Читать книгу: «Пока ты не смотришь», страница 2

Рыцарь понимал теперь ясно, что его настоящая сила не только в тяжелых доспехах и остром мече, но и в любви, что пылала в его душе. Эта любовь была его щитом и мечом, его огнем и защитой. Он был готов стоять на страже ее безопасности, охранять ее свет и оберегать каждое ее дыхание, делая все, что только возможно, чтобы она была счастлива. И в ответ он чувствовал ее нежность и веру – такую же сильную и непоколебимую.

В эти мгновения он ощущал, что нашел не просто путь воина, но истинное предназначение – быть защитником не только телесным, но и духовным. Его сила теперь жила не только в стали, но и в том месте, где любовь стала его самым могучим оружием.

Кара и рыцарь, сопровождаемые шёпотом ветра и отблесками заката, достигли сердцевины разрушенного королевства. Перед ними возвышался древний трон, некогда величественный, но теперь превратившийся в груду каменных обломков. На вершине этого трона сидел молодой колдун, его глаза были полны безумия и отчаяния. Он обвинял Кару в своих бедах, утверждая, что она не смогла научить его любви и была плохим учителем, что она виновница всех разрушений мира.

Кара слушала его слова с болью и сожалением. Она знала, что её путь был труден, и она не всегда находила правильные слова. Но она никогда не хотела причинить ему боль.

– Ты ошибаешься, – мягко сказала она, стараясь успокоить его. – Я всегда старалась помочь тебе. Я хотела, чтобы ты понял, что любовь – это не просто чувство, это действие. Это умение заботиться о других, даже когда тебе самому тяжело.

Колдун засмеялся, его смех был горьким и пустым.

– Заботиться о других? – повторил он с сарказмом. – Ты думаешь, я не пытался? Я пытался найти любовь, но каждый раз она ускользала от меня. Я искал её в магии, в силе, в богатстве, но всё было напрасно. Любовь – это иллюзия, мираж, который исчезает, как только ты к нему приближаешься.

Рыцарь, стиснув зубы, сделал шаг вперёд, его меч сверкнул в свете заката. Его глаза пылали гневом, и он готов был обрушить всю свою ярость на колдуна. Но Кара, видя его намерение, подняла руку, останавливая его.

– Нет, – тихо, но твёрдо произнесла она. – Мы не можем позволить ненависти и мести поглотить нас.

Рыцарь нахмурился, но не стал спорить. Он знал, что Кара старше и мудрее его, и сейчас её слова имели вес. Колдун, заметив движение рыцаря, начал бормотать заклинания, пытаясь защититься. Но Кара настигла его. Она подошла к нему вплотную и, с лёгкостью, которой никто не ожидал, коснулась его лба.

Свет, похожий на молнию, вспыхнул вокруг них, и в воздухе раздался странный гул. Колдун закричал, его глаза закатились, и он рухнул на колени. Сила, которую он держал в себе, начала исчезать, растворяясь в воздухе.

Когда всё закончилось, Кара медленно отступила, её лицо было задумчивым. Она смотрела на колдуна, который теперь был просто молодым человеком, слабым и беспомощным.

– Ты больше не можешь использовать магию, – сказала она, её голос был мягким, но в нём звучала сталь. – Теперь ты должен научиться жить без неё. Ты должен научиться любить, как я пыталась тебе показать. И ты должен нести ответственность за все свои действия.

Рыцарь, стоявший рядом, смотрел на Кару с уважением, восхищением и благодарностью. Он знал, что она только что спасла не только его, но и весь мир от разрушения.

– Мы должны уйти отсюда, – сказал он, взяв ее хрупкую ладонь в свою мощную. – Это место больше не безопасно.

Кара кивнула, и они вместе направились к выходу. Но перед тем как уйти, она оглянулась на молодого колдуна, который всё ещё лежал на полу, пытаясь осознать, что только что произошло.

– Помни, – сказала она, её голос был полон сострадания. – Любовь – это не просто чувство. Это действие. Это выбор.

Кара и рыцарь оставили колдуна на полу разрушенного королевства. Он лежал, ошеломлённый и слабый, осознавая, что магия, которая была его единственной опорой, больше не вернётся. В его глазах читались боль и растерянность. Он смотрел вслед Каре и рыцарю, словно пытаясь запомнить каждую черту их лиц, каждую деталь их одежды, чтобы сохранить это воспоминание в своей измученной душе.

Кара и рыцарь не стали задерживаться в этой местности. Они знали, что здесь больше нечего делать, и что им нужно найти безопасное место, чтобы начать новую жизнь. Они шли по разрушенным улицам, где когда-то кипела жизнь, но теперь лишь эхо шагов напоминало о прошлом. Ветер, проносящийся сквозь руины, приносил с собой запах дыма, пепла и увядших надежд.

Когда они вышли за пределы разрушенного королевства, перед ними открылся светлый мир, который казался почти чудом. Деревья здесь росли густыми зелёными кронами, их листья шептались на ветру, словно приветствуя путников. Трава была мягкой и сочной, а воздух – свежим и наполненным ароматами цветов. Солнце ласково согревало их лица, и даже тени, казалось, стали мягче и дружелюбнее.

На краю леса Кара и рыцарь нашли небольшую поляну, окружённую высокими деревьями. Среди цветов и зелени они увидели небольшой ручей, который тихо журчал, создавая мелодичный звук. Это место было идеальным для их нового дома.

Кара взяла на себя роль архитектора и садовника. Она была уверена, что природа сама подскажет, как лучше построить их убежище. Рыцарь помогал ей, выполняя тяжёлую работу: таскал брёвна, рубил деревья и строил стены. Вместе они возвели уютное жилище, которое стало символом их силы и единства. Дом был построен из крепких стволов деревьев, стены украшали вырезанные узоры, а крыша была покрыта мхом и травой.

На заднем дворе Кара разбила розовый сад. Она выбрала эти цветы не случайно. Розы стали для неё символом любви, надежды и нежности. Кара хотела, чтобы этот сад напоминал ей и её рыцарю о том, что даже в самые тёмные времена всегда есть место для тепла и света. Она сажала цветы с любовью, вкладывая в каждый цветок частичку своей души.

Прошло несколько месяцев, и их дом стал настоящим оазисом в этом новом мире. Они вели спокойную и размеренную жизнь, наслаждаясь каждым мгновением. Кара и рыцарь заботились друг о друге, о саде и о природе вокруг. Они научились слушать шёпот ветра, пение птиц и журчание ручья, находя в этих звуках утешение и вдохновение.

Однажды, когда они сидели на крыльце, окутанные золотистым светом заката, Кара ощутила в груди необычное мягкое тепло, словно дыхание весны. Она осторожно положила руку на живот и вдруг почувствовала легкое, едва уловимое движение, похожий на тихий зов новой жизни.

Рыцарь, который сидел рядом, заметил её волнение и обнял её.

– Что-то случилось? – спросил он, нежно заглядывая ей в глаза.

Кара улыбнулась и тихо сказала:

– Кажется, у нас будет ребёнок.

Мгновение застыло, и на лице рыцаря расцвела радость, яркая и искренняя, как первые лучи солнца после долгой зимы. Он крепко прижал её к себе и поцеловал в лоб, словно благословляя их новую судьбу.

– Это прекрасно, – прошептал он. – Мы будем заботиться о нем так же, как о нашем саде и друг о друге.

С тех пор их дом стал ещё более уютным. Они ждали появления своего ребёнка с нетерпением и любовью, представляя, каким он будет. Кара и рыцарь мечтали о том, как их маленькое продолжение вырастет в окружении природы, как будет слушать пение птиц и шелест листьев.

Когда на свет появилась маленькая девочка, они назвали её Вера. Вера была символом их надежды в лучшее будущее. Она росла в окружении любви и заботы. С самого детства её учили, что любовь – это не просто чувство, а действие, выбор и ответственность. Она видела, как её родители заботятся друг о друге и о природе, и это стало для неё примером.

Каждый день Вера училась у природы, наблюдая за тем, как цветы тянутся к солнцу, как деревья растут и крепнут, несмотря на все трудности.

Она знала, что даже в самых сложных ситуациях всегда можно найти свет и тепло, если верить в себя и в тех, кто рядом.

Влечение Астарота

Демон, звавший себя Астарот, скучающе подпер подбородок рукой, вальяжно развалившись на троне, созданном из плоти тех, кто осмелился думать, что заслуживает прощения. Их тела давно срослись с камнем, но глаза оставались живыми – следили, безмолвные и вечно страдающие, за каждым движением своего повелителя. Ни один из них не мог пошевелиться, и именно это доставляло Астароту последнее доступное ему развлечение – наблюдать за чужим осознанием вечности.

Его взгляд был тяжелым – не столько от злобы, сколько от древней, застарелой усталости. Внизу, у подножия трона, толпились мелкие бесы – тщедушные, сгорбленные под тяжестью подношений: окровавленные черепа, клубящиеся в банках страхи, детские сны, вырванные с корнем. Они отчитывались: каждый – за предательство, за бесплодные проклятия. Их голоса были плоскими, как зачитанные списки грехов, давно утративших новизну.

Астарот слушал рассеянно. Каждый новый отчёт был как очередной удар маятника – точный, предсказуемый, утомительный. Существование князя восьмого чина демонов, некогда овеянного древним ужасом, теперь напоминало рутину чиновника – лишь вместо бумаги у него были души, вместо стола – живое кресло из мёртвого раскаяния.

Он думал о том, сколько веков прошло с того момента, как он впервые опустился на этот трон – трон, который казался нерушимым, как сама вечность, и таким же холодным. Много веков назад он был полон амбиций, гордости, почти восторга от власти. Он создал царство, где всё подчинялось его воле. Где каждая тень была частью его замысла, а каждая душа монетой в его сокровищнице. Рабы работали без устали, бесы гнулись в угоду, страх был повседневной валютой.

Но теперь всё это казалось ему бессмысленным. Мир, который он выстроил с такой тщательностью, вызывал в нём не гордость, а отвращение. Всё шло по кругу. Бесконечный кошмар, в котором уже не было ужаса. Лишь скука.

Его мысли давно уже ускользали за пределы этого мрачного зала, за черные стены Ада, туда, где жили те, кого он когда-то презирал. Люди. Он представлял их города – шумные, горящие, беспокойные. Он видел в воображении мерцание уличных фонарей в дождливую ночь, слышал гул голосов, шагов, автомобильных моторов, шепот поцелуев и вспышки ссор. Жизнь. То, чего Ад был лишён.

И впервые за многие эпохи Астарот не хотел наблюдать. Он жаждал почувствовать. Не как охотник, не как демон, не как судья. А как один из них. Один на фоне всех. Не владыка, а часть мира, где боль и радость звучат в унисон.

Он жаждал окунуться в их слабость, в их страсть, в их смертность. Потому что в их хрупкости он чувствовал силу, о которой сам давно забыл.

Однако он знал, что его положение не позволяет ему просто так уйти. Его обязанности, его власть – все связывало его с этим местом. И все же, с каждым днем эта связь становилась все более тягостной. Он чувствовал, как его терпение на исходе, как его желание вырваться наружу становится все сильнее.

Как только зал покинул последний несчастный, оставив за собой лишь шлейф страха и запах обугленной кожи, Астарот одним движением поднялся со своего трона. Его движения были резкими, почти жадными, как у зверя, сорвавшегося с цепи. Плоть трона, из которой слагались безмолвные грешники, зашевелилась в его отсутствие, словно потеряв источник боли, к которому привыкла.

Он стремительно направился к зеркальной комнате – святилищу порталов, спрятанному в самом сердце подземных чертогов. Перепончатые крылья подрагивали от возбуждения, словно чутко отзывались на каждый шаг. Дверь в комнату была закрыта, но зеркала, украшавшие её, уже начали перетекать и пульсировать, как живая ртуть.

Он подошёл к ней и, немедля ни секунды, позволил своей форме исчезнуть. Демоническая оболочка растворилась, как дым под дождём: когти втянулись, рога исчезли, крылья сжались и рассыпались прахом. Его тело вытянулось, стало тоньше, уязвимее – человеческим. Мгновение – и на месте древнего демона стоял мужчина: высокий, в строгом плаще, с лицом, в котором читалась и усталость веков, и пламя желания жить иначе.

Не оглядываясь, он шагнул через порог.

И зеркала сомкнулись за ним, оставив за собой только тишину и тонкий, чужеродный шёпот, в котором мерцала древняя, едва зримая радость.

Мир вокруг разорвался шумом, как ткань, не выдержавшая тяжести времени. Его встретил не торжественный покой нового начала, а какофония страха и боли. Взрывы грохотали где-то совсем рядом, словно небо падало на землю. Крики – человеческие, пронзительные, искренние – рвали воздух, перемешиваясь с лязгом металла, с визгом носилок, с глухим плачем тех, кто ещё дышал, но уже знал: смерть здесь ближе, чем шов на ране.

Аббадон, должно быть, постарался на славу.

Астарот стоял посреди коридора госпиталя – мирских стен, пропитанных потом и кровью, но державших на себе всё, что ещё оставалось от порядка. Стены были выкрашены в выцветший серо-зелёный, исписаны трещинами и заплатами, а пол был усеян пятнами, не успевавшими высохнуть. Медсёстры в выцветших серых халатах и врачи в запачканных фартуках метались между носилками, как загнанные души, беспрестанно что-то выкрикивая, перевязывая, коля, поднимая, опуская.

Раненые солдаты стонали, кто-то выл, кто-то молчал с глазами, устремлёнными в потолок, как будто уже разговаривал с чем-то, что выше человеческого.

Его взгляд упал на одного из раненых – юного солдата, почти мальчика, с перевязанной головой и лицом, в котором странно уживались пепельная бледность и что-то безмятежное. Его глаза были закрыты, но на потрескавшихся губах теплилась слабая, почти детская улыбка – будто он видел сон, в котором война уже позади. Демон почувствовал укол жалости, но быстро подавил это чувство. Он был здесь не для того, чтобы жалеть людей. Он был рожден не для того, чтобы жалеть людей.

Демон подошёл ближе, склонился над телом и, не касаясь, проник в разум. Вспышки образов – тёплая печка, шум прибоя, голос матери, руки младшей сестры, запах ржи в утреннем поле. Желание – одно: выжить. Вернуться. Просто жить. Простое, глупое, человеческое.

Астарот усмехнулся. Не губами – душой, если у него ещё осталась хоть капля этого призрачного понятия. Люди. Как же они неизменно наивны. Всегда мечтают. Всегда ждут. Верят в некое «потом», в то, что всё ещё можно исправить, пережить, перестроить. Верят в лучшее будущее.

Но будущее уже наступило, и оно было не таким, каким они его себе представляли.

Чуть поодаль демон заметил молодую женщину-врача, которая быстро и уверенно передвигалась по коридору, оказывая помощь раненым. Она обладала той упрямой человеческой чертой, что бесит богов и заставляет демонов замереть. Она старалась помочь каждому, не отвлекаясь ни на страх, ни на хаос вокруг. Словно внутри неё существовал иной мир – чёткий, ясный, где человек ещё что-то значил.

Её присутствие мгновенно привлекло демона. Что-то в ней нарушало покой даже в нём – не столько красота, сколько сочетание жизни и потери, света и едва уловимой тени. Он почувствовал, как внутри него – давно бесчувственном, как ему казалось – учащается пульс, как дыхание становится неровным, будто она напоминала ему о чём-то забытом и болезненном.

Демон осторожно приблизился, стараясь не потревожить тень происходящего. Он смотрел, как она работает – быстро, точно, без лишних слов. Как её пальцы собирают разорванную плоть, как голос внушает выживающим то, во что она, быть может, уже не верит сама. Её самоотверженность не была громкой – но именно в этой тишине и крылось что-то необъяснимо сильное.

В какой-то момент их взгляды пересеклись. Женщина на мгновение замерла, заметив фигуру в полумраке, но не испугалась. Она видела перед собой лишь молодого солдата, измождённого, возможно, раненного, – не более. Её глаза задержались на нём едва заметно, словно изучали, пытались понять, но спустя секунду она вновь вернулась к своим обязанностям, как будто это встречное молчание было лишь мимолётным касанием воздуха.

Демон почувствовал, как внутри него что-то дрогнуло – тонко, незаметно, как будто кто-то провёл лезвием по давно окаменевшей ткани. Спокойствие женщины, её решимость в хаосе войны вызывали в нём странное, почти мучительное ощущение. Он не мог найти имени этому чувству.

Он подошёл ближе. Невидимый для других, он позволил себе воспользоваться тем, что делало его тем, кем он был. Он попытался коснуться её сознания – осторожно, как скальпель касается кожи. Но в этот раз его касание отразилось. Слишком сильным был ее разум и воля.

Астарот был поражён. Он не отступил сразу. Он возвращался – день за днём, час за часом. Он ждал, наблюдал, пробовал снова и снова – но каждый раз его попытки проникнуть за границу её мыслей встречали глухую, неподдающуюся преграду. И чем дольше он пытался, тем сильнее росло внутри него противоречие: её стойкость вызывала восхищение, но и жгучее, необъяснимое раздражение.

Когда её смена наконец закончилась, небо уже утонуло в глубокой тьме. Звёзды мерцали над миром, измученным болью, а луна, холодная и безучастная, заняла своё место в самом центре небесного купола.

Астарот последовал за ней. Его шаги были неслышны, но каждое её движение он отмечал с мрачной сосредоточенностью. Женщина шла по узкой тропе, проложенной между высокими деревьями, чьи ветви, вытянувшись к небу, напоминали иссохшие руки умерших. Её походка была уверенной, но в её взгляде читалась настороженность. Время от времени она оборачивалась, словно чувствовала взгляд за спиной, но видела лишь пустоту.

Эта тревога – живая, тихая, почти человеческая – передалась даже демону. Что-то в ней нарушало привычный порядок его наблюдения. Но он не отступал. Он хотел знать, куда она идёт. Что прячет эта женщина, в чью голову не мог заглянуть даже он.

Вскоре они подошли к массивным воротам, за которыми высилось серое здание. Забор вокруг был окутан колючей проволокой, дрожащей от высокого напряжения, будто сама земля пыталась оттолкнуть это место прочь. У входа стояли два человека в военной форме – широкоплечие, молчаливые. Они были вооружены до зубов и стояли так неподвижно, словно вырезаны из металла.

Женщина остановилась. Спокойно, без лишних движений, она достала удостоверение и протянула его одному из охранников. Бумага хрустнула в руке, и тот принялся изучать её с сосредоточенностью палача. Наконец, он кивнул и открыл ворота, которые медленно разошлись с низким, давящим скрипом.

Астарот почувствовал в себе странное волнение – не страх и не предвкушение, а тонкую дрожь чего-то древнего, почти интуитивного. Сердце, про существование которого он забыл, дало о себе знать – стуком, напоминающим шаги в тумане. Он скользнул в тень, с лёгкостью миновав охрану, словно был частью самого ветра.

Внутри царила вязкая, глухая тишина. Астарот осторожно ступал за женщиной по узкому коридору мрачного здания, не издавая ни звука. Его глаза привыкли к полумраку, и он внимательно изучал каждую деталь окружающей обстановки. Стены были выкрашены в белый цвет, на полу лежал плоский ковер, который приглушал шаги. В воздухе витал запах стерильности и чистоты, но этот аромат казался демону обманчивым.

Женщина спустилась по узкой бетонной лестнице, освещённой редкими, тусклыми лампами, которые дрожали при каждом её шаге, будто сами боялись тьмы. Внизу её уже ждал военный – лицо строгое, выбритое до серой пустоты. Он молча протянул руку, и она вновь предъявила удостоверение.

Он долго вчитывался, затем кивнул, нажал тяжёлый рычаг, и дверь перед ней медленно поползла в сторону с металлическим скрежетом, больше похожим на предсмертный хрип.

Как только дверь захлопнулась за спиной Астарота, он оказался в помещении, которое больше напоминало алтарь для хирургических богов. Просторно, стерильно, ослепительно бело – почти бестелесно. Пол и стены сливались в одно, а от блеска металлических инструментов на столах веяло чем-то до омерзения правильным.

Каждая деталь была на своём месте. И именно это вызывало в демоне дрожь восхищения – не эстетического, нет. Это было сродни тому, как хищник чувствует, что приближается к логову, где рождались настоящие кошмары.

В воздухе витало зловещее спокойствие. Запах чистоты здесь был не живым, а мёртвым – как у могилы, засыпанной известью. Это заставляло Астарота чувствовать себя в своей тарелке.

Женщина подошла к одному из столов, на котором лежало неподвижное тело человека. Его кожа была покрыта странными отметинами, шрамами, порезами, а на лице застыло выражение предсмертной агонии и ужаса. Вокруг тела суетились несколько человек в белых халатах. Они что-то деловито обсуждали, будто картина перед глазами совсем не трогала их сердца, голоса звучали приглушённо, и демон не мог разобрать ни слова.

Астарот с интересом наблюдал, как женщина методично калечит прикованных пациентов. Кожаные ремни трещали под натиском изувеченных конечностей, но не могли сдержать агонию, исходившую из измученных тел. Она вводила в вены вязкие, мутные растворы, не изменившись в лице ни на мгновение. Крики – не просто стон, а леденящий кровь вой – отзывались в каменном чреве подземелья, захлёбывались в сырой духоте и затухали, не трогая её души. Каждое её движение было выверенным, каждое прикосновение – жестом хирурга или палача. Сосредоточенный, отточенный жест. Так работают не с живыми, а с расходным материалом. Так работают, когда жизнь – не более чем удобный расходный ресурс.

Она коротко что-то приказала ассистентам, и те беспрекословно подчинились. У одного из столов мужчина в белом халате наклонился к связанному пациенту – кожа того натерта в местах соприкосновения с ремнями, запёкшаяся кровь чернела в трещинах. Женщина достала из кармана небольшой прибор и приложила его прямо к грудине несчастного. Тонкий писк. На экранчике – скачущая линия кардиограммы, цифры начинают хаотично мельтешить. Короткий кивок – и в вену вгоняют новую дозу мерзкого, мутного вещества.

Человек издал низкий, гортанный стон, переходящий в захлёбывающееся рычание. Его кожа посерела, натянулась, как пергамент, вены вздулись чёрной паутиной, мышцы под нею словно зажили собственной жизнью. Глаза закатились, оставив лишь белёсую оболочку, а из раскрытого рта вырвалось низкое, не человеческое шипение. Тело изогнулось в спазме, ремни врезались в плоть, но не могли удержать чудовище, которым он превращался.

Женщина лишь усмехнулась – коротко, жестоко – и жестом подозвала ассистентов. Трое подбежали, навалившись на трясущуюся грудную клетку и изломанные конечности, но человек не реагировал ни на вес, ни на голос. Его шипение поднималось в темный сырой воздух, накатывало волной, будто предупреждение.

Астарот почувствовал, как по спине пробежал колючий озноб – не страх, нет. Восторг. Эта неестественная, извращённая страсть к познанию цепляла его не меньше самих экспериментов. Он ожидал найти в человеческом мире низменный порок, слабую плоть, но не безумный танец боли и науки, которым были готовы пожертвовать сами создания.

Наступивший рассвет застал его в той же позиции – посреди грязной операционной, среди изломанных, агонизирующих или уже мертвых тел. Женщина спокойно сняла забрызганный кровью халат, не глядя в его сторону, скомкала и небрежно швырнула в мусорный бак. Звук ткани, соприкасающейся с останками, отдавался в помещении коротким глухим ударом. И это было единственным, что нарушало мертвую тишину.

Астарот в следующую ночь посетил скромную квартиру, которую снимала женщина. На стенах висели пожелтевшие фотографии, изображавшие солдат в форме Вермахта и разрушенные города, словно застывшие во времени. В углу стоял старый граммофон, из которого доносилась тихая, меланхоличная мелодия, напоминающая о былых днях.