Домой

Я неохотно пошёл вперёд. Сегодня нужно было идти на работу – ужасно не хотелось, но я, как обычно, себя заставил. Времени до начала рабочего дня оставалось ещё много, поэтому решил пойти пешком.

Я не мог ходить по улицам в людное время – при виде толпы мне всегда хотелось убежать и закрыться в каком-нибудь укромном и тёмном месте. Но сейчас, перед рассветом, шагающих фигур вокруг было совсем немного, тем более в темноте я не мог различать их лица, что также помогало воспринимать окружающих как нечто безликое и не такое враждебное.

Утренний город, освещаемый лишь работающими через раз фонарями и иногда проезжающими в разные стороны усталыми машинами, неохотно и медленно копошился. Я механически шёл вперёд и думал о чём-то настолько неопределённом, что эти мысли невозможно было уловить уже через мгновение после того, как они промелькнули в голове.

Когда начало светать, я поднял голову на небо. Сразу же во мне оживились воспоминания из раннего детства.

Утро. Рассвет. Выпал первый снег, и папа везёт меня на санках в детский сад. Кажется, будто светло-серое небо тает и распадается на тысячи снежинок, которые потом падают на землю и мне на щёки. Мир кажется ещё, хоть и неизвестным, но безопасным и даже каким-то интересным.

Я насильно оборвал в себе эти воспоминания. Знал, что, если этого не сделать, то они захватили бы меня и я погряз бы в этих мыслях, как в густом, тёмном и тёплом болоте, и не смог бы ещё долго собраться ни для чего.

Так что я специально сосредоточил всё внимание на том, чтобы просто идти и смотреть на дорогу. Череда плиток двух цветов – серого и грязно-бардового – завораживала: я как-то машинально старался не наступать на пересечения между ними, а когда всё-таки наступал, то будто бы чувствовал эти пересечения ступнями сквозь подошвы. Когда плитка сменилась асфальтом, я снова взглянул выше: впереди за домами показалась огромная, сверкающая всем своим безвкусием вывеска «ГУЛЛИВЕР». Я на мгновение остановился от нахлынувших тошнотворных ассоциаций, но потом взял себя в руки и после очередного усилия всё-таки продолжил идти.

Спустя пару минут я оказался у входа в это тёмно-коричневое здание с зеркальными, чуть синеватыми стёклами, поразительно мутно отражающими небо. Чуть поодаль стоял огромный пластмассовый мужик в шляпе, при виде которого часто от испуга плакали дети. С привлечением покупателей эта несуразная громадина, очевидно, не справлялась, но это, видимо, никого не волновало.

Поднимаясь по ступенькам ко входным дверям, я подумал о том, что, если сейчас не купить какой-нибудь еды, то к концу дня у меня опять помутнеет в глазах и закончатся силы. Поэтому, миновав со скрипом раздвинувшиеся автоматические двери, я направился в супермаркет, вывеска которого истерично мигала, не давая посетителям прямо с порога шанса быть незамеченной.

В супермаркете всегда горел ужасно яркий свет, будто бы бьющий каждую секунду по глазам. Заходя, я достал из рюкзака солнечные очки и надел их, стараясь не обращать внимания на таращившегося на меня охранника. Несмотря на то, что торговый центр только открылся, в супермаркете было уже полно людей. Я старался идти, прижимаясь к стенке, чтобы никак с ними не контактировать.

Супермаркет мне всегда напоминал странный лабиринт, который как будто облили откуда-то сверху сразу всеми красками одновременно. Череда пёстрых упаковок поднималась с нижних полок всё выше к ярко-красным табличкам, кричащим о скидках и супер-предложениях – от всего этого рябило в глазах. Очки всё же немного помогали, так что в этот раз я старался не сбиваться с мысли и не забывать, зачем сюда пришёл.

Когда я свернул из очередного витринного коридора к боковой полке с хлебом, то увидел двигающуюся мне навстречу женщину в ярко-рыжей шубе и плетущуюся где-то вокруг её ног девочку. Женщина шла быстро, но при этом непрерывно смотря в одну точку. Вдруг она остановилась и совершенно отрешённо спросила у девочки:

– Марина… А зачем мы сюда пришли?

– За помидорами, – ответила та.

– Да-а-а?.. – женщина стеклянным взглядом уткнулась куда-то в потолок. – А зачем нам помидоры?..

Я решил поспешить в отдел овощей и фруктов, пока эти странные дамы тоже туда не направились.

К сожалению, там я всё равно оказался не один. Рядом с лотком с яблоками стоял сморщенный дед с сетчатой авоськой. Грязными пальцами он щупал одно яблоко за другим и брезгливо морщился:

– Дрянь! Какая же мерзость! Одно говно!

Перещупав все яблоки в лотке, он, продолжая произносить ругательства, набрал себе полную авоську яблок и с довольным видом пошёл в сторону касс.

Мне перехотелось покупать еду. Я взял с соседней полки бутылку воды и, немного потеребив её в руках, пошёл на выход.

Из длинной череды касс работали только две. Около одной из них уже стоял дед с авоськой и громко, с нескрываемым наслаждением, отчитывал за что-то кассиршу, поэтому я подошёл к другой.

За этой кассой была знакомая мне женщина, которая иногда заходила в книжный, где я работал. Покупала она всегда одни и те же тоненькие книги розового и сиреневого цвета, заголовки которых обещали помочь «многократно взрастить женственность за две недели» и «научиться управлять миром силой женской энергии». Я не знал, как именно решила управлять миром эта кассирша силой своей женской энергии, но такое намерение меня пугало.

Она лениво взяла мою бутылку воды и пробила её, равнодушно причмокивая жвачкой.

Я расплатился и вышел из супермаркета. Очки решил не снимать.

Вставая на эскалатор, увидел нескольких подростков, спускающихся мне навстречу с противоположной стороны. На меня вдруг накатила волна тревоги, и я даже хотел было сойти с эскалатора назад, но он поднял меня уже слишком высоко. Я в панике отвернулся в сторону и закрыл глаза. Услышал за спиной смеющийся гнусавый хор.

Отдышался и открыл глаза. Я был уже почти наверху. Сойдя с эскалатора, немного постоял на месте, пытаясь утихомирить в голове упрямо вспыхивающие воспоминания. Школа. Перемена. Тёмный угол. Шершавая стена. Громкий хохот.

Я больно шлёпнул себя по щеке, чтобы остановить этот поток. Воспоминания всегда пытались засосать меня в себя, словно трясина, поглотить и уже не выпускать наружу.

Вдалеке маячил зелёный огонёк – кислотная вывеска, на которой был изображён противный розовый опарыш, проедающий книгу, а ниже мелькало название магазина – «Книжный червь».

Я направился туда, думая об очередном мучительном рабочем дне, который мне предстоял. Я уже сбился со счёта, сколько месяцев или лет я мечтал уволиться, но всё время себя одёргивал и запрещал себе это, потому что не знал, на что в таком случае я бы жил. Чувство загнанности в ловушку меня не покидало: как будто сам факт того, что я родился на свет с телом, которое нужно кормить и поить, вынуждал меня бесконечно заниматься чем-то, что заставляет страдать. Это так странно – быть в заложниках у своего тела, особенно в мире, который с этим уже свыкся и воспринимает это как что-то само собой разумеющееся.

Я подошёл ко входу в «Книжный червь». Неподалёку от него, рядом со входом в соседний магазин с детской одеждой, стояла женщина с коляской и, широко размахивая руками, разговаривала по мобильному телефону:

– А я ему говорю: «Да даже животные так себя не ведут! Даже белочка несёт своему бельчонку самые лучшие орешки в дупло! Даже мышка тащит своему мышонку самый лучший кусок сыра в норку! А ты, гад такой, жалеешь денег своему родному ребёнку даже на шмотки! Мразь ты бессовестная! Ублюдок конченый!» А он слушает и просто лыбится, ты представляешь?!

Ребёнок в коляске начал жалобно стонать. Женщина посмотрела на него раздражённо:

– Замолчи! Дай мама с тётей Наташей поговорит, – она заткнула ребёнку рот соской и продолжила жаловаться. – А я ему говорю: «Да что ж ты за отец-то после этого такой?!»…

Мне стало не по себе. В заглушённом соской плаче ребёнка невольно улавливалось что-то болезненно знакомое. Чтобы опять не зацикливаться, я пошёл дальше и оказался в магазине.

Передо мной предстали знакомые стеллажи с книгами, с которых, как и каждое утро, сейчас мне предстояло протирать пыль. Неоспоримым преимуществом книжного перед другими здешними магазинами было то, что в нём практически не встречалось посетителей. Что-то более или менее похожее на ажиотаж здесь возникало лишь накануне больших праздников: в «Книжный червь» забегали взъерошенные люди с огромными пакетами в руках и сметали товары, которые лежали поближе к кассе. В такие дни я старался под предлогом болезни не выходить на работу. В обычное же время за день сюда заходило всего несколько посетителей, – в общем, в подобных условиях ещё можно было как-то существовать. Впрочем, чувство тошноты от пребывания здесь у меня всё равно усиливалось с каждым днём.

Я направился вглубь магазина. За кассой уже стояла Лера. Она неохотно кивнула мне, как бы поприветствовав. Я поступил так же.

Лера была на пару лет меня младше. Единственное, что нас с ней объединяло, – она тоже ненавидела эту работу. Когда-то она раздражённо сказала, что её родителям, видимо, приснилось, будто они прогрессивные американские бизнесмены, поэтому они решили приучать её к труду с начальной школы. Она работала на каждых каникулах в самых разных местах и, к собственной радости, отовсюду быстро увольнялась за профнепригодность. Но когда школа закончилась и Лере понадобились деньги, ей всё-таки пришлось сделать над собой усилие, чтобы на очередном месте работы задержаться. Им по случайному стечению обстоятельств оказался «Книжный червь».

Из всех, с кем мне приходилось делить смену, Лера была не худшим вариантом – она никогда не навязывалась для разговора, даже когда ей было очень скучно. Сегодня, как это часто бывало, в первой половине дня мы должны были работать с Лерой вдвоём, а к вечеру к нам присоединялся кто-то третий. Я взмолился, чтобы это не был Феофан – безумный рыжий мужчина, который всегда пытался меня разговорить и внушал, что любая хандра проходит, если пить витамины.

Я обошёл стеллаж с эзотерической литературой и открыл дверь с надписью «Служебное помещение». Это была маленькая комнатка, захламлённая со всех сторон всяким мусором. У левой стены стояли шкафчики, напоминающие холодильные камеры в морге, – в них хранилась наша рабочая форма.

В противоположном углу на какой-то странной халабуде стоял старенький телевизор, вещающий с помехами. В нём сейчас было включено крикливое ток-шоу, где ведущий, пузатый мужик в костюме, вместе с поддакивающими ему гостями, ещё более пузатыми мужиками в аналогичных костюмах, всячески унижал участвующего в этом ужасе американского эксперта – тоже в костюме, но несколько более худощавого телосложения и с выдающимся нервным тиком.

Я нашёл в кипе валяющихся рядом с телевизором исписанных бумаг пульт и переключил канал. Попал на знакомый зарубежный сериал про женщину, работающую дизайнером одежды. Лицо главной героини было до такой степени узнаваемым, что я на какое-то время застыл, пытаясь вспомнить, где и когда мог его видеть. Ответ резко ударил в голову яркой горячей вспышкой: в детстве я смотрел этот сериал с мамой. Новая волна воспоминаний нахлынула мгновенно, и я не успел от неё укрыться.

Кухня. Вечер. Включённый телевизор. Мама вяжет мне свитер, поглядывая иногда на экран. Я сижу чуть поодаль и пью какао. На плите готовятся оладьи. Мне тепло и уютно, и где-то в глубине души хочется, чтобы я чувствовал себя так всегда. Мама просит меня подойти к плите и проверить оладьи. Я встаю с дивана.