Читать книгу: «Тот Дом», страница 3

– Здесь вы, голубушка, промахнулись, – не подозревая о том, что его кандидатура в этот самый момент переходит в совсем другой разряд, Вехтенбергский продолжал усиленно торговаться.

“Дельный и домовитый – такой своей выгоды не упустит”, – Геся его слушала, но решение нужно принять сей же час, ежели менять вектор разговора. – И состояние не промотает. Вон, только и думает, как нажиться.

– Дочь бывшей владелицы отказалась от вступления в наследство, – Геся не поверила своим ушам. Как можно добровольно отказаться от такого сокровища? – Прошёл положенный законом срок, и дом перешёл в собственность города, после чего я, как официальный представитель государства продал его вам, – и прибавил ехидненько, теперь уже улыбаясь вполне искренне, хоть и неприятно: – желаете составить апелляцию, призвав к ответу Российское государство в лице нашего императора Алексея Николаевича и всего парламента?

– Всенепременно, голубчик, всенепременно, – Геся умела скалиться не хуже. – Только без вашей помощи. Пожалуй, поверенного я выпишу из столицы, придётся покаяться перед свёкром, ничего не поделаешь, – слабая женщина горестно вздохнула, – и столичных газетчиков тоже выпишу. Пусть раструбят о том, как Константинопольский градоначальник водит дружбу с одним нечистым на руку присяжным-поверенным. Пусть поживут здесь, подышат морским воздухом, и поузнают: может статься, моё дело такое не одно.

Она медленно стала подниматься со всей грацией, но которую была способна, пошла на выход, глядя строго на тяжёлую резную дверь перед собой.

– Мадам Кантимир.

Ха!

– Мадам Кантимир, подождите.

Гесе нужно принять решение. Прямо сейчас.

Симпатичный – сверх меры. Состоятельный – вне всякого сомнения. Серьёзный – отнюдь, но это поправимо. Непоправимым может стать другое: бывший супруг Геси живёт и здравствует в своём тщедушном теле, но исхитрялся исполнять супружеские обязанности крайне неприятно для неё. Кандидат же в супруги – человек крупный, не может ли близость с ним стать и вовсе болезненной?

До свадьбы никак не узнать, а потом деваться будет некуда.

Огромная лапища, с аккуратной порослью светлых волос упёрлась в дверь прямо на уровне Гесиных глаз. У неё аж живот подвело от эдакой демонстрации силы.

– Мадам Кантимир, я думаю, мы всё же сможем договориться, – пророкотало у неё над макушкой, по затылку побежали мурашки.

Что же, задача усложнилась. Теперь перед ней объект не только финансовых амбиций. Придётся вести игру на два фронта.

Геся медленно развернулась, готовая к тому, что увидит.

Распахнутая рубашка прямо на уровне глаз.

– Во-первых, если мы собираемся договариваться, потрудитесь привести себя в надлежащий вид, – она стрельнула глазами на его шею, всем видом показывая неприятие.

Вехтенбергский ухмыльнулся, складывая руки на груди.

– Во-вторых, держите подобающую для женщины моего положения дистанцию. У меня была возможность изучить ваши нравы. Сотрудничество с вами не должно меня скомпрометировать.

– Обычно женщины вашего положения и приезжают сюда затем, чтобы их… немного скомпрометировали. Потом они спокойно возвращаются в свой Петербург, немного… скомпрометированные, но всегда довольные.

– Я не нуждаюсь в подобных развлечениях, господин Вехтенбергский. Такого рода услуги приберегите для… – она покрутила рукой в воздухе, но подходящего случаю слова подобрать не могла, – для женщин с менее требовательным вкусом.

Этот бестия был прав: дворянских дочек, безусловно, учат, как женить на себе их брата любого сорта. Ошибся он только в одном: такая наука доступна не только титулярным особам, но и каждой, чьи родители могут себе позволить оплатить это знание.

“Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей” – великий поэт не учёл, что работает это и в обратную сторону. А директриса женской симферопольской гимназии учла.

Геся положила ладонь в перчатке поверх его рубашки, несколько мгновений подождала и сделала вид, что пытается так отодвинуть от себя поверенного. Его горячая рука легла поверх её, мадам Кантимир демонстративно попыталась вырваться, но по случайности (бывает же!) чуть не упала на медведя.

Есть контакт!

Ему ничего не оставалось, кроме как поймать хрупкую девушку, а дальше дело физиологии: у Геси не было сомнений, что тех секунд ему хватило, чтобы намётанный взгляд Ильи Александровича успел оценить и тонкость талии, и трепет уже не девичьего, но литого женского стана. Аромат духов цепко дал по мужским ноздрям, а взволнованный женский вздох чуть не вынудил молодого, здорового мужчину его ловить.

На сегодня достаточно: княгиня Кантимир оскорблённо оттолкнулась от поверенного:

– Я не шучу и не играю с вами. Мне интересно только вернуть свои деньги и заслужить одобрение мужа. Вы сможете уделить мне время завтра? Нынче уже другие дела требуют моего присутствия.

Всё ещё чувствуя на пальцах женское тело, обтянутое в тонкий шёлк, Илья Александрович кивнул.

– Я заеду к вам ближе к обеду. Где вы остановились?

– Об этом не может быть и речи. Я приду сама, в приёмное время, после обеда.

Геся вышла, простившись и с поверенным, и с его служащей.

Илья Александрович… нет, конечно, не влюбился. Влюблялся он исключительно во француженок, и исключительно каждый раз в новую. Иногда и по нескольку раз за ночь.

Но было в этой чужой жене что-то… недоступное? Непозволительное. То, что никогда не получить, как бы он ни старался.

Естественно, при условии, если бы он захотел постараться.

Не то, чтобы Геся Эмильевна догадывалась о мыслях Ильи Альбертовича… она на них рассчитывала. Потому и действовала по всем правилам мальчишеских забав: показать, дать попробовать, но не надкусить, и, скрыться с глаз. Мужчины в любом возрасте остаются детьми.

Лёгкая эйфория несла её домой и подсказывала: сегодня ты долго не уснёшь. Гесе следовало занять руки, потому она и зашла в винную лавку, на этот раз попроще. Быстро купила литр спирта (больше у лавочника не было, но госпожа Кантимир сделала заказ на партию позначительней), проигнорировав намёки усатого француза, чтобы завязать диалог и вызнать, зачем ей столь неходовой продукт. Если что и раздражало Гесю крепче непристойностей, так это неуместные откровения. Как чужие, так и собственные.

Помимо того, к эйфории примешивалось что-то ещё. Необъяснимая тяга домой. Хотелось поскорее оказаться за крепкими, такими обманчивыми для чужих взглядов стенами, увязнуть в красоте и изяществе своего логова, раствориться в нём, снова перестать чувствовать время и все заботы мира.

К спирту, к её настроению, пришёлся сегодня белый портвейн, и, поддавшись порыву ностальгии, Геся попросила бутылочку крымского.

– Что? Нет, голубчик. Будьте любезны упаковать мне магнум, – покупательница указала на полтора литровый сосуд.

Учитывая дату розлива конкретно этого вина, Геся уже предвкушала потрясающий вкус правильно созревшего креплёного, что почти невозможно в стандартных бутылках. А уж защитить хрупкий нектар от губительных для него перепадов температур, они и вовсе не способны, в отличие от магнумов.

Обычные бутылки пусть останутся для дилетантов.

Бесшумно отворив калитку, Геся быстро пересекла двор. Набравшись смелости, нарвала апельсинов, и, наконец, прислонилась к двери в холле, чуть не плача от облегчения, чувствуя, как хорошо ей стало.

Наконец, она дома.

Мягкое кресло справа от входа обволокло напряжённое тело, а царящие в логове тишина и уют успокоили распалившиеся нервы.

Но не уняли бушующую жажду деятельности.

Освежившись, Геся уже тянулась за домашней блузой и юбкой, как замерла, поймав своё отражение в зеркале. Она вспомнила паршивку в конторе поверенного, и ей стало интересно: каково это?

Каково это – носить так мало одежды, иметь возможность в любой момент прикоснуться к собственной коже, и, касаться? Зеркало было полностью согласно с Гесей – иначе, ленивые лучи заходящего солнца не подсвечивали бы так женское тело. Показывая не презренную несовершенную наготу, а только гармонию мягких линий.

Надела шёлковую ночную сорочку, не рядовую, а для визитов будущего супруга. Холодная ткань лаской скользнула, охлаждая кожу – полно, что время раннее, и она не собирается ложиться. Она одна в своём прекрасном доме, и зеркало подсказывает – её счастливое отражение: лучшая награда древним камням за их уют.

Я приехала сюда

Днём

В свой прекрасный и большой

Дом

Пусть не стонет,не скрипит

Зря.

Исцелю его собой

Я

Не отдам и не продам.

Нет!

Будет домик излучать

Свет!

Даже если мне одной

Быть

Буду счастливо я тут

Жить!

Наталья Кивер.

Глава 4

“Природы блеск не возбудил

В груди изгнанника бесплодной

Ни новых чувств, ни новых сил”.

Хозяйка спешила в свой кабинет, отбивая дробь каблуками домашних туфель, чувствуя каждое дуновение сквознячка, несущего запах дерева, жухлых листьев и немного пыли. Тело Геси, впервые испытывая подобное, отвечало странной, бегущей по венам энергией. Сейчас ей казалось, что даже засохшие цветы в старых глиняных горшках на её пути, уже ожили от долгой спячки и тянутся к ней, неуловимо для слуха звенят, делясь жаждой жизни.

Впервые за всё время на новом месте, она вспомнила о своём московском хобби, и, на старых дрожжах сегодняшнего рейда по винным лавкам, написала разгромную заметку и о местных продавцах, и о покупателях. Впрочем, в духе своей нерегулярной колонки, Геся не забыла и о полезных советах тем чтецам модного журнала, которые только открывают для себя яркий мир вина двадцатого века.

Запечатала и подписала конверт, который завтра отправится в долгий путь.

И так Геся распалила себя, пока писала, что оставалось признать: пришло время осваивать кухню, разобраться на которой раньше ей было недосуг.

Она бросилась вон из кабинета. Сегодня, занятая, она не обратила внимания на усилившийся шорох мышей в библиотеке, а если бы и сделала это, то обнаружила бы в нём едва слышный топот, но не просто топот ног, а, будто ноги те были совсем крошечные – топоток.

Кухня встретила её покачивающимся креслом-качалкой, которое, впрочем, при её появлении, скоро качаться перестало, чем заслужило укоризненный взгляд хозяйки.

Вечер застлил Константинополь мягким, щадящим светом. Гесе вполне его хватало, но для уюта она зажгла маленькую лампу на разделочном столе. Сосредоточенно обнюхала бокал у раковины – чтобы никакой посторонний запах не испортил ей заслуженное удовольствие. Плеснула треть бокала – даже наполовину полный, он не даст раскрыться всей палитре вкуса, и, пригубив, открыла первый шкаф в поисках нужной посуды. Пряный почти ликёр грел изнутри, замедляя мысли.

Вот и посуда нашлась, в светлого дерева узорчатом ящике, что был ближе всего к громоздкой столешнице, на которой, предположительно, и готовила бывшая хозяйка. Но вот осмотр дальних закутков поразил Гесю до глубины души.

Здесь было абсолютно всё, что могло ей понадобиться. Объёмистые и поменьше медные кастрюльки, по которым погладили женские пальчики, чистые бутыли и баночки разных форм, пробчатые крышки к ним. Что новую хозяйку и не заинтересовало, так это залежи пахучих трав за дальней дверью кухни. Помещение, в котором приличные дома хранят запасы провианта, здесь служило складом сухоцветов. И пахло в нём сеном и шалфеем. К великому Гесиному сожалению, для её целей эта комнатушка не подходит – слишком тёплая, оставить здесь драгоценную бутылку санторийского, всё равно что медленно выварить его.

Она уже пробовала, но решила ещё раз попытать удачу – открыть подпол. Безуспешно. Даже штопор, столько раз выручавший Гесю, только жалобно пошкрабал внутри лунки, а не взял этот замок. А на изящной, расписанной восточными узорами, медной ключнице, один-единственный гвоздик оставался пуст.

Не может в её великолепном доме не найтись места для её драгоценного вина.

Геся отпила глоток – насыщенный пряно-медовый вкус напомнил ей о доме.

Задвинула принесённую бутылку и выключила вскипевший чайник.

Задумалась ненадолго, нюхая оранжевые, налитые счастьем апельсины, слушая себя, стараясь понять, что именно хочет сделать. И услышала.

Греясь от пара, обдала кипятком три сорванных фрукта и залежавшийся лимон, вымыла их тёплой водой и насухо протёрла. Внимательно оглядела, чтобы не было ни червивостей, ни плесени.

В широком выдвижном ящике, среди великого множества ножей выбрала один – её привлекло безупречно тонкое, вот-вот и сломается, лезвие. Рукоятка оказалась из старого, червонного золота. Выгравированный на ней змей, занял Гесю только на миг, не позволяя отвлечься.

Она аккуратно стала срезать цедру, ловя брызнувший аромат, стараясь не задевать мякоть – альбедо, которое будет горчить. Руки всё делали за неё, в то время как разум успокаивался, будто погружался в дрёму. Несколько раз кресло чуть качалось, характерно скрипело, и парящая Гесина фантазия, представляла себе в нём старую, но очень статную женщину, с длинными распущенными чёрными волосами.

По её представлению такой и должна была быть её предшественница: она придирчиво смотрит на Гесю, Геся почти уже видит её боковым взглядом, но разворачивается – кресло пусто качается раз-два-три. Взгляд уловил движение в окне, Геся резко повернула голову – это редкий ветерок потрепал плющ на стене дома.

Нарочито стуча ножом по разделочной доске, она скинула цедру в пузатую бутыль, гоня прочь глупости. Листик лаврового листа и пять горошин чёрного перца – туда же.

Геся сделала маленький глоток из бокала, катая на языке сложный, отдающий сухофруктами вкус портвейна.

“Всё чушь и дрянь”, – подумала, глядя на сумеречный двор. – “Вот оно вечное – надёжный дом, собственные руки, ноги, голова и идеальное вино”.

Остался только муж и сад.

– Если я удачно отыграю эту партию, то скоро здесь появится и муж, и капитал на облагораживание сада. Тогда ты у меня засияешь! – голос её звенел, когда она обвела взглядом высокую залу кухни и залила весь литр спирта в вытянутую бутыль. Сдобрила всё это стаканом сахара, хорошенько взболтнула и отнесла в кладовку с травами – в темноте и тепле ей самое место.

В идеале, конечно, следовало найти разные сорта апельсинов для куантро, не помешал бы и грейпфрут, но морочить себе голову Гесе было откровенно недосуг, а руки занять хотелось. Главное, перед сном не забыть выловить лаврушку, чтобы не переборщить со смолистым привкусом. Останется разве что раз в сутки бутыль взбалтывать, и через семь дней апельсиновый ликёр можно будет процедить и попробовать.

Скоро со двора послышался робкий голос:

– Госпожа! – потом чуть увереннее: – госпожа, вы дома? Это я, Али, я принёс ваше бельё, как вы и просили, – пауза, а после: – госпожа, я уж здесь его оставлю, на крылечке, вот туточки…

Накинув лёгкий шёлковый халат и захватив керосинку, Геся распахнула дверь.

– Али, вопрос на засыпку: неужели ты и правда, собирался оставить мои вещи здесь, на потеху змеям?

– Каким ещё змеям, госпожа? – застигнутый врасплох, он вмиг поднял корзину, будто и не пытался её примостить на каменное крыльцо. – А-а-а, это вы из-за названия? Так, оно с Аллах знает каких времён! Никаких змей здесь отродясь не было. Шайтан – это да, джинны тоже, а змей – нет, нету.

Лампа тусклым светом освещала довольно скалящегося мальчишку – всё, на что хватало её света в темноте двора. Геся рассчиталась, морщась от запаха рыбы, которым несло от Али, раздражённо забрала переданную прачкой корзину, как заметила тонкий прутик металла – булавка, приколотая к кармашку его рубахи.

– Мама дала, от сглаза, – сконфуженно пролепетав, Али закрыл булавку рукой, – а она у меня сама простыни стирает, госпожа, и кукурузы сегодня наварила – на весь Стамбул хватит!

Геся пропустила мимо ушей, что среди мусульман Константинополь всё ещё оставался Стамбулом. Будто и не приходила сюда Российская империя. Хозяйка не слушала и дальнейшие его расхваливания, пока мальчик, вдруг, махнув нелепо руками, не покатился с крыльца. Стук крошащегося камня сопроводил падение недотёпы.

Благо катиться было не более дюжины ступеней.

– Цел? – Геся бросила корзину, одной рукой держа фонарь, другой стала помогать неуклюжему мальчишке.

– Я же говорю: шайтана это дом, – Али смотрел на дверь, будто она готова была спрыгнуть с петель и наброситься на него.

Спроси его кто сейчас, он ни за что бы не смог объяснить, отчего ему сделалось так жутко. Он отвернулся, не в силах дальше стоять вот так, лицом к этому дому. Зажмурился и закусил губу, чтобы позорно не расплакаться.

Геся отступила от него на шаг.

Со своими нелепыми репликами, этим суеверным ужасом, посыльный уже не казался ей забавным. Он стал противным. И ей, и дому.

– И что-то такое, небось, сам шайтан меня столкнул…

Али попробовал было подойти к крыльцу, но Геся заступила ему дорогу, вытянув руку с керосинкой.

– Знаешь, Али, ты иди. Хватит сегодня…

– Там же вещи! – с экспрессией, свойственной турецким мужчинам, он махнул рукой на бельё, вылетевшее из корзины.

– Я сама соберу, – пробормотала Геся, но, увидев, что Али не слышит её, повысила голос: – иди!

Хозяйка стояла, широко распахнув глаза, заслоняя собой своё логово от взгляда Али. “Прочь!” – хотелось ей кричать. “Вон из моего дома, не смей осквернять его своими словами, не смей осквернять его собой!”. Но она молчала, тратя все силы на то, чтобы подавить собственный гнев.

– Ухожу-ухожу, при чём, там мама кукурузы наварила…

Гесю отпустило, только когда за Али закрылась калитка.

Кто-то невидимый ровно в этот миг ослабил натянутую тетиву – её естество.

Повернула замок в калитке и сама пошла к крыльцу.

В том месте, где стоял Али, по фундаменту крыльца побежала тонкая, разветвлённая трещинка.

Геся чуть не расплакалась: это всё из-за неё, из-за своей безалаберности она впустила в свой храм этого дрянного, неблагодарного мальчишку. Это он так испоганил её дом. Подсвечивая себе фонарём, женщина в бессилии водила пальцами по холодному камню, по разбежавшейся трещине.

Сильный порыв ветра сорвал халат с левого плеча, принеся в себе запах соли, ворвался в снова распахнутое окно спальни, полетел по дому дальше с гулким эхом, и утих где-то в недрах её логова. Через минуту затрещал прямо над Гесиной головой – заскрипел ветками дерева, сбрасывая прочь последние листья. Играя с ним, переговариваясь на одном им понятном языке, за домом что-то протяжно заскрипело – не то забытая кухонная дверь, не то очередное окно.

Свет от лампы попал на ноги, в домашних туфлях – прямо у ноги, безмолвно приготовилась к атаке змея. От испуга Геся покачнулась, чувствуя гул ветра в ушах:

– Да когда же уже это закончится! – выкрикнула в сердцах.

Сейчас она не желала ничего, кроме как отвоевать себе свой сад, свой двор.

Чтобы не упасть, Геся схватилась за крыльцо, больно уколовшись об острый выступ. Змея завладела всем её вниманием, и в ночной мгле она не заметила ни выступившей крови, ни того, как крупная капля с её последними словами впиталась в камень дома.

Мужчина, весь в золотом свечении спустился с великой горы, не сводя глаз без зрачков с прекрасной дочери земного царя. Молнии метали очи его, да такой силы, что противиться воле существа сего не могла ни одна тварь земная.

Даже многоглазое чудище, что стерегло девство девушки, пало ниц пред царём небесным.

Пала и Ио. И то, что познала она со светооким, стоило ей божественного проклятия. В тот же час, в кой пролилась на землю кровь, вызванная высшей силой, обратилась Ио в корову.

Но не знали любовники, что с великой горы наблюдала за ними другая часть силы – мать земли всей. Разгневанная коварством супруга, наслала она на тёлку безумие.

Одержимость гнала Ио по суше и по морю, не давая прОклятой царевне ни сна, ни отдыху. Лишь добравшись до алтаря, смогла она разрешиться от бремени. Два рожка украшали чело новорождённой, люди же место сие нарекли Керас ³ . Нимфа выходила из рощи, дабы вскормить молоком своим девочку. Заблистала та необычным обликом, и сравниться с ней не могла ни одна дева фракийская ⁴ . Кероэссой все звали её.

Прошли годы земные, янтарный день сменялся пурпуром ночи. Вскипели Кидар и Барбисий, и в месте том, где сливаются они, вышел змей из вод великих рек. Забрала великая сила к себе Кероэссу, приняв облик змея, скрывшись с ней в вод пучине. А после ступила дева на землю, лишь затем, дабы отдать младенца Визии – нимфе из лесов Фракии.

Византом стали звать мальчика – сына и внука, рождённого от силы великой. И избрал он место для дома своего. И позвал силу ту, людьми почитаемую: разверзлись воды, вышел из них великан, силой и мощью затмевающий всех атлетов земных. Раскололось солнце и вышел из расщелины другой, и свет его слепил даже незрячих.

Стены града воздвигли мужи, святилища и статуи, алтари для благодарности. Дабы не забывал люд града великого, кто дал им милость сию. Им же в награду, чтобы стерегли они стены свои, да радовались, поставили бани для омовения.

Не успела пучина рябью пойти, а солнце унять свой свет, появилось войско под стенами града.

И сражался Визант с войском доблестно, а царица же его, прокралась к алтарю под летящими стрелами, и своей рукой отрубила нос слуге своему, принеся миру жертву великую. Услышала её сила дремлющая, до людских бед безразличная, и согнала она змей всего града к царице Федалии ⁵ …

Картины из света и тени, в секунду сменявшие друг друга, ещё продолжались. Не отвлекаясь на вкус крови во рту, Геся видела, как змеи сами взлетали в руки Федалии, и та кидала их, как живые стрелы и копья. Не нужно было ни задумываться, ни пытаться понять – вместе с картинами Геся знала и кто есть кто, будто сама была невидимой вездесущей силой. Она знала, что Федалия не была обычной женщиной, как и знала то, что византийская царица из прошлого, сейчас только и думает, как подальше забросить змею, чтобы спасти свой город.

Геся чувствовала и разделяла её отчаяние, видя неприступные стены, воздвигнутые богами. Так и она стала бы защищать свой дом, своё место от чужого вторжения. И именно змеи их спасли.

Геся заставила себя отступить, показывая змее её верховенство, выказывая почтение, убеждая про себя животное, что теперь ни одна её товарка не пострадает от Гесиной руки.

Будто услышав её, змея спокойной прытью скользнула в кусты. Девушка, на негнущихся ногах, покачиваясь, поднялась на крыльцо, и, берясь за ручку двери, вспомнила панораму Константинополя, виденную с парохода. И пусть реальность плыла перед глазами, Геся точно знала, где именно стояли древние стены, где святилища, она даже знало то место, где обитала нимфа Визия – сейчас там брал своё начало древний акведук Валента⁶, что виден с её крыльца.

А ещё она помнила крепостную башню, из коричневого, почти красного камня, названную древними Геракловой башней⁷. При возведении стены, две силы синего и белого света встретились в этой точке, а когда разомкнулись, осталась башня, из которой можно было услышать каждое слово, промолвленное шёпотом, даже на другом конце крепостной стены. Именно в этой точке стоит сейчас “тихая змейка”.

Гесина “тихая змейка”.

Она не могла поверить, что и правда видела это.

В голове современной женщины двадцатого века такое не укладывается.

Но она видела! Чувствовала! Будто сама стала той силой, что становилась то Зевсом, то Герой, то Посейдоном, то Аполлоном. Менялись имена, варьируясь от территории, и её жителей, становясь тем, во что верили тамошние люди.

Такое не придумать! И, как бы ни была изобретательна кровь Гольфман – выдумать подобное не под силу даже ей.

Стоит признать, что-то здесь, если и не творится сейчас, то раньше было точно.

Вопрос на засыпку: и как её угораздило купить именно этот дом?! – Геся прижалась лбом к холодному камню камина в гостиной. – Неужели из всей константинопольской недвижимости ей не могло попасться любое другое объявление?!

Она ходила по дому, пытаясь занять руки. Её обычно красивый рот сейчас был сжат в тончайшую нитку. Казалось, ослабь она хоть на миг лицо – тут же потеряет над собой контроль.

Одолеваемая гневом, Геся и не подозревала, что на семи холмах двух континентов нечто древнее, всегда безразличное, завозилось, сбрасывая с себя оковы дрёмы. Лишь на миг привлёк его внимание витиеватый Босфор, потому как гораздо сильнее его сейчас заботил вкус.

Вкус жертвенной крови, пущенной с искренней мольбой. Той самой крови. Именно этот запах стоял сейчас над его городом.

Слушая гам ночного Константинополя, Геся попыталась внушить себе, что всё это игры фантазии и потерпела крах – коль сильно она помнила, как дрожала рука Федалии, поднимая нож над мальчишкой-слугой.

Что же, в конце концов, даже если и существовали когда-то Олимп и его постояльцы, сегодня, в Российской империи, стране православия, об этом не может быть и речи. Ну купила она дом в нехорошем месте, ну и что, что не перепродать его теперь, если только такой же приезжей, как и она. А посмотреть правде в глаза – здесь Гесе не просто хорошо. Это единственное место в мире, где отдыхает её душа. Стоит ли его кому-то уступать?

В трактире на Александрийской улице запели старый романс, и Геся подошла ближе к распахнутому окну спальни, хватая ртом тяжёлый, влажный воздух: этот прекрасный город никогда не спит. Это Геся отметила, ещё побывав здесь в детстве с отцом. С тех пор она всю жизнь мечтала сюда вернуться. Наконец, её мечта сбылась. Нет времени на хандру и аффектацию. Каким бы чудесным ни был её дом, печатать ассигнации он пока не научился. Завтра Геся должна превзойти себя.

Гудок парохода, выходящего из Константинопольской гавани, мог бы разбудить многих, но не крепко спящую владелицу того дома. Как и не мог он разбудить то, что уже проснулось, проспав свыше тысячи лет. Рассыпаясь искрами рассвета над своим городом, оно вдыхало его дыхание – дыхание двадцатого века. Глумилось тоскливому звуку азана и весёлому переливу церковных колоколов. Обретало силу, с каждым, человеком, вошедшим под свод купола своего бога, впитывало его молитву. Молитву людей не подозревающих о том, что пробудилось в доме, стоящем в Македонском переулке.

Византий, Константинополь, Стамбул…

Он проснулся.

Вместе с душой города, под который тысячи лет стекала дремлющая сила, проснулось и всё то, что копилось все эти годы. Спала только та, которая почти стала хозяйкой этого места.

Спала так же беспробудно, как и беспокойно. Вспотевшая Геся так металась на постели, что простынь под ней сбилась в гармошку. Столпы света вспыхивали в её снах, обретая тела. То становясь мужчиной с голубой кожей, под которой текли вены-реки и всходились океаны. Потом они переливались в прекрасную женщину, чьё тело было так совершенно, как может лишь слепиться глина. И снова мужчины, и снова женщины…

Всё было единым, как и не менялись нечеловеческие светящиеся глаза, изучающие Гесю, и тепло, от которого ей делалось жарко, какой бы облик оно ни принимало.

Она смотрела в эти глаза и в крепком сне не могла увидеть, как с первой молитвой почти от каждой гранитной крошки в пожелтевшем саду отделились тени, сотканные из людских болей. Люди и животные, рассекая холодный морской воздух, потянулись в дом и по двору, кто-то снова вернулся в своё пристанище камня.

Не видела Геся и женщину из своих снов. Та смотрела на спящую девушку из зеркала, бесшумно улыбаясь одними глазами. Она не скрывала, а будто бы гордилась своей наготой, и, наконец, признала эту земную деву.

С окрестных деревьев разом слетели все птицы. Только пыль и перья осели на тёмную воду пруда да холмик из каменных плит на берегу.

И лавочники, и торговцы на Александрийской улице, каждый помянул своего бога, видя грязную, кишащую птицами тучу, взлетающую над тем домом. Людские взгляды приковались к минарету Голубой мечети и куполу святой Софии. Из солнечных лучей на колокольне последней соткался призрачный мальчик, улыбаясь улыбкой старца.

Геся не слышала, как шкатулка в кабинете задрожала, заходила ходуном на её столе. А не успели правоверные и православные достать свои понюшки – горько перекурить то, что только увидели, как где-то на дне рукотворного моря взревел огромный бык. Земля задрожала под всеми семью холмами. Тонны воды поглотили тот рёв.

Сон Геси оборвался в мгновение, за миг до которого, лукавый порыв ветра в закрытой комнате стянул с неё розовое стёганое одеяло, пухлые губы красавицы в зеркале улыбнулись на прощанье, и зеркало отразило только резную кровать с севшей на постели Гесей.

По пруду пробежала последняя рябь.

Шкатулка замерла на другом конце стола.