Дети

Дети в иных культурах

Если я хочу представить, как живут дети в других странах, я вспоминаю сувениры, которые привезла из своих путешествий. В комнате моей дочери есть полка с куклами: куклы из Африки, из Азии, из Южной Америки. На каждой какой-нибудь традиционный наряд – яркая юбка, необычная шляпа; все говорит о том, что живут они не так, как мы. Моя любимая кукла – из Заира: сплетенная из соломы фигура идущей женщины. В руках у нее зонтик, которым она закрывает от солнца себя и крошечного младенца, примотанного к ее спине. А еще у нас есть целая груда разных детских шляпок с Мадагаскара, потому что всем малагасийским детям начиная с самого рождения надевают маленькие соломенные шляпы. Есть и игрушки, например «курочка клюет зерно» из Африки, сделанная из деревянного весла с грузиком из скатанной в шарик алюминиевой фольги. А еще фотографии того, что я не могла привезти домой: деревянного велосипеда, который я видела на проселочной дороге в Танзании, костюма танцовщицы с Бали – чудесных вещей, сделанных детьми или для детей. Любой из этих рукотворных предметов мог бы порадовать ребенка вне зависимости от того, к какой культуре он принадлежит, – детей всех стран объединяет тот факт, что всем им нравится играть с чем-нибудь новеньким, чем-нибудь необычным. Но эти предметы говорят и о чем-то еще: о том, что каждое общество или культура старается сформировать детей определенным образом – и это часто отражается в предметах этой культуры. Эти сувениры приглянулись мне не потому, что они похожи на что-то, что есть у нас дома, но потому, что они особенные и я хотела, чтобы моя дочь могла почувствовать, на что похоже детство в других странах.

Страны эти настолько отличаются от нашей, что это словно бы другой мир – другой, потому что люди там живут (в смысле выживают, добывают себе пропитание, строят крышу себе над головой и занимают свое свободное время) совсем не так, как мы. И в результате мир ребенка и мир детства в разных уголках Земли разный.

Антропологи знали об этом уже давно. Первым ученым, исследовавшим жизнь детей в других культурах, была Маргарет Мид. В 1925 году она отправилась на корабле на остров Самоа с целью изучить, как взаимодействуют с окружающим миром дети в племенах южнотихоокеанских туземцев. Доктор Мид ехала туда, чтобы найти подтверждение своим теориям. Они с ее коллегой Рут Бенедикт были основателями нового направления в антропологии, названного «культура и личность», и стремились оспорить устоявшиеся научные взгляды. Ученые в то время считали, что жители Земли не отличаются друг от друга и что культура или окружающий их мир почти не влияют на их сознание. Мид и Бенедикт считали иначе. Они знали, что культура начинает влиять на человека еще в детстве и что сообщества во всех странах используют этот период, чтобы сформировать из ребенка то, каким должен быть взрослый по представлениям данного конкретного общества. Так что доктор Мид пыталась проследить за тем, как культура формирует личность взрослого. Сейчас это кажется вполне логичным, но в те времена идея казалась революционной.

Благодаря труду Маргарет Мид и бессчетного числа антропологов после нее у нас теперь есть подробные описания жизни детей начиная с самого рождения во многих культурах мира. Многие из этих этнографических исследований были сделаны еще до того, как изучаемые в них племена успели вплотную познакомиться с западной культурой. Поэтому теперь они служат нам свидетельствами ушедшей эпохи, реликтами мира до глобализации. Сейчас многие из антропологов, начавшие изучать эти племена, когда те еще не испытали значительного влияния западной цивилизации, продолжают ездить в далекие страны и документировать, как некогда изолированные от цивилизации сообщества меняются под влиянием западной культуры и современной жизни. Их этнографические заметки – это постоянно дополняемая, живая картина, рельефно демонстрирующая, насколько быстро люди приспосабливаются к новому. А еще по ним видно, как отражается этот процесс на детях и как общество конструирует период детства. Я не утверждаю, что собрала в своей работе объективные свидетельства о том, как живут люди во всем мире, – как исследователь я по определению ограничена теми данными, что смогли собрать энтографы. А они в своих наблюдениях могли и не обратить внимания на аспекты раннего детства, которые были бы наиболее полезны для моего исследования. Но взятые все вместе описания того, как живут дети в других странах, с другими культурами, другими способами добывать себе пропитание, другими национальностями, верованиями и системами взглядов, лишь демонстрируют, что существуют варианты детства кроме того, к которому привыкли мы с вами.

Как играют дети

Антропологов всегда интересовали племена, живущие охотой и собирательством. Большую часть истории человечества (то есть до того, как десять тысяч лет назад люди начали заниматься сельским хозяйством, одомашнивать животных и перешли к оседлому образу жизни) все наши предки жили охотой и собирательством. Жили ли они в лесу, собирали ягоды и охотились на оленей или кочевали по жарким равнинам, собирали коренья и охотились на антилоп – принцип был по сути один и тот же: они старались наиболее эффективно перемещаться по местности, по пути находя себе пищу. А еще они жили тесными группами, объединенными родственными связями, месяцы напролет общались только с членами своей группы и, может быть, иногда встречались с людьми из других, хорошо знакомых им групп. Их опыт общения очень отличался от нашего, от того, как мы живем сейчас в деревнях и городах, и в наше время немногие в своей жизни испытывали подобное. А ведь именно так люди и жили 99 % всей истории человечества. Так что если мы хотим узнать, откуда произошли и, может статься, почему мы ведем себя так, а не иначе, жизнь современных охотников и собирателей может кое-что подсказать нам о заложенных в природе нашего вида социальных отношениях. И вот антропологи принялись наблюдать за оставшимися на Земле племенами охотников и собирателей, чтобы изучить их образ жизни. А попутно мы можем кое-что узнать у них и о мире детства, о том, как возник этот этап жизненного цикла, и о том, как вели себя дети до совсем недавнего времени. Иными словами, наблюдение за детьми в племенах охотников и собирателей может подсказать нам, как «должно» выглядеть детство на самом деле.

Но – что довольно любопытно – все не настолько просто, как можно было бы предположить, потому что даже среди охотников и собирателей дети в разных племенах живут по-разному.

Хрестоматийный пример описания жизни охотников и собирателей – исследование племен африканских бушменов кунг в Ботсване и Намибии. До недавнего времени, пока бушмены не стали жить оседло, они жили в засушливой саванне, собирали то, что там растет, и охотились на диких животных. Начиная с середины XX века ученые старались наблюдать и описывать жизнь бушменов, чтобы понять, каково это – жить охотой и собирательством, по крайней мере в контексте экосистемы африканской саванны. В 1963 году группа ученых из Гарвардского университета решила сосредоточиться на изучении одного племени кунг, живущего в области Добе, чтобы понять, как экология (то есть землепользование и охота) влияет на структуру группы^[1].

В книге «Мы и наши малыши» я вкратце описала, как живут младенцы бушменов: их постоянно держат на руках, кормят в среднем раз в тринадцать минут, укладывают спать рядом с матерью. Родители сразу реагируют на плач младенца. Иными словами, младенец в племени кунг входит в очень тесно взаимосвязанную социальную среду и неразрывно связан со своими родителями, семьей и социальными группами. Такой подход к заботе о младенцах приводит к тому, что малыш в племени бушменов в день плачет суммарно меньше, чем типичный ребенок в Америке или Западной Европе^[2]. Но еще важнее, что такой подход приводит к тому, что ребенок вырастает во взрослого, который будет исповедовать ценности племени – социальную интеграцию, мобильность и умение делиться. Но что же происходит с этим младенцем, когда из грудничка он превратится в ходунка? И что происходит, когда он достигает раннего детского возраста?

Патрисия Дрейпер, одна из той группы гарвардских ученых, решила изучать не только первый год жизни и сосредоточилась на детях этого племени вообще^[3]. Она жила в одном из племен и записывала, что делали дети в течение дня и с кем общались. Она обнаружила, что образ жизни бушменов в самом практическом смысле тесно связан с жизненным циклом человека. Для бушменов попросту невозможно отгородить жизненный цикл от образа жизни. Дети в племени растут в окружении очень небольшого числа людей. В 1969 году, когда среди них жила доктор Дрейпер, это племя жило двумя поселениями по 60-80 человек, хотя к ним периодически заходили и другие. Она писала о том, как «близко и изолированно» живут обитатели двух этих поселений, общающиеся только друг с другом и редко видящие незнакомых людей. В результате дети кунг знают все о каждом из своих единоплеменников и живут на виду у всех обитателей лагеря.

Дети всегда придумают, с чем играть и как развлекаться. Эти танзанийские дети сделали себе деревянный велосипед (фото М. Смолл)

Планировка поселения отражает эту социальную близость. Хотя у каждой из семей есть своя хижина, все они выстроены по кругу, так что входы смотрят в центр. Постройки эти на самом деле задуманы не для того, чтобы в них жить, а чтобы хранить там вещи и отдыхать во время жары. Члены племени проводят время друг с другом, а не каждый в своей хижине. Сам лагерь устроен прямо посреди пустынной местности; выйти за пределы круга для детей означает попасть прямо в дикую природу, так что они редко выходят за границы поселения. По словам Дрейпер, пока детям не исполнится десять, они постоянно держатся рядом с домом и рядом со взрослыми. С другой стороны, в пределах поселения они вольны гулять везде, где им захочется; никаких запретных зон или закрытых для них мест не существует. Дети кунг попросту являются частью общины, общины из людей всех возрастов. Как следствие, отмечает исследователь, дети в этом племени успевают пообщаться со множеством самых разных взрослых.

Еще одно разительное отличие от западных норм – дети бушменов живут и играют в смешанных по возрасту группах, а не только со сверстниками. К примеру, типичная компания может состоять из дюжины детей – скажем, пяти девочек и семи мальчиков, от грудничкового возраста до четырнадцати лет^[4]. Это и есть их ясли, садик и детский клуб. Командных игр у детей бушменов почти нет – довольно трудно было бы составить команду из детей с настолько по-разному еще развитой моторикой. Что любопытно, у них совсем нет духа соперничества – каждый понимает, что в любом соревновании старшие победят младших и никакой игры не получится, так что действуют все заодно. И с тем, чтобы делиться, у них тоже особых проблем нет – просто у них не так уж и много материальных ценностей, чтобы из-за них ссориться.

Доктор Дрейпер обнаружила, что самые маленькие дети в племени, как кажется, всегда находятся в группе, где есть хотя бы один взрослый. Более того, в 173 проведенных ею контрольных наблюдениях она не обнаружила ни одного случая, когда кто-либо из детей оказывался бы вне пределов видимости или слышимости взрослого. В 70 % случаев дети вообще находились прямо рядом со взрослыми. Но эти присматривавшие за ними взрослые не были специально назначенными няньками. Это просто были взрослые, освободившиеся от своих занятий. И у мужчин, и у женщин в племени кунг много свободного времени – охота и собирательство занимают всего несколько часов в неделю, и в разные дни заниматься этим уходят разные члены племени, так что в поселении всегда есть кто-то, кто присматривал бы за детьми. Да и присматривать-то за ними особо не требуется – им неоткуда упасть с лестницы, негде получить по лбу дверью, негде попасть под машину, и оружие для охоты хранится там, где детям его не достать. По словам доктора Дрейпер, в поселении всегда царит атмосфера мира. Взрослые в общении с детьми всегда добродушны. Они попросту принимают тот факт, что дети будут путаться под ногами, и потому никогда не сердятся.

От детей кунг не требуется трудиться на благо племени. Они не участвуют в поисках пищи и не помогают с домашним хозяйством. Они разве что приносят что-нибудь, если взрослый попросил. Вообще говоря, такое отношение к детям нетипично для других племен охотников и собирателей: у кунг девочки начинают помогать собирать пищу, только когда им исполняется 14, а мальчики начинают охотиться только в 16 лет. В других культурах дети начинают исполнять эти роли гораздо раньше. Еще более удивительно, что старшие дети не обязаны заботиться о младших, что является нормой в других уголках мира. Но у кунг гораздо меньше потребность в заботе о детях: поскольку женщины племени рожают примерно раз в четыре года, каждая мать обычно сама может позаботиться о своем младенце. До двух или трех лет она берет его с собой, когда отправляется собирать пищу, а если решает оставить в лагере, там всегда есть взрослые, которые могли бы за ним присмотреть.

Так что получается, что детство в племени кунг похоже на идиллическую картину детства у нас на Западе: никаких обязанностей, никакой работы по дому, одни игры на свежем воздухе. Не это ли – то, как выглядело детство у наших предков? Не этому ли стоит подражать?

Возможно. Но в другом регионе Африки живет еще одно племя охотников и собирателей, и пристально наблюдавшие за ними ученые обнаружили у них совсем иное представление о раннем детстве.

На севере Танзании живут члены народности хадза. Они охотятся и находят себе пищу среди каменистых равнин, а еще они традиционно собирают дикий мед и обменивают его у своих более оседлых соседей на товары вроде тканей и инструментов. И хотя некоторые племена хадза занялись земледелием и правительство Танзании предпринимало попытки переселить всех хадза в сельскохозяйственно пригодные места, большинство недавних исследований показывают, что хадза по-прежнему предпочитают жить, охотясь на диких животных и собирая съедобные растения^[5]. Их рацион не сильно отличается от того, чем питаются бушмены кунг, но живут они в менее засушливом регионе, так что животных и растений там больше^[6]. К примеру, мужчины племени хадза могут охотиться на крупного зверя вроде зебр и диких буйволов, тогда как кунг больше зависят от мелкой дичи вроде грызунов-долгоногов или дикдиков, миниатюрных антилоп размером с собачку. Исследователи подсчитали, что в ареале проживания хадза примерно в десять раз больше деревьев, чем там, где живут бушмены, и на многих из них произрастают съедобные плоды. Как следствие, женщинам этого племени в поисках пищи не приходится уходить так далеко, как это делают женщины кунг^[7]. В целом, по сравнению с бушменами, хадза живут в более богатой пищей среде – что немаловажно для сравнения того, как проходит детство в этих племенах.

Антропологу Николасу Блертон-Джонсу из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе как никому видно, чем отличаются друг от друга разные племена охотников и собирателей. Он изучал и кунг, и хадза и сделал вывод, что, хотя обе народности сходным образом добывают себе пропитание, между ними есть значительные отличия, в особенности в том, что касается детей. Он обнаружил, что первый год жизни младенцев хадза протекает практически так же, как и у их сверстников-бушменов: ношение на руках, кормление по необходимости (хотя не столь непрерывно, как у кунг), на детский плач реагируют все взрослые, хотя родители на него иногда не обращают внимания. Но как только ребенок выходит из младенчества, начинает проявляться разница в подходах к детству.

К примеру, родители хадза начинают оставлять детей в лагере, когда тем исполняется два, тогда как детей бушменов матери, уходя на поиски пищи, берут с собой до гораздо более позднего возраста. В результате детей хадза раньше отлучают от груди, примерно в два с половиной года, а не в четыре.

Когда детей хадза оставляют в поселении, они становятся частью разновозрастной группы детей, проводящих весь день в играх. Любопытно, что эти дети часто уходят из лагеря на свои собственные поиски пищи. Доктор Блертон-Джонс описывает, как даже трехлетки учатся выкапывать коренья или собирать плоды баобаба, основного источника пропитания для хадза, и готовить их в пищу.

В противоположность детям бушменов дети хадза регулярно помогают взрослым, выполняя их задания и делая работу по дому. Их могут попросить подержать младенца, сходить за водой или набрать хвороста^[8]. И в отличие от племени кунг, где родители обладают неиссякаемым терпением и никогда не ругают младших, родители-хадза делают своим детям замечания.

Так что по сравнению с тем, как проходит детство у бушменов, детям хадза живется труднее. Почему так вышло? Если подходы к воспитанию зависят от благосостояния и системы взглядов общества и хадза с кунг – племена охотников и собирателей, равно заботящиеся о тесной взаимосвязи членов общества, то почему же они так по-разному обращаются со своими детьми?^[9]

Ответ, полагает Блертон-Джонс, лежит в мелких отличиях условий, в которых проходит детство в обеих народностях. Дети хадза, как выяснилось, живут в местности, где они могут сами находить себе пропитание. Вокруг много деревьев, много растительности и дичи, дети могут кормиться сами и менее зависят от взрослых в плане пропитания^[10]. Исследователи подсчитали, что, для того чтобы добыть количество пищи, сравнимое с тем, которое дети хадза могут без труда найти рядом со своим жилищем, детям кунг потребовалось бы уходить от своего поселения по крайней мере на шесть километров вглубь дикой местности, где можно заблудиться^[11].

Как же живут дети хадза без присмотра? Их не водят за ручку, за ними не присматривают и не контролируют взрослые. Они слоняются туда-сюда, как банда подростков, и у хадза это считается нормальным. Чему-то они учатся, прибившись к матери, когда та идет искать пищу, или к отцу, когда тот отправляется на охоту, но большую часть времени они учатся жизни у детей постарше.

Наверное, для западного человека самым необычным в том, как протекает детство в племенах охотников и собирателей, покажется то, что для них разновозрастные группы детей являются нормальной, неотъемлемой частью жизни. Детей не разделяют на группы сверстников, как это делаем мы в Америке, где нормальным считается распределять детей по классам одного возраста, классам под надзором взрослых. Мы думаем, что это – наилучший, да и вообще единственно возможный способ учить детей. Но ведь еще не так давно многие американцы и европейцы жили в маленьких сельских общинах, где семьи были гораздо больше и у каждого ребенка было по нескольку братьев и сестер, так что дети всех возрастов играли вместе. На самом деле, разделение по возрастам возникло лишь в недавнее время, когда рождаемость снизилась, и нам теперь приходится специально объединять детей в группы. Быть может, мы как родители, педагоги и ученые ошиблись, предполагая, как именно должна выглядеть наиболее естественная для ребенка учебная среда?

Дети в племенах охотников и собирателей преподают нам важный урок. Дети учатся у других детей, и для них нормально играть всем вместе с детьми других возрастов. Младшим полезно наблюдать за старшими, а старшие, по-видимому, учатся быть в ответе за тех, кто меньше их самих. И пусть материальное благополучие дало нам возможность обеспечить своим чадам безбедное детство, быть может, мы упустили шанс дать им найти себе компанию друзей разных возрастов. А ведь мы могли бы воспользоваться этим наследием былых эпох, почаще обогащая им жизнь наших детей.

Как дети работают

«Дети – очень, очень старательные работники», – сказала мне как-то антрополог Карен Крамер. Она тогда работала на кафедре антропологии в Университете Нью-Мексико и как раз живо вспоминала, как ей довелось пожить в племени мексиканских индейцев майя на полуострове Юкатан. «Есть две вещи, за которые майя никогда не ругают детей: за то, что те шумят, и за то, что пачкают свою одежду, – рассказывала она. – Но вот на работе их ругают еще как». Дети майя начинают работать примерно в три года, и к пятнадцати годам они уже работают столько же, и выполняют те же задания, что и взрослые. Они стирают одежду, готовят пищу, ходят за водой и заботятся о других детях^[12]. Вместе со взрослыми они сажают, пропалывают и собирают маис. Работа у мальчиков и девочек, конечно, разная – мальчики больше трудятся в поле, а девочки по дому – но и те и другие работают изо всех сил. Суммарное затрачиваемое ими на работу время в раннем детстве невелико, но с возрастом работы становится все больше, особенно у подростков. Подсчитав среднее значение для всех возрастов, доктор Крамер пришла к выводу, что дети майя трудятся примерно 30 % времени в день. Конечно, прок от их вклада зависит от того, на что способен ребенок соответствующего возраста, но большинство задач в племени майя не требуют квалифицированной рабочей силы и соответствуют возможностям детей. Поскольку они заняты настоящим трудом, дети майя по сути сами окупают заботу о себе и их не считают иждивенцами, как мы своих детей. Большая семья не является чем-то неподъемным в экономическом плане. «По мере взросления дети майя из зависимых членов общества становятся посильными участниками экономического процесса, а затем и добытчиками», – объясняет доктор Крамер^[13]. Такая система с очевидностью дает сообществу эволюционное преимущество, потому что дети любого возраста требуют меньше трудозатрат на собственное содержание и даже помогают семье экономически.

В других культурах дети работают не покладая рук и помогают семье. Эти дети из племени майя носят воду, работают в поле и заботятся о других детях (фото К. Крамер)

По наблюдению Карен, то, как мы на Западе относимся к вопросу детского труда, для майя попросту лишено смысла. А то, как устроена их жизнь, очевидно, их устраивает. Проведя с ними бок о бок год с лишним, она была поражена тем, насколько счастливо живут майя. «По шкале психического здоровья они, по-моему, находятся на самом верху», – заметила исследовательница. По ее мнению, то, насколько довольны своей жизнью взрослые майя, должно в какой-то степени объясняться тем, как они обращаются со своими детьми. «Я уверена, что их подход правильный», – сказала она мне. Разве не странно, что общество, где дети работают и вносят свой реальный вклад в экономику общества, где жизнь их совсем не похожа на то, что мы на Западе назвали бы «безоблачным детством», оказывается намного счастливее, чем наше с вами? Не пора ли нам пересмотреть наше отношение к «труду» в контексте детства?

Зададимся вопросом: а что есть работа? На Западе работа – это когда трудящемуся платят деньги или еще каким-то образом компенсируют затраченные усилия. Ты делаешь какую-то работу, а тебе за это дают деньги. Наше отношение к детскому труду, конечно же, сформировано тем, что происходило на заре индустриализации, когда дети составляли значительную часть рабочей силы на фабриках и обращались с ними дурно. Именно тогда и были составлены законы об охране труда, защищавшие детей от подобного жестокого обращения. Но если отбросить опасную для здоровья работу на фабриках, остается еще немало задач и обязанностей, с которыми дети могли бы справляться на постоянной основе, задач, которые не возлагали бы на них непомерные тяготы и не угрожали бы их здоровью. Например, дети могут заботиться о младших и помогать по дому. Более универсальное определение понятия «работа» – которое, кстати, можно с успехом применять к детям – могло бы отталкиваться не от вознаграждения или компенсации, а от самой задачи: способствует ли конкретная деятельность благополучию семьи или экономики всего общества? Дети в западных странах с очевидностью могут выполнять ряд дел по дому, чтобы помочь своим родителям и даже дать им возможность больше времени посвятить работе. Выполнение таких дел, насколько можно судить, идет детям на пользу. Они испытывают чувство гордости за то, что справляются с заданиями, понимают, что такое ответственность, и лучше адаптируются к будущей жизни за пределами родительского гнезда, где им придется самим зарабатывать на хлеб. В наше время многие дети уже не выполняют работу по дому. И хотя это может быть знаком нашего достатка, возможно, полезней было бы возлагать на детей определенные обязанности, чтобы они становились членами домашнего хозяйства и научились быть ответственными членам коллектива.

Большинство детей во всем мире работают. Любому, кто бывал в Восточной Африке, наверняка навсегда запала в душу картина жизни там: бесконечная саванна, стада антилоп, дома вдоль дорог с развешанным на кустах сушащимся бельем, а на рынках – дети, заботящиеся о других детях. Поговорите с любым туристом, бывавшим в странах третьего мира, и рано или поздно любой из них заметит, что больше всего его там поразили пяти-шестилетние дети, таскающие своих младших братьев и сестер на руках или примотанными у себя на спине. «Поверить не могу, что они заставляют их носить на себе других детей! О чем они там вообще думают?» У нас на Западе заботиться о маленьких – это работа взрослых. Детей от этой обязанности нужно освобождать, чтобы они могли играть или ходить в школу. Но наша система – исключение. В других странах забота о детях гораздо чаще возлагается на других детей. Ученые, исследовавшие 186 стран по всему миру, обнаружили, что чаще всего забота о маленьких детях лежит не на матерях, отцах или иных взрослых, а на старших детях^[14]. Как бы странно это ни звучало для жителей Америки или Западной Европы, в большинстве сообществ, по словам одного исследователя, «основными воспитателями и компаньонами маленьких детей являются вовсе не их матери»^[15]. Конечно, пока младенцы еще не умеют ползать, то есть до года, а часто и пока они еще не отлучены от груди, то есть до двух-трех лет, о них заботятся матери. Но как только они входят в ранний детский возраст (опять же, как правило, примерно в год), эстафету принимают старшие дети, обычно братья или сестры. Возможно, это обусловлено экономическими причинами – матерям часто приходится работать в поле или на рынке, и кому-то нужно нянчиться с детьми. Но почему было не поручить это другим взрослым? Вместо этого они предпочитают, чтобы о детях заботились дети – вероятно, потому что полагают, что задача эта им вполне по возрасту. И дети определенно научаются всему, что требуется уметь будущему родителю, ведь на них возлагаются немалые обязательства – среди прочего купать младенца, носить его, кормить, приучать к горшку и оберегать от опасностей. Иными словами, для них это работа со своими обязанностями и требованиями – и работа важная. Детей, заботящихся о младших, даже иногда называют «маленькими нянями». И к работе своей они подходят очень ответственно. Сравнительно-культурологические исследования показывают, что семилетние дети, которым поручают заботиться о двухлетках, выполняя эти обязанности, во всем подражают своим матерям^[16]. Они даже копируют те интонации, с которыми женщины разговаривают с малышами, и, как матери, повсюду носят их на руках. И прекрасно оберегают детей от опасности.

Еще интереснее, что маленькие няни обеспечивают детям ту самую разновозрастную учебную среду. Мы на Западе так преданы идее воспитания ребенка его матерью, что сама мысль о том, чтобы другие дети начали играть в этом процессе существенную роль, настолько необычна, что вызывает чуть ли не панику. На самом деле все наши концепции детского развития и все теории детской психологии, в особенности последователей Фрейда, основывались на предположении, что главным и потому наиболее естественным воспитателем ребенка является его мать^[17]. Но открытия этнографов ставят это предположение под вопрос. Быть может, нам следует критически пересмотреть воспитательную модель «взрослый – ребенок» и задуматься о том, что детям и родителям пойдет на пользу, если старших детей встроят в этот процесс на правах ответственных воспитателей? Ни в одной из упомянутых стран детей не предоставляют полностью самим себе – родители не бросают восьмилетнего ребенка с двухлеткой одних дома и не уходят на работу, никому ничего не сказав. Наоборот: старшие дети выполняют свои роли в контексте более широкой социальной или родственной группы, где за ними так или иначе всегда присматривает кто-нибудь из взрослых. Родители обычно находятся на расстоянии если не видимости, то слышимости, и рядом присутствуют другие взрослые. Дети и их малолетние подопечные никогда не остаются совершенно одни.

Хотя никто еще не исследовал, как воздействует такой способ заботы о детях на отношения, привязанность или на личность взрослых, очевидно, что детство в этих странах протекает совсем не так, как у нас^[18]. Для старшего ребенка это возможность начать вносить свой вклад в жизнь семьи и ощутить чувство собственной значимости. Такие дети более независимы, чем их сверстники на Западе.

Кроме заботы о младших есть и иные способы, которыми дети могут помогать по хозяйству. Рут и Роберт Монро и Харольд Шиммин провели систематическое исследование детей в возрасте от трех до девяти лет в четырех народностях – мараголи в Кении, гарифуну в Белизе, невари в Непале и самоанцы в Американском Самоа^[19]. Они обнаружили, что дети там уже с трехлетнего возраста выполняют работу по дому, занимающую 10 % их времени, и процент этот с возрастом увеличивается. К девяти годам у детей в этих культурах работой занята уже примерно треть свободного от школы времени. В среднем в четырех этих народностях дети примерно 23 % свободного времени тратят на то, что помогают своим семьям по хозяйству. Они ходят за водой, пасут скот, моют посуду, собирают пищу, выполняют разные задания, ходят в магазин и, конечно же, заботятся о других детях. Как обычно, многие из этих задач по-своему распределяются среди мальчиков и девочек, как позже это происходит среди мужчин и женщин. В сельских районах острова Ява, к примеру, девочки готовят, забоятся о младших и заготавливают рис, а мальчики должны собирать хворост и листья^[20]. Иногда они даже зарабатывают деньги. На Яве дети могут заработать, выпасая уток, коров и овец. Часто они воспринимают это как развлечение, а не как тяжелый труд. Даже в Европе в прежние века дети иногда зарабатывали, торгуя на рынке или пася чужой скот. Платный труд по возрасту в те времена был неплохой альтернативой бесплатному домашнему труду^[21].