За одну минуту до

Легенда о цене одной жизни

– Ну ты представляешь, малыш. Они меня, заслуженную артистку России, не признали. Не хотят без очереди пропускать, выделите здесь вам не благотворительный фонд, чтобы пропускать вперед всяких разных сомнительных бабушек с театральным прошлым. Я им и говорю, что, если они меня не пропустят, я пойду на них жаловаться, но, видимо напугала я этих девочек, что не знают своего дела как следует и не признают кого, следовало бы. Вот поэтому я здесь сижу, жду приему у твоей матери. Как говоришь тебя зовут?

– Гелька,

Элона Павловна. – ответил ей уже знакомый нам мальчишка из приемного покоя больницы

– Вот, видишь. Даже ты меня правильно, по имени отчеству называешь, а они. Ну что за люди. Куда мир катиться?

– Туда же, куда и всегда. – изрек глубокомысленную фразу ребенок и вновь погрузился в книгу.

– Что за книга, малыш, опять небось ваши современные бредни про героев и злодеев обтягивающих костюмах?

– Нет, это сказки. Самые обычные сказки. А вы знаете какие-нибудь редкую, такаю, которой еще нет в моей коллекции.

Экстравагантная бабуля ненадолго задумалась, но потом, просияв от радости, утвердительно закивала.

– Есть у меня одна сказка, мне ее брат покойны часто рассказывал, когда я к нему приезжала отдыхать летом. А он, между прочим, археологом был, древние города раскапывал. Вот эта история, по его словам, и произошла в тех далеких местах, где жили люди до того, как перебрались в Херсонес.

«Был тогда сложный, неурожайный год, не росла ни пшеница, ни финики на плодоносных пальмах, ни оливки, ни тоже теплолюбивый виноград. Грозил всеми государству голод, страшный и мучительный, растянувшейся должно быть на несколько сезонов.

И не было во всей Греции более несчастного человека чем Артаксекрес, правитель приморского города Пилос, что что стоял на страже морских просторов Греции, оправдывая свое название. У правителя умерла любимая жена Лето, которая была светом его жизни и радостью всего города, который ее очень любил. Плакал владыка, укрывшись в своих роскошных покоях, убивался дни напролет, молил всемогущих богов о возвращении его любимой. Но боги должно быть не смотрели на царя, да и на всю Грецию, потому что слишком много страданий было, слишком отвратительно было и, небожителям не желали опускать свой взор на столь ничтожных людей, копошащихся в засохших полях.

Еще долго упивался свои горем Артаксекрес, если бы не пришел его советник и друг, философ Филандер, что всегда подавал ему верные советы и никогда не оставлял в беда.

– О, Небопоставленный, умерь свою печаль. Не время горевать по мертвым, надо бы подумать о живых. А живых, мой Повелитель, в твоих землях осталось не так и много. Ужасный голод был ниспослан богами на наши плодородные и счастливые земли, он уносит десятки твоих подданных в загробное царство. Нельзя, мой Грозный господин, дать людям погибать, если это не приведет к закату Пилоса, то может привести к свержению правителя, да не случится это никогда.

Артаксекрес поднял на своего советника глаза, в которых все еще плескалась печаль и решил последовать совету философа. Помнил правитель о наказе своей прекрасной жены, кое она произнесла на смертном одре, прежде чем пойти в послушнице к Деметре.

– О солнце моей жизни, провинились я перед тобой, о солнцеликий. Не привела в этот мир наследника, что занял бы твое место. Лишь ничтожная дочь теперь будет напоминать тебе о нерасторопной жене. Но, Повелитель дня, прошу тебя исполни последнюю просьбу умирающей. Знаю я, что дорого сердцу твоему, владыка. Но прошу, не гневи богов своими просьба и не горюй обо мне очень долго. Молю тебя- не отворачивайся от своих подданных, уходя в печаль, не заливай свое горе терпким вином, не погрязай в наслаждениях. Прошу тебя, позаботься о Пилосе, словно он мой сын, пускай люди напомнят тебе обо мне, а я буду иногда смотреть на тебя, мое Сердце. И, надеюсь я, не скоро мы еще встретимся.

И умерла она, затихнув на своем царском ложе, такая же прекрасная, как и при жизни.

–Что же, Филандер, услышал я тебя. Твои слова разжалобили мое неспокойное сердце. Готов я услышать и глас угнетаемого голодом народа, да вот только, не должен слышать я его голос. Должен сразу своими действиями помогать ему. А как бы сделать это, мой друг, я и не знаю. Не дано моему уму постигнуть сею проблему, коя коснулась людей моих. Филандер поклонился своему повелителю и, приклонив голову, заговорил.

– Я, Могучий повелитель, подумал об этой проблеме, коя ломит спину матушке-Греции. Но, даже моего разума не хватило на это. Поэтому, о Солнцеликий, прошу, призови к себе еще двенадцать мудрецов Пилоса, кои помогут тебе, избавить твои владения от напасти.

Как повелел мудрый Филандер, так и было исполнено. На следующий день в Блистательный дворец, что стоял недалеко от берега Ионического моря стали подходить мудрецы со всех сторон земель, подвластных Артаксекрес.

Это были и глубокие старцы с спускающимися до земли звёздчато-седыми бородами, и крепкие мужчины, что черпали знания в далеком Египте, и юноши, унаследовавшие знания от отцов-прорицателей. А вот, когда солнечный диск начал опускаться, чтобы в очередной раз прорезать водную гладь, собрались двенадцать мудрейших людей Пилоса около трона царя сего города и начали они думать, как бы справиться с ненастьем.

– О, Грозный правитель приморского города, позволь мне, Софосу, старейшему из собравшихся, молвить слово. Говорю я тебе то, что получил в ходе вычислений, сделанных в своей скромной обители. Чтобы выжила добрая половина от жителей твоего города, необходимо четко, в равном количестве разделить зерно между жителями, будь то раб или дворянин. Зерно надо забрать из каждого двора и разделить, тогда, я даю голову на отсечение, выживет больше половины жителей.

Правитель недовольно вскинул бровь. Это были слишком большие потери для города, необходимо было сократить количество жертв.

– Что скажете же вы еще, о умнейшие.

– Я господин мой, учился ученых, там, в вечном Египте, у меня остались друзья, готовые дать нам вино и еду в обмен на рабов, которые мы им предоставим. Думаю, если продать достаточно прекрасных черноволосых девушек, которыми так славится Пилос, то можно обойтись и четвертью от населения, потерянного из-за нужды.

Вновь грозный Артаксекрес стал мрачнее тучи. Не хотелось правителю терять прекраснейших из дочерей своего города, меняя их на золотое зерно.

– Мое имя Линос, Всемогущий. Я наследник великого прорицателя, который отправился по великой реке Стикс прошлым леток, выдавшимся горьким для нашего рода. Я обратился к богам и спросил у них, что они хотят от избавления от голода. Деметра, что является покровителем нашей семьи, открыла мне эту тайну. Она расстроит тебя повелитель. Боги хотят обменять жизнь всего города Пилос на одну. Жизнь, которая, по их мнению, стоит дороже всего для тебя, о Всемогущий. Мудрейшие боги, требуют, чтобы на жертвенный алтарь в храме Зевса была возложена твоя единственная дочь Элпида.

Артаксекрес посмотрел на юношу, принесшему ему столь ужасную весть и велел всем им выйти вон и оставить его одного. Мучился государь, размышляя, что важнее, благодать народа или жизнь его ненаглядной дочери, которая осталась единственным лучиком в его сумрачной жизни. Стоит ли благополучие незнакомых людей жизни родного человека? Или же твоя жизнь и жизнь твоей крови никогда не сможет приравняться к жизни посторонних? Почему чья-то жизнь должна идти в расплату за другие?

Этого не знал мудрый правитель Пентоса, но решение ему принять все -таки пришлось, как бы тяжело это ни было.

– Приведите ко мне Элпиду,– приказал он рабыне, что стояла у входа в тронный зал.

И незамедлительно к нему привели его пятилетнюю дочь, прекрасный цветок, что смог расцвести лишь в Блистательном дворце.

Девочка, которая все еще не могла смириться с мыслю, что ее мать отправилась в царство теней, несказанно обрадовалась тому, что ее привели к любимом отцу.

– Отец, – звонко закричала девочка и бросилась ему на шею, – ухватив при этом мужчину за пышную бороду.

Малышка удобна уселась на широких коленях отца и, подняв на него светлые, как горная река, глаза, улыбнулась.

Артаксекрес грустно улыбнулся девочке, которая сейчас напоминала Лето каждой чёрточкой, и привлек ее к себе, чтобы обнять.

– Прости меня, свет моей жизни, – сказал отец и бережно проткнул дочери сердце, приготовленным заранее кинжалом.

Хладное тело девочки он вынес к мудрецам и повелел им совершить обряд в храме Зевсе. Сам же он отправился в сад, где долго сидел у кипариса, где не обсохла земля на могиле жены.

Через пару часов пошел живительный дождь. Боги смилостивились- подарили людям жизнь. А когда он закончился, царские садовники нашли в саду владыку с воткнутым в грудь кинжалом.»

Заслуженная актриса закончила свой рассказ и посмотрела на Гельку, от которого, должно быть, ждала аплодисментов.

– А как бы вы поступили на месте царя, – задал ей наивный вопрос ребенок.

– Я бы ни за что не убила себя, а дальше так бы и правила процветающей страной. Зачем такие жертвы, – ответила женщина, припудривая лицо.

–Но, я думаю, что даже одна жизнь, для кого-то может стоить больше, чем все другие. Но в это же время все другие перевешивают одну. Вы вообще не верно толкуете эту сказку. Она ведь о невозможном выборе, а не о счастливом конце.

– Что за невоспитанный дети пошли, еще учат взрослых. И вообще, как хочу, так и рассказываю – произнесла она, заходя в завитый кабинет.

Глава 3

За одну минуту и три часа до…

Безупречный танец заставил Надю буквально онеметь от восторга, настолько виртуозно он был исполнен безымённой танцевальной группой. Молодые люди танцевали, словно они были рождены не для того чтобы жить, а, чтобы гнуться под ветром музыке, который заставлял их извиваться подобно воздушным змеям под напорами воздуха. Это был современный танец с малюсенькими, почти незаметными элементами классической школы. Но когда Нади удавалось поймать частички таковых движений, в душе поднималось теплая волна гордости, переполняющая девушку. Еще мгновения- она побежит с ними, изображать современное общество, задорно отчеканивая чечетку и кружа в вальсе с коллегами.

Песни, подобно танцам действовали на девушку благотворно, как валерьяна на сон. Надя качалась на волнах покоя, иногда от удовольствия закрывая глаза, действительно представляя себя на море, на котором никогда и не была. Маленькой девушка представляла, как они с мамой будут плескаться в лазоревой воде, а папа будет удить рядом серебристую плотву, так вкусно пахнущую в готовом виде. Но у папы прихватило сердце, видимо пришло его время, ведь ему уже тогда было за пятьдесят. Мама же, еще совсем молоденькая танцовщица явно не горела желанием ехать на море, да и какое ей море. Она мечтала о спокойствии, которое по ее же убеждениям, мог дать только крепкий мужчина.

Наверное, надо было ехать на теплое море, чтобы качаться на воде вместе с белохвостыми чайками и постигать законы мира, что вокруг. Но тогда мама постигала законы мира с очки зрения выгоды. Они переезжали три раза. Но каждый раз она не ехала в конкретный город, а бежала из предыдущего, где оставляла очередного мужчину не соответствующему определённым требованиям. Любила она, по мнению Нади, только отца, по которому плакала в годину смерти и даже ставила свечку в местной церкви. А другие? Веселый любитель спиртного из Новосибирска оставил о себе на память лишь сын- Борю, ревнивец – ультиматист из Петербурга наградил Надину маму парой шрамов и дочкой. И вот сейчас, сейчас, пройдя огонь, воду и медные трубы мама живет счастливо с каким-то старичком-предпринимателем, обожающим ее и собак. Стоило ли ради этого не ехать на море?

Надя задремала. На сцене стихла музыка и все ненадолго замерло, казалось, что тишина имеет плоть и кости, которые в эту безмолвную минуту соединяются воедино, чтобы впоследствии поглотить весь зал, сердце каждого, и опустить его в непроглядную черноту, в которой нет ничего. Но, внезапно завибрировал телефон, сидящего с ней рядом человека. Тишина осколками битого стекла посыпалась девушки на голову, желая ее проглотить.

Вновь зазвонил телефон и тишина молниеносно схлопнулась в ничто, словно и не наползала на Надю.

Парень виновато кивнул ей и отключил телефон, но перед этим успел прошептать что-то звонившему, отчего его лицо осветилось, на мгновение, то самое, когда он улыбнулся. Улыбался он красиво, каждой клеточкой существа: морщинками вокруг рта, взъерошенными кудрями, слегка вздёрнутым носи, звездочками ресниц и глазами, состоящих из разнокалиберных колец радужки.

На Надю снова напала паники. Словно показалась, что над ней что-то весит и хочет съесть. Опять, Петя кричит ей что-то.

Девушка не хотела это слышать, поэтому закрыла уши и, приобняв колени, наклонилась. Обычно это помогало прогнать страх, который накатывал и накатывал жирными горячими волнами, заставляя дрожать руки и даже ноги, приколотые к земле тяжелыми туфлями.

До нее что-то дотронулось. Сейчас – минута. А ее нет. Она провалится в пасть зверя и уже никогда не услышит звуков этого мира. Кто-то уже не держал ее за плечи, а тряс, пятнаясь разбудить.

Надя открыла глаза, в зале горел свет. Должно быть объявили антракт, заставивший людей размять ноги и затекшие спины. А тряс ее за плечи улыбчивый парень в фиолетовой бабочке, подарившей ей программку по доброте душевной.

– Вам плохо, девушка. Может быть врача? Нашатырь, – говорит он как-то заторможённое, будто в замедленной кем-то съемке.

Надя смотрела на него. Когда он не улыбался, то был самым обычным, слегка худощавым парнем с большими глазами, взирающим из-под густых бровей. Неужели опять ее привиделось что-то там, где ничего вроде бы и не должно было быть.

– Вот, если у вас сердце, – протянул ей внимательный парень половинку какой-то таблетки.

Надя отрицательно замотала головой и полезла в свою сумочку, где на дне лежали заветные успокоительные таблетки, которые, почем-то не действовали на нее сейчас в том порядке, в каком бы хотелось.

Руки дрожали, но даже несмотря на это, пузырёк был извлечении, и пара таблеток отправилось исполнять свою задачу. Девушка облегченно откинулась на спинку кресла.

– Простите, молодой человек, кажется, я сегодня доставила или еще доставлю вам проблем. Это все нервы, знаете, бывает у меня такое, – устало произнесла одна.

Юноша встряхнул головой и бодро произнес, внимательно глядя на Надю.

– Доставит проблем, это знаете, очень непростая задача. Проблемы обычно доставляют на работе, ну в крайнем случае дома, а в театре обычно доставляют все и куда угодно, только не их. Вы не думайте, только… А вдруг вам снова стане плохо. Давайте вы сразу их доставите и выпьет, а то я не переживу если со мной рядом от удара умрет такая красивая девушка.

Надя сначала удивилось его разговорчивости, а затем и вовсе растерялась от слов паренька.

– Да, что вы. Я не хотел вас смущать, понято же, что вы пришли сюда с молодым человеком, ведь у такой девушки он наверняка есть? А я его место занял, вы уж простите. Хотел очень посмотреть постановку, а у вас здесь и проход рядом, я уйти всегда успею, едва он придет. И вообще, даже не думайте краснеть из-за моих слов, я искренне, от всего сердца, – попытался убедить ее засмущавшийся мальчик-билетер.

– Он не придет, можете сидеть здесь, хоть весь спектакль. Только не надо врать, ложь не красит никого, а тем более таких молодых. Красотой здесь и не пахнет, я же все понимаю. Это входит в ваши обязанности? Или может быть за тактичное отношение с посетителями вам доплачивают, – напускно цинично сказала Надя.

– Ха, да сто раз доплачивают. Хоть бы из театра не выгнали, и то было бы прекрасно. Денег, будьте спокойны, я не увижу даже за свои прямые обязанности, а уж за доброту в нашем театре вообще на платят. А красота, это дело такое. Субъективное. Вот по-вашему, Наташа из «Тихого дона» Герасимова красивая? Мои одногруппники за более яркую красоту, как у Аксиньи. А мне Наташа кажется красивой, вы на нее очень похожи, только сами об этом не знаете, – просто и искренне заверил ее паренек.

Надя улыбнулась. Максим бы стал ей читать ей нотации, про отношение к себе и принятию себя, все бы раскладывал по полочкам. А этот- аргумент и готов. Улыбается. Надя рассмеялась, даже не веря тому, что так просто можно расправиться со словами, которые причиняют ей такую боль.

– Вы очень правы насчет добра. Спасибо вам за заботу, это очень приятно, когда ты для кого-то не просто тело, которое мешает проходу. А вы выходи студент-режиссер? – все еще улыбаясь спросила Надя.

– О, личные темы, пошли. Думаю, стоит хотя бы представить, чтобы не выкать после каждого слова. Меня зову Вячеслав, но это слишком пафосно. До такой чести я еще не дорос. Зовите Славиком. Нет, я учусь на актёра, ну знаете, чтобы похлеще Глебова Гришку отыграть когда-нибудь. Правда, не буду кривить душой, вы, ой. Ну вот опять выкаю, – парень рассмеялся, – ты не любишь этого. Я сейчас в академическом отпуске. А из него, кто знает вернусь на учебу или нет.

Надя еще раз посмотрела на юношу, который буквально изливал душу перед первой встречной. Должно быть ему действительно тяжело, если он говорит и говорит.

– Ну чтобы, ты не выкал. Меня зовут Надя, для пафосной Надежды я может и выросла уже, да все еще не люблю, когда так называют. Мне кажется, ты рожден чтобы быть актером, слишком ты открытый для еще какой-либо профессии. Тебя бы в жизни уже раз 100 осудили бы за тот поток информации, который ты ввалил на незнакомого человека, многим старше тебя.

Славик смутился и вновь посмотрел на ее руки, подтверждающее, что девушку надо бы называть женщиной.

– Только вот язык не поворачивается. Можно считать вас старшей сестрой на сегодняшний вечер, вы не против? Вы мне почему-то нравитесь, в очень хорошем смысле слова. Может быть я когда-то вас видел. Вы не выступаете на сцене? Может быть вы актриса и снимаетесь?

Надя обомлела и заплакала. Сама даже не поняла почему, слезы сами брызнули из глаз. Эти слова были один в один похожи на другие, а еще, ее, артистку массовки, в кое-то веки кто-то узнал.

– Я не актриса. Я балерина, только не особо и знаменитая. Знаете, театр, что недалеко от Пушкинского сквер, я там танцую. Правда однажды, лет пять назад я танцевала там ведущую партию…

_ Вы были богиней погибших невест? Я не помню, как вас звали. Но я видел вас. Мы тогда с бабушкой только приехали в Москву. И она меня потащила в театр, чтобы я образовывался. У вас еще цветы в волосах были и корзина в руках, я же не ошибаюсь, – прошептал парнишка.

– Да, -выдохнула Надя. Такого совпадения просто не могло быть. Он виде ее один-единственный раз. Но запомнил. Ее- белую Моль. Запомнил.

– Да что же вы плачете. Не пугайтесь, ради бога. У меня хорошая память, очень хорошая, особенно на лица. Я тогда весь спектакль запомнил, все его части. Хоть сейчас рассказать могу. Я не маньяк и не убийца, господи. Ну какой из меня убийца, только разве что кур каких безмолвных могу забить, да и то по большой нужде… А… Вы были на море, – попытался перевести тему с неприятного Слава.

– Никогда, я только сегодня думала об этом. Всегда хотела покачаться на волнах, где-нибудь рядом с большим белым маяком, освещающим путь морякам, возвращающимся домой. А еще хотела бы попробовать выпить морской воды, хоть чуть-чуть. Говорят, от этого кости становятся лучше. – на полном серьезе произнесла Надя, лукаво погладывая на Славу.

Слава долго смотрел на девушку –женщину с золотыми крапинками на коже и не мог представить ее в своем поселки или на скалах, откуда здоровы прыгать в море. Но, наверное, она прекрасно бы смотрелась, стоя на маяке и смотря на море, окрашенное охрой заходящего солнца. Или она была слишком совершенной для постоянного ожидания?

Собеседница была бы как его бабушка, всегда занятая и деловитая, немного себе на уме. Они бы с бабулей, наверняка, поладили, только это была бы их первая и последняя встреча.

Парнишка улыбнулся светлой, лучащейся обворожительной улыбкой, по которой вздыхали все девочки на его курсе. Только вот почему-то у нее была совершенно противоположная реакция, Надя начала немного дрожала, а затем отвела взгляд.

– Море, оно как человек. Если вы его не увидите разным, то считайте- вы его не поняли. Вот все отдыхающие хотят видеть море голубым-голубым, как на картинках в журналах. А оно ведь другое, древнее и непонятное, как сама вселенная. Ну это я, конечно, очень старался сказать, но оно такое. Особенно прекрасно оно во время бури, когда ты стоишь на берегу и с замиранием сердце ждешь, что оно схватит тебя за пятки и потащит на дно к морским тварям и затонувшим кораблям. А еще, вы когда-нибудь должны увидеть, как море плачет. Это обычно можно наблюдать на закате, когда солнце практически скрывается за горизонтом. Тогда по воде плывут разводы- ручейки, уносящие слезы моря, которое бояться темноты.

–Красиво говорите, не ужели вы выросли где-то рядом с ним?

– Вырос, с семи до тринадцати лет жил около него. А потом переехали сюда, бабушку надо было лечить. А здесь мне теперь почти всегда мне не хватает воздуха, простора. Не понимаю москвичей, бегают по своим гигантским торговым центрам и думают, что счастье целиком в этом, в брендовых и модных шмотках, которые здорово демонстрировать перед другими жалкими людишками. А настоящая роскошь- быть свободным от этого всего и жить на просторе, иногда, из-за большого желания заходить в магазин, общаться людьми и быстро оттуда выходить, чтобы это не затянуло.

Надя вновь потянулась за таблетками. Слова этого мальчика эхом отдавались в ее сырце, ускоряя биение настолько, что становилось невозможно дышать. Такое происходило с ней уже очень давно, где-то лет десять-двенадцать.

Начались ее панические атаки с злополучного письма, полученного в день выпускного из академии. Но корни, истоки проблемы тянуться в Екатеринбург к ее лучшему другу Петруня или Пети, как его называла тетя.

Никто из взрослых никогда бы не посчитал бы их друзьями, уж очень странно они выглядели и слишком вредили друг другу. Ему уже исполнилось двенадцать и мальчишка высоком увальнем с вечно взъерошенными русыми волосами и двумя шрамами на лице, полученными в результате активной дворовой жизни. Вокруг него вечно вились мальчишки, помладше, старшие не признавали его за человека, но не обижали. Парнишка придумывал интересные игры для всего двора, распределял роли, ставил всех на места, но сам не играл, смотрел со стороны и наслаждался всем, что происходило вокруг. А вот девчонки его боялись, в их глазах он был похож на монстра из мультиков, потому что у него не было левой руки до локтя и части левой ступни, левое ухо было рассечено так, словно кто-то разрезал его ножницами, да и шрамы на лице внушали ужас.

Петруня всем рассказывал разные причины случившегося. Среди них был и метеорит, и землетрясение, ограбление, нападение пиратов, страшная внеземная болезнь. Никто во дворе не знал о том, что же приключилось с Петруней. Порой об этом шептались девчонки, но ни к чему путному это не приводили.

Надя очень долго относилась к Петруне, как к больному человеку, который не понимает того, как к нему относятся другие. А также что над ним смеются и шепчутся за спиной, а увалень это терпит и улыбается всем. Ну не кретин?

Так было ровно до тоги дня, как они с братом попали под дождь на детской площадки и пережидали ненастье в детском домике, в который Надя едва влезла.

Был пасмурный августовский день, но для ребят это не было поводом находиться дома, потому что мама выставила их на улицу под предлогом «важного разговора» с их новым папой. Надя хорошо знала эти их разговоры за закрытыми дверями, где они сопели, охали и ахали. А потом мама сообщала, что у нее будет кто-то младшенький. К десяти с небольшим годам, девочка обзавелась огромным чемоданом цинизма, который сочился сквозь каждое ее слово и действие. Вот и сейчас малышка недовольно пинала камни на детской площадки и нехотя приглядывала за младшим братиком, копошащимся в песочнице.

Внезапно, из неоткуда хлынул дождь. Поэтому, стремительно вытащив орущего брата из песочницы, девочка, крайне недовольная происходящим, побежала к домики-беседочки, предназначенному для очень маленьких. Дождь все не затихал, с неба начали уже сыпаться бисеринки градин, опасно стучащие по железной крыше, дети плотнее прижались друг к другу.

– О, глядите. А я думал, что только мне в голову пришло пойти погулять, – произнес кто-то очень радостным и звенящим голосом.

– Тесно, ну да ладно, – сказал пришелиц и уселся напротив брата с сестрой.

– Держи, – он протянул Наде свою куртку-дождевик, быстро перекачавшую на засыпающего Борю.

Мальчик с двумя шрамами на лице, сидящий перед ней, широко и приветливо улыбался, сияя, как новенький грошик. У него сильно намокли волосы, а синяя рубашка прилипла к телу, демонстрируя его маловатое телосложение. Но под рубашкой он что-то держал одной рукой, а вторую завел как-то неловко за спину, словно хотел что-то спрятать.

–Что там? – тыкнула девочка пальцем в небольшой бугорок на его животе.

Мальчишка, все так же широко улыбаясь, извлёк из-под рубашки крошечного грязного щенка, с еще не открывшимися глазками.

–Он, наверное, голодный. Ему бы молока из пипетки, мы так своего хомяка выкармливали. Если не покормишь, он умрет. – со знанием дела серьезно сказала Надя, вытирая грязь с головки щенка.

– Я его только нашел. Он валялся около стока, думал его унесет туда вместе с водой вот и подобрал. – оправдался парнишка и достал из-за спины руку, чтобы почесать щеку, а руки то там и не было.

Петя очень смутился, когда понял, что Надя уставилась на его пустой рукав, слипшийся как обваренная оболочка сосиски.

Надя смотрела долго, словно ее взгляд мог восстановить конечность мальчику, который от смущения не знал куда себя деть.

– Наверное, ты не очень тяжелый, без руки, кажется, тебе легче держаться на воде, да и поднять тебя проще, – выпалила девочка.

Мальчик искренне засмеялся и Наде почудилось, что вокруг него заблестели искорки, словно маленькие колокольчик смеха повисли над его головой.

– Обычно девчонки пугаются, верещат, а еще часто называют зомбаком. Ну или монстром. Но то, что мне без руки легче плавать, только тебе смогло в голову пришло, – все еще заливался мальчишка.

–Собаки у монстров на руках не спят. – уверенно сказала Надя и поплотнее закутала в куртку брата.

– Меня Петя зовут, но можешь звать Петруней, если хочешь. А тебя?

– Надежда, так меня и называй, – сказала Надя, проникнувшаяся уважением к мальчишке.

– Надеждой? Надюхой-вот это здорово. Ты можешь раздобыть соску Надюха, просто у меня нет, а купить вряд ли выйдет. Щенка надо кормить. Я его у себя пока прятать буду, но соску бы надо поскорее…

Надя не дослушала его и помчалась под проливным дождем в дом, к соседке Ирише, у которой как раз недавно родился братик, которого кормили из бутылочки.

Мальчик смотрел ей в след и думал о том, что так высоко еще никто из его знакомых через лужи не прыгал.

После того дождя, заставшего ребят врасплох, Надя с Петруней сдружились. Они выкармливали щенка, ползали по заброшенным дачам, до которых было совсем недалеко от их двора, часто устраивали посиделки на своей секретной базе, которая располагалась между четырьмя растравленными близко друг к друга гаражами. Места там было еще и на пятый, но никто ничего не строил, что друзьям сыграло на руку. У ребят там была база, со всеми атрибутами. Был и небольшой наблюдательный пункт, находящейся на крыше самого высокого гаража, и колокольчик-сигнал, вытащенный из груды металлолома, одеяла, карты, нарисованные Петей, Надины старые пуанты, повешенные на стену для украшения. В их обители можно было найти даже пару ножей и вилку, с помощью которой можно было раскрыть банку с кукурузой- неприкосновенный запас на случай ядерной войны.

Надя поняла, что Петруня хороший как-то само-собой, словно он всегда был ее другой, всегда шутил и разыгрывал ее, размалевывая свою руку красной краской, а потом искренни недоумевал почему девочка не пугается.

Что они только не делали, где т не бывали. Но, наверное, смогли бы обследовать другие секретные локации их города, если бы Надю не отправляли в танцы, а Петруню силой не утаскивала домой тетка, у которой он жил после гибели родителей. Почем-то он ее за глаза всегда называл мамой, наверно, чтобы самому было не так больно от звучания ее истинного значения в ее жизни.

– Я Динку, нашу собаку, спасал, да меня прижало слева бревном, – рассказал однажды Наде историю потери своей руки Петруня.

–А родители не успели выбежать, потому что спали. А я на веранде спал с Динкой. Динка тоже умерла, ее эта балка напополам разделила. – дополнил мальчик свой рассказ, глядя на пол их базы.

Надя тогда впервые пожалела, что не очень умеет выражать эмоции, вернее не то что не умеет, не получаются у нее они в том объёме, который хотели бы видеть люди. Надя просто погладила его по голове, то был самый сильный всплеск эмоций по отношениям к людям с ее стороны.

–А у меня папа умер. Он был старый, умер, когда мне было меньше шести. Наверное, он тоже был человеком, которого было бы любить. А так я всех ненавижу

– Почему? Всех?

– Потому что из-за них я не могу быть лучшей, – зло прошипела Надя, нанизывая бусины на леску от удочки.

–А если ты и так лучшая, – спросил ее Петруня.

– Но они-то так не считают, никогда не учат меня сложным движениям, как других девочек, а только говорят, что у меня не хватает растяжки и чего-то там еще.

– Они и не должны так думать, ты так должна думать, ну может быть еще я, чтобы тебя было не так страшно, – Петруня посмотрел на нее очень внимательно, чересчур серьезно для себя.

– Почему ты так уверен, а вдруг я плохо танцую

– А ты покажи, – совершенно невозмутимо произнес мальчик.

Повторять дважды девочке не пришлось. И она закружилась, копируя старших из группы, стараясь ровно стоять на земляном полу убежища. Надя в этот момент была похожа на парящий в воздухе тополиный парашютик, вертящийся и приземляющийся по спирали. Кажется, что она просто превратилась в воздух, который переносил ее с одной точки на другую и в последний, самый важный момент, девочка развела руки, словно раскрыла бутон молоденькой розочки.

–Я все еще думаю, что т лучшая. А им, им ничего не понятно. Они же тебя не любят, вот и вся беда. Пошли, надо бы проверить нашу яблоню.

Тот день так и остался в памяти девочки, как самый светлый за много дней. Кто-то считал ее лучшей, просто потому что это была она. Надю кто-то любил, она была нужна. Не потому что она могла что-то дать, помочь или подарить, а просто так.