Читать книгу: «Гильдия Алхимиков. Осатанелый город», страница 9

Граф Хундевайд находился в очень скверном настроении. Если бы он жил во времена капитализма, психоаналитики сказали бы, что он – на грани нервного срыва. Даже торжественный ужин в его честь не мог развеять его тоску и печаль. Он с болью в сердце вспоминал, как третировал свою супругу, называя Шаффурт деревней. Но ведь представить себе было невозможно, что ее семья настолько богата. У ворот замка, он вначале немного оттаял, отметив, что живет бургграф в здании устаревшего образца. Его новый дворец, хоть и недостроенный соответствовал последним модным тенденциям и в разговоре можно было это подчеркнуть. Однако, оказавшись внутри, фон Хундевайд понял, что по поводу дворца, с незастеленными полами лучше помолчать. Простенький снаружи, изнутри замок поражал зеркальным блеском огромных оконных проемов и великолепной отделкой внутренних покоев. Паркет из красного и черного дерева, зеркальные стекла в окнах, внутри, тоже – зеркала до пола и картины в дорогих золоченых рамах. Сопровождающий их камер-канцлер небрежно кивая на полотна сообщал:

– Это Рубенс, это Ван-Дейк. Это Ян Бот. Во кабинете бургграфа и покоях ее светлости, бургграфини, есть работы Рафаэля, Микеланджело, Филиппо Лаури и Леманса. Вот эти вазы, что вы видите – из Микен. В новом зале у его светлости будет даже фреска из дворца Минотавра. Очень редкая вещь.

Свита фон Хундевайда шла по второму этажу тараща глаза и разинув рты. На стенах вперемешку с картинами и зеркалами висели охотничьи трофеи бургграфа. Это были традиционные кабаньи и оленьи головы. Но кроме этого местами попадались головы невиданных зверей: носорогов с раздвоенным рогом, львов с клыками длинной в локоть. В одном месте стояло чучело птицы высотой до потолка. Когти у птицы были страшные, клюв – чудовищный. Ее светлость Эльза Терезия фон Хундевайд едва не сомлела, при виде этого страшилища, и в зал приемов вошла бледная, крестясь и читая молитвы.

Впрочем, птица была не самое страшное что ей предстояло увидеть в этот день.

Когда граф Хенрик вступил в парадный зал, во всем своем великолепии, даже солнце заглядывающее в окна, устыдившись, своего ничтожества, спряталось за тучку. Он и его свита щеголяли ворохом кружева, рюшами, бантиками и шитыми золотом рангравами, которые тяжело били по коленям своими жесткими краями.

Парадный зал бургграфа, встречно поражал своим великолепием. Вроде бы ничего особенного в нем не было. Триста пятьдесят суверенных государей имелось в настоящее время в Германии, и у каждого был тронный зал рассчитанный на демонстрацию великолепия двора и состоятельности хозяина. Только зал Шаффурта превосходил все, что Хенрик фон Хундевайд до этого видел. Правда, непонятно отчего такое чувство вдруг возникло. Видал граф и более помпезные помещения, сверкающие позолотой и угрожающие гостям обилием лепнины готовой обрушиться с потолка, на головы. Зал бургграфа был другим. Розеток медальонов и вензелей, по стенам и потолку было немного, центральное место наверху занимала огромная хрустальная люстра, неимоверной цены. И опять же – зеркальный потолок. Подобной роскоши Хундевайды еще нигде не наблюдали. Чтобы придти в себя двору графа Хенрика пришлось широко открыть ротовые отверстия и жадно вдыхать некоторое время. Стены были украшены панелями из заморского дерева и янтаря, мебель была обита бархатом и атласом. Не было позолоты. Резьба, медальоны с фривольными интерпретациями на мифологические темы были, но без всяких излишеств. В то же время было видно, что то, что есть – добротно и дорого.

Граф Хенрик медленно двинулся к группе встречающих, а бургграф Конрад сделал несколько шагов ему навстречу.

– Дорогой зять, как я рад вас видеть!

Потом последовал поклон в адрес графини-матери.

– Ваша светлость графиня, мое почтение.

Бургграф был одет не по моде. Кюлоты на нем были черные, чересчур свободные, без завязок, заправленные в сапоги. Рубашка темно-синяя, без кружева, кафтан темно серый, почти до колен, расшитый серебром, сверху донизу. Камзола под ним не было. При этом нити серебра, в кафтане, были настолько толстые, что его можно было смело хранить в казначейской камере, как национальное достояние. Сапоги на бургграфе были охотничьего кроя, черные, высокие, начищенные до зеркального блеска.

Тут же присутствовала и бургграфиня, окруженная цветником придворных дам. Причем цветником в полном смысле слова. Цвета платьев фрейлин сияли так ярко, что слепили глаза. Но не только фрейлины, а даже камеристки, на заднем плане, были одеты роскошно. Роскошно, но как-то не по французской моде. Платья на всех были прямые, без всякой буффонады. Ткань струилась по телу свободными складками, без всякой помпезности.

После обоюдного разглядывания и оценочных прикидок, состоялся светский разговор на приличные темы. После этого, гостям было предложено занять отведенные им апартаменты, где они могут хорошенько отдохнуть, с дороги и подготовиться к торжественному ужину, который бургграф намерен дать в честь своих родственников и сановников графского двора.

В итоге, после всех положенных речей и церемоний, гости были отданы в руки обер-церемонимейстера Бернарда Сакса. Тот лично проводил графа и вдовствующую графиню в отведенные им апартаменты. Прочих высокородных гостей взял под свою опеку обер-квартирмейстер Ойген Лихой, камер-юнкеры и камеристки двора. Этих разместили в левом крыле замка, где были оборудованы многочисленные комнаты для гостей.

Отведенные покои графу понравились. Однако, для детального осмотра времени не было, поскольку графу срочно требовался ночной горшок. Камергер графа Клаус Шустрый нырнув под кровать, быстро вынырнул обратно и злобно глядя на Сакса сообщил что предмет первой необходимости там отсутствует. Граф хотел выразить свое негодование взглядом, но получилось это плохо, поскольку в лице преобладало крайнее нетерпение.

– Для этих целей в замке не пользуются подобными сосудами. – Невозмутимо заявил обер-церемонимейстер. – Для удовлетворения подобных потребностей, в замке его светлости имеется санузел.

Сакс невозмутимо пересек комнату, открыл дверь в какой-то чулан и там неожиданно вспыхнул яркий свет.

– Милости прошу, ваша светлость! – Торжественно сказал церемонимейстер. – Совмещенный санузел. Имеется в наличии ванна и унитаз. Последняя емкость предназначена для оправления естественных надобностей. Представьте что это ночной горшок, только высокий. Ну и соответственно располагайтесь.

Сакс вышел из загадочного чулана и сделал приглашающий жест рукой. Впрочем, фон Хундевайд уже никуда не спешил. Судя по промокшим чулкам и башмакам, откуда переливалось, теперь он мог подождать. К тому же загадочный свет сковал его способность к передвижению. Ноги, связанные теплом жидкости из мочевого пузыря и страхом, стояли на месте. Телом граф покачивался из стороны в сторону, а ноги – ну, никак не хотели двигаться.

Камердинер Шустрый, вообще побелел и покрылся пупырышками. Причем не гусиной кожей, а вроде как лягушачьей. Лужа под ним была побольше, что было вполне естественно. Шустрый был выходцем из бюргерского сословия и такими благородными качествами, как мужество и доблесть не отличался.

– Если ваша светлость захочет умыться почистить зубы или принять ванну, достаточно дернуть колокольчик у двери. – Невозмутимо продолжил обер-церемонимейстер. – Камер-юнкер все сделает и покажет. Кроме того, хочу обратить ваше внимание, что на столе имеются напитки и закуски, на тот случай если ваше сиятельство захочет перекусить. Ваш багаж сию минуту будет доставлен. Имеются ли еще какие-то пожелания?

Пожеланий у графа не было. Он мотнул головой как взнузданный конь и хрипло спросил:

– А, что там за свет? Откуда?

Сакс был сама невозмутимость.

– Электричество, ваша светлость. Его светлость бургграф Конрад фон Шаффурт, перевел замок на электрическое освещение. Свечи его светлость тоже использует. Но лишь для создания атмосферы философской отстраненности. Может, вы испытываете потребность в меланхолическом времяпровождении? Принести свечи для создания поэтической обстановки?

– Пока не надо… – Выдавил из себя граф, не испытывая ни меланхолии, ни поэтического вдохновения, В мокрых штанах, он не испытывал тяги, вообще, ни к какому творчеству. – Иди…

– Дьявольское наваждение… Все вокруг сатанинское. – Приговаривал Шустрый, помогая графу переодевать брюки. – Город, этот, откуда взялся? О Шаффурте, в Империи слыхали конечно. Тут ничего не скажешь. Только город ведь какой! Собор, две базилики, ратуша, как в ганзейском городе. Бюргеры от денег лопаются.

Пока Шустрый возился с застежками и завязками на кюлотах, граф стоя у стола выпил два бокала вина и съел перепела. Вытерев руки о скатерть он сказал:

– Немедленно зови сюда брата Хаймерика.

– Слушаюсь, ваша светлость.

Духовник Хенрика фон Хундевайда, преподобный брат Хаймерик принадлежал к ордену Святого Франциска и был неистов в вопросах соблюдения канонического режима дня, постов и исповеди. Он был моралистом во всех житейских ситуациях и несокрушим на бытовом уровне. Однако в вопросах высоких материй разбирался слабо. В проблемах космического порядка он твердо знал одно – Святая католическая церковь это благо, лютеране и кальвинисты – зло. Причем зло еще большее, чем магометане и язычники.

По приезде в замок, брат Хаймерик сразу был взят под опеку отцом Виллегардом, местным капелланом и духовным наставником обитателей замка. Благословив друг друга, каноники совместно прошествовали в замковую часовню.

Судя по убранству базилики Святой Троицы, жилось отцу Виллегарду неплохо. В капелле стоял густой запах ладана. Несмотря на то, что молящихся не было, было достаточно светло. Причем свет шел не только от светильников на колоннах, но и с двух хрустальных, свисающих с потолка. Вдобавок свидетельством того, что денежки у отца Виллегарда водились, было то, что колоны были украшены свежей лепниной в виде позолоченных рам. Внутренне пространство этих украшений белело свежей грунтовкой, а в некоторых местах даже были видны эскизы будущей живописи.

Каноники, преклонив колени, с чувством помолились. После этого отец Виллегард провел небольшую экскурсию, для коллеги-францисканца и ознакомил с последними приобретениями:

Чтобы брату Хаймерику было лучше видно, капеллан добавил в храме света. Он подошел к ближайшей колоне и стал шарить рукой по ее поверхности там, где из нее выступали какие-то клювики. Как будто птичек замуровали.

Свет, льющийся с потолка, стал ярче, причем добавлялся прямо на глазах. Словно чья-то невидимая рука зажигала на люстре новые свечи. И не по одной, а десятками.

Брат Хаймерик поднял взор к светильнику и оторопел.

– Lava quod est sordidum,. – Произнес он задыхаясь. Омывай нечистое.

Теперь ему стало ясно видно, что свечи на нем заключены в странные стеклянные сосуды и горят так ярко, словно руку к ним приложил сам Сатана.

– Это как – это? Sanctus, Sanctus, Sanctus, Dominus Deus Sabaoth… Что за непотребное свечение? Откуда? Свят, свят, свят Господь Бог Саваоф.

– Электричество. – Просто сказал отец Виллегард, пожимая плечами. – Во всем замке такое. Я долго думал – проводить это новшество или нет. Терзался сомнениями. Потом художник, который росписью занимается, сказал, что от свечей и масла копоть. Она на изображения оседать будет. Все быстро потускнеет. А, свет мне день и ночь нужен. Раньше когда капелла стояла отдельно, днем через витражи свет доходил. Теперь, когда бургграф расстроился, я как бы внутри стен замка оказался. Поэтому решился. Провел и не жалею. Гораздо способнее стало.

– Откуда это? По чему наущению?

– Это Гильдия Алхимиков, для бургграфа и города расстаралась.

– Алхимики в городе? Колдуны и еретики?

– Ну, что вы брат такое говорите?! – Обиделся отец Виллегард. – Все по закону. Гильдия создана по повелению бургграфа, после глубокого обсуждения всеми клириками и канониками государства. При участии господина Войтеховского, бывшего секретаря инквизиции все каноническое право исследовали вдоль и поперек. Ни одной высочайшей буллы против алхимиков нет. Даже наоборот. Благочестивый Император Леопольд по три мессы в день выстаивает, а к алхимии относится положительно. Даже сам ставит опыты. Многие наместники Святого Петра неоднократно прибегали к услугам этой корпорации.

Брат Хаймерик растерянно огляделся по сторонам. Словно хотел увериться, что действительно в храме божьем. Стоящие поодаль служки смотрели на него скептически. По их ухмылкам было видно, что оба считают, что францисканец – малость того, с придурью. Простых вещей не понимает.

– Я, брат Хаймерик, сам долго пребывал в сомнении. – Как ни в чем ни бывало, продолжил отец Виллегард. – Однако потом занялся собственными исследованиями и убедился, что никакого колдовства тут нет. Все происходит естественным путем.

– Алхимики… Закоренелые грешники. – Выдавил из себя приезжий.

– Все члены гильдии – истовые католики. Исправно посещают мессу. От причастия не отлучены. Щедро жертвуют на церковь. Не один член гильдии не был замечен в гностическом отступничестве от церкви. Перед работой не молятся перед печью. Тем более в этом случае нужно держать супругу за руку, а никто из них не женат.

Францисканец открыл рот и не нашелся, что сказать.

– Да идемте – сами увидите. Я вам сейчас все покажу.

Брат Хаймерик растерялся настолько, что позволил завести себя в ризницу, примыкающую к Храму. Здесь было светло, слава богу, и свет шел из окна, хвала тебе господи. Однако в помещении присутствовал стол, уставленный стеклянными алхимическими сосудами и непонятными приспособлениями.

Отец Виллегард подвел его к краю стола, где стал сатанинского вида предмет. Это был большой круг, к нему был приделан круг маленький с ручкой, наподобие точила. И еще торчали два штыря с круглыми шарами на конце. На рога Вельзевула они были не похожи. Но все-таки…

– Сейчас, брат, все сами увидите. – Воодушевленно сказал брат Виллегард и принялся вертеть ручку устройства.

Францисканец нервно оглядывался по сторонам. Бенедиктинец крутил. Дьявольское свечение нигде не вспыхивало.

– Сейчас, сейчас! – Приговаривал брат Виллегард.

Наконец, замедлив вращение, он сказал:

– Теперь возьмитесь за эти шары, брат.

– Как?

– Да просто потрогайте. Только сразу. Двумя руками.

Брат Хаймерик простер руки и коснулся пальцами блестящих шаров. И, тут наконец вспыхнуло. Только не в келье, а в голове у каноника. Внутри черепа у него полыхнуло светом так, что вслед за этим окружающий мир погрузился в беспросветную мглу. Только в глазах плыли какие-то звездочки. Мало того, что пальцы заболели словно по ним ударили молотом, так еще и все тело пронзило неисчислимыми иглами.

– Ну, как – чувствуете?! Чувствуете? – Радовался брат Виллегард. – Это и есть электричество. Такое оно на ощупь. Теперь посмотрим, какое оно – на видимость.

Брата Хаймерика, после соприкосновения с шарами, трясло мелкой дрожью, а после слов коллеги прямо заколотило. Так, что голова задергалась.

Брат Виллегард согнул палки на механизме. Блестящие шары-убийцы оказались в дюйме друг от друга. Он снова стал крутить ручку, а францисканец ждал какие дьявольские козни обрушаться на него в этот раз. Однако, на этот раз его личное участие не потребовалось.

– Смотрите, смотрите!

– Per Te sciamus da Patrem noscamus atque Filium. Veni Creator Spiritus – Veni Creator Spiritus. Через тебя можем мы, Отец, знать, через Тебя сына вечного.– Бормотал францисканец.

– Видите?! – Вопрошал брат Виллегард, тыкая пальцем в шары. Монах собрал волю в кулак и сфокусировался. И тут он заметил, как между шарами проскакивают искры.

– Это электрические разряды! Наподобие маленьких молний. Субстанция та же, которой Отец Небесный поражает грешников! – Радостно просвещал собрата отец Виллегард.

Неизвестно, в каком направлении потекли бы мысли брата Хаймерика, после столь богохульного заявления, если бы за ним не прислали. Однако в тот самый момент, когда он пытался воскресить в пораженном мозге богословские доктрины, в дверях возник камер-юнкер и заявил, что граф фон Хундевайд требует духовника к себе.

Шагая через двор, брат Хаймерик спотыкался и шатался из стороны в сторону. Волосы на его теле стояли дыбом. На ходу он пытался осмыслить увиденное и сформулировать свое отношение к этому. Однако в голове было пусто, словно оттуда все выдуло. Причем – напрочь. Под кипой не было не теологии, ни светских установок.

Перед дверью в покои графа толпились встревоженные сановники.

В покоях, отведенных графу, царила суета. Камергер графа и две камеристки хлопотали над графиней-матерью, растирая ей виски и приводя в чувство нюхательными солями.

Выяснилось, что в состояние нервной депрессии ее светлость Эльзу Терезию фон Хундевайд повергло таинственное свечение в отхожем месте и рык Сатаны из мраморного кубика, откуда в ночной горшок лилась вода.

После короткой прогулки, колотун у брата Хаймерика немного прошел, появились кое какие мысли, поэтому он авторитетно заявил, что свет это явление электрическое и, по всей видимости, рукотворное. К какой категории божественного его следует отнести пока неизвестно. Неясно – то ли это богоугодное, то ли – дьявольское, поэтому лучше всего помолиться, чтобы Святая Троица подала знак. Все пали на колени перед дверью санузла и брат Хаймерик стал читать «VENI, Sancte Spiritus…». Остальные ему вторили.

После молитвы, у Эльзы Терезии появился аппетит, и она присела к столу с закусками, а мужчины, оккупировав санузел, стали обсуждать невиданное явление.

В разгаре дискуссии по поводу того, отчего стеклянные сосуды не чернеют от пламени, взгляд святого брата уперся в стену. В то место, где на гладкой поверхности выступало что-то непонятное. Вроде как квадратная гемма из дорогого камня. Тут монаху вспомнилось, как отец Виллегард, трогая похожие штуки в часовне, добавлял свет. Не мудрствую лукаво, он непроизвольно протянул руку и провел ладонью по выступу. Свет в отхожем месте разом погас и все, кто там был, ломанулись наружу. Вернее ломанулись двое – граф и камергер. Но сделано это было с таким порывом, что брата Хаймерика спиной вперед тоже вынесло в покой.

Последовало обсуждение, почему погасло? Мнения были самые разные, но наиболее популярным оказалось предположение, что погасло оттого, что свет кончился.

– Benedicite, lux et Tenebrae, Domino¹⁶. Надо вознести молитву господу и попросить послать подсказку. – Сказал францисканец.

Граф согласился, но предварительно, досадуя на свое малодушие, дал Шустрому в зубы. Потому молились они вдвоем, а камергер мирно почивал на полу, воспринимая божественную благодать, отстраненно.

Когда Шустрый очнулся, его послали посмотреть «что – там». Откровенно труся, но не решаясь ослушаться, придворный отправился в «санузел» и постояв там, в темноте, сообщил, что все в порядке.

– Повернись налево, сын мой. – Сказал брат Хаймерик. – Да не туда. В обратную сторону. Проведи рукой по стене. Проведи не бойся. Там должен быть выступ. Нашел?! Теперь сделай что-нибудь.

– Что, высокопреподобный? – Замогильным голосом отозвался Шустрый из полумрака.

– Ну, пошевели его как-нибудь. Подвигай.

Когда в отхожем чулане вспыхнул свет. Все подскочили. Только Эльза Терезия осталась сидеть на месте. Она подавилась куском телятины. Две камер-дамы, кинулись спасать кормилицу. Когда мать-графиню откачали, граф и брат Хаймерик снова занялись электрическими экспериментами.

Клаус Шустрый показал, что и как он двигал. В процессе свет снова погас. На этот раз паники не было. Все только немного подергались, но остались стоять на месте. В ходе последовавших далее опытов, выяснилось, что штука щелкает. Подается под пальцами, щелкает и свет гаснет. Потом опять на нее надавишь – щелкнет и свет загорается.

Францисканец снова помолился и сказал:

– Там кто-то сидит?

– Кто?! – Вытаращил глаза фон Хундевайд.

– Тот, кто крутит ручку.

Глаза графа и его камергера стали еще круглее.

– Он там крутит ручку и получается электричество. Мне брат Виллегард показывал, на примере. Только он сам крутил. А там не иначе бес сидит и крутит.

– А, как он туда залез? И, где помещается? – Задал вытекающий вопрос Клаус Шустрый.

Брат Хаймерик, назидательно указывая пальцем в небо, прочитал короткую лекцию о нечистой силе. Из сказанного вытекало, что бесы могут, как угодно, изменять свое обличье. Могут прикидываться, кем угодно, могут увеличиваться и могут уменьшаться, до размеров желудя.

Шустрый подергал выступ на стене.

– Тут кругом – щели! – Радостно сказал он. – Эта штука неплотно сидит. Если ее подковырнуть, можно посмотреть, чего – там.

Пока камергер ворошил вещи графа, в поисках кинжала, «который сам ложил», монах прочитал: «Per signum crucis de inimicis nostris libera nos, Deus noster. In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen», против бесов¹⁷.

Подступив с кинжалом к выступу, Шустрый осторожничая сказал:

– Только если там, кто сидит, вы ваше высокопреподобие сами его хватайте. У вас – сан.

– Ты не рассуждай. Давай подковыривай. – Прикрикнул на него граф. – Святой брат разберется, что – к чему.

Шустрый подковырнул и выступ с треском отлетел и упал на пол. В стене образовалась дырка. Все трое по очереди заглянули туда.

– Никого нет. – Констатировали в один голос граф и прислужник.

– Только веревочки какие-то. – Добавил Шустрый, заглянув в дырку, еще раз.

– Должен кто-то быть. – Настаивал брат Хаймерик. – Кто-то ведь крутит ручку! Просто маскируется нечистый.

Для лучшего обзора, он залез на ночной горшок, намертво прикрепленный к полу, самолично заглянул в дырку и начал дергать за веревочки.

Из дырки полыхнуло таким адским пламенем, что монаха отбросило к противоположной стене. Он приземлился между рукомойником и бадьей и лежал тихо, словно мертвый. Свет же погас не только в чулане, но и в светильниках комнаты.

По замку прокатился гул недовольных голосов, в коридоре забегали люди. В дверь покоев графа беспардонно затарабанили.

– Войдите! – Хрипло выкрикнул оторопелый фон Хундевайд

Вошедший камер-юнкер полным достоинства взглядом оглядел помещение. У столика камеристки, в очередной раз, приводили в чувство Эльзу Терезию. Граф был похож на Арлекина. Одна половина лица у него была белая как дорогое полотно, другая – почернела от копоти.

Юнкер потянул носом, довольно ухмыльнулся, сволочь такая, и спросил:

– Может вашему сиятельству, что-нибудь требуется? Не прислать ли еще вина? А, может – лекаря?

Последующие события явились верхом пренебрежения к высокородному семейству Хундевайдов и напоминали плохой сон.

Сначала в его апартаменты сбежались сановники. Все наперебой спрашивали: не пострадал ли государь. После, последовали визиты многочисленных придворных бургграфа. Первым заявился обер-церемонимейстер с лекарем. Они принесли свечи, и озарив чулан божественным светом вынесли оттуда брата Хаймерика. Лейб-медик графа, судя по роже – бывший палач, констатировал, что монах жив и скоро отойдет.

– Может, все-таки – в город? К доктору? – Спросил обер-церемонимейстер.

Приезжие удивились. Оказывается в городе не один лекарь, а целых два!

– Отойдет. – Сказал лейб-медик и занялся графиней-матерью, вид которой свидетельствовал о тяжелых душевных травмах.

Соли и притирания Гуго Суходольный отменил, а вместо этого прописал Эльзе Терезии настойку валерианы, и порошки. По порошку, три раза, в день. За снадобьями тут же послали и после настойки целебного корня на щеках вдовствующей графини появился румянец.

Вообще апартаменты графа превратились в заезжий двор. Туда-сюда сновала челядь, толпились сановники. Придворные бургграфа Конрада обязательно заглядывали в дырку. При этом они снисходительно хмыкали и весело переглядывались. Всем своим видом принимающая сторона демонстрировала: «С дураков, какой спрос?»

Продолжалось это, пока граф, вскипев, не попросил оставить его в покое и не выставил всех вон.

Но на этом череда унижений не закончилась. Маршал графа Карл Чистый, наложил кучу в закоулочке двора, был пойман на месте преступления обер-егерьмейстером бургграфа Францем Плотным и вступил с ним в перепалку. Перепалка переросла в рукоприкладство. В завязавшейся схватке победу одержал подданный бургграфа. У Чистого мало того что расшатались два зуба, так вдобавок ко всему он был припечатан лицом в фекалии. Подоспевшая к месту драки дворня бургграфа, не удовлетворенная исходом инцидента, в придачу нагрузила фекалиями шапку Чистого и водрузила ему на голову. Вслед за этим последовали переговоры между высокими представителями враждующих сторон. Канцлер-юстицинарий бургграфа, на все претензии выдвинутые в адрес Франца Плотного, заявил, что тот действовал в рамках закона и последних распоряжений его светлости Конрада фон Шаффурта. Клос фон Гансграбен прямо заявил гофмаршалу графа, что Карл Чистый, можно сказать, отделался легким испугом. Бургграф дал четко и ясно понять, что всякого, кто будет гадить у него во дворе, будет вешать на бастионе, перед окнами замка. Поэтому канцлер-юстицинарий просит четко и ясно донести до свиты графа простейшую мысль: кто насрет у бургграфа под окнами будет висеть у него перед воротами. В качестве жеста доброй воли, он, канцлер-юстицинарий приставит на время к подданным графа двух камер-пажей, которые проведут подробный инструктаж о правилах пользования бытовыми удобствами в замке.

Больше конфликтов на этой почве не было, потому что приезжие прониклись комфортом совмещенных санузлов и находили здешние удобства верхом роскоши.

Женская часть двора графа Хундевайда, поселенная на первом этаже, фрейлины и камеристки, испытали свою долю разочарования. В первую очередь, фрейлины обнаружили, что даже прачки бургграфа не уступают им в роскоши нарядов. Распашных роб, положенных дворянкам те конечно не носили, но платья на них были из дорогих тканей и смотрелись не хуже, может даже лучше, чем их собственные. Наряды местных камеристок, вообще, превосходили гардеробы фрейлин во всем: в богатстве отделки, тонкости кружев и яркости красок. Фрейлины бургграфа выглядели словно свита королевы Франции. Крой, конечно, был не французский, но смотрелся роскошно.

Свитская дама бургграфини Камила фон Гансграбен перед тем, как все разошлись по апартаментам, вообще всех предупредила, чтобы по замку те шлялись только по делу и не разносили по замку импортированных вшей и блох.

– Мы от этой напасти, слава Творцу, избавились и снова заводить не хотим.

Слово «импортированных» звучало загадочно, но в основном все, всё поняли. Взбрыкнула только фаворитка графа – Вильда фон Гросскорв. Она заявила, что приказывать ей может только графиня-мать или сам граф, поэтому какая-то обер-гофмейстрина – ей не указ.

– Ах ты – сучка драная. – Мягко сказала госпожа фон Гансграбен, сминая широкой дланью прическу бунтарки.

Колебля фаворитку из стороны в сторону, госпожа Терезия приговаривала:

– Если ты, мерзавка, еще раз позволишь себе, мне перечить, то в один момент будешь обвинена в колдовстве и сядешь в башню.

– Как вы смеете! Я – фрейхерфрау! – Скулила Вильда, чувствуя, что попала в такие руки, из которых не вырвешься.

– Я – тоже! – Успокоила ее Госпожа Гансграбен, размазывая второй рукой слезы и сопли фрейлины по толстой штукатурке, покрывающей ее лицо. – К тому же мой супруг – канцлер-юстицинарий. Одно твое слово против меня и гореть тебе на костре. Запомни – еще раз откроешь рот не по делу и живой отсюда не выберешься.

Отпустив, наконец, фаворитку, обер-гофмейстрина грозно прищурилась в сторону безмолвствующих, дам из Хундевайда.

– Всем все понятно?! Не слышу!

– Все понятно… – Раздались робкие голоса.

– Еще раз предупреждаю – туалет и вода у вас под боком. Во двор не бегать. Соблюдать приличия. По замку передвигаться только по делу. Вшей и блох держать при себе. Понятно?

– Понятно, госпожа фон Гансграбен.

Обер-гофмейстрина обернулась в сторону местных придворных дам.

– Еще раз покажите им, что и куда. Где вода, где свет, куда мочиться. Хорошенько растолкуйте, что и как. Чтобы потом не говорили, что они чего-то не поняли.

Вильда фон Гросскорв не испытывала подобного унижения с тех пор, когда на заре своего фаворитизма была застигнута на сеновале с маршалом графской конюшни Гансом Бодрым. Тогда ей в течении двух месяцев пришлось жить на отшибе, вдали от покоев графа и питаться на кухне вместе с прислугой.

Сегодняшняя взбучка произвела на нее сильное впечатление, но сдаваться она была не намерена.

– Все немедленно расскажу графу. Она еще не знает, с кем связалась. – Твердила она хлопочущим возле нее камеристкам и фрейлинам. Те, выражая местечковую солидарность, поддакивали и сокрушались произошедшим безобразием.

Правда, прежде чем предстать перед высоким покровителем, следовало привести себя в порядок. Идущая из гнутых трубок в боковом чулане вода тут пришлась весьма кстати.

– Если она еще раз попытается на меня наброситься, Хенрик объявит бургграфу войну. Тогда они узнают, что значит поднимать на меня руку. – Продолжала разглагольствовать пассия, пока ей поправляли прическу и грим.

По ходу того, как к Вильде возвращался ее прекрасный облик, она становилась все увереннее в себе и начала заявлять, что Хенрик сегодня же поговорит с бургграфом и «эта Гансграбен» получит отставку и будет с позором изгнана из замка.

Когда камеристка наносила на лик Вильды последний слой белил, ее подругу, фрейлину графини, Хейльвидис Бенедикту фон Бутблюмен, заинтересовало странное украшение на стене.

– Интересно, что это значит? – Спросила она.

– Что?

– Ну вот эта розетка на стене. Странная она какая-то. Никаких вензелей и листочков. Просто – квадратная и посредине две дырочки.

– Где? – Заинтересовалась Вильда.

– А, вот! И дырочки такие маленькие. Насквозь проходят. Может даже за стену.

– И, что?

– А, вдруг, кто-то оттуда за нами подсматривает?!

– Если подсматривает, то я этому мерзавцу… – Вильда не договорила, что учинит «этому мерзавцу» и отправилась разглядывать дырочки в стене.

– Дай я посмотрю. – Сказала она пригнувшись. – Шпилька должна влезть. Сейчас попробуем. Сейчас, мы этому, кто бы там не был глаза повыкалываем!

Второй раз пробки выбило на первом этаже левого крыла. Там, где находились покои, отведенные для дам свиты графа. Источником короткого замыкания явилась фаворитка графа Вильда фон Гросскорв. Сбежавшиеся на вопли, доносящиеся из ее комнаты, любопытные обнаружили фаворитку графа лежащей на спине со взорванной прической. В комнате стоял запах горелой шерсти и ткани. Благородная девица слегка дымилась, но подавала признаки жизни, дергая руками и ногами. Было очень интересно, потому, что дергалось все не синхронно а как-то вразнобой, несимметрично. То рука и нога, то голова и рука. Не было такого, чтобы дернулись две руки или две ноги разом.