Андрей Витальевич был помешан на стикерах и прочих вещах, которые, как он говорил, должны «стимулировать сбыт». Он получил образование маркетолога, поэтому сейчас, будучи директором магазина, смотрел на свою работу прежде всего именно с такой точки зрения. Он регулярно устраивал мне и другим продавцам лекции по мерчендайзингу, увлечённо просвещая нас в том, какие книги в каком месте и порядке нужно расставлять, а также какие стикеры и куда нужно наклеивать. «Наша цель – навязать человеку свою волю!» – говорил он, и его лицо в этот момент светилось от счастья.

Когда Андрей Витальевич скрылся за дверью, я стал переодеваться в рабочую форму. Сегодня мне не повезло: он решил нагрянуть в магазин, хотя делал это редко. Примерно раз в две недели он внезапно врывался к нам, нёсся вглубь магазина, сходу давал всем работникам указания что-нибудь «улучшить, развить и интенсифицировать», потом задевал на полке какую-нибудь книгу, давал указание её поправить и уходил прочь.

Примерно так вышло и сегодня: когда я приоткрыл дверь из служебного помещения, Андрей Витальевич уже направлялся к выходу из магазина. Я подождал, когда тот скроется совсем, и вышел в торговый зал. Покупателей ещё не было, поэтому я подошёл к стойке рядом с кассой, где лежали стикеры. Сложил их в одну стопку, прихватил листок с указаниями по расклеиванию и пошёл в сторону нужных полок.

Начал с раздела «Историческая литература». На серых и бежевых обложках учебников истории ярких бумажек с надписями «ЛУЧШАЯ ЦЕНА» и «ХИТ ПРОДАЖ» не предполагалось – наклеивать их нужно было на стоящие рядом кричаще-красные книги какого-то известного телеведущего. В них он, как следовало из названий, раскрывал заговоры тайного мирового правительства, рептилоидов и инопланетян.

Наклеивая стикеры на обложки, с которых на меня смотрел сам телеведущий на пугающем фоне из глаз и пирамид, я не заметил, как ко мне со спины подкралась женщина.

– Молодой человек! – резко обратилась она, отчего я вздрогнул и чуть не выронил из рук стикеры. – Подскажите, где я могу найти книгу «Культ предков»?

Я обернулся и увидел женщину средних лет в пиджаке, расписанном хохломой. Она как-то странно улыбалась и пристально смотрела на меня, ожидая ответа. Я ошарашенно махнул рукой в сторону книг, на которые только что наклеил стикеры.

– Ой, да-да! Спасибо, вижу! – она подошла к полке и бережно вытащила оттуда одну из книг, тут же прижав её к груди. – Как же я люблю этого автора! Я вот неделю назад закончила читать его «Космический каннибализм» – ох, такая стоящая вещь!

Женщина принялась посвящать меня в содержание этого произведения, а её улыбка, удерживаемая даже во время разговора, становилась со временем всё более и более жуткой.

– Алкоголизм среди людей внедряют рептоиды, они же рептилоиды, по-русски драконы, а в индийских ведах они называются наги. У них есть способность вселяться в чужие души для того, чтобы настраивать людей на пьянство. Недаром в народе говорят: «зелёный змий»! Эти змии, наги, специально делают людей алкоголиками, чтобы потом пожирать их души. Ведь в Космосе есть законы, и один из них гласит, что пожирать души живых существ нельзя. А между тем, наги регулярно употребляют человеческую кровь и плоть! В Москве даже есть ночные рестораны, где подают человечину. Даже наш любимый режиссёр в своей передаче часто говорит, что сейчас в мире вовсю внедряется андропофагия, то есть людоедство! И вот возьмите пример – на Украине война, в Белоруссии революция!.. И что там сейчас творится – на Украине отправляют людей на органы, а в Белоруссии процветает людоедство! Но все эти преступления ведь совершают вовсе не люди… Ещё раз напоминаю, что в индийских ведах упоминаются наги, которые могут приобретать облик человека. И вот эти наги, эти рептоиды, рептилоиды, по-русски драконы, специально делают людей пьяницами, для того, чтобы загубить их души и оправдать этим людоедство: дескать, они уже не люди, они просто животные, вот мы их и пожираем!..

У меня заболела голова. Я перестал понимать, что рассказывала мне эта женщина и чего она хотела от меня добиться. Из-за стремительно усиливающейся головной боли я больше не вслушивался в её слова, а она всё продолжала своё словесное наступление.

Когда в школьные годы меня за что-то ругали учителя, я не находил лучшего способа им ответить, кроме как полностью отключиться, перестать воспринимать их слова и как-либо реагировать. Я мысленно погружался на дно реки, всё ниже и ниже, и толща густой, тёмной воды полностью отгораживала меня от всех упрёков и гнева. Я предоставлял учителям возможность выплеснуть на меня свою ярость, пока я их не слышал, сидя на дне в окружении водорослей, а выныривал обратно на свет, когда они уже успокаивались.

Я попытался проделать такой фокус и сейчас, но, не успел я нарисовать в своём воображении речное дно, на которое хотел опуститься, как что-то жёсткое вдруг схватило меня за руку.

Я дёрнулся и чуть не столкнул с полки книгу. Посмотрел на свою руку – её сжимали сморщенные старческие пальцы. Я поднял голову и увидел того самого деда, скандалившего в супермаркете.

– Ты что, глухой?! Я кому говорю?!

Я вырвал свою руку из его захвата и отскочил на два шага назад. Дед тут же снова приблизился ко мне. Женщина в пиджаке с хохломой стояла уже в другом конце магазина – неужели у меня всё-таки получилось отключиться?

– Ты что, глухой, ты меня слышишь, эй?! – дед толкнул меня в плечо.

Я испуганно кивнул.

– Где тут у вас «Комсомолка»?

– Что? – не понял я.

– «Комсомолка» где у вас лежит, дурень ты пустоголовый?!

Ошарашенно постаравшись осмыслить услышанное, я вдруг догадался, что речь идёт о газете.

– У нас не продаются газеты.

– Чего?!

– Мы не продаём газеты. Это книжный магазин, а не киоск.

– Ты с кем пререкаешься, сопляк?! Совсем совесть потеряли! Мы им жизнь спасли! Да если бы не мы… Тебя твои родители паскудные вообще ничему не учили?!

Боль. Мне вдруг стало нечем дышать. В глазах всё расплылось. Брошенные стариком слова вмиг разбудили во мне именно те – самые страшные – воспоминания. Воспоминания, которые я боязливо хранил в самом дальнем углу своей памяти, опасаясь их даже случайно затронуть. Воспоминания, которые наводили на меня ужас такой степени, что я даже не мог выговорить о них ни слова вслух. Воспоминания о дне, когда мой мир рухнул.

Тут же всё пронеслось перед глазами, как будто произошло вчера.

Едкий звук телефонного звонка, исходящий от старенького коричневого домашнего телефона, стоящего в углу комнаты. Я подхожу и беру трубку. Слышу те самые слова. Авария. Папа скончался на месте, мама в коме. Я кладу трубку, внезапно подрываюсь и начинаю носиться по квартире взад-вперёд, рыдая. Не понимая, зачем это делаю, ношусь всё быстрее, врезаюсь в мебель, сталкиваю на пути стулья и сбиваю с полок книги. Потом падаю без сил и засыпаю. Проснувшись на утро, долго не решаюсь встать с места – просто лежу и надеюсь, что мне всё приснилось. Надежда разбивается звонком маминого двоюродного брата, дяди Жени. Еду в больницу. Не успеваю: врач с порога сообщает мне, что мама умерла. Приезжает дядя Женя, не даёт мне на неё посмотреть, говорит, что «без этого мне будет легче». Как в тумане, бреду по городу куда-то в сторону дома. На перекрёстке сталкиваюсь с соседкой по лестничной клетке, бабой Верой. Пока мы стоим у светофора, она пытается выпытать у меня, жива ли мама, где похоронят папу и с кем я теперь буду жить. Я в ужасе убегаю от неё через дорогу на красный свет. Через два дня случаются похороны. На них неизвестные люди с носовыми платками по очереди подходят ко мне и, прижимаясь к моей щеке своей колючей одеждой, причитают о том, «как же я теперь буду». После похорон я узнаю, что дядя Женя готов взять надо мной опеку, чтобы меня не забрали в интернат. После того, как долгое, тягомотное хождение по коридорам и кабинетам для оформления документов заканчивается, мы видимся с ним раз в полгода: он уезжает к своей семье в соседний город, а я остаюсь жить здесь один в квартире.

Я стал медленно выплывать из воспоминаний в действительность, постепенно начиная замечать всё больше подробностей пространства вокруг себя. Вот противно горит на потолке длинная белая лампа. Вот пестрят разноцветными обложками книги. Вот стоит, побагровевший от ора и возмущения, страшный старик.

Собрав по кусочкам весь магазин, я бросил на пол стикеры и стремительно направился в комнату, где лежали мои вещи. Вмиг переоделся и, с абсолютной уверенностью, что никогда больше сюда не вернусь, направился к выходу. Вслед мне что-то кричала Лера, но это было уже безразлично. Сейчас мне непременно нужно было попасть только в одно место.

Странный оглушающий эффект от испытанного потрясения продлился ещё долго: я почти не заметил, как вышел из торгового центра, свернул на соседнюю улицу и прошёл по ней с десяток кварталов. Меня несло, и я не замечал вокруг себя ни людей, ни машин: будто бы я находился в мыльном пузыре, за стенками которого мир затих и перестал пытаться растревожить меня своей суетой.

Очнулся я лишь у чёрного металлического забора, вдоль которого располагались развалы с живыми и искусственными цветами. Работающие там женщины поёживались от холода и равнодушно смотрели куда-то вдаль.

Я нашёл отверстие в заборе и зашёл на территорию кладбища. Путь до могилы был мне известен до мелочей, как что-то родное: сперва нужно обогнуть церковь, за ней пойти прямо по потрескавшейся асфальтовой дорожке вплоть до первого перекрёстка и там свернуть налево.

Минут через пять я оказался около высокого дуба, под которым был участок с могилами моих родителей. Мне нравилось, что летом дуб полностью закрывал своей кроной это место, так что оно всегда находилось в тени. Но сейчас голые ствол и ветки не давали такой массивной тени, а как будто бы наоборот только привлекали к могилам внимание. Хоть я сам и любил разглядывать чужие памятники, от мысли о том, что кто-то другой, проходя мимо, разглядывает участок моих родителей, становилось не по себе.

Я прошёл через калитку в заборчике и сел на маленькую деревянную скамейку, установленную прямо напротив надгробий. Глаза тут же по привычке пробежались по выбитым на них датам и родным именам.

Я выдохнул, как будто с облегчением. Жизнь всегда пугала меня своей непредсказуемостью, постоянным стремлением поменяться, развернуться, выскочить из-под всякого контроля. Поэтому вид каменных плит, неизменно и надёжно стоявших здесь в течение многих лет, успокаивал.

После утраты родителей я как-то перестал бояться смерти. Она, напротив, стала моим другом. Мысли о конечности всего выступали иногда последним утешением: когда ужас от жизни становился совсем невыносимым, я напоминал себе, что даже самый лютый кошмар может закончиться тем, что ты просто уснёшь и никогда больше в него не вернёшься. Некоторые люди, правда, говорили, что после окончания этой жизни есть ещё какие-то другие, но я надеялся, что они ошибаются.