Читать книгу: «Лесная обитель», страница 3

Кинрик и Диэда вполголоса беседовали промеж себя. Гай попытался приступить к трапезе, но с перевязанной рукой это оказалось непросто. Эйлан заметила, как трудно ему приходится, подошла и села с другой стороны. Сняв с пояса маленький острый ножик, она незаметно разрезала все то, что лежало на тарелке, на мелкие кусочки, с которыми раненый вполне мог управиться, и потихоньку, так, чтобы никто кроме них троих не услышал, велела ребенку не докучать гостю. И, вновь засмущавшись, молча отошла к очагу. Гаю отрадно было наблюдать за девушкой.

Одна из служанок принесла к Майри годовалого ребенка, и молодая женщина без тени смущения расстегнула платье и принялась кормить сына грудью, одновременно болтая с Кинриком. Вот она с простодушным любопытством оглянулась на Гая и обронила:

– Теперь понимаю, зачем тебе понадобилось одалживать у меня мужнину запасную тунику и штаны. Родри-то ушел… – Молодая женщина прикусила язык и нахмурилась. – Думается, он не возражал бы ссудить свое добро гостю, хотя, чего доброго, еще скажет мне пару теплых слов, если узнает, что я отдала кому-то его сухую одежу, пока он там мерзнет в лесу. Гавен, скажи-ка: а что, все силуры такие же коротышки, как ты, – ни дать ни взять маленький народец, или, может, однажды ночью в постель к твоей бабушке забрался какой-нибудь римлянин?

Даже если бы Гай и придумал, что сказать, слова его потонули бы в общем громовом хохоте. Юноше вспомнилось, что у бриттов в обычае грубые шутки – воспитанный римлянин посчитал бы их дурным тоном. Правда и то, что силуры по меркам бриттов и впрямь малорослы, и притом смуглы, с тонкими чертами лица, в отличие от статных светлокожих белгов, – таковы были Кинрик, Эйлан, Диэда и Реис. Своего дядю, вождя силуров, Гай видел всего-то несколько раз, но тот запомнился ему как человек могучий и властный, невзирая на невысокий рост, – он был скор на ярость и смех, а предплечья его покрывали татуировки в виде драконов.

Гай, наконец, нашелся с ответом. В обществе римлян он не дерзнул бы произнести вслух ничего подобного, но здесь к такого рода подначкам, похоже, относятся иначе.

– Не знаю насчет бабушки и римлянина, госпожа Майри, но одежда твоего мужа мне как раз впору – и ты, я вижу, против такой замены нимало не возражаешь!

Кинрик, запрокинув голову, басовито расхохотался, а вслед за ним и все остальные. Даже невозмутимая Реис улыбнулась краем губ, но тут же снова посерьезнела, словно знала что-то такое, о чем не подозревала Майри. В приветливом радушии хозяйки вдруг почудилось некоторая принужденность. Она обернулась к Арданосу.

– Отец, не настало ли время для музыки?

Арданос взялся за арфу – и пристально поглядел на Гая. Юноша внезапно преисполнился уверенности, что старый друид отлично знает, кто он таков и откуда. Но с какой бы стати? Гай уродился темноволосым, в отца, но ведь и у силуров, равно как и у некоторых других западных и южных племен, волосы темные и вьющиеся. Гай готов был поклясться, что старикана в жизни не видел. Воображение разыгралось, не иначе… Скорее всего, этот пронзительный взгляд, в котором якобы читается узнавание, говорит просто-напросто о близорукости.

Старик-друид ударил по струнам раз, и другой, и отложил арфу в сторону.

– Не в настроении я сегодня, – промолвил он, обращаясь к одной из светловолосых девушек. – Диэда, дитя мое, может, ты для нас споешь?

На щеках у Эйлан заиграли ямочки.

– Я всегда рада тебе услужить, дедушка, но мое пение тебя вряд ли порадует!

Арданос досадливо рассмеялся.

– Ну вот, опять промахнулся! Эйлан, так это ты? Клянусь, вы с Диэдой нарочно меня морочите! Да вас не различишь, пока вы рта не открыли!

– А мне кажется, они не так уж и похожи, – мягко возразила Реис. – Конечно, одна мне дочь, а другая – сестра, но, по-моему, они совсем разные. Может, тебя зрение подводит?

– Да я никогда не знаю, кто из них кто – до тех пор, пока одна из них не запоет, – запротестовал друид. – Вот тогда их уже ни за что не спутаешь!

– Ну что ты так скривился, дедушка, словно яблоко-дичок надкусил? Я же не училась на барда! – укорила Эйлан. Все умолкли, и Диэда запела – безо всякого аккомпанемента:

 
Пташка загадку поведала мне:
Рыбы как птицы парят в глубине,
Птицы как рыбы плывут в вышине…
 

Пока все слушали песню, Реис поманила к себе Майри и тихо спросила:

– Кого еще забрали римляне, кроме мужа коровницы?

– Я ни про кого больше не слышала, матушка, но Родри сразу кинулся за ними вдогонку, я и расспросить его не успела, – покачала головой Майри. – Он сказал, что остальных позабирали по большей части на севере.

– Эта жирная свинья Карадак! Или мне следует сказать Клотин, как зовут его римляне! – взорвался Кинрик. – Если бы старый Клоп поддержал нас, римляне никогда не посмели бы прислать свои легионы в здешние края… но пока все переходят на сторону либо римлян, либо каледонцев…

– Молчи! – резко одернула его Диэда, прервав песню. – А не то, чего доброго, сам на север отправишься…

– Тише, дети, это дела семейные, вряд ли они интересны нашему гостю, – мягко укорила Реис. Но Гай отлично понимал, что она имеет в виду совсем другое: «Небезопасно вести такие речи, когда в доме чужой».

– В здешних краях сейчас спокойнее, чем когда-либо, – невозмутимо промолвил Арданос. – Римляне полагают, что они нас приручили, что с нас можно невозбранно налоги драть, а мы и не пикнем. Но их отборные войска ушли воевать с новантами – и порядка тут стало меньше.

– Без такого порядка мы бы отлично обошлись, – резко бросил Кинрик, но Арданос кинул на него предостерегающий взгляд, и юноша умолк.

Гай чуть подался вперед, оказавшись в круге света от очага. Он подозревал, что уж ему-то точно лучше помолчать, но любопытство взяло верх.

– Я только что из Девы, – медленно проговорил он. – Там ходят слухи, что император, возможно, отзовет Агриколу из Альбы⁴, несмотря на все его победы. Поговаривают, что невыгодно тратить силы и средства на то, чтобы и дальше удерживать эту бесплодную землю.

– Что-то не верится мне в этакую удачу! – презрительно рассмеялась Диэда. – Может, римляне и отрыгивают то, что съели, чтобы освободить место в животе для новых блюд, но ни один римлянин до сих пор еще не уступил ни дюйма завоеванной земли!

Гай открыл было рот, чтобы возразить, но передумал.

– А что, Агрикола и впрямь так грозен? Он правда способен покорить всю Британию до северного моря? – спросила Реис.

Арданос поморщился.

– Слухи из Девы, возможно, содержат в себе зерно правды: сомневаюсь, что даже римские налоговые откупщики способны выжать хоть какую-то прибыль из тамошних волков и дикарей!

Диэда внезапно окинула Гая недобрым взглядом.

– Ты живешь среди римлян, – промолвила она, – может, ты нам расскажешь, зачем они уводят наших людей и что их ждет?

– Сенаторы провинции платят налог людьми. Полагаю, рабочих отправят на свинцовые рудники в Мендипских холмах, – неохотно отвечал Гай. – Что там с ними станется, я не знаю.

Но Гай знал. Им предстоит жить впроголодь; чтобы сломить их дух, в ход пойдет плетка; самых упрямых оскопят. Те, кто переживет долгий переход, обречены работать на рудниках до конца жизни. В глазах Диэды блеснуло торжество: она, конечно же, догадалась, что гостю известно больше, чем он готов рассказать. Юноша поморщился: Майри заплакала. До сих пор Гаю еще не доводилось сталкиваться с теми, с кого взимали налог рабочей силой; он и не думал, что однажды столкнется с этими людьми лицом к лицу.

– Неужели ничего нельзя сделать? – воскликнула молодая женщина.

– Только не в этом году, – вздохнул старик.

– Да тут уж ничем не поможешь, – примирительно сказал Гай. – Но вы же не станете отрицать, что рудники обогащают всю Британию…

– Проживем мы как-нибудь без такого богатства! – негодующе бросил Кинрик. – Римская верхушка богатеет, а те, кого Рим под себя подмял, страждут в рабстве.

– Но богатеют ведь не только римляне… – начал было Гай.

– Ты имеешь в виду предателей вроде Клотина?

Реис подалась вперед, словно чтобы положить конец опасному разговору, но Кинрик униматься не собирался.

– Ты живешь среди римлян, – гневно заявил юный бритт, – а ты знаешь, как Клотин Добела-Отмытый⁵ составил себе состояние? Он показал легионерам дорогу на Мону! Или ты слишком римлянин, чтобы помнить: некогда там было святилище – Остров Женщин, – наверное, самое священное место во всей Британии до прихода Паулина?

– Я знаю только, что там было святилище, – сдержанно промолвил Гай. По спине его снова пробежал тревожный холодок. В глазах римлян разорение Моны было лишь незначительным эпизодом на фоне кровопролитного восстания иценов, но Гай понимал: не стоит обсуждать Мону в доме друида, тем более что Агрикола искоренил последние остатки тамошнего сопротивления не далее как в прошлом году.

– Тут у нашего очага сидит бард, который может спеть о женщинах Моны так, что у тебя сердце разобьется! – промолвил Кинрик.

– Не сегодня, мальчик, – тут же откликнулся друид. Его поддержала хозяйка дома.

– Только не за моим столом; эта история не из тех, которую пристало рассказывать, пока гости ужинают, – с нажимом произнесла она.

Итак, предложение Кинрика ни у кого восторга не вызвало, отметил про себя Гай, – а может, тема эта слишком политически окрашенная для безобидного застольного разговора. Но он разделял чувства барда: прямо сейчас ему совсем не хотелось слушать о зверствах римлян.

Кинрик угрюмо нахмурился – а затем вполголоса сказал Гаю:

– Я тебе потом расскажу. Моя приемная матушка, пожалуй, права; такие истории за ужином не рассказывают, и уж тем более не при детях.

– Лучше поговорим-ка о приготовлениях к празднику Белтайн, – предложила Реис, и, словно по сигналу, Майри и девушки поднялись от стола. Кинрик предложил Гаю руку и помог ему дойти до постели. Молодой римлянин думать не думал, что так устал; все мышцы ныли, и хотя он твердо решил не засыпать до тех пор, пока хорошенько не обдумает всего услышанного, очень скоро он почувствовал, что задремывает.

В течение последующих нескольких дней Гай не вставал с постели: раненое плечо распухло и сильно болело. Но Эйлан, самоотверженно за ним ухаживавшая, уверяла, что такое неудобство – сущий пустяк в сравнении с болезнью, которая непременно приключилась бы от грязного кола.

Дважды или трижды в день Эйлан – похоже, она сама себя назначила его сиделкой, – приносила больному поесть и кормила его, ведь сам он едва мог удержать ложку, не говоря уже о том, чтобы нарезать мясо. Только эти моменты и скрашивали юноше день. С тех пор, как умерла его мать, Гай не сходился так близко ни с одной женщиной и до сих пор даже не осознавал, как сильно ему недоставало подобной близости. Потому ли, что Эйлан принадлежала к народу его матери, или в силу ее женской природы, или, может статься, благодаря некоему еще более глубокому духовному родству, но только Гай и в самом деле чувствовал себя с дочерью Бендейгида легко и непринужденно. В течение бесконечно долгих часов между ее появлениями юноше было больше не о чем думать, и с каждым днем он все нетерпеливее ждал ее прихода.

Однажды утром Кинрик и Реис заявили, что больному пошло бы на пользу ненадолго встать и прогуляться на солнышке. Мучительно прихрамывая, Гай вышел во двор. Там его обнаружила малышка Сенара и принялась взахлеб рассказывать, что они с Эйлан идут в луга – нарвать цветов и сплести венки для завтрашнего празднества Белтайн.

В обычных обстоятельствах мысль о том, чтобы сходить пособирать цветы вместе с двумя девочками, не показалась бы Гаю такой уж привлекательной; но, провалявшись несколько дней в постели, он бы охотно отправился даже в хлев полюбоваться, как Майри – или коровница, если на то пошло – доит скотину. На самом деле получилась скорее увеселительная прогулка: к ней присоединились и Кинрик с Диэдой. Младшие девушки поддразнивали Кинрика, как если бы он и впрямь приходился им родным братом, и отдали ему нести свои накидки и корзинку с полдником.

Сенара напросилась в провожатые к Гаю: юноша поневоле опирался на нее сильнее, нежели ему того хотелось, и убеждал себя, что просто потакает ребенку. Кинрик вился вокруг Диэды совсем не по-братски; эти двое о чем-то тихонько беседовали между собой. Гай гадал про себя, помолвлены ли они; обычаев этого племени он не знал, чтобы судить наверняка, но понимал, что молодым людям мешать не стоит.

Содержимое корзинки разложили на траве: свежевыпеченный хлеб, ломти холодного жареного мяса и сморщенные, коричневые яблоки, – всё, что осталось от зимних запасов, объяснили девушки.

– Я пойду пособираю ягоды! – Сенара вскочила на ноги и оглянулась по сторонам. Эйлан рассмеялась.

– Глупышка, сейчас весна! Наш гость не козел, чтобы жевать цветы!

А Гаю было все равно, что положить в рот; он совсем выбился из сил.

В запасах нашлась фляга со свежевыжатым фруктовым соком и еще одна, со свежесваренным деревенским пивом. Младшие девушки пиво пить не стали: оно-де кислое; но Гая напиток очень освежил. А еще в корзинке обнаружились сладкие лепешки, испеченные Диэдой. Диэда с Кинриком пили из одного рога, а Гая оставили на попечение Эйлан и Сенары.

Когда все наелись до отвала, Сенара наполнила чашу прозрачной водой из родника в дальнем конце луга и поднесла Эйлан – посмотреть, не увидит ли она в воде лицо своего возлюбленного.

– Да это всего-навсего старое суеверие, – запротестовала Эйлан, – кроме того, никакого возлюбленного у меня нет.

– А у меня возлюбленная есть, – воскликнул Кинрик, схватил чашу и уставился в нее. – Покажет ли мне вода тебя, Диэда? – Девушка подошла и заглянула ему через плечо.

– Это все чепуха, – заявила она. Гай про себя решил, что Диэда выглядит куда милее, когда краснеет.

– Эйлан, а ты в воду смотрела? – Сенара настойчиво дергала сестру за рукав.

– Мне кажется, таким способом принуждать Богиню к ответу – это кощунство! – отозвалась Эйлан. – Что скажет Лианнон?

– А кому-то из нас есть до этого дело? – Диэда улыбнулась странной недоброй улыбкой. – Мы все знаем, что Лианнон говорит только то, что ей велят жрецы.

– Твоему отцу дело есть, – рассудительно заявил Кинрик.

– Верно, ему дело есть, – кивнула Диэда. – Так что, наверное, и тебе тоже.

– Диэда, ну, расскажи, что ты видела в воде! – заверещала Сенара.

– Меня, – встрял Кинрик. – Во всяком случае, я на это надеюсь.

– Тогда ты взаправду станешь нам братом, – просияла Сенара.

– А для чего же, по-твоему, я хочу на ней жениться? – усмехнулся молодой бритт. – Но нам сперва надо поговорить с твоим отцом.

– Думаешь, он станет возражать? – Диэда внезапно встревожилась, и Гай осознал, что дочь архидруида, по-видимому, еще меньше вольна собою распоряжаться, нежели сын префекта. – Если бы он сговорил меня с кем-то, он наверняка мне об этом уже сказал бы!..

– Эйлан, а ты за кого пойдешь? – полюбопытствовала Сенара. Гай подался вперед, внезапно весь обратившись в слух.

– Я об этом еще не думала, – покраснела Эйлан. – Иногда мне кажется, что я слышу голос Великой Богини – может статься, я вступлю в Лесную обитель и стану одной из дев-Прорицательниц.

– Лучше ты, чем я, – отозвалась Диэда. – Охотно уступлю тебе такую честь.

– Фу! – Сенара помотала головой. – Ты что, вправду хочешь прожить всю жизнь одна?

– Мир много потерял бы, – вмешался Гай. – Неужто нет на свете мужчины, которого ты пожелала бы взять в мужья?

Эйлан подняла на него глаза и, помолчав немного, медленно произнесла:

– Нет, нету – среди тех, за кого меня согласились бы отдать родители. А жизнь в Лесной обители вовсе не безрадостна. Священные жрицы постигают древнюю мудрость и искусство целительства.

Стало быть, она хочет стать жрицей-целительницей, подумал про себя Гай. Воистину, это большая потеря – какую красоту мир утратит вместе с ней! Прежде Гай представлял себе бриттских девушек совсем иначе: он полагал, они все такие, как дочка Клотина. Отец Гая иногда вспоминал о том, что еще в детстве обручил его с дочерью своего старого друга, занимающего высокую должность в Лондинии, но свою нареченную Гай никогда в жизни не видел.

А сейчас Гаю пришло в голову, что ему, возможно, полезнее было бы жениться на такой девушке, как Эйлан. В конце концов, его собственная мать – тоже из бриттского племени. Он так долго и неотрывно смотрел на Эйлан, что та неуютно заерзала.

– У меня что, лицо испачкано? – спросила она. – Ой, пора бы уже начать плести венки к празднику! – Юная бриттка вскочила на ноги и зашагала по лугу, щедро усыпанному синими, лиловыми и желтыми цветами. – Нет, только не колокольчики, – подсказала она Сенаре, увязавшейся следом. – Они слишком быстро вянут.

– Тогда покажи мне, какие рвать, – потребовала девочка. – Мне нравятся вот эти лиловые орхидеи – в прошлом году у жриц в венках такие были, я сама видела.

– Боюсь, у них стебли слишком жесткие, их не очень-то согнешь, но я попробую, – промолвила Эйлан, забирая цветы у Сенары. – Ох, нет, не получается; у дев из свиты Лианнон наверняка есть свои секреты, но я их не знаю, – вздохнула Эйлан. – Давай-ка попробуем примулы.

– Да их тут как сорняков, – закапризничала Сенара. Эйлан нахмурилась.

– А что происходит на празднике? – спросил Гай, чтобы отвлечь девушку.

– Между двух костров прогоняют скотину, а Лианнон призывает Великую Богиню, дабы она прорицала перед народом, – объяснила Эйлан с охапкой цветов в руках.

– Влюбленные сходятся у костров, – добавил Кинрик, не сводя глаз с Диэды. – А помолвленные пары во всеуслышание объявляют о своих обетах. Сенара, попробуй-ка вот эти!

– Да я же как раз из них плести и пыталась, но у них стебли слишком жесткие, – пожаловалась Эйлан. – Диэда, а вот из этих цветов венок получится?

Старшая из девушек опустилась на колени перед кустом боярышника, усыпанного белыми звездочками. Услышав вопрос, она обернулась и ненароком уколола палец о шип. Подошел Кинрик и поцеловал ранку. Диэда закраснелась и быстро спросила:

– Кинрик, сплести тебе венок?

– Как знаешь. – Где-то в кронах деревьев закаркал ворон, и юный бритт изменился в лице. – Да что я такое говорю? Мне теперь не до венков будет.

Гай видел: девушка уже открыла было рот, чтобы спросить Кинрика о причине, но тут же передумала. Это потому, что рядом чужой? Диэда отбросила цветы и принялась собирать деревянные тарелки, с которых все ели. Эйлан с Сенарой уже доплели свои венки.

– Если мы забудем на лугу хоть одну тарелку, Реис ужасно рассердится, – напомнила Диэда. – А вы, девочки, доедайте-ка лепешки.

Сенара взяла лепешку, разломила ее надвое и протянула половинку Гаю.

– Теперь, когда мы преломили лепешку, ты – гость моего очага, – заявила она. – Почти брат.

– Не глупи, Сенара, – одернула ее Эйлан. – Гавен, не позволяй ей себя донимать.

– Да пусть ее, она мне ничуть не мешает, – откликнулся Гай. Он снова вспомнил о своей умершей сестренке и задумался, как бы складывалась его жизнь, если бы девочка не ушла вслед за матерью. Он с трудом поднялся на ноги, споткнулся, подоспела Эйлан и подхватила его под руку, передав венки Диэде.

– Боюсь, Гавен, мы тебя совсем утомили, – промолвила она. – Обопрись на меня. Осторожно, не ударься больной рукой, – предостерегла девушка, отводя его подальше от дерева.

– Эйлан, да ты у нас и впрямь жрица-целительница, – усмехнулся Кинрик. – Гавен, опирайся на меня, если хочешь. Но Эйлан, понятное дело, куда симпатичнее, так что я, пожалуй, поддержу Диэду. – Просияв, он подхватил Диэду под руку, и все зашагали по тропе в обратный путь. – Думаю, Гавен, тебе лучше сразу лечь в постель и не вставать к ужину. Эйлан принесет тебе поесть. Я над этим твоим плечом знатно поработал, еще не хватало, чтобы ты теперь все мои труды свел на нет.

Глава 3

Жилище жрицы-Прорицательницы – квадратное, точно склеп, строение, окруженное крытым портиком, – находилось чуть в стороне от всех прочих построек в стенах Вернеметона. И хотя поселение внутри ограды люди называли Лесной обителью, на самом-то деле это был целый городок.

Дома жались друг к другу и соединялись крытыми переходами, а между ними раскинулись сады и дворы; все в целом напоминало лабиринт. Только жилище Верховной жрицы стояло особняком, а ее образ жизни отличала строгая, аскетичная простота, соблюсти которую куда труднее, нежели самый сложный обряд.

Как только прибыл архидруид Арданос, жрица-прислужница – высокая темноволосая женщина по имени Кейлин – тотчас же провела его в покои своей госпожи. Одета она была почти так же, как Верховная жрица, – в платье из темно-синего льна, но витые браслеты на руках Лианнон и торквес⁶ на ее шее были из чистого золота, а у прислужницы – серебряные.

– Ступай, дитя, – отпустила ее Лианнон.

Арданос дождался, чтобы за прислужницей опустился полосатый дверной полог, и улыбнулся.

– Она уже не дитя, Лианнон. С тех пор, как ты пришла с нею в Лесную обитель, минуло много зим.

– Верно, я потеряла счет годам, – промолвила Лианнон.

А ведь она и сейчас на диво красива, бесстрастно отметил про себя друид Арданос. Он знал Лианнон уже много лет и, вероятно, среди ее ровесников – тех, что еще живы, – он – единственный, к кому она относится почти как к другу. Когда он был помоложе, это стоило ему многих бессонных ночей; теперь он состарился и почти не вспоминал, как Лианнон некогда тревожила его покой.

Всех жриц Лесной обители в Вернеметоне, Священной роще, избирали столько же за их красоту, сколько и за другие достоинства. Арданос не уставал этому удивляться. Когда какой-нибудь бог хочет, чтобы ему прислуживали прекрасные женщины – особенно если это какой-нибудь никчемный римский божок – оно понятно; но с какой стати богиня требует себе в прислужницы красавиц? Это противоречило всему, что Арданос знал о женщинах.

Друид смолчал – но не потому, что опасался дюжего здоровяка Гува: тот застыл с дубинкой у порога и немедленно вышиб бы мозги любому мужчине – даже архидруиду, – если бы тот посмел обидеть Жрицу или хотя бы на словах выказал ей неуважение. Конечно же, ничего подобного Арданос не замышлял; присутствие Гува было просто-напросто залогом безопасности Лианнон и давало ей свободу принимать гостей – ведь всем прочим этого не дозволялось.

Арданос отлично знал, что для архидруида выглядит недостаточно внушительно; кроме того, он и не возродившийся мерлин Британии. Но он утешался мыслью о том, что и Лианнон уже не выглядит живым воплощением и пророчицей Священной Богини Мудрости и Вдохновения. Она изящна и нежна, и лицо ее дышит одухотворенностью благодаря суровому образу жизни, но в остальном она просто стареющая женщина, пусть даже волосы у нее такие светлые, что седина в них незаметна – хотя наверняка есть. Ее темно-синее жреческое облачение спадало жесткими, некрасивыми складками. Некогда прямая спина немного сутулится – усталость дает о себе знать. При виде столь явственных признаков ее увядания Арданос еще отчетливее ощущал бремя своих собственных лет.

В последние годы Лианнон, отдавая дань годам, начала покрывать голову платком, подобно большинству замужних матрон и женщин постарше, и распускала волосы только при совершении обрядов. Однако ж, размышлял Арданос, на протяжении двадцати лет – а ведь почти столько он ее и знает! – лицо и облик этой женщины являются средоточием их веры, и ее устами боги изрекают свою волю – ну, если не дословно, то, по крайней мере, в истолковании жрецов-Прорицателей.

Пожалуй, в лице стареющей женщины и впрямь ощущается нечто божественное – божественность окутывает ее словно незримый аромат. Вероятно, это потому, что бессчетные толпы столько лет видели в ней Богиню: не просто символ своей веры, нет – эти люди привыкли все воспринимать по-детски буквально; им она представала самой Богиней во плоти – великой Девственной Матерью Племен, Владычицей Земли.

Лианнон вскинула голову.

– Арданос, ты на меня так долго пялишься, что можно было бы успеть корову подоить! Ты пришел сюда что-то сказать мне или о чем-то спросить? Ну же, выкладывай! Самое страшное, что я могу сделать, – это ответить отказом. А когда это я говорила тебе «нет»?

И это речет божество, подумал про себя Арданос, радуясь возможности облечься в плащ цинизма: благоговейный настрой был ему тягостен.

– Прости меня, Священная Госпожа, – мягко проговорил друид. – Мысли мои блуждали далеко.

К немалому удивлению жрицы, гость снова встал, беспокойно прошелся взад-вперед и коротко бросил:

– Лианнон, мне тревожно; в Деве ходят слухи – и слухи эти повторил не кто иной как сын префекта, – что Рим, возможно, отзовет свои легионы. Я уже в третий раз об этом слышу; конечно, всегда найдутся горячие головы, которые готовы орать: «Долой Рим», но…

– И слишком многие из тех, кто разносит эти слухи и орет во всю глотку, ожидают – или, по крайней мере, надеются, – что мы воспрянем и станем орать заодно с ними. Я молве не верю, – без околичностей заявила Лианнон. – Но если такое и впрямь случится, мы отлично проживем и без легионов. Разве не об этом молимся мы с тех самых пор, как закованного в цепи Каратака водили по улицам Рима?

– А ты представляешь, какой хаос это вызовет? – спросил Арданос. – Та же самая клика, что орет: «Долой Рим»… – Старику так понравилось собственное выражение, что он повторил его еще раз.

– …конечно же, не понимает, что случится, если их желание исполнится, – докончила за него Лианнон.

«Она знает меня как облупленного; даже теперь мы понимаем друг друга с полуслова», – подумал Арданос. Но доводить эту мысль до конца ему не хотелось.

– Согласен, такая клика была и есть – с тех самых пор, как Цезарь вторгся в Британию и стяжал славу, необходимую ему, чтобы править Римом! И теперь эти бунтари ждут, что мы, жрецы Священной рощи, станем вопить заодно с ними, – и не поймут, если мы промолчим, – промолвил Арданос. – Прямо сейчас я беспокоюсь, как бы это все не вылилось в бесчинства на Белтайн.

– Нет, за Белтайн я бы не волновалась, – отозвалась Лианнон. – Люди приходят на праздник ради игр, и костров, и пиршества, и всего такого прочего. Вот Самайн – дело другое…

– Ты забываешь про «налог людьми» – недавние поборы подлили масла в огонь, – промолвил Арданос. – Римляне забрали тридцать человек у Бендейгида, всех рабов, которых он освободил, отправляясь в изгнание, когда его объявили вне закона, – и в придачу одного из его домочадцев. Изгнанник, тоже мне! – Друид невесело рассмеялся. – Да Бендейгид сам не знает, как ему повезло; его всего-то навсего выслали за двадцать миль⁷ от Девы! И это он еще не знает в точности, скольких людей угнали, а как только выяснит – мало не покажется… что ж, он меня уже как только не честил, и предателем, и еще похуже; пусть бранится – брань на вороту не виснет!

У меня есть разрешение провести Белтайн – я сам съездил к Мацеллию Северу и испросил у него дозволения устроить мирный праздник в честь Цереры – как это делалось последние семь или восемь лет, а поскольку префект меня знает и мне доверяет, римляне не стали посылать сюда легионеров – на всякий случай проследить, чтобы не начались беспорядки и чтобы народ – ну, скажем так, не вздумал поклониться вместо Цереры – Марсу.

Верховная жрица вздохнула. Арданос знал: она вспоминает кровавые дни огня и меча, когда Боудикка приносила человеческие жертвы Богине в благодарность за победу. В ту пору они с Лианнон были так молоды – и ни минуты не сомневались, что сумеют вернуть былую славу, нужно только немного храбрости да острый меч!

– Если возникнет смута, да что там, если хоть какой-нибудь шум поднимется, ты не хуже меня знаешь, что нас всех под корень вырежут. Но откуда ж мне было знать, что легионеры только что прошли через здешние земли и увели три десятка наших славных ребят гнить в вонючих Мендипских рудниках?

Но он же архидруид, ему должно быть известно все на свете – он обязан предугадывать все замыслы римлян. Ему полагается быть готовым к любому произволу со стороны захватчиков.

– Если я в последний момент отменю церемонии, это, чего доброго, вызовет волнения даже там, где до поры все было спокойно. Мне попробовать? А что, уже были какие-то вспышки недовольства? В ответ на то, что рабочих угнали на рудники?

– Не уверен, – покачал головой Арданос. – Но, похоже, кто-то попытался сделать так, чтобы сын префекта… исчез.

– Сын префекта? – Лианнон изогнула тонкую бровь, словно недоумевая, кому и какое до него дело. – В знак протеста – или чтобы создать неприятности местным? Бендейгид скорее перебил бы солдат, явившихся за рабочими, разве нет?

– Он нашел мальчишку в ловчей яме и спас его от верной смерти, и теперь юнец гостит в его доме.

Мгновение Лианнон глядела на него во все глаза – а затем расхохоталась.

– И твой зять Бендейгид не знает, кто его гость?

– Парнишка очень похож на свою мать, а она была из племени силуров; его приняли за одного из наших, а у него хватило ума себя не выдать. Но прежде, чем он сможет продолжать путь, ему нужно поправиться. Если с мальчиком что-то случится – а он, насколько мне известно, ни в чем особенном не замечен, ни в плохом, ни в хорошем, – ты не хуже меня знаешь, что во всем обвинят нас. Нас и так в чем только не обвиняют – вплоть до разграбления Трои! В том, что легионы по-прежнему здесь, а не вернулись в Галлию, где им самое место, тоже виноваты мы. Да еще все эти россказни о чудовищных зверствах – старые байки времен Божественного Юлия, да упокоится он в мире, – добавил Арданос, свирепо усмехнувшись. Жрица ничуть не сомневалась, что собеседник имеет в виду нечто прямо противоположное.

– И все-таки пахнет бунтом, – продолжал Арданос. – В стенах Лесной обители ты этого не чувствуешь; да и я мало что вижу – я живу среди римлян слишком давно. Но мое дело следить, куда ветер дует. Подмечать знаки и предвестия. Например, куда вороны летят в полночь. Я говорю о тайном обществе, поклоняющемся Владычице Битв.

Жрица рассмеялась.

– Ох, Арданос! Эти полоумные старцы, которые приносят жертвы Катубодве, ворожат и гадают по птичьим потрохам – да они глупее легионеров с их священными курятниками! Как можно воспринимать их всерьез?

– Так было до недавнего времени, – кивнул Арданос. Он отметил про себя, что внезапно очень радуется возможности рассказать Лианнон что-то, чего она не знает. В былые дни жрицы участвовали в советах наравне с друидами, но после разорения Моны друидам, чтобы выжить, пришлось научиться скрытности. Случалось даже, что архидруиду приходилось действовать самому, на свой страх и риск. Порою Арданос задумывался, а не слишком ли далеко они зашли – наверное, жрицы исполняли бы волю Совета куда успешнее, если бы при принятии решений их мнение тоже учитывалось. Тогда он не чувствовал бы себя таким одиноким, оказавшись лицом к лицу с неразрешимой проблемой.