Ослепительно белый рассвет

Корректор Елена Вячеславовна Кузьмина

Редактор Елена Вячеславовна Кузьмина

Дизайнер обложки Михаил Александрович Соловьев

© Михаил Соловьев, 2024

© Михаил Александрович Соловьев, дизайн обложки, 2024

ISBN 978-5-0062-4465-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ослепительно белый рассвет

Ветхий завет – Бытие

В начале сотворил Бог небо и землю.

Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою.

И сказал Бог: да будет свет. И стал свет.

И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы.

И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один.

И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды. [И стало так.]

И создал Бог твердь, и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью. И стало так.

И назвал Бог твердь небом. [И увидел Бог, что это хорошо.] И был вечер, и было утро: день второй.

И сказал Бог: да соберется вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша. И стало так. [И собралась вода под небом в свои места, и явилась суша.]

И назвал Бог сушу землею, а собрание вод назвал морями. И увидел Бог, что это хорошо.

И сказал Бог: да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя [по роду и по подобию ее, и] дерево плодовитое, приносящее по роду своему плод, в котором семя его на земле. И стало так.

И произвела земля зелень, траву, сеющую семя по роду [и по подобию] ее, и дерево [плодовитое], приносящее плод, в котором семя его по роду его [на земле]. И увидел Бог, что это хорошо.

И был вечер, и было утро: день третий.

И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной [для освещения земли и] для отделения дня от ночи, и для знамений, и времен, и дней, и годов;

и да будут они светильниками на тверди небесной, чтобы светить на землю. И стало так.

Глава первая

Первые крупные хлопья снега накрывали Москву, очищая осеннюю слякоть и грязь. До зимы оставалась всего какая-то неделя. Для Марии Ивановны эта осень была неимоверна тяжела, работа с каждым годом становилась все тяжелее и тяжелее, а этот год вообще перевыполнил все планы и напомнил ей о том, что пятьдесят лет – это уже возраст. Глаза этой хрупкой женщины были глубокого, уносящего вдаль цвета, словно отражавшие бескрайний океан, полный тайн и загадок. Такая женщина не могла оставаться незамеченной, и ее история, словно запечатленная в каждой черте лица, казалась столь же загадочной, как и она сама.

Мария Ивановна в течение многих лет работала в одном из московских крематориев, именно она всегда говорила последнюю речь: «Сегодня мы прощаемся с неповторимым человеком…». Но, чуть больше месяца назад ей пришлось говорить последнюю речь над лежащей в гробу подругой. Ей казалось, что теперь навек в ее глазах преобладают печаль и скорбь, ее самой и всех тех, кто потерял своих родных и близких. Не смотря на ее огромную любовь к поэзии, в последнее время в ее больном, воспаленном рассудке не пробежало ни единой строки, да что там «пробежало», даже не проползло… Она прекрасно понимала, что работа занимает большую часть ее времени и сил, оставив небольшое пространство для реализации ее творческой страсти… Который год подряд она с нетерпением ждет отпуска, а когда он все-таки наступает, Мария просто-напросто не успевает отдохнуть и набраться сил. Она мечтает закрыть глаза, а когда откроет, оказаться на необитаемом острове, где только пальмы, море и песок, а не грязь и слякоть последнего лета, плавно переходящего в осень, вначале – раннюю, а теперь уже и позднюю. В своих воображениях Мария часто сочиняет героев и пишет о них стихи, отражающие суть окружающего мира с яркими оттенками рассвета и нежного шелеста листьев на ветру, а не о глиняных осенних человечках, злостно смотрящих на нее из каждой лужи.

С покойной Ниной Федоровной они дружили долгие годы, и стали друг для друга очень близкими людьми. У Марии Ивановны до сих пор никак не укладывается в голове, что Нины больше нет в живых, что она ушла из жизни в самом ее расцвете, и что это все не сон, а печальная реальность. Горькая утрата оставила пустоту в ее сердце, в последнее время Мария часто вспоминала, что Нина была простой и безотказной женщиной, умеющей поддержать в нужный момент.

А началось их общение, переходящие в долгую дружбу, с тех самых пор, как Мария Ивановна приехала в Москву из Петербурга, нет, на тот момент еще из Ленинграда. Нина Федоровна была верующей женщиной, и последний год своей жизни много паломничала по святым местам. Когда они встретились в последний раз, Нина Федоровна, не взирая на болезнь, позволила себе выпить с подругой водки. Нина Федоровна в этот вечер очень много говорила, рассказывала, что поняла смысл всей своей жизни, что он заключается не только в том, чтоб родить и воспитать детей, но и в том, чтобы прийти к Богу, в которого Мария Ивановна совершенно не верила.

Нина Федоровна напомнила подруге, как три года назад им посчастливилось посетить Троице-Сергиеву Лавру, как приложились они к мощам преподобного Сергия, и что они почувствовали тогда. Нина Федоровна почувствовала ощущение любви и тепла, а Мария Ивановна холод и боль. Боль оттого, что уже долгие годы не общается со своей мамой и родными сестрами – старшей, Верой и средней, Татьяной. Но в этот их последний вечер они позволили себе то, что никогда до этого не позволяли. Подруги, не смотря на огромные разногласия, никогда не позволяли себе оскорбления и нравоучения в адрес друг друга. А в тот вечер у них сложился очень тяжелый разговор, который Мария Ивановна запомнит теперь на всю оставшуюся жизнь, а когда ее мировоззрение поменяется, она будет вспоминать с улыбкой и горечью на сердце эту последнюю беседу. Нина Федоровна начала с того, что рассказала подруге о неимоверной любви Христа, который взял на себя грехи всего человечества. Мария Ивановна посмеялась и не поверила, что человек, пусть Он даже имел в себе божественное начало, смог взять на себя все грехи своих предков, современников и потомков:

– Нина, поясни мне, ну как такое возможно, как человек может взять на себя все грехи?

– Маша, ты забываешь, что это был не человек, а воплотившийся Творец.

– А если Он – Творец всего нашего бытия, то для чего Ему нужно было сотворить самого себя, которого убьет та тварь, которую Он и создал… Я всего этого просто не понимаю. И еще, кто тогда создал самого Бога? Большой взрыв?

– Ты знаешь, в Евангелие есть такая фраза: «Так будут же последние первыми, а первые – последними». Никогда не думала об этом?

– Нет. Я даже не понимаю весь смысл этих слов.

– Это означает, что кто возвышает себя, тот будет – унижен, а тот, кто старается быть скромным и кротким человеком, таким, каковым являлся и Сам Господь наш Иисус Христос, тот будет возвышен, но уже не тут, не в земной жизни, а в Царствие Божьем, которое он приобретет всей своей жизнью.

– Постой, Ниночка, ты не ответила мне, с чего все началось… Я слышала, что жизнь нашей планеты, берет свое начало от большого взрыва.

– Да при чем тут какой-то взрыв? Ты слышала, что вначале было слово!? И это слово было у Бога, и это слово было – Бог?

– Ну, допустим, слышала, и что из этого?

– А то, моя хорошая, что в Библии, в книге Бытие об этом все написано: «В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безводна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один. И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды. [И стало так.] И создал Бог твердь, и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью. И стало так».

– И все же ты мне так и не ответила, кто создал самого Бога?

– Бога не нужно создавать, Он существует вне времени, то есть – всегда!

– Вечного ничего нет, все временно…

– Ты хочешь сказать, что когда закончится наша временная жизнь, вечной уже не будет?

– Конечно, нет. Мы закроем глаза и станем, как поется в одной из песен – «землей, травой…». Покажи мне своего Бога, и я в Него обязательно поверю. Мы с тобой, Ниночка, ездили вместе в монастырь, но я не видела там Бога, видела монахов, иконы, а Бога – нет.

– Знаешь, однажды к митрополиту Антонию Сурожскому подошел молодой человек и сказал: «Я вижу, что вы священник, а я не верю в Бога, докажите мне, что Он существует. Положи своего Господа на свою ладонь». Затем Митрополит заметил обручальное кольцо на пальце своего собеседника и спросил: «Я вижу, что у вас на пальце обручальное кольцо, означает ли это, что вы женаты и любите свою супругу?» Тогда молодой человек ответил, что любит свою жену и детей больше всего на свете. «Я в это не верю. Вложи свою любовь в свою ладонь, и тогда я поверю в это», – сказал отец Антоний. Его собеседник удивился и задумался. Он понял, что веру, как и любовь, нельзя потрогать; их нужно искать в своем сердце.

– Интересный подход, – сказала Мария. Бог есть любовь! А любовь – это, прежде всего, жертва!

С самого утра Москву засыпали крупные хлопья снега. Мария Ивановна открыла окно и попыталась поймать пролетающие снежинки. Они всячески ускользали от ее теплых рук, но одна из них все-таки легла на ее теплую ладонь, и Мария Ивановна забрала ее с собой в квартиру. Она быстро поднесла эту снежинку к своему лицу, пробурчав: «Какой белой и пушистой может быть красота! Обидно только, что эта прелесть в скором времени превратится в прозрачную каплю воды… А что, если я сейчас возьму и просто выйду из окна, покончив со всем этим безобразием раз и навсегда?» Мария Ивановна вытерла руку кухонным полотенцем. В этот момент ее окликнул громкий голос из комнаты, принадлежащий дочери, Алене: «Мама, ты можешь помочь мне с рифмой?» «Конечно, я могу», – ответила Мария Ивановна, входя в комнату.

– Мам, я не могу придумать рифму к слову «свеча», – пробормотала Алёна. «Свеча. Попробуй «горяча, шепча, журча»… в зависимости от контекста. Тебя что, ничему в Литинституте не учат?

– Ну, конечно, учат! Возможно ли вообще научиться этому?

– Научиться чему угодно возможно, дочь моя…

– Ты помнишь, что Бродский сказал по этому поводу?

– Бродский? Нет! Напомни мне, старушке, – с улыбкой ответила ей Мария Ивановна.

– Когда его судили, судья спросил Бродского, чем он зарабатывает на жизнь. И Бродский тогда сказал, что он поэт. Судья рассмеялся и спросил: «Поэт? Где ты этому научился?» В ответ Бродский улыбнулся и сказал: «Нигде, это дар Божий».

– Ты поняла это на своем втором курсе? Чем ты тогда вообще занимаешься в Литинституте?

– Я учусь писать книги, а не надгробные речи, как ты…

– Что ты знаешь о литературе, глупое создание? – Раздраженно ответила Мария Ивановна, и на ее глазах появились слезы.

Алёна поняла, что была сейчас не права, что мать всегда с ней была нежна и добра, не смотря на свою боль и раздраженность последних дней, а Алёна только что перегнула палку и обидела своего родного и близкого человека. Эта юная девушка двадцати лет имеющая яркую внешность, была словно луч солнца в сером потускневшем мире. Длинные волосы цвета меда падали по ее плечам, а глаза, словно два глубоких озера, сверкали добротой и нежностью. Она была одета в простое платье светло-розового оттенка, которое ласково обвивало ее стройную фигуру. В ее улыбке была настоящая теплота, словно каждый, кто попадал в луч ее внимания, ощущал себя особенным и важным. Ее голос звучал как звонкий колокол, наполняя пространство вокруг нежной музыкой. В ее глазах светился огонек невинности, как у ребенка, у которого многое еще впереди. И хотя она казалась хрупкой и непостоянной, в ней зрела какая-то невероятная сила, способная справляться с любыми испытаниями, которые могла бросить ей судьба. Девушка подбежала к стулу, на котором сидела мама, упала перед ней на колени, обняла ее, нежно поцеловала в щеку и прошептала:

– Мамочка, прости меня, я не хотела тебя обидеть! Прости, прости, прости…

Мария Ивановна утерла слезы, и перевела свой взгляд на книжную полку дочери, на которой в синем переплете в пол оборота стояло Евангелие.

– Это твоя книга? – спросила Мария Ивановна у дочери.

– Моя, – ответила Алёна

– Откуда она у тебя?

– Мне ее подарила Нина Федоровна!

– Давно?

– В прошлом году! Сказала: «Если прочтешь, целый мир перед собой раскроешь».

– И что, прочла?

– Прочла!

– Понравилась?

– Понравилась!

– Мам, ты же так к этому близка! Твоя работа…

– Да причем тут моя работа… Вся моя жизнь, как будто построена по какому-то кривому алгоритму… Я иду, а за мной рушатся дороги. Дочь, ты можешь мне прочесть что-нибудь из этой книги?

– Что, прям сейчас?

– Именно сейчас!

Алёна состроила удивленную гримасу, взяла Евангелие и начала нервно перелистывать страницы, стараясь найти подходящую главу.

Мать, не выдержав минутной паузы, приподнялась со стула и прикрикнула на дочь: «Ну что ты там копаешься? Давай скорее, пока я не передумала…».

Алёна выдохнула и раскрыла книгу на первой попавшейся странице:

– И так, – начала дочь, – «Оттуда вышел Он и пришел в Свое отечество; за Ним следовали ученики Его. Когда наступила суббота, Он начал учить в синагоге; и многие слышавшие с изумлением говорили: откуда у Него это? что за премудрость дана Ему, и как такие чудеса совершаются руками Его? Не плотник ли Он, сын Марии, брат Иакова, Иосии, Иуды и Симона? Не здесь ли, между нами, Его сестры? И соблазнялись о Нем.

Иисус же сказал им: не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем и у сродников, и в доме своем. И не мог совершить там никакого чуда, только на немногих больных возложив руки, исцелил их. И дивился неверию их; потом ходил по окрестным селениям и учил. И, призвав двенадцать, начал посылать их по два, и дал им власть над нечистыми духами. И заповедал им ничего не брать в дорогу, кроме одного посоха: ни сумы, ни хлеба, ни меди в поясе, но обуваться в простую обувь и не носить двух одежд. И сказал им: если где войдете в дом, оставайтесь в нем, доколе не выйдете из того места. И если кто не примет вас и не будет слушать вас, то, выходя оттуда, отрясите прах от ног ваших, во свидетельство на них. Истинно говорю вам: отраднее будет Содому и Гоморре в день суда, нежели тому городу». Евангелие от Марка глава №6.

– Все, хватит, Алёна, остановись! Промолвила мать.

Впервые Мария Ивановна ощутила от услышанных слов какое-то новое для себя состояние, вначале из глаз сами собой потекли слезы, а после где-то в районе груди, на несколько секунд, стало так хорошо, хорошо… После появился стыд, ей стало так стыдно за то, что она когда-то бросила в Ленинграде свою старшую сестру. Оставила на едине с бедой и убежала от нее в другой город. Вспомнила последний взгляд Веры, там в зале суда. За несколько минут до вынесения приговора Вера посмотрела на Машу с такой любовью, и с таким сожалением и одновременно с такой надеждой. Своей жертвой Вера дарила Марии надежду на новую беззаботную жизнь. Татьяна же напротив, не поняла поступка старшей сестры и осудила Марию, сказала, что: «Если виновен, то нужно отвечать по всей строгости, а не перекладывать вину на других».

– Алёночка, я прошу тебя, остановись, – взмолилась Мария Ивановна.

– Мамочка, тебе плохо?

– Да, доченька, мне плохо, мне очень плохо, – чуть слышно, произнесла Мария Ивановна, – Получается, что вся моя жизнь, это пустышка, все пустое все искусственное, одна фальшь… Я прожила больше полувека, а что я за это время сделала доброго? Над единственной подругой смеялась, она меня любила, как сестру, а я над ней смеялась… Родным сестрам принесла страдания. Мать от меня, после того как Веру посадили, и вовсе отреклась. Ты помнишь, как сказал однажды Шукшин: «Если человек вам доверял, а вы его обокрали, это не значит, что он – дурак, это значит, что вы мерзки». Ты видела, как Нина улыбалась в гробу?

– Да! У меня даже сложилось впечатление, что она не умерла, а заснула и видит сладкие сны…

– Я много лет работаю в крематории, и за все эти годы через меня прошло сотни, тысячи покойников, но только три раза, слышишь? Всего три раза я видела, как покойник улыбался. Двое из них, как позже выяснилось, были скрытыми монахами. А третьей – моя подруга Нина.

– Мам, это, наверное, означает, что тетя Нина угодила Богу!

– Возможно, ты права, возможно, Он на самом деле существует! Господи, скажи мне: ты правда есть? – с болью, выкрикнула Мария Ивановна… После взяла Алену за руку, и они долго сидели молча, а потом пошли на кухню пить чай. Пока чайник закипал, Мария Ивановна достала из стола пепельницу и поставила ее на подоконник.

– Мама, зачем тебе пепельница? – спросила Алёна

– Хочу покурить, – ответила Мария Ивановна.

– Ты что, с ума сошла? Ты два года, как не куришь, – возмутилась Алёна.

– Да, ты права, наверное, не нужно, – растеряно молвила Мария. – Я никогда тебе не рассказывала, как познакомилась с тетей Ниной. Когда я приехала из Ленинграда в Москву, мне совершенно некуда было пойти. В Москве тогда было очень жарко, конец июля.

– Ты ушла из дома?

– Да, ушла… после того, как осудили Веру. Ей дали пять лет общего режима за непреднамеренное убийство.

– Тетя Вера убила человека?

Мария Ивановна поправила нервно трясущимися руками свои волосы, и глубоко вздохнула:

– Нет. Никого она не убивала, его убила я.

– Ты убила человека?

– Да.

– Но, как? Зачем? Для чего? – Воскликнула Алёна. Слова матери никак не могли уложиться в ее голове.

– Я эту боль несу через всю свою жизнь. Наверное, поэтому у меня нет счастья. Наверное, поэтому меня никто не любит, и я не смогла создать полноценной семьи

– Так что же произошло? Кого ты убила? – С недоумением спрашивала Алёна.

Мария вспомнила теплый майский вечер, распахнутые окна, выходящие на оживленную улицу, в квартиру с улицы, струился тонкий запах сирени. В этот вечер она собиралась с подругой Светой из соседнего подъезда на танцы, уже сделала прическу и накрасила глаза, как вдруг услышала, что кто-то очень громко зашел в квартиру, по ощущениям, не вошел, а ввалился. Маша вышла из комнаты, чтоб посмотреть, кто это мог быть. Она прошла по длинному коридору к кухне, откуда доносились радостные голоса и громкий смех. За столом сидела Вера, а перед ней, встав на одно колено, молодой человек. У него были русые волосы и голубые, как небо глаза, нос с небольшой горбинкой, но это его совсем не портило. «Вера, когда ты рядом со мной, я испытываю неимоверное чувство счастья, когда я смотрю в твои глаза, то растворяюсь, как птица в океане». Глядя на улыбку Веры, можно было невооруженным глазом заметить то, что она – на седьмом небе от счастья…

– Я не хотела, понимаешь, не хотела, – сквозь слезы промолвила Мария Ивановна. – Кавалер, надо заметить, был изрядно выпивши. Они пришли в начале девятого, видимо, Леша, так его звали, встречал Веру с работы. Вероятнее всего они думали, что дома никого нет, мама работала допоздна, Таня вечерами училась, она очень хотела стать педагогом, а я, а что я… я была молодой и ветреной девчонкой, которую «днем с огнем не сыщешь». Так вот, когда я зашла на кухню, они оба испугались, не ожидали меня увидеть. Вера сидела за столом, а Леша целовал ей ноги. Вере стало неловко, и она решила сбежать в ванну. Кавалер сел на стул. Я, стараясь не смотреть в сторону Алексея, наливала себе чай. И тут он решил, раз Вера убежала, то его разбушевавшуюся страсть смогу утолить я. Он начал приставать… Я сперва попыталась ему объяснить, что не нужно этого делать, но он абсолютно не реагировал на мои слова. Я не выдержала и с силой оттолкнула его от себя. Он отлетел к столу и ударился об угол виском. Смерть наступила мгновенно. Когда Вера вернулась на кухню, она не поверила своим глазам, на полу лежал ее мужчина, а рядом сидела я и пыталась его реанимировать. Я склонилась над ним, у меня была истерика. Вера потрогала у Леши пульс и произнесла самые страшные для меня слова: «Он мертв». Я ей не верила и просила: «Верочка, я прошу тебя, сделай что-нибудь, ты же врач», но сестра в ответ лишь качала головой и повторяла с широко раскрытыми от ужаса глазами: «Он мертв». Вера догадывалась, что произошло в момент ее отсутствия, но все же, после того, как я немного успокоилась, попросила рассказать, что случилось и я, выпив маминых успокоительных капель, всё ей рассказала. Вера спросила меня, куда я собиралась идти, я ответила, что на танцы. Она велела идти и ни за что не переживать, а она постарается тут все уладить. Я ее послушала и сделала так, как она мне сказала. Зачем я ее тогда оставила одну? Зачем ушла из дома? Когда я вернулась, то в квартире работали милиционеры: они опрашивали соседей. Тело уже увезли в морг, а Веру… Веру арестовали, предъявив ей обвинение в подозрении на убийство.

– Ты им не сказала, что это сделала ты?

– Нет. Сперва я очень испугалась, а когда решилась, было уже поздно, Вера дала признательные показания, рассказала, что они повздорили, она оттолкнула его, и он ударился виском об стол. Ей дали пять лет общего режима, осудили по статье непреднамеренное убийство.

– Мам, а почему же бабушка от тебя тогда отреклась?

– После суда я рассказала Татьяне всю правду, а она поделилась этой правдой с мамой, Мама, в свою очередь, не смогла простить лживую дочку. Обвинила меня в убийстве, предательстве и попросила покинуть ее дом. После чего я собрала свои вещи и уехала в Москву.

Мария Ивановна встала со стула и подошла к окну. За окном продолжали кружить крупные хлопья снега. Снег падал на головы прохожих, он засыпал бордюры, которые Мария Ивановна с детства привыкла называть паребриком, и проходящие мимо трамваи. Она вспомнила строки, которые когда-то посвятила своей маме:

 
Ты ее повстречаешь,
Навстречу протянешь ей руки.
Скажешь: «Век тебя знаю
И не вынесу больше разлуки».
Нет, не будет разлук,
И не будет печали и горя.
Ты поверь мне, мой друг,
И не будем с тобой лучше спорить.
 

– Мам, а ты не знаешь, как они сейчас живут?

– Нет, не знаю. В далеком, восемьдесят девятом году я перебралась в незнакомый мне город.

– Тебе не было страшно?

– Страшно? Да, мне безумно было страшно, у меня тряслись поджилки. Но я переборола этот страх и жарким летом восемьдесят девятого года я вышла из вагона на раскаленный перрон Ленинградского вокзала, где через несколько минут познакомилась с Ниночкой, которая на долгие годы заменила мне семью! Я увидела ее за лотком мороженого, которое мне очень захотелось купить, после тяжелой дороги, захотелось немного освежиться и придти в себя. Я подошла к лотку с мороженым, чтобы купить эскимо и спросить, где можно остановиться в Москве, а эта удивительно красивая, с черными глазами девушка, спрятавшая свое модное каре под белым колпаком, рассказала мне чуть ли не всю историю о ее любимом городе с момента его основания. Ты знаешь, я сразу почувствовала, что от Нины исходит такое тепло, что, когда я, обменявшись с ней несколькими фразами, получала развернутые ответы на все заданные вопросы, оцепенела от ее доброты. Я за последнее время привыкла к боли и обиде, обиде в первую очередь на себя трусливую… На вокзале у меня пробежали мысли о том, что чувствовала Анна Каренина, шагнувшая под колеса поезда.

Нина предложила мне какое-то время пожить у нее, так как ее родители, с которыми она вместе жила, уехали в длительную командировку, и она проживает в квартире одна.

– И что, ты пошла?

– А куда мне было деваться. Признаться, очень неудобно было стеснять человека, но я надеялась быстро найти работу и перебраться в общежитие. Через некоторое время она помогла мне устроиться на стройку, и я получила комнату в общежитии. Вот так и началась наша с ней дружба. Дружба длиною в десятилетия.

– Скучаешь по ней?

– Скучаешь – это мало сказано, мою тоску не выразить словами…

Мария Ивановна прикусила губу и перевела свой взгляд в сторону окна. За окном в это время весь двор заволокла непроглядная, ноябрьская тьма. Только крупные хлопья снега, как мотыльки, летели на яркий свет их одинокого окна. Алёна заметила, что по маминым щекам вновь покатились слезы. Мария Ивановна утерла и попыталась улыбнуться, но в ее грустных голубых глазах четко просматривалась боль потери и расставания.

– Мам, ты должна позвонить в Петербург, ты должна обязательно поговорить с семьей!

– Нет, Алёночка, я пока не готова. Мне нужно всё обдумать.

– Что тут думать, тут не думать, тут действовать нужно… У тебя сохранился номер телефона?

– Номер у меня есть, но звонить я все же не готова.

– Ну, хочешь, я позвоню? Ты только скажи, кого мне спросить!

– Нет, Алёна, нет.

– Ну, хорошо, тогда расскажи мне о них, о своих сестрах, кем они работали, чем жили?

Мария Ивановна громко хмыкнула и достала из кармана халата сигареты.

– Мам, я надеюсь, что ты не собираешься курить?

– Собираюсь, потому что рассказ получится долгим и очень непростым.

Алёна накинула на плечи кофту и налила себе чай. Мария Ивановна глотнула из ее кружки и прикурила тонкую дамскую сигарету. В это время на кухне моргнул свет, и зазвонил красный советский телефон, который больше пяти лет был отключен. Алёна с испугом посмотрела на мать, Мария Ивановна сняла трубку:

– Алло, – негромко выдавила из себя Мария Ивановна.

Ответа не последовало, в трубке была кромешная тишина. Мария Ивановна пожала плечами, Алёна предположила: «Может быть, нам показалось?»

– Может и показалось, – ответила Мария и начала свой рассказ:

– Когда Веру посадили, мое сердце вырывалось из груди, я себя ругала, корила, ненавидела… но сделать ничего не могла, все что я могла, я уже натворила. Когда я ехала в Москву, то всю ночь не могла сомкнуть глаз, в мою голову лезли разные мысли, я то обвиняла себя, то оправдывала, смогла лишь немного вздремнуть после того, как набросала этот текст:

 
На расстоянии слышно было,
Как кто-то охал и страдал,
Что у кого-то сердце ныло —
В беду случайно он попал.
К каналу приближаясь ближе
Не прекращался треск и стон.
Я никого вокруг не вижу —
Природный действует закон.
Канал сковало льдом темничным.
В темнице плакала вода.
Лед здесь осел, замерз вторично.
Ни убежать из-подо льда…
Вода не хочет жить в темнице,
Родные берега тесны…
И что же делать ей, водице?
Придется ждать уж до весны.
Весной придет волшебник добрый,
Ударит круто по цепям,
К воде придет опять свобода —
Не будет плакать по ночам…
 

– Сильно, мам! Мне кажется, что сейчас наступила весна, звони в Петербург.

Мария Ивановна достала из кармана мобильный телефон и набрала знакомые с детства цифры своего прежнего домашнего телефона. Она мечтала это сделать уже много лет, но никак не осмеливалась, да и сейчас бы не осмелилась, если бы не Алёна. Алёна сильно нервничала, чего нельзя было сказать о самой Марии Ивановне, она казалась абсолютно спокойной, ее выдавала лишь правая бровь, которую она поднимала, когда сильно переживала. В трубке послышались первые гудки, ту-уу-уд… ту-уу-уд…

– Загудел, – осторожно произнесла Мария Ивановна.

Алёна сложила вместе ладони и прошептала: «Господи, хоть бы сняли трубку…».

В это время в городе на Неве к звонящему аппарату подошла женщина в монашеском облачении и сняла трубку.

– Алло, – спокойно произнесла она.

– Алло, – испуганно ответила Мария Ивановна.

– Вам кого?

– Я, мне… – растеряно пыталась связать несколько слов Мария Ивановна.

– Вы успокойтесь, пожалуйста! И просто скажите, кому вы звоните?

– Софье Кузьминичне, – произнесла Мария Ивановна.

– Софье Кузьминичне? – переспросила монахиня

– Да, я хочу поговорить с Софией Кузьминичной, – ответила Мария Ивановна

В воздухе между собеседниками и городами повисла пауза, но матушка, быстро поняв, что к чему, прервала паузу:

– Маша, это ты?

– Да, это я, – чуть слышно, ответила Мария Ивановна.

– Машенька, милая! Как же я рада, что ты нашлась! Машенька, как твое здоровье?

– Здоровье хорошо, – отвечала Мария Ивановна, не представляя, с кем она сейчас разговаривает.

– Ты замужем? У тебя есть детки? – продолжала засыпать вопросами монахиня.

– Да у меня есть дочь, она учится на втором курсе литературного института, – отвечала Мария Ивановна.

– Какая же ты счастливая! А мне Господь вот детей не дал. Я сперва расстраивалась, а теперь точно знаю почему.

– Вера, неужели это ты? – не выдержав спросила Мария Ивановна

– Нет, Машенька, это Таня! Правда меня теперь зовут по-другому, но это сейчас не важно, – с радостью в голосе продолжала матушка.

– Танечка, дорогая! Как я рада тебя слышать, сестренка! – Обрадовалась Мария Ивановна, как будто не обращая внимания на фразу о другом имени. – А как там Вера с мамой? Они дома? Я хотела бы с ними поговорить…

– Нет, Маша, их дома нет.

– Таня, я тебе оставлю свой номер телефона, пусть они позвонят мне, как придут.

Матушка покивала в ответ головой, и улыбнулась еле, сдерживая слезы:

– Маша, Мама умерла десять лет назад, мы ее с Верой похоронили рядом с отцом. А Вера…

– Что, что Вера? Она же в порядке? Таня, скажи мне, что с Верой все хорошо, – слезно умоляла Мария Ивановна

– А Веры два года нет. Поэтому извини меня, сестренка, но они не придут.

– Нет…, – во весь голос крикнула Мария Ивановна и завыла от отчаянья, – опоздала, Верочка, прости меня, сестренка, я опоздала…

– Поплачь, Маша, поплачь, станет полегче, а после собирайся и приезжай домой, я покажу тебе могилку Веры, точнее матушки Серафимы. Запиши мой мобильный телефон, а то я в квартире практически не бываю, сегодня оказалась чисто случайно, приехала полить цветочки, которые до сих пор растут и цветут во славу Божью!

Мария Ивановна попросила Алену принести ей бумагу и ручку:

– Диктуй, Танюша!

Мария Ивановна записала номер и вспомнила, что Татьяна сказала, что-то о своем новом имени

– Таня, ты сказала, что у тебя другое имя, какое и почему?

– Маша, меня теперь зовут матушка Дорофея!

– Ты что – монахиня? – с удивлением спросила Мария Ивановна.

– Да, Машенька, я – монахиня! – с нежностью в голосе ответила Татьяна

– А где же ты живешь?

– При монастыре!

– А, как же квартира?

– Квартиру я держу только из-за тебя, сестра!

– Почему, Тань? Ты же ведь даже не знала, жива я или нет, для чего держишь?

– Я каждый Божий день, молю Господа нашего Иисуса Христа и пресвятую Владычицу нашу Богородицу о тебе! И верю, что ты обязательно приедешь домой! По-другому просто и быть никак не может… Я очень виновата перед тобой, Маша, прости меня, если сможешь!

– А Вера, как ты говоришь её?

– Матушка Серафима!

– Почему она умерла?

– Рак желудка. Она перед тем, как уйти ко Господу, оставила для тебя письмо…

– Господи, что же она там написала?

– Приедешь, прочтешь! Письмо лежит в вашей с матушкой Серафимой комнате, на твоем письменном столе.