Марш анонимов. Крестопереносец

29. Все всех ищут

Лошадей в лес не взяли. Стреножили и оставили щипать травку под присмотром того самого молодого Тимохи.

Козлище, то есть Пендаль, шел, вопреки подразумеваемым козлищным обязанностям, в середине отряда. Лес, казавшийся ему до того мрачным и страшным, теперь играл листвой и будоражил аппетит.

Совсем скоро они нашли яму, из которой Пажопье вытаскивал барона. Дружинники заволновались. Посмотрели вниз, качая головами. Степан пробормотал:

– Снова Крот-Разбойник пошаливает…

– Кто? – переспросил Пендаль.

– Крот-Разбойник… Ну Соловья-Разбойника, знаешь? На дереве сидит и свистит. А Крот – брат ему, двоюродный… Крот-Разбойник. Его работа, больше некому…

– А кого он ловит-то?

– Да кого придется. Говорят, однажды мамонта поймал.

– Да они же вымерли!

Вмешался Ставросий.

– Скил ловушечный у него прокачан хорошо! Хватит уже о крысе этой сухопутной. Вперед, салаги, Господь тем помогает, кто сам что-то делает, а не только языками чешет!

Батюшке, самовольно взявшему на себя функции предводителя отряда, никто перечить не стал, опасаясь кадила. И вскоре они вновь оказались под сенью деревьев.

Поддерживаемый Пендалем, все еще сильно хромающий Степан вполголоса рассказывал.

– Крот этот в основном на дорогах да трактах ловушки роет, да так прячет искусно, что и не углядишь… Сколько ужо народу извел – ужас. Но и в полях да лесах такие вот ямы встречаются… Уже не на людей, на зверей копанные. А иногда не пустые. Причем, всякие лоси да медведи редко в них падают… Чаще такие твари, что и увидеть страшно. Как, почему, и откуда – непонятно… А еще говорят, будто Крот-Разбойник – людоед! И где-то под землей, глубоко-глубоко, возле самого Ада, есть у него тайные хоромы, все человеческой костью отделанные да кожей обтянутые! И кто ему в лапы попадет – уже не жилец. Сгинет, как и не было… Без покаяния и грехов отпущения…

– А кто говорит?

– Дык… Люди.

– А они откуда знают?

– Наверное, слыхали от кого-то.

– А те люди?

– Да че ты пристал… Говорю, че сам слышал. За че купил, за то и продаю.

– А что за звери? Ну, ловятся?

– Ну-у, – протянул Степан, – всякие… Но лично я видел только двоих. До сих пор ночами снятся…

– Страшные? Что за звери-то?

– Первый – вообще жуть… Как называется по-научному – не ведаю. Мы ту яму засыпали от греха. Вместе с чудищем энтим. А выглядел он… Ну, представь, будто огромного, размером с лошадь, ежа наизнанку вывернули, зубы от бороны ему вставили и ноги паучьи пришили… Мы, когда его нашли, он подох ужо… Вонял – страсть. Я после неделю этот запах из одежки вывести не мог…

– А второй?

– Второй… Второй не такой страшный. На скелет человечий похож, только железный и блестел. И глаза красным светятся, будто огонь, будто судный день предрекают… Тот, еще живой был, хотя двинуться не мог, только руками дёргал и головой вертел… Хорошо на кол насадился, качественно, на всю длину. Дёргался на нем, дрыгался, и все время как заведенный бубнил «осла-висла, осла-висла»… С нами тогда сам Боромир был, он энтого урода опознал. Сказал Титыща это. Подвид термометра чо ли… Мы потом месяц около этой ямы дежурили, Крота поджидали. Так и не явился он. А Титыщ энтот весь месяц без передыху: «осла-висла, осла-висла»… Хотя никаких ослов, помимо него, близ не висело…

Осторожно продвигаясь по лесу, отряд вышел к тому месту, где барон попал в плен к шишеню. Следов борьбы, помимо двух убитых уже несколько часов назад волков, не наблюдалось. Растерзанного хищниками или висящего на дереве крестоносца – тоже.

Один из воев оказался неплохим следопытом и довольно быстро понял, куда ушла стая. А вот куда делся рыцарь, понять не смог.

Решив не распылять силы, выстроились плотной цепью и начали поиски барона. Ну, или его останков.

…

Данунашка очнулась.

Где она и как сюда попала – совершенно непонятно. Осмотрелась. Типовая крестьянская изба, местные в таких поголовно живут. Чисто прибрано, печь побелена и расписана узорами. Только на столе беспорядок – объедки, кости, гора грязной посуды. Попыталась встать… Не тут-то было. Связана… По рукам и ногам связана.

Печь явно сейчас топится, все признаки налицо. А наверху, на печи, в груде наваленных подушек, перин и одеял кто-то храпит. Да еще как храпит – молодецки, заливисто, громко.

Она попыталась вспомнить, что же произошло… Все будто в тумане. Вот идет рука об руку со своим спасителем… Вот помогает несчастной нищенке… И все. Потом белое марево бессознательности.

Ладно, это сейчас неважно. Главное, как убежать? А убегать нужно, не просто же так связали, явно не с добрыми намерениями. Девушка завозилась, пытаясь выбраться из пут. Нет, никак. Веревка хорошая, тонкая, но прочная. А стул, к которому она примотана, вообще к полу гвоздями прибит.

Нет, потихоньку развязаться и убежать не получится. Ну, тогда… Тогда остается только взывать о помощи. Может, любимый именно сейчас ищет, где-то рядом ходит, а найти не может? Только надо кричать громко и разборчиво. Долго-то орать все равно не выйдет, проснется тот, кто на печи спит, и все, не покричишь. Она набрала полную грудь воздуха, и…

Удивленно и испуганно закашлявшись, выдохнула.

Из-под печки вылез маленький, размером не больше мышки, человечек с длинными усами. Улыбнувшись, приложил палец к губам и сказал:

– Тс-с-с!

…

Четвертый грустно катился по лесу. Самое несчастное существо на всем белом свете (например, пингвин, попавший в Сахару), и тот бы сжалился, увидь он Четвертого. Настолько печальную розовую мордашку не найдешь больше нигде. Казалось, вся скорбь мира нашла себе пристанище именно в этом шарике с детским личиком.

Когда при очередном зигзаге из вязанки выскочила-таки ветка, за которую он держался, вся коротенькая жизнь пронеслась у бедняги перед глазами. Лететь, цепляясь за хворостинку, было страшно, но еще страшнее – падать. Благо, шлепнулся он на густую ель, и упругие хвойные лапы смягчили падение. Так что все еще держащий в ладошке бесполезную веточку колобок почти не ушибся. Зато совсем потерялся. Так он и шел по лесу, куда глазки глядят, одинокий, всхлипывающий и тихонько зовущий своих ми-ми-ми.

Катился он долго ли, коротко ли и вдруг увидел ветхую землянку. Круглое окошко, затянутое бычьим пузырем, и почти круглая дверь внушили круглому колобку положительные эмоции.

– Ми-ми. – твердо решил он. – Ми!

Что в переводе примерно означало: «Нужно попросить помощи. Пусть выведут местные из этой чащи».

…

– Нет, ну не могу я ее проклятую больфе ефть, – прошамкал старик, отодвигая миску с распаренной репой. – Пирофки с репой, котлеты из репы, компот – и тот из репы!!! Хлебуфка хочу! Или мяфа!

– Кто тяби виноват, – ответила старуха. – Сам вырастил. А кота с мышью ты ышо в позупрошлум месяце слопал. Жучку, так ышо раньше… Говорила я тебе – посади ышо шо ныть. А ты: нет, репу люблю, репу… Посадил одно единственное растение во весь огород, вот и жри таперыча!

– А курофка наша где? Где нафа Рябуфка? Хоть яифенку бы…

– Дык шо, забыл снова? Ууу! Сляротик! Альцгеймер подоходный… Внучка уперла. Таперыча в городе, на всем готовом живет, верно с панэли слезла со своей, пярину купила…

– С чаго слезла?

– Панэль. Это мебля такая, инстранная, неуч. На ней стоя спять. Внучка же говрила: стою, значица, на панэли, кругом ночные бабочки… А ночью чаго делають девчины? Спять. Хотя, помница, чаго-то ышо было по молодости да не помню ужо чаго…

– А ишпеки-ка ты, бабка, колобок.

– Чаго? О притолоку стукнулся? Из чаго печь, муки-то нет!

– А ты продай шо-нить ненуфное.

– Ненужное? Было у меня корыто, оно было ненужное, в нем все равно штирать нечаго. Дык ты его яшо в прошлом годе на шамогонку шменял. И помнишь, как матявировал, помнишь?

– Никада я тебя не матявировал, не бряши!

– Говорил: «Пьяному вязеееет!» Щас, мол, выпью, пойду рыбу ловить, поймаю, продам и хватит тябе на новое корыто. А сам? Нажралси, буянить начал, и енту… как ее… ревлюцию с индустряцией в одной отдельно взятой землянке провозглашать, прости, Господи… И хде тока слов таких панабралси, ирод…

– Ты, бабка, от темы не тогось… не уклоняйси… Отвечай, будет мене колобок?

– Да где муку-то взять, пенек ты трухлявый?

– А ты по энтим… как их… шушекам помети. По полочкам пошкреби…

– По каким полочкам? – бабка обвела сухонькой ладошкой абсолютно пустые стенки землянки. – Каким, шоб тябе перевернуться, сусекам? И ваще… Ты хоть помнишь, шо такое сусек? Я вот – нет! И ежели они у нас кады и были – ты их давно пропил!

Тут в ветхую дверь кто-то робко постучал.

30. Форменный ужас. А вы говорите – приключения

Человечек шустро подбежал к связанной княжне. В три прыжка оказался у нее на коленях. Вытащил из заплечных ножен огромный для себя, но крохотный для княжны, двуручный меч и принялся пилить веревку. Но, то ли путы армированы, то ли меч тупой, но получалось у него плохо. Что там говорить, хреново получалось. То есть вообще никак. Трудился минут двадцать, но видимого результата так и не достиг. Он и пилил, и рубил, и строгал… И узел подковырнуть пытался… И дергал, и двигал, и тянул… Взмок, умаялся, и рассмешил Данунашку. Вот и все.

На печи завозились, храп оборвался. Человечек с быстротой молнии спрятался в роскошной гриве княжны. Храп возобновился, человечек осторожно высунул из рыжих волос голову, осмотрелся, убедился в чем-то и залез на плечо пленнице.

Зашептал на ухо:

– Я не могу. Заговоренные они… Веревки. И никто не сможет ни развязать, ни разрезать, только тот, кто связал. Прости.

– А ты кто? – шепотом спросила Данунашка. И с удивлением поняла – человечек говорил по-польски. И она ему, на том же языке ответила.

– Ну… Как тебе сказать… Гээм я. Только в отставке.

– Какой гээм? Или это имя? Гээм? А фамилия?

– Нет, не имя… Но можешь так и называть, не обижусь. Сейчас это не важно, а времени мало. Ведьма скоро проснется. Вон, ворочается, видно жарко ей на печи… Запомни три правила: не верь, не бойся, не проси. И выберешься. Ой…

Он едва успел куда-то юркнуть, как на печи произошло движение, и старуха резко села. Протерла глаза кулаками, потянулась и зевнула. Причем так заразительно, что княжна, едва-едва подавила желание зевнуть в ответ.

Данунашка узнала ту самую бабку, которой хотела помочь на дороге. Только вот изменилась старушка… Хищное выражение лица, ярко блестящие глаза, заострившиеся скулы и несколько выпирающих изо рта длинных зубов. Но это явно была та самая бабка.

Старуха спрыгнула с печи, по-молодецки хекнув. Равнодушно скользнула взглядом по пленнице и загремела грязными чугунками. Наконец, выудила из одного из них подозрительный на вид кусок мяса и с аппетитом зачавкала, обсасывая косточки. Данунашка с ужасом опознала в куске человеческую ступню. На щиколотке виднелся след от полуслезшей при варке татуировки. Цветок что ли? Похож на лилию…

– Вот, была красавица из красавиц, – сказала бабка. – Только добренькая чересчур. Размазня. Ну и что, чего добилась дурочка? Попала в котел. И не помог ей никто. И тебе не помогут. Сгинул твой защитничек. Или уже новую юбку задирает где-то…

Хм… «Не верь!» – вспомнилось княжне. Но она все равно судорожно сглотнула, бабкины слова царапнули девичью душу.

– Что, милочка, страшно? Правильно, потрясись… – Старуха с треском оторвала от ступни мизинчик и, демонстративно засунув его в рот, смачно захрустела. Девушка обратила внимание на остатки ярко красного лака, некогда покрывавшего ноготок. Да и по размеру ножка была детская или девичья.

«Не бойся!» – пронеслось в голове.

Девушка пожала плечами и попыталась взять себя в руки. Получилось плохо.

– Может развязать тебя, а? Как думаешь?

«Не проси!»

Пани поджала губы и, хмыкнув, гордо вздернула носик.

– Ишь, ты… – бабка подошла к пленнице и протянула ей отвратительную пищу. – Будешь? Сама готовила, третьего дня. Еще даже не прокисло. Ну… не слишком.

«Лучшее средство, – подумалось Данунашке, – закрыть глаза и молиться. Что бы не видеть и не слышать этих ужасов и провокаций. Как ее рыцарь делает. Он правда глаза не закрывает, но он ведь мужчина. А ей можно».

Княжна зажмурилась и зашептала:

– Отче Наш, иже еси…

– Во те на! – Бабка удивленно посмотрела на связанную княжну. – Фиолетовая, а туда же! Нет, ну куда мир катится? Вот как жить? В кои-то веки…

Что еще она там бубнила, Данунашка не слышала. Молилась.

А зря не слушала. Может заболтала бы… Бабка сначала просто пугала, потом ругалась, потом соблазняла счастьем, богатством да удачей, потом проклинать стала. А когда поняла, что княжне все как с гуся вода, зарычала и стала по избушке метаться да посуду бить. Случайно кинула взгляд в окошко, обмерла. Бросила в огонь веточку чертополоха, недогрызенный кусок человечины и козявку из носа. Яркое свечение сменилось зеленоватыми языками…

Старуха поднатужилась и швырнула привязанную к стулу взвизгнувшую Данунашку в печь. Прямо в пламя. Плюнула, свистнула и прыгнула за ней. Опустела избушка.

А через минуту хлипкую дверь выбила могучая нога отважного рыцаря.

…

Один из дружинников заорал и схватился за ляжку. Второй – с удивлением ощупывал кривоватую стрелу, торчащую из горла. Третий – чудом увернулся от стрелы в лицо, но поймал две в живот и одну в пах. Длинная, почти до колен, кольчуга сберегла жизнь да и смысл этой самой жизни. До того, как пойти в дружину, пользовался вой заслуженной славой первого парня в какой-то затрапезной деревне, а такие звания деревенские девчонки раздают не за красивые глаза. А совсем за другие качества.

– Цверги-и-и!!! – заорал он.

И тут же из всех окрестных кустов высыпали низкорослые носатые уродцы. Хоть и вооружены смешно, и уровня невысокого, но больно их много. Константин бы сказал сто тыщ мильонов. Хотя, конечно, нет. Примерно в сто мильонов раз меньше. Девятьсот шестьдесят восемь.

Девятьсот шестьдесят восемь двенадцатиуровневых прыщавых карликов с громкими визгами кинулись на мгновенно сплотившихся дружинников. Маломощные луки, трухлявые дубинки и просто камни очень редко пробивали стену быстро снятых из-за спин щитов. Но иногда пробивали. Что, учитывая количество атакующих, было достаточно, дабы дружинники время от времени падали. Вот упал первый. Вот второй… Третий.

Батюшка Ставросий, Пендаль и Бадья оттаскивали раненых в центр, но периметр все сжимался. Скоро защитников не останется и тогда…

– Цырг, цырг, цырг! – может это слово было у мелких засранцев синонимом русского «ура-а-а!», а может они просто ничего другого говорить не умели… Но несмотря на то, что несли они потери десятками, а то и сотнями, натиска не ослабляли. Вот уже осталась всего дюжина дружинников на ногах, и хромающий Степан, превозмогая боль, занял место в круге.

Батюшка дочитал молитву, перекрестился, и громко заорав «посторонись, салаги Божьи, зашибу-у-у-у!!!», выскочил из уже тесного круга, удерживаемого всего девятью дружинниками.

Его кадило расшвыривало недомерков по пять за удар, он крутился и вертелся, прыгал и падал, бил кулаками, ногами, головой и даже пузом. Любой шаолинький монах, завидя такое, мигом отрекся бы от буддизма, иудаизма и любого другого пофигизма и завербовался бы в православные. К сожалению, ни одного шаолинького монаха поблизости не пробегало. А не то сарафанное радио, учитывая плотность населения Китая, мигом бы разнесло приметы познавшего дзен русского батюшки.

Примерно минут через семь, то есть, когда перебили около четырех сотен цвергов (сто двадцать шесть из которых пали от кадила, руки и пуза отца Ставросия) на ногах остались лишь пятеро дружинников, в том числе Степан Бадья. А еще батюшка и Пажопье.

Пятерка воев храбро защищала раненых товарищей. Батюшка, уже потерявший измятое о головы супостатов кадило, пустил в ход распятье с выкидухой. А Пендаль помогал им. Своеобразно помогал. Он, матерясь и богохульствуя, бегал, наматывая круги вокруг дерущихся, а сагрившиеся на него цверги наматывали круги за ним. Нужно признать, паровоз он собрал знатный. Не менее трех-четырех сотен карликов, косолапя, пытались догнать беззащитного крафтера. Но Пендаль уже давно понял, что самый противный противник – бегун. Когда он сильнее – от него хрен убежишь. А когда слабее – хрен догонишь. И потому, чуть ли уже не десять лет, качал пассивку «Бег». Куда там косолапым цвергам, он и от пчел-убийц когда-то убежать умудрился.

Один из карликов запрыгнул на плечи отцу Ставросию и вцепился в оселедец.

– Твою драть мать, прости, Господи! – от неожиданности вскрикнул бывший боцман.

Батюшка напряг шею, крутнул головой, и недомерок с воплем полетел в кусты.

Но не долетел. Из-за ветвей вынырнула серая тень и приземлилась уже с трупом в клыках. Шестидесятиуровневый вожак стаи чуть напряг челюсть, и двенадцатиуровневый цверг развалился на две половинки. Волк прищурился и, вроде даже, хмыкнул с улыбкой. Задрал голову и хрипло завыл, призывая стаю. Совсем неподалёку послышался вой других волков.

– … цырг, цырг, цы-ы-ырг! – заволновались коротышки.

– У-у-у-у-у-уа-а-ау-у-у-у!!!

– ДЕС-С ВА-А-А-АЛЬТ!!!

– Хозяин! Ваша ми… ваша ми… ми-ми-милость! Спасите! Помогите!!! Господин барон, я ту-у-у-ут!!! И-и-и-их мно-о-о-ого-о-о-о!!!

– Чо? Неужто жив отморозок? – пробормотал шатающийся Бадья.

– Ну, слава тебе, Господи… Все, жопа вам, крысы сухопутные! – и батюшка плотоядно облизнулся. Цверги, округлив глаза и озираясь, испуганно попятились.

…

– Чаго там?

– Гости, – шикнула баба.

– Чаго? Какие кофти? Не угрызу я кофти, спеки ты мне бабка…

– Молчи, дурачина… Будто дома тебя нету… Гости-и-и!!! А у нас только репа. Хотя… а вдруг он, как раз репы купить хочет? Входи, мил человек. Не заперто… Замок-то старик ужо пять лет как пропил…

Дверца отрылась, и на пороге…

– Ой ты ж, боже мой! – захлопала глазами бабка.

– Мефты сбываются, – сказал дед. – Пухленький. Хорофенький. Румяненький…

– Ми-ми?

– Чаго?

– Спрашивает, ты извращенец-педофил али просто каннибал? Кстати, мене и самой антиресно… Да, и каннибал и педофил – енто разве не одно и то же ругательство, наподобие «пердун старый»?

– Рыбак я, фкажи. Ры – бак!

– Да какой ты рыбак? Лес кругом! Рыбак… В болоте вон, лягушек на динамит ловить – то ты мастак. Вот и вся рыбалка. И то, последняя, шо принес, ужо почти протухла. Ее до тебя еще пришиб стрелой дурак какой-то… А мы што хвранки ненормальные? Не могу я лягушатину есть… Ты когда…

– Ми-ми?

– Ой, да чего ты стоишь там, хороший мой? Заходи. Мы тебя… эээ… накормим… Репа у нас есть. Репа уродилась – чудо как хороша! Большая-пребольшая!

Колобок вкатился, доверчиво залез на стол и начал рассказ.

– Ми-ми-ми. Ми-ми! Амми-ми-и-инь! Ми-ми! Ми-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и… Аве Мария! Ми!

Дед потихоньку подошел к двери, подпер ее поленом. Баба, улыбнувшись, кивнула и втихаря показала ему знак «Ок».

– Ми! Ми-Ми! Ми-и-и! – колобок выпростал ладошки и оскалил зубки, показывая, насколько страшная была ведьма, укравшая княжну.

– Да ты што??? – всплеснула руками баба. – Говоришь, клеймо? Лилия? Прямо на лбу, хоть и под платком? А у нашей внучки – лилия на щиколотке! Сделала «Татушку прико-о-о-ольную» … Тьфу, дура! – Баба сплюнула на земляной пол. – Бабочку нужно было колоть. И непременно на ягодицах! Как в мое время делали… Хочешь, покажу?

– Ми-ми! – колобок аж отпрыгнул, замахав ладошками. И в этот момент острый нож возился в стол. Аккурат в то место, где он только что был.

– Нет, ну фто ты будеф делать… – пробормотал дед. – Какой фустрый…

Следующие несколько минут Четвертый запомнил плохо. Он катался по землянке три на четыре метра, орал и не давался. За ним бегала пожилая парочка седых, внезапно взбесившихся маньяков. Стукнулся пару раз в дверь, но та не поддавалась. Наконец решился.

– Амимими-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-инь!!!

Старики рухнули, тряся головами, а он с раската прыгнул. Выбил лбом бычий пузырь окна и покатился по тропинке.

А в голове билась только одна мысль: «Ну они ваще ми-ми-ми… Таких ми-ми-ми на воле держать нельзя! Ми-ми им в… в…» Колобок был маленький и потому матерно думать не умел. И мысль осталась незавершенной.

31. Тайна Разложеня

Читатель, должно быть, задается вопросом, почему, собственно, в предыдущей главе мы не оказали должного внимания главному герою повествования? Мы покинули многоуважаемого барона в тот момент, когда могучая его пята попрала трухлявый порог поганой избушки, да там и оставили. А после… После он был замечен уже в лесу, спешащий на выручку тем, кто по идее, шел выручать его самого.

Тому есть причина, и даже не одна.

Вернемся немного назад, отмотаем время, нам с вами это позволено, ведь мир во всем своем многообразии – лишь глина в руках Творца. А мы с вами созданы по Образу и Подобию Его. Впрочем… Кое-кто и от обезьяны произошел, я и таких знаю.

Полбу осмотрелся. Избушка была пуста. Ухожена, без паутины, крыс и многолетних наслоений грязи. Только вот закопченая жирная посуда на столе диссонировала с обстановкой. Если бы не знакомая вязанка хвороста, сваленная у порога, Константин усомнился бы, что спасать похищенных нужно именно отсюда. В печи жарко бушевал огонь, угольки выпрыгивали наружу и умирали в предусмотрительно подставленном корыте с водой.

Полбу за годы походов привык есть-питаться от случая к случаю, да и брезгливостью не отличался. Но даже он сморщился, приоткрыв один из чугунков, настолько неприятно оттуда запахло. Присмотрелся. Суп. Капуста, свекла, и еще что-то, чего рыцарь не смог распознать. Из жижи варева торчат кости с налипшими полуразваренными овощами. Поскорее опустил крышку на подозрительное нечто.

Второй горшочек порадовал кашей с мясом. Рыцарь принюхался. Пахнет аппетитно. Каша немного подгорела, да и холодная, но голодному сойдет. Так, что в третьем?

Крышка выпала из враз ослабевших пальцев. Из горшка на него смотрела пустыми провалами глазниц лицо Данунашки. Отрубленная голова, полностью лишенная волос, плавала в рассоле с укропом, луком, щавелём и еще какими-то травами. Приоткрытый в вечном немом крике рот, вывалившийся язык, золотой зуб под порванной верхней губой… Зуб?

Рыцарь облегченно выдохнул. Нет, не она. Просто похожа. У княжны все зубки свои, беленькие, ровненькие… Он уже успел запомнить и полюбить ее улыбку.

Ярость и праведный гнев затмили взор крестоносца. Это же надо! Ведь чудом каши с человечиной не попробовал! Погубил бы душу. На ровном месте погубил бы!

Он пинком опрокинул стол, глиняные горшки, чугунки и деревянные тарелки раскатились по полу, вываливая отвратительное содержимое. В избушке нестерпимо завоняло. Барон подскочил к печи, отшвырнул корыто, и руками, не обращая внимания на боль, выгреб пылающие угли из ее утробы. Комнатка мгновенно наполнилась дымом, и рыцарь бросился к выходу.

Вдруг, пол покачнулся и накренился. Рыцарь, не ожидавший такого подвоха, не удержав равновесия упал. Избушка наклонилась в другую сторону и Полбу кувырком покатился к противоположной стеночке. Потом назад. И еще раз. И еще.

Пламя охватило уже почти всю комнатку. Чадили развешанные под потолком травы, обугливалась человечина… Вспыхнув, сгорели торчащие седые волосы барона, усы, борода… Кожа пузырилась ожогами, красная полосочка стремительно укорачивалась. Рыцарь не орал, он пытался глотнуть воздуха, но вокруг бушевала раскаленная стихия. Или огненная? Ну, да, ведь стихия Огня, а не Раскала… Хм… Ну, об этом хорошо порассуждать, читая книжку, вот Полбу было не до того.

Его все швыряло и бросало внутри взбесившейся избушки. Он молился про себя и уже готовился отдать Богу душу (в глубине этой самой души он все еще не до конца верил в воскрешение и имеющуюся запасную жизнь), но…

В этом момент что-то взорвалось, и пламя из вполне обычного стало зеленым. Жадно накинулось на уже потерявшего сознание крестоносца. Мгновение – и Полбу исчез.

А избушка, сопровождаемая стаей волков, наконец, добралась до нужного места и с разбега прыгнула в омут. Вода хлынула в распахнутую дверь, в маленькое окошко, и так как ее было в омуте до хрена – победила пожар локального, однокомнатного масштаба. Домик окутался облачками белого пара и, облегченно поскрипывая, с трудом выбрался на берег. Встряхнулся, как собака. Из него кубарем, чихая и кашляя, вывалился тот самый человечек, что представился Данунашке гээмом. Его-то усы в пожаре ничуть не пострадали, даже стали топорщиться еще воинственнее.

Следом, хоть и шатаясь, но своими ногами вышел другой, чуть покрупнее. Грязный, закопчёный, размазывающий крупные слезы и воющий в голос.

– Домовой? – прокашлявшись спросил гээм.

Не в силах ответить, второй человечек сквозь бившую тело дрожь кивнул.

– Нашел кому служить… – Гээм пошел к воде и стал умываться. – Это же ведьма, непись бывшая, а теперь РБ, причем озлобившийся… Даже не просто фиолетовая уже – темная. И чего ты в ней нашел?

– Дык… ххы… она-а-а… ы-ы-ы-ы… она-а-а избу-ушку-у-у угнала-а-а!!! Ы-ы-ы-ы! Я у-у-у Яги-и-и… с Яго-о-ой… А эта-а-а… Ы-ы-ы-ы… Ягу-у-улю-ю-ю обману-у-ула-а-а!!!

– А это разве не Ягуля?

– Нэ-э-э-э-эт… Это-о-о… хы-ы-ы… Гу-у-уля, что-о-об ей сгоре-е-еть! Вон, до чего-о-о довела-а-аа! По миру-у-у пусти-и-и-ила, не-е-е-ечисть пога-а-аная!!! Ы-ы-ы-ы-ы!

– А хозяйка твоя где? Ну, настоящая. Ягуля.

– Съела ее людоедка эта-а-а-а… Она сильна-а-ая-я-я… и чем больше съест – тем сильнее… Сильнее стане-е-ет… Особленно – нашего брата, фиолетового-о-о-о…

– А, конденсатор…

– Чагось?

– Не обращай внимания. Просто, думал, конденсаторов всех пофиксили уже.

– Да, она говорила, из гулей – последняя осталась. Начался среди них мор, и поизвелися.

– А она как выжила?

– То нам не ведомо… Но думаю… Думаю… Она с… С ним… – домовой ткнул пальцем левой руки вправо, а правой – влево. – С ним дружбу водит… Очень уж от нее плесенью воняет. И тухлятиной.

– С Разложенем, что ли?

– Тс-с-с!!! Нельзя это имя говорить! Совсем нельзя! Беду накличешь!

…

Ту-ду-ду-ду-у-у-у!!!

Ту-ду-у-у-у – ду-ду-у-у-у-у-у-у!!!

Тра-та-та-та – та-та-та-та-та-та-та!!!

Боль, смытая волной наслаждения, улетучилась.

Легкость, практически нереальное блаженство… Буквы, цифры, фанфары и барабанная дробь. Огромная пятерка и нуль.

Константин встал, огляделся. Пещера?

Откуда пещера? Был же крестьянский домик. Избушка, вот. Модель однокомнатная, ухудшенной планировки. В голове всплыло слово «Студия».

Кости… Черепа… Не все человеческие, но большинство. Стены расписаны богомерзкими картинами. Вот, вупырь кусает красивую девушку. Вот, ангел божий склоняется под копытом отвратительного черта. А вот, самое ужасное… Спаситель борется на руках с дьяволом. И не понятно кто победит. И много, много еще…

Да, кстати, подумал рыцарь. А почему я все это вижу? Откуда свет? Пещера ведь. Но зрение работает исправно. Будто поздним ясным вечером. Ответа на этот вопрос он так и не нашел.

А это что? Запертая дверь с маленьким окошком. За дверью – комната с тремя торчащими из пола палками на шарнирах… Как они там называются-то? Рыгач? Рогач… А, неважно. Пусть их, все равно дверь заперта.

Полбу прочел молитву, поочередно плюнул на каждую из картин, вытащил меч и пошел вниз по пологому серпантину пещеры.

Почти на каждом шагу подпались истлевшие, осыпающиеся при легком прикосновении трупы. Одежда мертвецов, совсем не тронутая разложением, удивила средневекового рыцаря, но мы с вами легко опознали бы синтетический комбинезон на молнии. А особо продвинутые, узнали бы эмблему ВМФ США…

Шагов через семьсот Полбу уперся в прочную, толщиной в руку, решетку. Запах тления, знакомый Полбу по разграбленным ранее гробницам неверных и язычников, мешал нормально дышать. И, казалось, даже резал глаза. Откуда-то издали доносились крики, стоны, вопли, скрежет и страшный демонический хохот перемежаемый безумным хихиканьем.

Константин осмотрел стены.

Он знал, в подобных местах, могут быть скрытые ловушки, тайники и пружины. Как-то раз грабил с другими рыцарями сокровищницу-могильник древнего царя. И там, монах, нажав на неприметный на первый взгляд кирпич, сдвинул огромную каменную стену.

Тут кирпича не было. Зато из пола торчала длиннющая палка на шарнире, которая почему-то еще и светилась. Все говорило – нажми на палку, решетка откроется. Но не так прост Полбу, чтобы доверять подозрительным светящимся палкам. Он почесал пушистую бороду и задумался. Мысль самопроизвольно перепрыгнула на бороду. Она ведь сгорела… Провел рукой по волосам. На месте.

Пригляделся к решетке. По идее – двустворчатая, половинки прячутся в стены. Попробовал отжать – чуть не сломал пальцы.

Искоса посмотрел на палку. Рычаг, точно. Вот как он называется. Новейшее изобретение. Хотя может и старое, что-то о нем то ли Аристотель, то ли Архимед упоминал (Полбу их всегда путал и считал, что они носили одни штаны на двоих). Или это Пифагор был? И штаны его были… Тога. Тьфу, да какая разница? Кому нужны давным-давно почившие язычники?

Простукал стены. Поискал трещины. Ничего.

Ну, делать нечего… Осторожно, кончиком меча потрогал рычаг. Потом пальцем. Перекрестившись, дернул. Тот со скрипом повиновался. Рыцарь на всякий случай отпрыгнул подальше. Ничего не произошло. Ему на голову не упал потолок, из стен не повылазили злобные чудовища… или, как их там… мобы. Но и решетка тоже не открылась. Разве что чуть громче и активнее стали орать жертвы неведомых палачей, да хохот далеких маньяков немного веселее стал.

Тупик.

Полбу немного постоял, подумал. Подергал туда-сюда рычаг. Шлепнул себя по лбу и побежал вверх по серпантину.

Действительно, дверь, за которой находились три рычага, была распахнута. А сами рычаги подсвечивались теперь неярким желтоватым свечением. Под каждым из рычагов – миниатюрная картинка, точная, но уменьшенная копия висящей в главном зале. Вампир, демон и сатана. Хм, наверное, какая-то загадка.

Ну, это мы с вами стали бы ее разгадывать и сопоставлять с порядком висения картин, искать закономерность, пытаться понять алгоритм. А Полбу… Перекрестился, кончиком меча сковырнул богомерзкие изображения и растоптал. Потом поочередно, слева направо, отогнул рычаги.

В глаза ударил яркий свет, слух наполнили птичьи трели, перемежаемые волчьим воем, а обоняние, уставшее от затхлого смрада подземелья, казалось, сдурело от какофонии запахов…

Константин, щурясь, огляделся. Лес. Почему лес???

Волчий вой… Знакомый вой. И пение. Нет, не птичье… Кто-то поет псалмы. Несомненно, псалмы, хоть и на греческом, а не на латыни. И еще звуки боя.

Нужно помочь!!!

Собрат во Христе в опасности! Вперед!!!

– ДЕС ВА-А-АЛЬТ!!!

…

Катится колобок, катится… А, нет, это из параллельной вселенной.

Четвертый осторожно пробирался по лесу. Прислушивался, часто останавливался… Ненормальные пенсионеры в чащу не ломанулись, и его потихоньку стало отпускать.

Чего это они?

Сначала, вроде, показались приличными, интеллигентными людьми. У бабки даже очки вон были. А теперь… Теперь даже и не понятно в какую сторону двигаться.