Читать книгу: «Сны о прошедшем и будущем. Рассказы разных лет», страница 2

– Страшно там?

– Терпимо, – чуть слышно ответил Василий Петрович.

– Гавно народишко, – успел шепнуть Матвей Ильич, косясь на Ивана Сергеевича. – Не болтай лишнего.

6

Получив у Ивана Сергеевича справку о прохождении просветительского кинопоказа и встречи с коллегами (так и было написано: «удостоверяется прохождение…», Василий Петрович дважды прочитал, чтобы удостоверится, что не показалось), реабилитант, он себя и сам так начал называть, отправился в Музей национальной культуры. Благо, находился он неподалеку. Когда-то, в тучные годы, здесь был целый торговый квартал – развлекательные центры соседствовали с супер- и гипермаркетами, теперь все они обслуживали новую идеологию – не потребительства, а духовного строительства. Над одним из таких корпусов и увидел Василий Петрович огромную вывеску «Музей национальной культуры».

– С возрождения духовности начала возрождаться и наша страна. В этом зале вы видите портреты героев, в кавычках, конечно же, лет, предшествующих нашему возрождению. Надо помнить, что было до этого. А до этого Россия лежала в руинах. И именно эти люди несут ответственность за происходящее. Тогда, конечно же.

Музейный гид, судя по внешности, явная студентка, сканировала глазами всех десятерых стоявших перед ней экскурсантов разного возраста и пола. Василий Петрович не мог понять: они такие же реабилитанты, как и он, или посещение Музея – обязательная программа для каждого нового россиянина? На него никто не смотрел, все взгляды были направлены на Ярославу, так девушка представилась. Народ внимал.

Огромное пространство бывшего гипермаркета было перегорожено фанерными листами высотой метра в два с половиной, получалось подобие съемочных павильонов: три стенки нараспашку. Прямо на щиты наклеены черно-белые и цветные фотографии политиков начала 90-х. Многих из них не узнавал и Василий Петрович.

– Почти целое десятилетие страной правили псевдодемократы и либералы, – продолжала Ярослава, постукивая указкой по фотолицам. – Но с нулевых, а вы знаете, что отсчет возрождения сейчас ведется с 2000 года, на по-настоящему демократических выборах мы избрали нового Главу государства. Борьба за восстановление страны давалась ему тяжело. Продавшаяся Западу верхушка и примкнувшие к ней продажные политики яростно сопротивлялись. Лодку, как выразился позднее Глава, раскачивали со всех сторон. Пятая колонна окопалась всюду, шакалила, опять же по выражению Главы, у иностранных посольств. Почти двадцать лет потребовалось на то, чтобы перестроить страну, очистить ее от пятой колонны, от тех, кто мешал ее развитию. Активизировались эти процессы с присоединением Крыма и особенно после реакционной политики Запада. Страна выбрала свой особый путь, путь суверенной демократии. Как понимаем мы сейчас, выбор оказался не просто единственно возможным, но прежде всего – единственно правильным. Это вовсе не железный занавес и не самоизоляция, как многие национал-предатели заявляли тогда. Это эволюционный выбор, божественное наставление. Что этому предшествовало, увидим в следующих залах. Пройдемте.

В следующем зале, такой же фанерной выгородке, снова оказались фотографии. Были они поменьше, но висели покучней. Очереди в магазинах, пустые прилавки, пьяные разбитые лица, а между ними – виллы, яхты, икра ложками, и все это перемежалось вырезками из пожелтевших газет.

– Вы видите, какое это было время. Брошенный на произвол народ и жирующие олигархи, нищета и чрезмерное богатство. Как многие из вас знают, много позже Глава государства назвал эти времена величайшей трагедией века.

«Разве это было названо величайшей трагедией? – хотел было возразить Василий Петрович. – Я же помню». Но Ярослава как будто услышала его мысли и подозвала к себе.

– Вот вы, – поманила она ладонью Василия Петровича. – Загляните сюда.

Она достала из кармашка форменного халата небольшую книжицу. «Краткий Цитатник» успел рассмотреть обложку Василий Петрович. Ярослава, как фокусник, одним движением раскрыла книжку на нужной странице.

– Читайте вслух! – указала она наманикюренным ноготком место. Василий Петрович послушно прочитал про величайшую катастрофу века и по инерции захватил «от дохлого осла уши».

– Это было лишним! – захлопнула книжицу Ярослава. – Каждой факту – свое подтверждение, – по-учительски строго сказала она и повела указкой вправо от себя: – Пойдемте в следующий зал.

Здесь Василий Петрович ожидал увидеть все те же фотографии, фантазировать, как подсказывал его опыт, власть могла только в одном направлении, но увиденное поразило. Под перетяжкой «Тысячелетняя история Руси» на стеллажах в ряд стояли матрешки и глиняные свистульки, вдоль стен висели балалайки, ложки, а в углу сиротливо застыл макет ракеты-носителя «Ангара». Василий Петрович не удержался и спросил, что это тут делает? Но Ярослава вопроса как бы не услышала.

– Издревле русский народ тяготел к прекрасному. Вы видите, – Ярослава взяла матрешку и повертела ее перед собой, – насколько богата палитра. Наши предки знали секреты художественного мастерства. Этим матрешкам более двухсот лет, а выглядят они как новые. Все представленные здесь экспонаты – подлинная сокровищница русской культуры.

Экскурсанты радостно причмокивали, те, что помоложе подходили ближе, рассматривали подписи, зачитывали их друг другу с удивлением.

Василий Петрович на экспонаты смотрел с брезгливым равнодушием, а во время переходов стремился отстать или спрятаться за спинами остальных. Но всегда как-то так получалось, что, как только они входили в следующий зал, толпа его выдавливала, и он оставался словно один на один с Ярославой. То есть выходило, что именно ему она рассказывала о русской иконе (зал номер три), о достижениях оборонки (залы номер четыре, пять, шесть, в последнем, кстати, стояли надувные танк и самолет – последнее слово резинотехнической промышленности – здесь народ начал активно щелкать друг друга на фоне техники), о великой литературе (зал номер семь: книги расставлены в рядок – как в библиотеке, на корешках ни фамилий, ни названия). После десятого Василий Петрович перестал считать залы, голова кружилась, живот сводило, хотелось забиться в угол и не выходить оттуда никуда.

– Если у вас есть вопросы, можете задавать, – наконец-то завершила экскурсию Ярослава.

– Спросите, музей давно открыт? – кто-то подтолкнул Василия Петровича сзади.

– А сами что? – буркнул Василий Петрович.

– Пять лет назад, – почему-то именно ему тут же ответила Ярослава. – По Указу Главы о приближении культуры к народу, – пристально глядя на Василия Петровича, чеканила она. – Музей народный, таких по стране открылось сотни, если не тысячи. Люди сами несли сюда, что им дорого. Ведомства поделились. В общем, всем миром. Спасибо всем, – поблагодарила она будто всю страну разом, вместе со слушавшими экскурсантами, улыбнулась напоследок, махнула рукой в направлении выхода и уже скороговоркой добавила:

– На выходе рекомендую приобрести только что изданный альбом о Возрожденной столице. Весь Владимир – от основания до сегодняшнего дня. Издание прекрасно иллюстрировано, предисловие написано самим Главой.

7

На телефабрику Василий Петрович, судя по пропуску, должен был подъехать к пяти. Сорок минут на дорогу, – прикинул он, – еще минут пятнадцать-двадцать на поиски, если вдруг не узнает района, получалось, что выезжать надо было прямо сейчас. В животе предательски урчало: утренний чай и пара бутербродов – ситный с вологодским маслом, явно на растительных жирах – давно успели рассосаться. Недалеко от остановки Василий Петрович увидел один из киосков сети едален «Подорожник». Наскреб по карманам мелочь, оставшуюся после покупки красочного альбома, в пиджаке неожиданно обнаружил сложенную пополам тысячерублевку («Марина все-таки подсунула», – проворчал он) и на все (гулять так гулять) взял тарелку гречки с паровой котлетой и стакан брусничного морса. «Русская кухня – самая питательная», – читал он наклеенный прямо перед глазами рекламный листок и закидывал в себя недоваренную крупу и жилистую котлету. «Покупай наше – поддержи российскую промышленность» – призывали чуть ниже, и Василий Петрович, не ощущая вкуса, заливал все это теплым напитком, напомнившим ему своей розовой бледностью раствор марганцовки. «Одно слово – едальня», – подумал Василий Петрович и, оглянувшись по сторонам, осторожно плюнул в основание киоска.

У входа на телефабрику (Василий Петрович только здесь понял, что это бывший телецентр, куда он часто приезжал – участвовал в программе о лженауке) толпился народ. Девушка в облегающем красном платье озвучивала какой-то список, от толпы отрывалось по человеку, каждый подходил, что-то показывал, расписывался и скрывался внутри здания.

– Иванов есть? Иванов! – наконец-то услышал он свою фамилию. Пару секунд помолчал: не отзовется ли еще какой Иванов, но от толпы никто не оторвался, и тогда Василий Петрович поднял руку: здесь, мол.

– Пропуск покажите! – девушка сурово посмотрела на него, повертела в руках картонку, потом сверилась со списком, чиркнула ручкой. – Это, – передавая пропуск, по-прежнему сурово сказала, – покажете еще на посту охраны. За постом – лифт, вам – на третий этаж, вас там встретят.

На третьем этаже Василия Петровича и вправду встретили. Внешне не отличимая от первой девушка назвала его фамилию, как только двери лифта открылись. Эта тоже попросила пропуск, поставила в нем штампик, позвонила кому-то по телефону и только после разговора («Допуск один. К Терехову? Хорошо. Рассадка? Зал, с краю. Поняла. Хорошо. Поняла.») показала пальцем направление:

– Нам туда. Если можно, побыстрее.

Съемочный павильон был залит светом, перед притихшей массовкой выхаживала средних лет тетка в брюках и пестрой кофте и объясняла в микрофон, как вести себя во время съемок.

– Эфир прямой, – она проводила глазами Василия Петровича и его сопровождающую с хорошо заметным раздражением, – поэтому не болтать, аплодировать строго по объявлению, вам покажут когда. Захотите высказаться – поднимите руку, ведущий подойдет. С места не вскакивать. Понятно всем?

– Понятно, – ответил зал.

– Через пять минут начнем, – закончила тетка. – Будьте готовы.

По команде режиссера на подиум выскочил известный телеведущий Андрей Терехов. Василий Петрович помнил его еще по свободной жизни. С тех пор Терехов ничуть не изменился, был так же молод, строен и оптимистичен. Разве что наряды стали богаче. Синий с отливом костюм сидел на нем как влитой и был явно не из городского универмага.

– Итак, «Если друг оказался вдруг…», – затараторил Терехов. – Тема сегодняшней программы. Как часто мы не подозреваем, что за человек находится рядом с нами. Мы зовем его в гости, мы обедаем с ним и ужинаем, делимся сокровенным, и вдруг в один прекрасный момент понимаешь, что этот, казалось бы, самый близкий тебе человек, оказывается предателем.

Терехов легко соскочил с подиума, подбежал к первому ряду и застыл, обратившись к огромной плазменной панели в позе Наполеона, наблюдающего за сражением. На экран вывели то же название, что огласил сам Терехов, и после этого пошел сюжет про разоблаченного буквально накануне народного артиста, оказавшегося, как отметил с придыханием голос за кадром, гнусным национал-предателем. В чем заключалась вина артиста, Василий Петрович так и не разобрал, но смысл дальнейшего действа стал ему понятен уже по первым фразам. Артиста клеймили, от него отказывались друзья (их оказалось сразу пятеро) и коллеги по цеху (эти шли толпой), требовали вернуть государству все звания и ордена, зал дружно аплодировал, а пара чересчур экзальтированных дамочек истерично кричала с места: «Стрелять таких! Стрелять!» Терехов вроде бы и не слушал никого, но всегда успевал вставить посреди чужого монолога такой заковыристый вопрос или такую реплику, после которых у большинства возникало ощущение, что это именно они виноваты в том, что артист пошел не той дорогой.

– Раскаяние, – после долгих обличений проникновенно произнес Терехов (Василия Петрович даже удивился этой перемене: только что человек бесновался и кричал, и вот уже на подиуме – проповедник). – Только деятельное раскаяние спасет каждую заблудшую душу. Не правда ли, Василий Петрович?

Василий Петрович не сразу понял, что вопрос обращен к нему. «Не может быть, промелькнуло в голове. – Ведь не за тем же, наверное, сюда…» Но Терехов с хищной улыбкой тараторил возле, тыча в лицо микрофоном:

– Это Василий Иванов, один из крупнейших, в свое время, ученых-историков. Человек оступился, ему был рекомендован курс загородной реабилитации. Сейчас – внимание, зал! – Василий Петрович на досрочной городской социализации. Мы вас поздравляем!

Зал послушно захлопал. «Сколько можно?» – хотел было сказать Василий Петрович, но от неожиданности не мог произнести ни слова. Повисла пауза, которую Терехов заполнил собой.

– Так вы раскаиваетесь или нет? – крикнул он. – Вы осознали?! Ужас своего положения и гуманность государства?!

Зал угрожающе загудел. Василию Петровичу казалось, что сноп света, направленный прямо в глаза, заполнил его всего. Ничего не оставалось от самого Василия Петровича, только этот жгучий луч, прибивший к креслу, залепивший рот. Оставалось только кивнуть головой, но и этого, едва заметного движения, Терехову хватило, чтобы бросить в зал:

– Он! Ученый! С мировым именем! Раскаивается! А этот, так называемый народный артист, – по экрану вновь поплыли фотографии отступника, – заявляет, что ему не в чем каяться. Будьте бдительны! – обратился Терехов уже к камерам. – Ваш друг в любой момент может оказаться предателем.

8

Красный уголок, судя по размерам и кое-где сохранившемуся интерьеру, когда-то, видимо, был магазином мебели. Народ что-то активно обсуждал, в общем гвалте Василий Петрович слышал только отдельные реплики. Он в нерешительности остановился в проходе, не понимая, куда идти, надо ли здесь отмечаться или достаточно отсидеться где-нибудь в последних рядах. Голова кружилась, в ушах еще стояли крики прежнего, телевизионного, зала и базарные интонации Терехова, погрозившего кому-то напоследок «Вместе мы – сила!».

– А вы почему в обсуждении не участвуете? – дернула Иванова за рукав сидевшая у прохода старушка. – У вас-то позиция есть по этому вопросу?

– А что обсуждают? – устало поинтересовался Василий Петрович.

– Подъезды будем перекрашивать. Надо краску выбрать, – объяснила бабулька.

– А выбор какой?

– Серая и коричневая.

– Немаркие цвета, – усмехнулся Василий Петрович. – В принципе, и то, и другое хорошо.

– Хорошо-то хорошо, выбрать надо. Определиться никак не можем. Третий день переголосовываем. Вы что думаете, в какой цвет лучше?

– Домоуправа не видели? – уклонился от обсуждения Василий Петрович.

– Сейчас подойдет, – потеряла к нему интерес бабушка.

В первых рядах Василий Петрович увидел Марину, она его тоже заметила, махнула рукой.

– Сейчас молитва будет? – шепотом спросил у дочери.

– Батюшка запаздывает. Говорят, у него сегодня какая-то специальная служба была. На отворот врага. Европа войска все ближе к нашим границам стягивает. В окружении живем.

Василий Петрович тяжело вздохнул, но уточнять ничего не стал. Без одной минуты девять появился домоуправ, все в той же капитанской форме. Поздоровался, оборвав разговоры, щелкнул пультом, и на большом экране высветилась проекция программы «Время». Зал притих, слушая новости. Страна – в условиях международной изоляции – жила, как определяла когда-то одна знакомая Василия Петровича, «бедненько, но чистенько»: еды хватало, работой все были обеспечены, даже стихия обходила стороной необъятные просторы Родины. Народ внимал каждому слову. Легкий шумок прошелся только после одной новости. Диктор, строгая дама с зачесанными назад черными волосами, ледяным тоном с уходящими вверх интонациями почти пропела, что с августа в стране вводится налог на бездуховность. Как понял Василий Петрович, все, уклоняющиеся от посещения общедомовых собраний, не исповедующиеся, и не приписанные к церковному приходу должны будут выплачивать дополнительную десятину к уже существующим тринадцати плюс три процентам. Именно эта новость и вызвала бурное обсуждение после того, как выпуск новостей закончился.

– Давно пора! – кричала с места уже знакомая Василию Петровичу старушка. – Содержим на своей шее нехристей. А они туда же.

– Додавим пятую колонну! – подхватил лысый мужчина в противоположном конце зала. – Пусть платят, если хотят жить в нашей стране!

После обсуждения программы зал также эмоционально повел борьбу за цвет подъезда. На этот раз сторонники серого победили, и домоуправ, как показалось Василию Петровичу, вздохнул облегченно.

– К покраске приступаем на следующей неделе, – объявил домоуправ. – Попрошу все лишнее, если оно есть, с лестничных площадок убрать. На этом все. А на исповедь, – он обвел глазами зал, – приглашаются Маркин Иван Сергеевич, Булатова Ирина Степановна, Иванов Василий Петрович.

Марина ушла, не сказав ни слова. Лишь пристально посмотрела на отца, застывшего в кресле. Василий Петрович так и не понял, что было в ее взгляде: сочувствие, поддержка, опасение за свою или его судьбу? Придумывать и обосновывать версии, подводя под них хлипкие аргументы в виде прозвучавших за день немногочисленных – с ее стороны – фраз, редких жестов и взглядов, не было сил. Он устал, хотелось в душ, смыть с себя весь сегодняшний груз и упасть на кровать, вытянув ноги.

Батюшку пришлось ждать минут пятнадцать. Поджарый бородатый мужчина, достаточно молодой, влетел в зал, подметая пол рясой. Не глядя на рассредоточенных в помещении Маркина, Булатову и Иванова, бросил домоуправу:

– Коллективная?

– Пятьдесят на пятьдесят, – уклончиво ответил домоуправ. – Двое и один.

– Понятно, – утер лоб священник. – Ну, приглашай первых.

Ширма, за которую позвали Маркина и Булатову, стояла по диагонали к залу, так что Василию Петровичу были хорошо видны спины обоих исповедуемых. Булатов держался прямо, стоял чуть в сторонке с приготовленным листом бумаги, а скрюченная Маркина, накрытая батюшкиным цветастым фартуком, склонилась так, что у Василия Петровича невольно промелькнула греховная мысль. Долго оба не задержались: пяти минут хватило. Тем более, что Маркина батюшка исповедовать не стал. Взял листок, пробежался глазами, перекрестил вначале бумагу, а потом Маркина и Булатову и ладонью поманил Василия Петровича.

– Ну, сын мой, рцы ми! Прости, Господи, – батюшка перекрестил рот. – Говори: не был ли еретиком или отступником?

– Был, но исправился.

– Не держишься ли с ними? Может, собрания их посещаешь или книги их читаешь?

– Нет, батюшка.

– Не лжесвидетельствуешь?

– Нет, батюшка.

– Что из грехов текущих накопилось? – батюшка явно торопился. – Статья какая? – уточнил он после недоуменного молчания Василия Петровича.

– 201, бис 4, – Василий Петрович уже даже не удивлялся повторяемости всех нынешних мероприятий и разговоров. И это испытание он готов был пройти. Впереди ждала встреча с внуком, о которой он мечтал целый день. Ради этого можно было стерпеть все.

– Раскаялся, сын мой? Отрицаешься от грехов своих?

– Раскаялся, батюшка, и отрицаюсь.

Священник отер бороду, перекрестил Василия Петровича.

– Иди с Богом, – сказал ему напоследок. – И не греши больше. Путь у нас светлый, а ты в потемках блуждаешь.

Не успел батюшка выйти из-за ширмы, как к нему подлетел домоуправ, приложился к руке долгим поцелуем.

– Благословите, отче!

– Заключение мне когда выдадут? – с интересом наблюдая за этой сценой, спросил Василий Петрович.

– Позже занесу, – сухо ответил домоуправ, отрываясь от волосатой ладони священника. – Вы свободны.

9

Сережа кинулся на деда сразу, как тот переступил порог, повис у него на шее. Василий Петрович почувствовал, как глаза заволокло слезами.

– Деда! Деда! – кричал Сережа, и только сейчас Василий Петрович понял, что крик может быть приятным. – Пойдем ко мне. Я тебе свои фотографии покажу, – Сережа тянул деда в комнату. – Пойдем, пойдем! Я знаешь, где был?!

– Сережа, пусть дедушка поужинает сначала! – высунулась из кухни Марина. – А потом покажешь ему все. Пап, иди на кухню. Я накрываю.

– Я потом, потом поем, – улыбнулся расстроенному и притихшему внуку Василий Петрович. – Пойдем к тебе.

– Пап, ты извини, но я с вами посижу, – Марина тутже вышла из кухни. – Ты не обижайся только. Просто не хочу, – добавила она потише, – чтобы ты при Сереже что-нибудь лишнее сказал.

В комнате Сережа вытащил из тумбочки увесистый фотоальбом.

– Вот, смотри, деда, – стал он листать страницы. – Мы на каникулах в Париж ездили.

Василий Петрович вопросительно посмотрел на дочь.

– Это в Челябинской губернии, – объяснила Марина. – Просветительский тур. Историю Европы учат.

– Историю Европы? – переспросил отец.

– Да, историю Европы! – с вызовом ответила Марина. – Вклад казаков в европейское освобождение.

– Деда, там настоящая Эйфелевая башня, – перебил Сережа. – Нам сказали, что она красивее, чем французская. Ты французскую видел? Правда, наша лучше?

– Конечно, лучше, сынок! – поторопилась ответить Марина. – Наша лучше. Вы же там и в Берлин съездили? – подсказала она сыну.

– Да, и в Берлине были. Сейчас!

Сережа листал, тыкал пальцем в групповые фото («вот я, а это Саня, мой друг»), захлебываясь, рассказывал, как ехали вначале на поезде («я спал на верхней полке»), а потом на автобусе, как не всех взяли в поездку, потому что Толик и Лысый не сдали ЗПП-2, а перед глазами Василия Петровича мелькали бревенчатые деревенские дома, краснокирпичные, явно еще советские, здания в центре поселений, посеребренный Ленин на площадях и золотые купола восстановленных церквей.

– Что не сдали? – словно очнулся Василий Петрович. – ЗП?

– ЗПП-2, – поправил его Сережа. – А ЗПП-1 – это для маленьких совсем.

– Это что за предмет такой?

– ЗПП-1 – «Знать правила положено», это кто в школу еще не ходит. А у нас ЗПП-2 – «Заповеди православного пионера».

– Вертикаль и преемственность, значит? – усмехнулся Василий Петрович.

– Папа! – остановила его Марина.

– А мусульмане? – осторожно спросил дед. – У вас же есть мусульмане?

– Есть! У них такие же заповеди, только «Заповеди правоверного пионера». Деда, а правда, что прежние пионеры в Бога не верили?

– Было такое.

– Они в аду сейчас?

– Сережа, ты помолился? – Марина жестом остановила отца, пытавшегося что-то ответить. – Тебе уже спать пора ложиться.

– Ну, мам! – заканючил Сережа. – Можно я с дедом хотя бы пять минут посижу? Я помолился. Я еще, деда, и пост держу, – похвастался он мимоходом.

– Я засекаю время, – Марина посмотрела на настенные часы. – Через пять минут в постель.

– Деда, а ты когда уже совсем к нам переедешь? Ты папу там у себя не встречал? – Сережа торопился узнать все. Дед отвечал односложно, на большее не хватало сил: в горле стоял ком, глаза застили слезы. – А бабушка, как думаешь, она на небе в партию вступила?

На этот вопрос дед не успел ответить: в дверь позвонили. Марина пошла открывать, и Василий Петрович, поняв, что это по его душу, поспешил вслед за дочерью. Домоуправ, не переступая порога, протянул незапечатанный конверт.

– Это ваше заключение. Передадите его руководству базы. В принципе, ничего секретного, можете и сами прочитать. Хоть прямо сейчас. Мы интриг не плетем.

Василий Петрович – а руки все-таки затряслись, он не ожидал этого – осторожно отогнул клапан конверта, вытащил сложенный вдвое листок, и буквы поплыли.

…реабилитант В. П. Иванов, загородная реабилитационная база первого типа (среднеповышенной комфортности) … первый этап городской социализации… неудовлетворительно… на основании сообщений Е. С. Романовой, И. С. Евдокимова, М. И. Дугина, Я. И. Синельниковой… и по заключению квартального самоуправления вменяется: статья 201 бис 9 «Очернительство государственного миропорядка», статья 157, часть первая «Надругательство над гражданской психикой», статья 205 «Злоупотребление доверием государства»… по совокупности и частичному поглощению сроков… реабилитация без выделения ежегодных часо-дней на всем протяжении реабилитации с прохождением ее в зоне высокомалокомфортного режима….

– Это как? – не мог поверить Василий Петрович. – Я же все осознал. Я исправился! Покаялся.

– Объясняю. Хотя имею право и не объяснять. Просто чтобы потом разговоров у вас не было, как это там, Басманный суд и все такое. У нас все по справедливости. По закону. Наше наблюдение отметило вашу неполную реабилитированность. Вот, – домоуправ достал из кармана пачку тетрадных листов, – секретов никаких не держим. Евдокия Семеновна жалуется, – отогнул он первый лист. – Иван Сергеевич тоже. Отмечает ваши запоздалые реакции на ключевые для реабилитанта моменты. Вы как будто постоянно сомневаетесь в чем-то. Матвей Ильич и так далее…

– Не надо, – дрожащим голосом прервал домоуправа Василий Петрович. – Матвея Ильича не надо. Я понял. Все понял.

– Тем не менее, – домоуправ поднял вверх указательный палец, – доверие к вам государство не утратило. До базы доберетесь самостоятельно. И помните: у вас еще один шанс, возможно, последний – осознать и исправиться.

Дверь захлопнулась, домоуправа как будто и не было. Марина в ужасе смотрела на отца, закрыв рот ладонью.

– Сережа, – прошептал Василий Петрович и бросился в комнату к внуку.

Услышав шум, Сережа испуганно приподнялся в кровати.

– Сережа! – обхватил его руками Василий Петрович. – Ты сейчас многого не поймешь. Просто запомни обязательно: не все, чему вас учат – правда. Запомнишь? Пообещай мне.

– Папа, не надо! Я прошу тебя! Замолчи! – заплакала у двери Марина.

– Многое совсем не так, Сережа! – не слышал дочь Василий Петрович. – Есть книги. У меня есть. Там – правда. Я сейчас, – он выскочил в коридор, подставил лестницу к антресолям. Что-то падало, разбилась банка – одна, потом другая. – Я сейчас тебе все расскажу, – кричал он из-под потолка. – Все, как было на самом деле. Страна другая была. И народ другой был. Куда все делось?! А там – правда.

– Папа! Не ищи! – выдавила из себя Марина. – Там ничего. Нет.

– Марина?! Как? – Василий Петрович обреченно слез со стремянки и, еле ступая, вернулся в комнату. – Ты? Выбросила?

Марина сползла по притолоке, сжалась в комок и завыла. Сережа, рыдая, выскочил из постели, прижался к матери, и стал гладить ее по голове, с ужасом поглядывая на деда. На мгновение Василию Петровичу в этом испуге и слезах привиделось откровение: мальчик что-то понял, он запомнит этот момент, он будет знать.

– Сережа! – окликнул он внука. – Иди ко мне.

Сережа оторвался от матери, подбежал к деду, тот наклонился, раскрыл руки, готовясь подхватить внука, и получил маленьким, таким любимым кулачком в лицо.

– Уходи! Уходи! – закричал Сережа. – Ты плохой, плохой! Уходи!

В груди у Василия Петровича что-то сжалось. Он покачнулся и, опираясь о стену, дошел до окна. Открыл форточку и попытался поглубже вдохнуть. Ветра не было, с улицы несло разогретым асфальтом. Из двора выезжала запозднившаяся машина, высветила фарами кумачовую растяжку напротив. «Вместе мы – сила!» – полоснуло красным по глазам.

29.07. – 30.08. 2014, Санкт-Петербург