по-твоему, мы будем есть, на какие шиши будем ходить на танцы и сидеть в кафе? Она богатая и заслуживает того. Все богачи заслуживают того, чтобы их обворовывали. Можешь приглашать ее на танец, а уж я-то займусь содержимым ее сумочки, когда она надерется.

Ален сказал:

– Уведем ее на пляж и побалуемся с ней по очереди.

Жорж прибавил:

– Мы ей вставим спереди, а араб – сам знаешь откуда.

Я сказал Жоржу:

– Эй ты, поосторожней, ты что, держишь меня за круглого идиота! Я сказал, она – добрая девушка и не заслуживает этого.

Ален сказал:

– Ты и есть полный идиот. А что, по-твоему, делают арабы, те, которые в Париже?

Я разозлился и вскочил. Подошел к витрине и снова стал вглядываться в названия книг. Я услышал, как Жорж окликнул меня. Но я не обернулся, и тут почувствовал, как чья-то ладонь легла мне на плечо. Я обернулся, это был Жорж. Он сказал, смеясь:

– Ты что, разозлился? Но мы же просто пошутили.

Он взял меня за руку и привел туда, где сидел Ален. Тот тоже сказал, что пошутил и совсем не хотел обидеть меня. На руке у Жоржа была татуировка. Я спросил его о ней, он сказал, что сделал ее себе в тюрьме, поскольку два года просидел в одной парижской каталажке. Я спросил Жоржа:

– За что ты попал в тюрьму?

– За кражу. Я разбогател и имел две дискотеки. Роскошные машины, много женщин. Но такие, вроде этих, – он указал на Алена, – портят все, что человек может построить, благодаря своей ловкости, за всю свою жизнь.

Короче, он совершил налет вместе с одной воровской шайкой. А когда кончился срок его заключения и у него отросли волосы, он отправился в Касабланку и занялся контрабандой наркотиков, но не преуспел в этом деле. Там он встретил Алена, который слишком много болтает. Жорж сказал: «Мой самый заклятый враг – это полиция. Когда я раздобуду себе „пушку“, то убью одного-двух полицейских. Страховая компания заплатит за них». Потом прибавил раздраженно, указывая на какого-то мужчину: «Посмотри, к примеру, на этого типа. У него типичная рожа полицейского. Приглядись, какой у него дурацкий вид».

Мы ничего не сказали в ответ на его слова.

Я посмотрел на Алена и опросил:

– Заплатишь за «коку»?

Он сунул руку в карман, достал монету и сказал:

– Хорошо, заплачу. У меня почти ничего не осталось. Скажи, у тебя есть обратный билет?

– Да, в отеле.

– Может, отдашь его мне, а я поеду в Себту², продам там вот это золотое кольцо или обменяю его на анашу.

– Я и сам могу сделать это. Но вещь это ненадежная. Ну, сколько анаши ты привезешь?

– Двадцать кило.

– А пограничники?

– Плевать. Я проеду через Себту-Тарифу. Там полно лодок специально для этого, они перевозят всякую контрабанду, даже оружие. Ты должен знать, что мы разбогатеем, только, конечно, если ты мне дашь свой обратный билет. Одна, всего одна сигарета с анашой стоит целых пятьдесят песето!

Я повернулся к Жоржу, считая его большим знатоком в этом деле. Он равнодушно взглянул на меня, а потом сказал, посмеиваясь над своим другом:

– Да он никогда не занимался этим, даже, когда у нас было полно денег в Танжере³. Не обращай внимания на его треп. Я изучил этот план со всех сторон, но до сих пор он не привел ни к какому результату.

Он повернулся к Алену и сказал:

– Ты хочешь поступить так, как тот кретин американец, которого схватили в аэропорту ан-Нуасер в Касабланке. Он додумался своей башкой до того, что оплатил перевес багажа за свои чемоданы, битком набитые травкой, будто это может сбить с толку таможенников, и они не станут рыться в его багаже. Подобные дела так просто не кончаются, как ты себе здесь представляешь.

Ален промолчал в ответ на слова Жоржа. Он полностью доверял ему. Тот был настоящим профи по кражам. Даже я позже стал называть его «шеф». Он был настоящим шефом. Он покидал нас с пустыми карманами. А когда приглашал поесть и выпить, то карманы его просто лопались от денег. Когда я спрашивал его, откуда, он хладнокровно отвечал:

– Пустяки. Одна девушка, с которой я познакомился в Амстердаме и т. п.

Или:

– Пустяки, тут есть одна девушка, которая знакома с моей двоюродной сестрой. Они встретились с ней в прошлом году в Венеции…

Или:

– Пустяки, я встретился здесь с одной девушкой, сказал ей то-то и то-то, и она дала мне эти деньги.

Так я узнал, что он умеет собирать и доставать деньги. И поверил в то, что он действительно был владельцем двух дискотек и имел машины и женщин, у него была потрясающая способность выжимать из людей деньги. Он был как птицы, которые вылетают из гнезда с пустым клювом, чтобы вернуться обратно с полным. Так и в его карманах сначала бывало пусто. Но как дно бассейна заполняют разные монетки, так и мы с необычайной скоростью вдруг становились богатыми и шли занимать себе места в каком-нибудь вполне приличном ресторане. Жорж всегда молчал. Он не любил болтать. Он вглядывался в предметы, камни, людей, – во все, проницательно и молчаливо. Невозможно было угадать, о чем он думает. Ален был его полной противоположностью. Он без конца трещал, трепался, строил планы и воздушные замки. Любой легкий ветерок разрушал эти бумажные дворцы, но он упорно продолжал мечтать, совершенно не обращая внимания на свои предыдущие промахи. Он все строил заново, и опять все рушилось. Несчетные дворцы и замки, разного строения, размера и формы. Но в реальности они не существовали (со мной иногда тоже происходит нечто подобное – я строю что-нибудь в мечтах и почти никогда не заканчиваю – строю и не смотрю даже на то, как разрушается то, что я построил, и все продолжаю строить – «дворцов» этих становится все больше, они растут и ширятся – в них множится число придворных и слуг, жизнь там становится все разнообразнее – но когда все разрушается, я тоже разрушаюсь вместе с этим – но, не принимая во внимание предыдущее, я снова начинаю, чтобы опять потерпеть крах – вместе с разрушением бумажных дворцов – в отличие от меня – Ален все строит и упорно продолжает предаваться мечтам – он перестраивает, строит заново – постройка обрушивается, но нерушимым остается Ален – он продолжает стоять и строить заново, как одержимый – поэтому я считаю его менее зрелым, чем я сам – кто знает? Может быть, я не был зрелым).