Приключения Гекльберри Финна

ГЛАВА IX

Я хотел пойти и посмотреть на то место прямо посередине острова, которое я нашел, когда изучал его, поэтому мы отправились туда и вскоре добрались до него, потому что остров был всего в три мили и длиной в одну четверть мили в ширину. Это место было длинным, крутым холмом или гребнем около сорока футов высоты. Чтобы добраться до вершины, нам пришлось попотеть, склоны были настолько крутыми, кусты такими густыми, а лианы были такими толстыми, что мы едва продвигались вперёд. Мы исходили его вдоль и поперёк, и в конце концов нашли хорошую большую пещеру в скале, одну из тех, которые были на вершине на стороне Иллинойса. Пещера была большой, примерно как две или три довольно вместительные комнаты, и Джим мог стоять в ней во весь рост. Внутри пещеры было прохладно. Джим был за то, чтобы сразу же перенести сюда все наши пожитки, но я сказал, что не стоит всё время подниматься и опускаться. Джим сказал, что если мы спрячем каноэ в укромном месте и схороним наши вещи в пещере, то будем совершенно незаметны для тех, кто случайно попал на остров, и они никогда не найдут нас здесь без собак. И, кроме того, он сказал, что маленькие птицы предсказали дождь, а я вроде бы хочу, чтобы все промокло?

Так мы вернулись, на каноэ, доплыли почти до пещеры, и перетаскали туда все вещи. Затем в ивовых зарослях мы нашли потайное место для нашего каноэ. Попутно мы сняли несколько рыбин с крючков, снова поставили удочки и начали готовиться к ужину.

Вход в пещеру был достаточно широк, в него мог бы свободно войти бочонок средних размеров, а на одной стороне двери пол немного возвышался, и был идеальным местом для очага. Там мы и устроили очаг, и приготовили обед.

Прямо на полу мы разложили одеяла и пообедали. Всё остальное мы складировали в задней части пещеры. Скоро вокруг стало темно, и начался такой гром с молниями, что хоть святых выноси, в общем, птицы оказались правы. Хлынул сильный ливень, и вода хлестала так яростно, а ветер задувал так сильно, что я понял, что никогда не видел ничего подобного. А меж тем это была одна из обычных здесь летних бурь. Вокруг было бы так темно, что все выглядело сине-черным и невероятно прекрасным, и дождь шёл такой сильный, что деревья на небольшом удалении уже выглядели тусклыми пауками в паутине, и я видел, как порывы вдруг усилятся, потом всё вроде успокаивается, а то вдруг неожиданно налетит свирепый порыв ветра, и деревья гнутся и листья на ветках выворачиваются своей внутренней стороной, и наконец после этого налетает самый свирепый порыв и ветви как скрюченный руки выбрасываются вверх в диких и порывистых движениях, а затем, когда всё угомонится в самой синей и самой черной тьме – вдруг – вспышка! Она была такой же яркой, как Солнце, и ярко на сотни ярдов или даже дальше вокруг осветились верхушки деревьев, бешено раскачиваемые бурей. И через секунду снова адская тьма, и ужасный гром, прокатывающийся по небу, а затем снова грохот, урчание разозлённый небес, всё ниже, всё тише, клокотание, уходящее в сторону, как будто кто-то катит пустые бочки вниз по небесной лестнице – какая это длинная лестница, и бочки хорошо прыгают по ней, не правда ли?

– Джим, как тут здорово! – говорю я, – Нигде мне не было хорошо, как здесь! Передай-ка мне еще один кусок рыбы и кукурузный хлеб!

– Ну, что бы ты делал, если бы Джима не было, парень? Ты мог бы остаться в лесу без обеда, и, конечно же, утонул бы, или вымок до костей, мой дорогой! Цыплята знают, когда будет дождь, и птицы тоже.

Река продолжала подниматься и подниматься десять или двенадцать дней, пока, наконец, не вышла из берегов. На острове в низинах вода стояла глубиной три или четыре фута и на стороне Иллинойса тоже. С этой стороны река разлилась на много миль, но на стороне Миссури сохранилось старое русло – шириной в полмили – потому что берег Миссури был просто стеной высоких, острых скал.

В дневное время мы колесили по всему острову на каноэ. Когда Солнце жарило вовсю снаружи, в лесах всегда была глубокая и прохладная тень. Мы пробирались и карабкались среди деревьев, шли по тропинкам, и иногда лозы дикого винограда висели так густо, что нам приходилось выбираться и искать другой путь. Ну, на каждом старом сломанном, гнилом бревне мы видели кроликов и змей и всякую другую прежде весёлую живность, и через день или два половодья, без еды они стали почти ручными, и их можно было брать руками, за исключением, конечно, змей и черепах, которые могли соскользнуть в воду. Хребет, на котором была наша пещера, просто кишел ими. Если бы мы захотели, мы могли бы завести массу домашних животных.

Однажды ночью мы поймали небольшую часть деревянного плота, состоящего из очень красивых сосновых досок. Он был двенадцати футов в ширину и около пятнадцати или шестнадцати футов в длину, а верх того возвышался над водой шесть или семь дюймов и сверху был твердый ровный пол. Иногда мы уже видели, как в дневное время бревна идут по реке мимо нас, но мы пропускали их мимо, при дневном свете мы прятались в пещере. Еще ночью, когда мы поднялись на вершину острова, как раз перед дневным светом, мы увидели ещё один плот, идущий с западной стороны. Это был целый дом. Он была двухэтажный и сильно наклонён. Мы подплыли к нему и залезли на верхний этаж. Но было слишком темно, поэтому мы сели в каноэ, привязали его, чтобы дождаться дня. Как только стало светло. Мы снова подплыли и заглянули в окно. Внутри был стол и кровать, два старых стула и много вещей навалено на полу, и на стене висела одежда. В дальнем углу лежало что-то смутно похожее на мужчину. Поэтому Джим говорит:

– Здорово!

Но человек не двигался. Поэтому я снова крикнул что-то, а затем Джим сказал:

– Этот мужчина не спит – он мёртв. Будь здесь – я пойду и посмотрю!

Он пошел, наклонился и посмотрел и говорит:

– Это мертвец! Да, действительно. голый, кстати! Его застрелили в спину! Я уверен, что он мертв уже два-три дня. Иди сюда, Гек, но не смотри ему в лицо – это слишком страшно!

Я вообще не смотрел на него. Джим набросил на него какие-то старые тряпки, но ему не нужно было этого делать – я и так не хотел его видеть. На полу лежали кучи старых жирных карт, пустые бутылки виски и несколько масок, сделанных из черной ткани; и по всей стене была написана матерная ругань и рисунки древесным углем. На стене висело два старых грязных ситцевых платья, солнцезащитный козырёк на лоб и женское бельё, ну и всякая рабочая мужская одежда. Многое мы перенесли в челнок – это могло нам пригодиться в будущем. На полу валялась старая соломенная шляпа, размером прямо по мне. Я её тоже взял. Тут же была бутылка с молоком, и у нее была тряпичная пробка, еда для сосунка. Мы взяли бы и бутылку, но она была расколота. Был страшно истёртый сундук, и старый чемодан со сломанными замками. Они были открыты, и в них не было ничего, что было бы нам нужно. По тому, как все было разбросано, было видно, что дом был покинут в спешке, и хозяева вынуждены были бросить большинство вещей.

У нас теперь был старинный оловянный фонарь и мясницкий нож без ручки и в придачу к нему новый раскладной нож Барлоу, который стоит полбакса в любой лавке, много сальных свечей, подсвечник из олова, тыква, оловянная чашка, старое стёганое одеяло, дамская сумочка с иглами, крючками и пчелиным воском, пуговицами и катушками ниток внутри, и прочей мелочью в нём, топорик и гвозди, удилище толщиной с мой мизинец с чудовищными крючками на нём и рулон оленьей кожи, кожаный ошейник и подкова, а также несколько флаконов с лекарствами без этикеток, и также, когда мы уходили, я нашел пригодный к использованию хороший костяной гребень, и Джим нашел старый смычок от скрипки и деревянную ногу. Конечно, ремни были все порваны, но, честно говоря, что это была вполне хорошая деревянная нога, хотя она было слишком длинна для меня и слишком коротка для Джима, и мы не смогли найти другой ноги, хотя искали повсюду.

Так что, если брать на круг, мы сделали хорошие приобретения. Когда же пришло время отваливать, мы были на четверть мили ниже острова, и день был в зените, поэтому я заставил Джима лечь на дно каноэ и прикрыться одеялом, не то, если бы он был виден людям, они могли сказать, что он ниггер. Я направил лодку к берегу Иллинойса и пролетел почти полмили по течению. А потом держался мертвой воды у берега. У нас не было никаких аварий, и мы толком никого не видели. Так мы вернулись домой.

ГЛАВА X

После завтрака я хотел поговорить с Джимом о мертвеце и угадать, как его убили, но Джим не захотел даже слушать об этом. Он сказал, что это обязательно принесёт неудачу; и, кроме того, сказал он, мертвец может прийти к нам, он сказал, что человек, который не похоронен, с большей вероятностью отправится блудить по миру, шататься абы где, не то, что тот, кого закопали в землю. Это звучало довольно разумно, поэтому я прекратил с ним перепалку, но при этом я не мог удержаться от мыслей об этом страшном деле, и хотел всё-таки понять, кто и зачем стрелял в этого человека, и за что его в конце концов убили.

Мы порылись в одежде, которая лежала теперь у нас в пещере, и нашли восемь долларов серебром, зашитых в подкладке старого одеяла. Джим сказал, что он думает, что эти люди в доме украли пальто, потому что, если бы они знали, что деньги там, они не оставили бы этого одеяла. Я сказал, что считаю, что они его и убили, но Джим не хотел об этом и слышать. Я говорю:

– Теперь ты думаешь, что это к беде, но что ты сказал, когда я приволок змеиную кожу, которую я нашел на вершине хребта позавчера? Ты сказал, что худшее несчастье в мире коснуться змеиной кожи руками. Ну, вот твоя неудача! Мы загребали всю эту кучу товаров и еще восемь долларов впридачу к ним. Хотелось бы, чтобы у нас были такие неудачные дни всё время, Джим!

– Это ничего не значит, дорогой, вообще ничего не значит! Держи себя в руках! Всё ещё впереди! Поверь мне! Беда ещё впереди! Всё очень просто! Тучи не сразу грядут!

И то, что он накаркал, наконец наступило. Это был вторник, когда у нас был этот разговор. Ну, а после обеда в пятницу мы лежали в траве на верхнем конце хребта и оказались совсем без табака. Я пошел в пещеру за своими запасами табака, и нашел там гремучую змею. Я убил её и, свернув кольцом, положил её под одеяло Джима, там, где у него должны быть ноги, вот, думаю, будет веселуха, когда Джим найдёт у себя змею. Ну, ночью я совсем забыл об этой змее, и когда Джим бросился на одеяло, пока я зажигал свет, туда забралась подружка нашей змеи и укусила Джима. Он зашёлся от крика, и первое, что показал свет, – это мерзкая гадюка, свернувшаяся и готовая к новой атаке на Джима. Я укокошил через секунду палкой и эту тварь, а Джим схватил кувшинчик виски и начал вливать виски в глотку. Он был босиком, и змея укусила его прямо в пятку. Все это из-за того, что я был таким глупым и наивным, чтобы забыть, что везде, где вы оставляете мертвую змею, её любовница всегда приходит туда и вьётся вокруг неё. Джим сказал мне отрубить голову змеи и выбросить её, а затем ошкурить её и поджарить кусочками на огне. Я сделал это, и он съел его и сказал, что это поможет ему вылечиться. Он заставил меня снять со змеи трещалку и привязать к его запястью. Он сказал, что и это поможет. Затем я тихонько выскользнул и забросил змей куда подальше в кусты, я меньше всего желал, чтобы Джим узнал, что это была моя вина, вроде, я просто хотел помочь ему.

Джим сосал и тянул из кувшина, и время от времени он приходил в себя, потом снова буянил и кричал; но каждый раз, когда он приходил в себя, он снова засасывал из кувшина. Его ступня опухла довольно сильно, и так же как его нога выше ступни, но пьянство оказывало действие, и поэтому я понял, что с ним будет всё в порядке. Но лучше уж змеиные укусы, чем виски папы.

Джим провалялся четыре дня и четыре ночи. Затем опухоль спала, и он снова встал на ноги. Я решила, что больше не буду связываться со змеиной кожей, ясно, что из этого получилось. Джим сказал, что он рассчитывает, что я ему поверю в следующий раз. Он был уверен, что обращение с змеиной шкурой было такой ужасной неудачей, что, возможно, нам еще не аукнется в будущем. Он сказал, что он видеть новую Луну через левое плечо в тысячу раз лучше, чем один раз тронуть змеиную кожу. Ну, я и сам так чувствовал, хотя и всегда считал, что смотреть на новую луну над вашим левым плечом – одна из самых нелепых и глупых вещей, которые может сделать дурачок. Старый Хэнк Бункер сделал это один раз и похвалялся этим; и менее чем через два года он страшно напился и упал с каретки, и расплющился так, что был просто своего рода слоем на бутерброде, как вы могли бы сказать; его засунули между двумя дверцами от сарая и похоронили так, все они так говорили, но я сам этого не видел. Папа рассказывал мне. Но так или иначе, он смотрел на Луну через плечо, как последний дурак.

Ну, прошли дни, и река снова вошла в берега, и первое, что мы сделали, было насадить на огромный крючок целого кролика и забросить приманку. Мы тогда поймали сома, ростом с человека, длиной шесть футов два дюйма. Он весил более двухсот фунтов. Конечно, сами мы бы с ним не справились; он уволок бы нас в Иллинойс. Мы просто остановились и смотрели, как он рвет и мечет. Так продолжалось, пока он не подох. У него в пузе мы нашли латунную кнопку, круглый белый шар и много всякого мусора. Мы раскололи шар топором, и в нем оказалась катушка с нитками. Джим сказал, что должно пройти было много времени, чтобы в животе у рыбы катушка превратилась в шар. Я думаю, что это была самая большая рыба, какая когда-либо попадалась в Миссисипи. Джим сказал, что он никогда не видел сомов больше этого. В деревне за него дали бы хорошую цену. Они торгуют такой рыбой на фунты, как на рынке, все покупают куски на выбор, у сома мясо белое, как снег, и хорошо обжаривается.

На следующее утро я сказал Джиму, что мне стало скучно, и я хотел как-то поднять настроение. Я сказал, что проскочу через реку в город и разведаю, что там происходит. Джиму это понравилось; но он сказал, что я должен пойти в темноте и смотреть в оба. Затем он посопел носом и сказал: не стоит ли мне надеть некоторые из старых вещей и нарядиться, как девочка? Это была прелестная идея! Джим просто блеснул интеллектом! Таким образом, мы обрезали одно из ситцевых платьев, и я закатал брюки до колен и влез в него. Джим застегнул сзади все крючки, и оказалось – оно было сшито словно по мне. Я нацепил солнечный капор и завязал его под подбородком, и благодаря этому заглянуть мне в лицо стало не легче, чем в печную трубу. Джим сказал, что никто не узнает меня, даже днём, вряд ли узнает. Я тренировался и практиковал весь день, чтобы попривыкнуть к новому прикиду, и в конце концов стал чувствовать себя в этом в платье очень хорошо, только Джим сказал, что я не умею ходить, как девочка – у них походка другая, и он добавил, что я должен бросить дурную привычку без толка шарить по карманам. Я согласился и всё пошло как по маслу.

Я двинул в каноэ вдоль берега Иллинойса сразу после наступления темноты.

Я подошел к городу чуть ниже пристани, и течение отнесло меня на окраину. Я привязал каноэ и пошёл по берегу. В маленькой лачуге горел свет, меня там уже долго не было, и я подумал, кто там теперь живёт. Стараясь не шуметь, я подкрался и заглянул в окно. Там была женщина лет сорока, вязавшая при свече. Свеча стояла на сосновом столе. Я не узнал её лица, она была явно пришлая, потому что в городе не было лица, которое я бы не знал. Мне везло, хотя я как-то стал слабеть духом. Я испугался, что пришел сюда – люди могут узнать мой голос и открыть меня. Но если бы эта женщина жила в этом маленьком городишке всего пару дней, она могла бы рассказать мне всё, что я хотел знать, поэтому я постучал в дверь и решил, что ни в жизнь не забуду, что я девушка.

Глава XI

– Проходите, – говорит женщина, ну, я так и сделал. Она говорит:

– Возьмите стул!

Я так и сделал Она посмотрела на меня своими блестящими глазами и сказала:

– Как тебя звать, дитя моё?

– Сара Уильямс.

– Где ты живёшь? Поблизости?

– Не-а! В Хуквиле, семью милями ниже. Я шла оттуда пешком и очень устала.

– Тоже небось проголодалась. Сейчас что-нибудь сообразим!.

– Нет, я не голодна. Я была так голодна, что мне пришлось зайти на ферму в двух милях отсюда, и теперь я не хочу есть. Вот почему я так припозднилась. Моя мать больна, и денег у нас пшик, и я пришла поведать об этом моему дяде Абберу Муру. Она живет в верхнем конце города. Я никогда не была здесь раньше. Вы знаете его?

– Нет, я еще не знаю тут всех. Я не живу здесь и двух недель. Тот край города очень далеко. Ты знаешь… Тебе лучше остаться здесь на всю ночь. Снимай свой капор.

– Нет, – говорю я, – Я просто немного отдышусь, и думаю, пойду дальше. Я не боюсь темноты.

Она сказала, что не позволит мне идти одной, но её муж придёт, может быть, часа через полтора, и она отправит его вместе со мной. Затем она рассказала о своем муже и о её жизни с ним, о её родне, живущей вниз по реке, родне, живущей вверх по реке и о том, насколько раньше им лучше жилось, что они допустили ошибку, переселившись в этот город, вместо того, чтобы просто жить отдельно – и так далее и так далее, пока я не стал опасаться, не сделал ли я ошибку, придя к ней, чтобы узнать, что происходит в городе. Но в конце концов её болтовня перешла на колпак и моё убийство, а затем я очень охотно позволил ей балагурить. Она рассказала обо мне все детали, и Том Сойер нашел шесть тысяч баксов (только она посчитала их как десять тысяч), и все раскумекала о моём папе и о том, какой он был тяжелый и злой человек, и о том, какой я был тяжелый фрукт, и, наконец, она добралась до того места, где меня благополучно укокошили. Я говорю:

– Кто это сделал? Мы много слышали об убийстве Хукервилле, но мы не знаем, кто из них убил Гека Финна.

– Что ж, я думаю, что и здесь найдётся много таких, которые хотели бы узнать, кто его убил. Многие уверены, что это совершил старик Финн.

– Не может быть!

– Большинство из так и думали с самого начала. Он никогда не узнает, как близко был от линчевания. Но к ночи мы передумали и решили, что это сделал беглый негр по имени Джим.

– Почему он …? – тут у меня спёрло в горле и я остановился. Я считал, что лучше успокоиться и умолкнуть. Она бегала и ничего не замечала, так и не услышала, что я там сказал:

– Ниггер убежал той самой ночью, когда убили Гека Финна. Итак, за него есть вознаграждение – триста долларов. И есть еще одна награда за старика Финна – тоже двести долларов. Понимаешь, он пришел в город утром после убийства, рассказал об этом и отправился с ними нискать на пароме и сразу после него скрылся. До ночи они хотели его линчевать его, но он исчез, понимаешь. Ну, на следующий день они узнали, что ниггер тоже ушел; они узнали, что никто не видел его после десяти часов в ночь убийства. Значит, они стали вину валить на него, и в то время как они все поверили в это, на следующий день, возвращается старый Финн, яваляется к судье Тэтчеру, чтобы получить деньги для поиска и облавы ниггера по всему Иллинойсу. Судья дал ему кое-что, и в тот вечер он напился как свинья и около полуночи шлялся везде с несколькими подозрительными типами, а затем пропал с ними. Ну, он не вернется, и никто не ждёт его обратно, пока эта грязь не уляжется немного, потому что теперь люди думают, что он убил своего сына и разбросал вещи, чтобы люди думали, что это сделали грабители, а затем он тихой сапой сцапает денежки Гэка, и не надо будет впустую судиться. Хотя люди говорят, что он не способен убить человека. О, это великий хитрюга, я считаю. Если он не вернется в течение года, с ним все будет в порядке. Знаешь, ты ничего не можешь доказать, когда все успокоится, и он захапает денежки Гека так же просто, как сказать «Тфу!»

– Да, я так считаю. И ничего не вижу в этом зазорного. Неужели все перестали думать, что ниггер сделал это?

– О, нет, не все. Многие считают, что это сделал он. Но скоро они выловят этого ниггера, и, может быть, услышат от него правду.

– Что, его до сих пор не поймали?

– Ну, ты просто сама наивность! Скажи мне, триста долларов всё время на дороге валяются? Некоторые люди полагают, что ниггер далеко отсюда уйти никак не мог. Я одна из них, но пока предпочитаю помалкивать. Несколько дней назад я разговаривала со старой четой, которая живет по соседству в бревенчатых трущобах, и они, случалось, говаривали, что никто никогда не отправлялся на этот остров вон там, они называют это Островом Джексона.

– Разве никто там не живет? – спрашиваю я её.

– Нет, никто, – говорит, – не живёт. Я больше с ними ни о чём не говорила, но я подумала, я была почти уверена, что за день до этого видела там дым, прямо на голове острова, за день или два до этого, поэтому я сказала себе, Кто бы это ни был, но кто-то скрывается там, во всяком случае, подумала я, это стоит того, чтобы прорыскать там всё. С тех пор там я не видела дыма, поэтому я думаю, что он сбежал оттуда, ну, разумеется, если это был он, но мой муж решил сгонять туда вместе с соседом. Он поднялся по реке, но сегодня он вернулся, и я рассказала ему, как только он вернулся сюда два часа назад.

Мне стало так неловко, что я не мог успокоиться. Я должен был что-то делать с руками, они дрожали у меня, поэтому я взял иглу со стола и стал пытаться вдеть в неё нитку. Мои руки дрожали, и я плохо справлялся с этим. Когда женщина перестала говорить, я поднял глаза, и она смотрела на меня с нехорошим любопытством и немного улыбалась. Я вдел нитку в иглу, и стал делать вид, что заинтересовался этим, да тамк оно и было… я тоже… Я сказал: -Триста долларов – это сила! Я бы хотел, чтобы моя мать могла бы их получить. Сегодня твой муж идет туда?

– О да, – сказала она, – Он отправился в город с человеком, о котором я вам рассказывала, чтобы получить лодку и посмотреть, смогут ли они взять какое-то оружие. Они пойдут после полуночи. —А не лучше ли будет подождать до утра, чтобы лучше видно было?

– Да. И не сможет ли ниггер видеть лучше? После полуночи он, скорее всего, будет спать, и они могут проскользнуть через лес и увидеть костёр в лагере, тем более, что негр его разведёт наверняка.

– Я об этом не думала!

Женщина продолжала смотреть на меня довольно пристально, и я чувствовал себя не очень комфортно. Довольно скоро она говорит:

– Как ты сказала, твоё имя, дорогая?

– М-Мэри Уильямс!

Мне почему-то показалось, что я раньше сказал – Мэри, поэтому я не смотрел на неё – мне показалось, что когда я сказал, что это Сара, я загнал себя в угол, и мне было страшно, может быть, поэтому я и не смотрел ей в лицо. Я хотел, чтобы женщина добавила что-нибудь еще, чем дольше длилось её молчание, тем дурнее мне становилось. Но тут она говорит:

– Дорогая, я слышала, когда ты только пришла, ты сказала, что ты Сара?

– О, да, я говорила, что я Сара Мэри Уильямс. Сара – мое имя. Некоторые зовут меня Сара, некоторые – Мэри.

– Вот как?

– Да мэм!

Тогда я почувствовал себя лучше, но мне хотелось убраться отсюда поскорее. Я не поднимал глаз.

Хорошо, что женщина тут заговорила без остановки. Она говорила, о том, какие настали тяжёлые времена, о том, в какой бедности они живут, и как крысы совсем обнаглели, и ведут себя, в доме, как хозяева. И всё в таком же духе. Потихоньку мне полегчало. Она была права относительно крыс. Я сам видел, как одна из них вытаскивала нос из норы в углу. Она сказала, что у нее всегда должна быть под руками какая-то вещь, чтобы можно было бросить в них, а иначе они не дадут ей покоя. Она показала мне свинчатку, закрученную в узел, и сказала, что раньше она хорошо справлялась с этим, но она пару дней назад вывернула руку, и теперь не знает, сможет ли бросить теперь. Она наблюдала за крысой и как-то швырнула свинец в крысу, но промазала и сказала: «Ой!», так больно ей было. Затем она попросила меня броситьв следующий раз. Я хотел уйти, пока старик не вернулся, но, конечно, я виду не казал. У меня получилось с первого раза, и первая крыса, которая показала его нос, точно попала бы под мою свинчатку, если бы осталась там, где была, я бы сделал её инвалидом. Она сказала, что удар первоклассный, и она уверена, что в следующий я попаду в точку. Она пошла к норе, взяла кусок свинца и отдала его обратно мне, а потом принесла мне кусок пряжи, которую я должен был помочь ей перемотать. Я поднял две руки, и она положила на них пряжу и продолжила говорить без умолку о своих делах и делах мужа. Но тут она замолчала, чтобы сказать:

– Ну, ладно, и всё же, как тебя зовут на самом деле?

– Чт-что, мэм?

– Как твое настоящее имя, говорю? Билл, или Том, или Боб? – или что ещё?

Наверное, я задрожал, как осиновый лист, и почти не знал, что делать. Но я наконец сказал:

– Пожалуйста, не шутите над бедной девушкой, пожалейте меня, мэм. Если я вас затрудняю, я…

– Нет, не затрудняешь! Присядь и сиди здесь. Я не собираюсь причинять тебе боль, и я не собираюсь говорить об этом, дурачок. Просто расскажи мне свой секрет и доверься мне. Я сохраню его, и, более того, я помогу тебе. Как и мой старик, если хочешь. Видишь ли, ты просто сбежавший ученик, вот и все. Это вообще ничего не значит. В этом нет ничего плохого. С тобой плохо обращались, и ты решил сбежать. Благослови тебя Бог, дитя мое, я никому не расскажу о тебе. Расскажи мне все о себе сейчас, добрый мальчик.

Ну, тут, само собой, я сказал, что больше не буду пытаться врать, и я просто чистосердечно расскажу ей все, только если она сдержит слово. Тогда я сказал ей, что мой отец и мать умерли, и меня отдали старому фермеру, его дом в тридцати милях вниз по реке, и он относился ко мне так плохо, что я не мог больше выдерживать это, и как-то раз он ушел, ушел на пару дней, и поэтому я использовал свой шанс, и, украв некоторые старые вещи его дочери, сбежал подобру-поздорову, и я уже три ночи в бегах, и прошёл уже тридцать миль. Я путешествовал по ночам, и прятался в дневное время, когда спал, и мешок с хлебом и мясом, который я унёс из дому, пригождался мне всю дорогу, и у меня было много еды. Я сказал, что верю, что мой дядя Абнер Мур позаботится обо мне, и поэтому я пришёл в этот город – Гошен.

– О, мой мальчик! Это не Гошен! – сказала она, покачав головой, – Это Санкт-Петербург! До Гошена десять миль по реке. Кто тебе сказал, что это Гошен?

– Ну, человек, которого я встретил сегодня утром на рассвете, как раз тогда, когда собирался лечь спать в лесу. Он сказал мне, что когда дороги разветвляются, я должен взять по правую руку, и через пять миль я приду в Гошен.

– Он был пьян, я полагаю. Он сказал тебе совершенную ерунду.

– Ну да, он вел себя так, будто был слегка пьян, но сейчас это неважно. Я должен идти дальше. Я дойду до Гошена к рассвету.

– Подожди минутку. Я дам тебе перекусить. Тебе это может понадобиться.

Она подождала, пока я ел и говорит:

– Скажи, когда корова ложится, какой стороной она поднимается? Ответьте на вопрос сейчас же, не думай! Какой конец встает первым? Хвост или рога?

– Хвостом!

– Ну а как встаёт лошадь?

– Лошадь? Передом!

– На какой стороне дерева растет мох?

– На северной!

– Если пятнадцать коров бродят по косогору, то сколько из них пасутся с головами, в одну сторону?

– Целых пятнадцать, мэм1

– Ну, я думаю, что ты жил в сельской местности. Я подумала, может, ты снова пытаешься меня обмишулить. Как тебя зовут на самом деле?»

– Джордж Питерс, мэм.

– Ну, постарайся запомнить это, Джордж. Не забудь перед уходом сказать мне, что ты Элекзандер, а потом убирайся, сказав, что ты Джордж Элекзандер, когда я тебя поймаю. И не ходи в женском прикиде, тебе не идёт шастать в этом старом ситце. Ты изображаешь бедную девушку настолько сносно, чтобы обмануть глупых мужчин, и то, может быть. Благослови тебя Бог, дитя, когда ты начинаешь вдевать нитьку в иголку, не держи нитку неподвижно и не тащи к ней иглу – держи иглу неподвижно и тыкай в нее ниткой, так обычно делает женщина, но мужчина всегда делает это наоборот. И когда ты бросаешь в крысу чем-нибудь, приподнимись на цыпочках и подними руку над головой так неловко, как только можешь, и промахнись на шесть-семь футов. Бросай жестко руку от плеча, как будто там стержень, чтобы это выглядело, как у девочек, а не от запястья и локтя, как мальчик. И, заметь – когда девушка пытается поймать что-нибудь на коленях, она раздвигает колени, она не хлопает ими вместе, как ты это делал, когда ловил кусок свинца. Я заметил а, что ты мальчишка, когда ты иголку втыкал. И я придумала все остальное, чтобы убедиться в этом. А теперь иди к своему дяде, Сара Мэри Уильямс, Джордж Элекзандер Питерс, и если у тебя будут неприятности, ты пошлёшь весточку миссис Джудит Лофтус, то есть мне, и я сделаю все, что смогу, чтобы вытащить тебя оттуда. Дорогой держись реки до конца, и в следующий раз, когда будешь бродяжничать, возьми с собой обувь и носки. Речная дорога каменистая, и твои ноги будут в таком состоянии, когда ты доберешься до Гошена, я думаю, тебе мало не покажется!

Я поднялся на берег и прошёл метров пятьдесят, а потом по своим следам шмыгнул туда, где было мое каноэ, на довольно приличном состоянии от дома. Я вскочил в каноэ и дал дёру. Я прошел вверх по течению достаточно далеко, и обогнул голову острова, а потом двинул наперерез. Я снял капор, потому что в нём я с чёрта лысого ничего не видел. Когда я был примерно в середине, я услышал, что часы начали бить, поэтому я остановился и прислушался; звук пришел слабый над водой, но ясный-одиннадцать часов. Когда я причалили к острову, ударившись килем в песок, я не стал дожидаться милостей у природы, и хотя был сильно намотан, дунул что было сил прямо в лес, где раньше был мой старый лагерь, и зажёг там хороший костёр на высоком и сухом месте.

Затем я прыгнул в каноэ и страшно грёб до нашего места, в полутора милях ниже, грёб так сильно, как только мог. Я причалил, и долго пробирался сквозь лес, потом – по хребту, и в конце концов – в саму пещеру. Там лежал Джим. Он крепко спал на земле. Я разбудил его и сказала:

– Джим! А ну поднимайся и быстро собирай манатки! Нельзя терять ни минуты. Они охотятся за нами!

Джим никогда не задавал вопросов, и тут тоже не сказал ни слова, но то, но то, как он суетился следующие полчаса, говорило о том, как он напуган. К тому времени всё, что у нас было в этом мире, уже было на нашем плоту, и она была готова мгновенно сблызнуть из ивовой бухты, где она была спрятана. Мы потушили костер в пещере первым делом, и даже свечу не зажигали снаружи после этого.