Сновидец. Грейуорен

Каждому читателю, который хоть раз просыпался среди перьев и цветов

Только уделяя достаточно времени пристальному изучению объекта, анализируя формы и края теней, а также отмечая их соотношение со светом, вы добьетесь убедительного сходства.

Уильям Л. Мохан, «Подробное Руководство по Рисованию человеческой Головы»

Должно пройти много времени, прежде чем человек станет похож на свой портрет.

Джеймс Макнейл Уистлер

Если сон отражает реальность, то и реальность является отражением сна.

Рене Магритт

Maggie Stiefvater

Graywaren

Copyright © 2022 by Maggie Stiefvater All rights reserved Published by arrangement with Scholastic Inc., 557 Broadway, New York, NY 10012, USA

© Полячук Т., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Пролог

Эта история началась много-много лет тому назад, когда двое сновидцев прибыли в рай.

Ниалл Линч и Мор О-Коррах приобрели прекрасный укромный уголок в сельской местности Вирджинии. Пологие бескрайние поля. Поросшие дубами предгорья. И призрачные горы Блу-Ридж в роли стражей, стоящих на горизонте. Владение этим утопающим в зелени прибежищем казалось Ниаллу и Мор увлекательной затеей. Впрочем, фермерский дом в самом сердце владений изобиловал залежами барахла, оставшегося от предыдущего владельца, умершего до их приезда. А многочисленные хозяйственные постройки, давшие этому месту название «Амбары», оказались в еще более плачевном состоянии. Краска давно облупилась с покосившихся стен.

Но для Ниалла и Мор это место стало их личным королевством.

– Уверен, все образуется, – сказал Ниалл с присущим ему оптимизмом.

Ниалл был очаровательным молодым человеком, красивым, обходительным и красноречивым. Если бы существовала возможность убедить хлам в доме и сараях самостоятельно убраться вон, то Линч, несомненно, тот, кто справился бы с этой задачей.

Мор (в то время ее звали иначе) заметила:

– Придется следить, чтобы малыш не заблудился в здешних зарослях.

Мор – бойкая юная особа, решительная и лишенная всяких сантиментов. Годом ранее девушка остригла свои золотистые волосы до подбородка, поскольку локоны ей мешали. А месяц назад она поступила так же и с собственным прошлым.

Внезапно Ниалл широко улыбнулся, заправляя за ухо длинную прядь волос, прихорашиваясь и позволяя собой любоваться.

– Ну как, тебе нравится?

Мор поудобнее перехватила сидящего на руках юного Диклана и прищурилась, пристально оглядывая владения. Все выглядело, как и говорил Ниалл. Место было чудесным. Невероятным. Множество миль отделяли их от ближайшего соседа и океан от ближайшего родственника.

Однако не это она считала самым важным.

– Не узнаю, пока не усну здесь, верно? – ответила девушка.

И Ниалл, и Мор были сновидцами – буквально. Заснув, через некоторое время они просыпались, осознавая, что их сон стал явью. Магия! Магия редкая настолько, что им никогда не приходилось встречать человека, ею обладающего… или, по крайней мере, признающегося в этом. Да и стоит ли удивляться? Не секрет, что всегда найдутся сомнительные личности, готовые использовать сновидца в своих корыстных целях.

На самом же деле о подобной эксплуатации было легче говорить, чем сделать. Сновидение – дело скользкое. Зачастую Ниалл и Мор сбивались с пути, блуждая по собственному подсознанию. Намереваясь, к примеру, приснить денег, парочка вполне могла проснуться с пригоршнями стикеров с напечатанными на них словами «фунт» и «доллар».

Самыми продуктивными снами оказывались сны целенаправленные.

А самыми целенаправленными были сны о лесе.

Лес.

На первый взгляд он напоминал обычный лиственный лес, но, стоя посреди его чащи, Мор понимала, что здешние корни проникают гораздо глубже. Сквозь почву. Сквозь камни. Они уходили глубже, чем подвластно пониманию человека. Не в поисках воды, а чего-то иного. Всякий раз оказываясь во сне в Лесу, девушка не сомневалась, что здесь обитает нечто разумное. Однако оно всегда оставалось скрытым от ее взгляда. Мор лишь слышала его. И чувствовала.

Чем бы ни было это существо, его очень интересовала Мор. А Мор интересовало оно.

– Разумеется, не волнуйся, – ответил Ниалл, протягивая ладонь к ее руке. – Ты отыщешь здесь Лес.

Ведь Лес снился и ему. И тоже проявлял к нему любопытство.

(Ниалла интересовал Лес, но больше его интересовала Мор.)

Он приложил массу усилий, чтобы найти место, где можно видеть чудесные, ясные сны и запросто бывать каждую ночь в Лесу. В глубине души он надеялся, что девушка также влюбится в красоту этого места, в обещание, насколько прекрасным может быть здесь их совместное будущее. Однако Линч знал, чего она хочет на самом деле.

Итак, в ту первую ночь, пока Мор грезила, Ниалл ждал. Когда солнце наконец взошло над горизонтом, девушка присоединилась к своему юному спутнику на шатком крыльце фермерского дома. Ниалл протянул руки к Диклану и обнял мальчика, любуясь окутанными туманом полями.

Он не спрашивал Мор, снился ли ей Лес той ночью. Он знал ответ. Они грезили о Лесе; Лес грезил о них.

– Любовь моя, прошлой ночью я услышал в Лесу слово, – сказал Ниалл. – Не английское и не ирландское.

– Я тоже видела слово, – ответила Мор. – Начертанное на камне.

Девушка вывела буквы в пыли на перилах ровно в тот момент, когда парень произнес вслух:

– Грейуорен.

1

Кража предмета искусства могла стать поводом для веселья.

Не в смысле для смеха, а произойти странным, забавным образом. Различные виды правонарушений входят и выходят из моды, но преступления в сфере искусства неизменно привлекают к себе внимание.

Можно подумать, что ценители категоричнее прочих осудят кражу или подделку, однако на самом деле именно они находят эти события особенно интригующими. Своего рода гипертрофированная оценка произведения. Восприятие искусства как настольной игры, командного вида спорта. Большинство людей никогда не украдут статую и не подделают картину, но им интересно знать, как это делают другие. И, в отличие от ситуаций с похищением сумочки или ребенка, разумное количество симпатий очевидцев вполне может оказаться на стороне вора.

Ставки никогда не были столь высоки. Предметы искусства всегда представляли ценность, но никогда обладание ими не было вопросом жизни и смерти.

Однако мир изменился.

Теперь, если кто-то владел произведением, значит, кто-то другой им не владел.

И это стало вопросом жизни и смерти.

Никто даже не взглянул в сторону Брайда, держащего свой путь в Музей изящных искусств. Фигура рыжеволосого мужчины в серой, не по сезону легкой для зимнего Бостона куртке, прячущего руки в карманы и поеживающегося от холода, проворно поднималась по лестнице и казалась неприметной на фоне массивных колонн. Мужчина совсем не походил на человека, в недавнем прошлом устроившего несколько грандиозных катастроф и намеревающегося в ближайшем будущем похитить нечто ценное. Однако он был и тем и другим.

Отчаянные времена, и все такое.

Прошло лишь тридцать шесть часов с тех пор, как десятки тысяч людей и животных по всему миру погрузились в сон. Они уснули все разом, одновременно. Неважно, бежали ли они трусцой по тротуару, подбрасывали своего ребенка в воздух или ступали на эскалатор: люди засыпали. Самолеты падали с неба. Грузовики срывались с мостов. Морские птицы дождем сыпались в океан. Не имело значения, сидели ли спящие в кабине самолета или за рулем автобуса; без разницы, кричали ли их пассажиры; уснувшие продолжали спать. Почему? Никто не знал.

Точнее, знали немногие.

Брайд быстрым, четким шагом проследовал к билетной кассе. Он подышал на озябшие пальцы и вновь слегка поежился. Скользнул зорким взглядом в одну сторону, затем в другую, и снова в первую, задерживая взгляд ровно настолько, чтобы приметить охранника, замешкавшегося у туалетов, и экскурсовода, ведущего группу в соседний зал.

Девушка-кассир не сводила глаз с экрана.

– Входной билет? – спросила она.

В выпусках новостей бесчисленная череда экспертов сыпала фразами вроде: нарушение обмена веществ, природно-очаговая инфекция и выбросы ядовитого газа, пытаясь найти объяснение внезапно впавшим в кому людям и животным. Однако версии сменяли одна другую, поскольку специалистам требовалось объяснить еще и причины выхода из строя сотен ветряных мельниц, автомобилей и прочих приборов. Не связано ли это, как предположил один из экспертов, с промышленным саботажем на Восточном побережье, нанесшим ущерб в миллиарды долларов? Вероятно, все это целенаправленная атака на промышленность. Возможно, завтра появится новая информация от властей.

Однако к утру новых данных от правительства так и не поступило.

Никто не взял на себя ответственность. Уснувшие продолжали спать.

– Мне нужен билет на Венскую выставку, – сказал Брайд.

– Билеты распроданы до марта, – ответила девушка тоном человека, неоднократно повторявшего эту фразу. – Могу внести ваш электронный адрес в список ожидания.

Билеты на уникальную передвижную выставку Венского сецессиона художников закончились в первый же день объявления о ее открытии. Что было неизбежно. Ее центральным экспонатом стало сногсшибательное полотно Густава Климта «Поцелуй», никогда раньше не покидавшее родины. Большинство людей уже видели эту картину, даже полагая, что с ней незнакомы. Она изображала влюбленную пару, окутанную позолоченным покрывалом и полностью поглощенную друг другом. Мужчина целует женщину в щеку. Его волосы украшены листьями плюща; руки благоговейно касаются женщины, безмятежно стоящей на коленях среди цветов. По выражению ее лица легко догадаться, что она обожаема. Насколько обожаема? Трудно судить. Предыдущая картина Климта, менее известная, была продана за сто пятьдесят миллионов долларов.

– Мне нужно попасть сегодня, – сказал Брайд.

– Сэр… – сотрудница за стойкой подняла взгляд на Брайда, впервые на него посмотрев. Она сомневалась. И всматривалась слишком долго в его глаза, в его лицо.

– Брайд, – прошептала девушка.

В день, когда самолеты упали с неба, изменилась жизнь не только уснувших. Сновидцы, которые встречались гораздо реже, чем их творения, утратили способность приносить вещи из мира грез. Многие еще не знали об этом, поскольку редко видели сны. А кто-то уже смирился с неудачами (и во сне, и в жизни).

К некоторым из них Брайд приходил во сне.

– Венская выставка, – тихо повторил Брайд.

Сомнений не осталось. Кассир сняла с шеи свой бейдж.

– Приложи, эм, палец к фотографии.

Когда Брайд уходил, накидывая шнурок на шею, девушка прижала ладонь ко рту и подавила вскрик.

Порой очень важно узнать, что ты не одинок.

Пару минут спустя Брайд с невозмутимым видом снял «Поцелуй» со стены посреди оживленной выставки Венского сецессиона. Он сделал это со спокойной уверенностью человека, имеющего на это право. Возможно, именно поэтому никто из присутствующих сперва не понял, что происходит.

Затем сработавший датчик веса включил сигнализацию.

Вор, вор, вор, – пронзительно взвыла она.

Вот теперь посетители обратили внимание.

Брайд пошатнулся, держа в руках картину размером с его рост. Развернувшаяся сцена представляла собой настоящее произведение искусства: ладная, аккуратная фигура светловолосого мужчины с ястребиным носом и прекрасная, изящная картина.

Угол рамы со стуком коснулся пола. Брайд потащил полотно к выходу.

Стало очевидно, что экспонат пытаются украсть. С бесценными шедеврами так не обращаются.

И все же никто из очевидцев не попытался его остановить; они просто смотрели. В конце концов, разве не для этого создавалось искусство? Посетители наблюдали, как человек ненадолго остановился, вытащил из кармана предмет, напоминающий бумажный самолетик, и швырнул его в экскурсовода, спешащего к экспозиции. Едва ударившись о грудь сотрудника музея, самолетик растекся, превратившись в вязкую массу, намертво приклеившую мужчину к полу. Следующая служащая получила в лицо облако искрящейся пудры, пронзительно завизжавшей и вспыхнувшей, стоило частицам коснуться ее кожи.

Третий работник остановился как вкопанный, когда из пола под его ногами стремительно выросли трава и колючий терновник, выпущенные из обычного на вид теннисного мяча, брошенного Брайдом.

Брайд упорно продвигался вперед.

На каждом повороте ему встречалось все больше охранников, и с каждым шагом он продолжал сбивать их с толку, извлекая из кармана все больше странных предметов, словно являя миру собрание работ неизвестных мастеров. Это были красивые, странные, пугающие, поражающие воображение, громкие, извиняющиеся, стыдливые, восторженные безделушки – подарки, полученные за последние тридцать шесть часов. Дары тех, кто думал, что одинок, пока с ними не связался Брайд. Прежде он легко мог приснить новое оружие, чтобы задержать охрану, но не сейчас. Приходилось довольствоваться чужими снами.

Однако их запасов оказалось недостаточно, чтобы выбраться из музея.

Из глубины здания доносился треск раций, рев сигнализации, а впереди ждали бесчисленные лестницы.

Он был далек от спасения.

Нельзя просто так зайти в один из крупнейших музеев мира, выбрать картину Климта, снять ее со стены и унести с собой.

Идея, заведомо обреченная на провал.

– Неужели вы не хотите, чтобы все проснулись? – рявкнул Брайд на зевак.

Его слова подействовали на окружающих гораздо сильнее, чем все присненные гаджеты. Он призывал вспомнить о тех, кого нет рядом, о спящих, крепко-крепко спящих. В гостевых спальнях домов близких и родственников. В детских комнатах с оптимистично приоткрытыми дверями и радионянями с севшими батарейками. В гериатрических палатах, отведенных для спящих, которых никто не опознал.

Горстка людей ринулась вперед, чтобы помочь Брайду вынести картину.

И вот теперь действо по-настоящему стало произведением искусства. Брайд и группа посетителей с «Поцелуем» на плечах миновали стенды, освещающие процесс создания полотна, непростую судьбу картины и акты бунтарства, присущие автору, вновь и вновь совершаемые им на протяжении творческого пути.

Сперва пять, затем шесть, и, наконец, семь человек несли картину, прорываясь к выходу, в то время как еще одна группа посетителей пыталась заблокировать охрану.

На парадной лестнице МИД процессию встретили сотрудники полиции с поднятыми пистолетами.

Теперь, когда подаренные сны закончились, Брайд стал обычным человеком, крепко сжимающим в руках знаменитую картину. Потребовалась всего пара офицеров, чтобы избавить его от шедевра. Неудивительно, что попытка кражи провалилась. Странно, что это заняло столько времени. Но в этом вся суть искусства: сложно предсказать, ждет задумку успех или провал.

В тот момент, когда полицейские вели закованного в наручники Брайда к патрульной машине, нарушитель внезапно запнулся.

– Осторожно, – произнес один из офицеров вполне доброжелательным тоном.

– Мы не хотим, чтобы кто-то пострадал, – добавил его коллега.

Позади них музейные работники торопливо возвращали «Поцелуй» в здание. И чем дальше полотно уносили от Брайда, тем медленнее становились его шаги.

– На что ты только рассчитывал, чувак? – вновь заговорил первый офицер. – Нельзя же просто зайти в музей и забрать картину.

– Это все, что я смог придумать, – ответил Брайд.

Он уже мало напоминал мужчину, который вошел в музей ранее. Его взгляд утратил свою силу. Брайд осел на землю. Человек, в чьих карманах не осталось снов.

– Однажды, – сказал он офицерам, – вы тоже уснете.

Спать.

2

Каждый человек мечтает о власти… Реклама убеждает потребителя, что он важен и значим… Учителя твердят ученикам: мы верим в тебя… Познай свою силу… Будь лучшим… Ты сможешь… Ложь… Власть, чем-то схожа с бензином или солью… Кажется, что ее в избытке, но на всех не хватает… Острые лезвия жаждут власти, чтобы получить простор для резки… Тупые лезвия стремятся к власти, чтобы защитить себя от острых… Острым лезвиям она необходима для исполнения их предназначения… Тупые же пытаются ее заполучить, чтобы просто занимать место в коробке… Мы живем в отвратительном мире… Коробка полна безобразных лезвий, созданных неизвестно для чего…

– Натан Фарух-Лейн,

Безупречное лезвие, страница 8

3

Эй, проснись и пой.

Диклан Линч проснулся рано. Он не завтракал, поскольку утренний прием пищи неизменно гарантировал ему раздражение желудка. Он пил кофе, который тоже вызывал изжогу. Однако без утреннего ворчания кофеварки он не имел веской причины встать с постели вовремя. Как бы то ни было, Мэтью однажды сказал, что утро пахнет кофе, поэтому даже теперь оно должно продолжать пахнуть кофе.

Сварив кофе, Диклан позвонил Джордан Хеннесси – ее рабочий день заканчивался в то же время, когда начинался его. Слушая гудки в трубке, он старательно стирал кофейную гущу со стойки и отпечатки пальцев с выключателя. Диклану многое нравилось в бостонской квартире, особенно ее расположение в районе Фенуэй, всего в миле от Джордан. Однако старинному зданию никогда не стать столь же стерильным, как безликое жилище, оставленное в Вашингтоне. Диклан любил порядок. Но редко его получал.

– Поцци, – тепло поприветствовала Джордан.

– До сих пор наяву?

С каждым днем этот вопрос звучал все серьезнее.

– Потрясающе, – ответила она. – Невероятно. Толпа, затаив дыхание, наблюдает за происходящим; никто не знает, чего ожидать.

Наяву, наяву – почему она бодрствует, когда другие заснули? И что он будет делать, если завтра это изменится?

– Хочу увидеть тебя сегодня вечером, – сказал он.

– Знаю, – ответила девушка и повесила трубку.

Эй, проснись и пой. Заметив пару морщинок на рубашке, Диклан повесил ее в ванной и включил душ. Из зеркала на него смотрел молодой Диклан Линч. Совсем не похожий на того, которого он видел в отражении всего несколько месяцев назад. Тот неприметный человек словно был собран из деталей серийного производства: идеальная белоснежная улыбка, ухоженные темные кудри, сдержанность, уверенная, но не агрессивная манера держаться. Этот новый Диклан врезался в память. Во взгляде его голубых глаз притаилось нечто необузданное, готовое вырваться из-под контроля.

Он никогда не думал, что чем-то похож на Ронана, но теперь…

(Не думай о Ронане.)

Одевшись, накачавшись кофеином и потушив пожар в желудке, Диклан взялся за дело. С тех пор как перебрался в Бостон, чтобы быть поближе к Джордан, он оказывал услуги высококлассного специалиста по присмотру. Клиенты оставляли ему свои телефоны. На выходные, на месяц, на время поездки, отпуска или отбывания тюремного срока. А порой и насовсем. Не все в мире высоких ставок умели легко и непринужденно вести беседу с клиентами, не поддаваясь эмоциям и не давая ненужных обещаний. Поэтому они поручали Диклану говорить за них.

На протяжении всей своей жизни он совершенствовал искусство превращения чего-то захватывающего в максимально скучное.

Его заказчикам требовался неприметный помощник, прекрасно разбирающийся в тайнах живительных магнитов – редких предметов искусства, способных разбудить спящих. И этим человеком стал Диклан. Он знал, что людей, подверженных риску заснуть, следует называть «зависимые». Знал, что нужно проявлять тактичность, интересуясь происхождением зависимого. Ни в коем случае не стоило упоминать сны или магию, поскольку большинство клиентов обзавелись зависимыми в результате брака. Но были и те, кому «иждивенцы» достались по наследству, а кто-то и вовсе приобрел зависимого ребенка или супруга на черном рынке. Как правило, такие клиенты не ведали о том, почему их близкие оказались подвержены риску заснуть. Их это не интересовало. Они лишь хотели знать, как не дать своей семье погрузиться в сон.

Диклан прекрасно их понимал.

Он сверил часы и позвонил Адаму Пэрришу.

– Узнал что-то новое?

Звук голоса Адама то появлялся, то пропадал; парень шел.

– Лей-линия по-прежнему отсутствует. Везде. Без изменений.

– Есть известия от…

Адам не ответил. Что означало «нет». Плохой знак. Адам Пэрриш – человек, о котором Ронан заботился больше, чем о ком-либо на свете. Если Ронан не звонил ему, значит, вообще никому не звонил.

– Ты знаешь, где меня найти, – сказал Диклан Адаму и повесил трубку.

(Жив ли Ронан?)

Эй, проснись и пой. Диклан шагнул на улицу навстречу шумно просыпающемуся Бостону, лязгу мусоровозов, шипению автобусов и крикам птиц. Пар клубился у его рта, пока он спешно открывал автомобиль, только чтобы снять с зеркала заднего вида висевший там флакон освежителя воздуха.

Он вел себя совершенно непринужденно.

Просто освежитель воздуха. А не все мои сбережения. Ничего особенного.

– Доброе утро! – окликнула его соседка. Она работала врачом-ординатором. Диклан изучил ее биографию. Ее и всех людей, живущих по соседству. Предупрежден, значит, вооружен. – Так… с вашим братом все в порядке? Марсело сказал, что мальчик упал в обморок?

Она могла оказаться сном или сновидцем; о некоторых вещах не расскажут в биографии. Маловероятно, но не невозможно. Когда-то давно Диклан считал, что сны присутствуют только в его жизни. Теперь благодаря выпускам новостей он знал, что есть и другие. Не так много. Но больше, чем он представлял.

И уж точно больше, чем живительных магнитов.

– У него пониженное давление, – спокойно солгал Диклан. – Это наследственное. Передалось от матери. Вы случайно не работаете с такими пациентами?

– Ох! Хм, нет, я специализируюсь на болезнях кишечника, – ответила она, ткнув пальцем в свой живот. – Рада, что с парнишкой все порядке.

– Спасибо за беспокойство, – вновь солгал Диклан.

Вернувшись в квартиру и отойдя на безопасное расстояние от окон, он открыл флакон и извлек спрятанный в нем серебряный кулон. Чудесная, изящная вещица в форме лебедя, обвитого вокруг цифры семь. Кто знает, что означал этот символ когда-то? Наверное, что-то очень важное, иначе сейчас кулон не представлял бы такой ценности. Диклану вспомнилась история о семи лебедях, которую рассказывала Аврора, однако он никак не мог вспомнить, о чем в ней говорилось. Похоже, в хранилище его памяти отлично сохранились только рассказы отца.

Живительный магнит в виде кулона стоил невероятно дорого.

Он не переставал скучать по всем произведениям искусства, которые пришлось продать, чтобы заполучить вещицу.

– Пора в школу! – крикнул Диклан, поднимаясь по лестнице в комнату Мэтью. Споткнувшись о пару огромных уродливых кроссовок на пороге, он попытался через них перешагнуть. Однако яркая дутая обувь, видимо, жаждала крови и поэтому отправила Диклана в полет.

Бормоча ругательства, он приземлился, ухватившись за край матраса; золотистые кудри Мэтью не шелохнулись на подушке.

– Мэтью, – позвал Диклан. В желудке вновь забурлила кислота.

Семнадцатилетний парень в кровати казался семилетним мальчиком. В этом и заключалась магия ангельских черт его лица. Он продолжал сладко спать. Диклан приложил кулон с лебедем к шее брата. Кожа Мэтью была теплой и живой на ощупь.

– М-м-м… – мальчик сонно вскинул руку и сжал цепочку кулона. Крепко. Словно спасательный круг. А разве не так и было? – Уже встаю.

Диклан выдохнул.

Магнит все еще работал.

– Поторопись, – сказал он. – У тебя двадцать минут.

– Мог бы разбудить меня раньше, – заскулил Мэтью.

Но Диклан не мог. Самые мощные магниты, как правило, были и самыми неудобными: «Мадам Икс» Джона Сингера Сарджента, «Поцелуй» Климта, «Черный ирис III» Джорджии О'Кифф. Эти и прочие «улыбки Моны Лизы» украшали стены музеев или принадлежали корпорациям и сильным мира сего. Магниты, обладающие чуть меньшей силой, попадали в руки присненных генеральных директоров и богатеньких наследниц. А также неприсненных директоров и наследниц, купивших себе присненных детей или супругов. Поэтому в оборот черного рынка попадали не самые ценные экземпляры магнитов. Они были слабее, не отличались долговечностью, красотой или удобством… а главное, они все равно стоили невероятно дорого. Отныне, когда каждая греза нуждалась в живительном магните, чтобы не заснуть, цены даже на самые захудалые экземпляры в считаные дни взлетели до небес.

Так что Мэтью получал кулон с лебедем перед завтраком и отдавал его сразу после школы. Мальчик не видел заката уже несколько дней; и еще долго не увидит выходных. Кулон должен прослужить до конца учебного года. Диклану был не по карману еще один живительный магнит. Он едва смог позволить себе этот.

(Его мучило чувство вины, он тонул в нем, погряз целиком и полностью.)

– У меня гипотермический вопрос, – заявил Мэтью пару минут спустя. – То есть гипотетический.

Мальчик появился на пороге кухни с виду почти готовый к учебе. Он даже умылся и, стараясь не запачкать пол, держал свои зверски уродливые кроссовки в руке.

Мэтью подлизывался.

– Нет, – сказал Диклан, доставая ключи от машины. – Мой ответ – нет.

– Можно мне вступить в школьный D&D клуб?^[1]

Диклан силился вспомнить, что такое D&D. В голове мелькнула мысль, что это как-то связано с кнутами и кожей. Однако вряд ли это в духе Мэтью, даже в его нынешнем бунтарском возрасте.

– Клуб волшебников? – спросил он.

– Ага, там нужно притворяться, что сражаешься с троллями и прочими упырями, – ответил Мэтью.

Диклану не нужно было притворяться, что он сражается с троллями и прочими упырями. Ему хотелось притвориться, что это не так. Он хотел меньше D&D. И больше В&В^[2].

– Ты спрашиваешь, потому что они собираются по вечерам или в выходные?

Если бы только Мэтью мог бодрствовать без магнита, как Джордан, но никто не знал, как у нее это получалось…

– Только по средам. Среда ведь считается днем?

– Мне нужно подумать об этом.

(Он предпочел бы вообще ни о чем не думать.) (Жив ли Ронан?)

Эй, проснись и пой. Диклан подвозил брата до его новой школы; ему приходилось постоянно контролировать передвижения Мэтью. В день, когда грезы заснули, Диклану потребовалось несколько часов, чтобы отыскать место, где отключился Мэтью. Еще одного такого дня он просто бы не пережил. Не вынес бы неизвестности.

– Ты уже подумал о D&D? – напомнил Мэтью.

– Прошло всего двенадцать минут. – Диклан въехал на школьную парковку, где за рулем каждого второго автомобиля сидел человек лет сорока-пятидесяти. Родители, которых не забили до смерти монтировкой на собственной подъездной дорожке, прежде чем их дети достигли совершеннолетия.

Диклан чувствовал себя на сорок или пятьдесят.

(ЖивЛиРонанЖивЛиРонанЖивЛиРонанЖивЛи…)

– Ну, так что? – повторил Мэтью.

– Мэтью, выметайся, – ответил Диклан. У него зазвонил телефон. Его телефон, настоящий, а не телефон клиента. – Не пей газировку за обедом. И не висни на дверце моей машины. Здесь не спортзал.

Телефон продолжал трезвонить. Диклан ответил.

– Диклан Линч.

– Это Кармен Фарух-Лейн.

Во рту внезапно пересохло. Последний раз он разговаривал с ней совсем недавно, когда сообщил, где найти Ронана, чтобы она могла захватить Брайда и освободить брата от его влияния. Все так запутано.

Чувство вины раздирало изнутри.

(Ронан, Ронан, Ронан.)

Мэтью по-прежнему висел на дверце. Диклан махнул на него рукой, чтобы мальчик отправлялся на занятия, но Мэтью замер на месте, прислушиваясь к разговору.

– Происшествие не афишировалось, – сказала Фарух-Лейн. – Но, возможно, до тебя дошли слухи, что несколько дней назад Брайда арестовали в МИДе.

Диклана затошнило. Разум услужливо нарисовал картину многочасовой перестрелки и Ронана, распростертого в луже крови с каким-нибудь проклятым сном в руке.

Пожалуйста, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет.

– Ронан?..

– Нам нужно встретиться, – сказала Фарух-Лейн.

Голова закружилась от облегчения. Она не сказала: «Твой брат мертв».

– Где?

Девушка назвала место.

Диклан уставился на руль автомобиля. Пыльная кожа блестела лишь в тех местах, где остались следы его пальцев. Он измучился бороться с пылью. Стоило отвлечься, как все вокруг мгновенно превращалось в грязь и беспорядок. Все, о чем он мечтал, – это день или два, когда все не разваливалось бы на части, стоило ему отвлечься. А может, час или два. Или просто пара минут.

(Ронан, Ронан, Ронан.)

– Дикло, – пискнул Мэтью, – что случилось?

Эй, проснись и пой.

– Садись обратно в машину, – ответил Диклан. – Ты не идешь сегодня в школу.