Цитаты из книги «Можно я побуду счастливой?», страница 5

Что определяет мужчину? Чувство ответственности.

Никогда не забуду, как смотрели на Таганке "Гамлета" с Высоцким. Мы сидели на галерее - нас кто-то провел - высоко, далеко, но видела я его отчетливо. Спектакль еще не начался, а Высоцкий, весь в черном, уже сидел на дощатом полу сцены в обнимку с гитарой - маленький, трогательный и трагичный человек. Почему-то сжималось сердце. От предчувствия, что ли? Почему так пахло бедой?

Люди в то время не переживали о возможных материальных потерях - какие потери у нищих? На их сберегательный книжках болтались жалкие три рубля. Но какая-никакая уверенность в завтрашнем дне все же была. Медицина оставалась бесплатной, хотя благодарность врачу приветствовалась: конфеты, духи, хорошая книжка. При дефиците и ограниченных возможностях порадовать и отблагодарить было несложно. Врачи наши гениальные в тогдашних нищенских условиях выкручивались как могли. Инструменты берегли, словно зеницу ока, при помощи "бинта и зеленки" творили чудеса.

А вообще, наша жизнь была обычной. Так жили десятки и сотни тысяч наших соотечественников в Москве, Питере, Калуге, Саратове - на всем просторе нашей огромной империи под названием СССР.

Всегда немножко не хватало денег - скорее на удовольствия или прихоти. Но удовольствий в Стране Советов было немного!

Конечно, хотелось посмотреть мир, иметь красивые тряпки и обувь, кассетный магнитофон и хорошую косметику. Читать те книги, которых не было в продаже и которые мы доставали всеми правдами и неправдами. И это были не обязательно авторы запрещенные, диссиденты, противники режима. Нельзя было достать ни Цветаеву, ни Мандельштама, ни Булгакова. Вернее - нельзя было купить! А достать в Союзе можно было все и всегда, это правда. Помню, как умоляла своего приятеля, сирийского студента, купить мне в "Березке" Булгакова. И помню свое счастье и восторг - до остановки дыхания, - когда зеленый том очутился у меня в руках.

У многих в те времена был "свой" мясник, "своя" косметика, "своя" тетка в билетной кассе, "свой" автомеханик и "своя" девочка в галантерее.

Они и были "хозяева" жизни - те, кто мог достать, отовариться, вынуть из-под полы, провернуть, обменять. Банщик в Садунах был важнее профессора, так он себя ощущал. И к банщику, и к автомеханик, и к хорошей парикмахерше, и к кассирше в театральных авиакассах все шли на поклон: актеры, ученые, писатели и врачи.

Блат - чисто советское изобретение: полезные знакомства, связи в обиход общепринятых правил. И было это противно.

Я стою на шаткой лесенке и выбираю книги. Больше двух в одни руки не дают – об этом предупреждает суровый плакат, но у меня здесь блат, я могу взять три и даже четыре.

После праздничных, сказочных картинок, после красивейших европейских городков, аккуратнейших, ярко освещенных поселков, после Франции, Бельгии и Германии, после серой и довольно мрачной Польши мы въехали в Белоруссию. Из окна купе я вижу на перроне деда, старого, сгорбленного, в лысой ушанке, в огромной телогрейке, в кирзачах, с папироской в углу беззубого рта. Я смотрю на него и - реву! Как я люблю этого деда, Господи! Как мне хочется выскочить, обнять и расцеловать его! И я понимаю, что здесь, в этой стылости, в этой серости, в этом убожества - вся я и вся моя жизнь! Здесь мое место. Я - дитя этой страны, и меня потрясает это открытие.

смешно слышать, что женщины не умеют дружить. Жалко тех, кто уверен в этом. Пример «вечной» женской дружбы – моя мама и ее подруги. Они вместе семьдесят пять лет, с первого класса! И я не мыслю жизни без подруг, без моих любимых «девок».

Все-таки самые главные женские вехи-успехи детей.Самые грустные-их болезни,провалы,ошибки.

семейная жизнь – колоссальный и ежедневный, порой невыносимый, изматывающий труд. Уступки, уступки и снова уступки – через «не хочу», «больше не могу» и через «все надоело». Но если есть ради чего, тогда игра стоит свеч. А если по привычке – так, может, не надо?