Читать книгу: «Игра разума»

▌ Часть 1: Тени Прошлого

Глава 1: Проклятый Символ

Воздух в заброшенной типографии на окраине города был тяжелым, пропитанным вековой пылью, сыростью разлагающейся бумаги и чем-то новым, острым, металлическим – запахом свежей крови. Он висел плотным, почти осязаемым туманом, пробиваясь даже сквозь резкий аромат дезинфектанта, которым полицейские безуспешно пытались перебить смрад смерти.

Детектив Игорь Захаров стоял на пороге главного цеха, медленно надевая латексные перчатки. Его лицо, изборожденное морщинами усталости и многолетней борьбы с городским дном, было бесстрастным, как маска. Но глубоко в карих глазах, привыкших видеть худшее из худшего, горел холодный, знакомый огонек – смесь гнева и бессилия. Еще одна. Черт возьми, еще одна.

– Что у нас, Петров? – Его голос, хрипловатый от выкуренной за утро пачки сигарет, разорвал гнетущую тишину. Только тихое бормотание техников и щелчки фотокамер нарушали мертвый покой огромного зала.

Молодой опер Петров, бледный и старающийся дышать ртом, чтобы не чувствовать запах, подошел ближе, держа блокнот дрожащей рукой.

– Женщина, детектив. Лет тридцати. Предварительно – Анна Семенова, пропала три дня назад из клуба «Энигма». Установить личность пока сложно… лицо… – Петров сглотнул.

Захаров кивнул, не требуя продолжения. Он и так видел. Видел слишком хорошо. Тело было расположено в центре зала, на импровизированном «алтаре» из старых, искореженных печатных машин. Поза неестественная, театрально-увековеченная страданием. Голова откинута назад, открывая горло с аккуратным, хирургически точным разрезом. Но не это приковывало взгляд. Не это заставляло даже видавших виды криминалистов отводить глаза.

Весь торс жертвы, от ключиц до таза, был покрыт… знаками. Не просто надрезами, не хаотичными порезами маньяка. Это был сложный, тщательно выведенный узор. Глубокие, почти каллиграфические линии пересекались, образуя геометрические фигуры, спирали, угловатые символы, не имевшие аналогов в известных Захарову ритуалах или шифрах. Кровь, уже темная, почти черная, запеклась в этих канавках, придавая узору жутковатый глянец, словно это была какая-то инфернальная татуировка, нанесенная посмертно.

– Какой-то… иероглиф, – пробормотал Петров, всматриваясь в ближайший фрагмент. – Или печать. Бред сумасшедшего.

– Сумасшедшего? – Захаров фыркнул, делая первый шаг внутрь, стараясь не наступать на условные метки, расставленные криминалистами. Его ботинки скрипели по бетонному полу. – Сумасшедшие не делают так. Это слишком… продуманно. Слишком чисто. – Он остановился в метре от тела, ощущая холодок по спине. Этот узор… он не просто нанесен. Он вписан . В плоть. С какой-то чудовищной целью. – Фотографы? Все запечатлели? Каждый миллиметр этого… этого послания?

– Да, детектив. Со всех ракурсов. Макро тоже делаем, – отозвался один из техников, не отрываясь от камеры

Захаров медленно обошел «алтарь». Его взгляд скользил по стенам, заваленным рухнувшими стеллажами и грудой истлевшей макулатуры. Никаких явных следов борьбы. Никаких небрежно брошенных улик. Как будто убийца и жертва появились здесь по волшебству, совершили этот ритуал и исчезли. Только один вход, один выход – огромные ржавые ворота, через которые они вошли. И следы… только их собственные, да пары рабочих ботинок, ведущих к телу и обратно. Аккуратные, размеренные шаги. Ни паники, ни спешки. Как на прогулке.

– Он знал, что делает, – тихо сказал Захаров, больше самому себе. – Знал это место. Знал, что его не потревожат. Знал, как оставить свой… автограф.

Он подошел ближе, наклонившись, но не прикасаясь. Его взгляд притянул один символ в центре композиции, чуть ниже солнечного сплетения жертвы. Он отличался от других – более крупный, более сложный, с закрученными спиралями, напоминающими одновременно и глаз, и паутину. Каждая линия была выведена с ледяным, нечеловеческим совершенством. В этом символе чувствовалась не просто жестокость, а расчетливая демонстрация силы, интеллекта, превосходства. Это был вызов. Брошенный не просто полиции. Брошенный всему миру. И ему, Захарову, лично.

– «Охотник», – прошептал Захаров, и слово повисло в мертвом воздухе, обрастая леденящим смыслом. Два года. Два года загадочных исчезновений, которые полиция списывала на беглых проституток или наркоманов, пока полгода назад не нашли первое тело. Потом второе. И вот – третье. Каждое – с новым, все более сложным и пугающим символом. Каждое – демонстрация эволюционирующей жестокости и неуловимости. Пресса уже окрестила маньяка «Охотником». Имя прижилось. Оно звучало слишком правдоподобно.

Захаров выпрямился, чувствуя, как тяжесть в груди сменяется знакомой, едкой горечью. Он устал. Устал от этой игры в кошки-мышки с тенью. Устал от бумажной волокиты и тупых отмашек начальства. Устал смотреть в глаза родственникам, которым нечего сказать. Но больше всего он устал от ощущения, что плетется в хвосте у этого хищника, этого холодного, расчетливого ума, который издевательски оставляет им свои визитные карточки на телах жертв.

Он посмотрел еще раз на центральный символ – на этот глаз-паутину, смотрящий на него из темноты запекшейся крови. В нем была какая-то древняя, зловещая сила. Какое-то обещание. Обещание того, что это не конец. Это только начало.

– Петров, – голос Захарова прозвучал резко, заставив оперского вздрогнуть. – Собери всю информацию по предыдущим делам. Все символы, все отчеты, все гипотезы – даже самые бредовые. И найди мне контакты того психолога… как его… Новикова. Александра Новикова. Говорят, он копает в таких мусорных баках сознания.

Петров удивленно поднял брови:

– Психолога, детектив? Но мы же… традиционные методы…

– Традиционные методы, – Захаров перебил его, жестом указав на тело и чудовищный узор на нем, – привели нас сюда . К третьей жертве с автографом сумасшедшего гения. Найди его контакты. Быстро. Может, этот Новиков сумеет объяснить, что за адский кроссворд нам тут загадали. Потому что я, – он тяжело вздохнул, в последний раз окидывая взглядом леденящую душу картину, – я начинаю чувствовать, что играем мы по его правилам. И проигрываем.

Он развернулся и пошел к выходу, оставив за спиной мерцающие вспышки фотокамер, тихий гул голосов и этот страшный, застывший в вечности символ, начертанный кровью на человеческой плоти. Холодный октябрьский ветер, ворвавшийся через открытые ворота, не принес облегчения. Он лишь разнес по заброшенному двору запах смерти и невысказанную мысль Захарова: Охотник вышел на тропу снова. И игра только начинается.

Глава 2: Приглашение в Бездну

Кабинет Александра Новикова был полной противоположностью мрачной типографии. Просторный, залитый осенним солнцем, проникавшим сквозь высокие окна, он дышал спокойствием и интеллектуальным порядком. Книги аккуратно стояли на полках, папки с делами были расставлены по цветовым меткам, на столе – современный компьютер и несколько научных журналов по клинической психологии и криминалистике. Даже воздух здесь был другим – с легким оттенком древесины мебели и свежего кофе.

Сам Новиков сидел за столом, погруженный в чтение сложной статьи о нейробиологии агрессии. Молодой, лет тридцати пяти, он выглядел сосредоточенным и немного отрешенным. Темные волосы слегка растрепаны от привычки проводить по ним рукой во время раздумий, вдумчивые серые глаза быстро бегали по тексту. На нем была простая темно-синяя рубашка с расстегнутым воротом, подчеркивавшая его неформальный, но профессиональный стиль. Рядом стояла кружка с остывшим кофе.

Внезапный резкий стук в дверь, слишком громкий и настойчивый для спокойной атмосферы клиники, заставил его вздрогнуть. Он нахмурился.

– Войдите.

Дверь распахнулась, и в кабинет ворвался Игорь Захаров. Он нес с собой не только запах осеннего холода и сигаретного дыма, но и волну тяжелой, почти физически ощутимой энергии – смесь усталости, раздражения и чего-то еще, более темного. Его взгляд быстрым, оценивающим сканером окинул кабинет, задержавшись на Новикове.

– Александр Новиков? – спросил Захаров, не представляясь. Его голос был таким же хрипловатым, как в типографии, но сейчас в нем звучала металлическая нотка.

– Да, это я. Чем могу помочь? – Новиков встал, его интуиция мгновенно отметила состояние гостя: высокий уровень стресса, подавленная агрессия, признаки профессионального выгорания. Детектив. Криминал. Что-то серьезное.

– Захаров. Игорь Захаров. Следственный отдел по особо тяжким. – Он достал удостоверение, мельком показал и сунул обратно в карман. – У меня к вам вопрос. Гипноз. В расследованиях. Это… работает?

Новиков слегка удивленно приподнял бровь. Вопрос был прямолинейным, даже грубоватым. Не каждый детектив решался на такое начало.

– Гипноз – это инструмент, детектив Захаров. Как и любой инструмент, он работает в умелых руках и при правильном применении. Не панацея, не волшебная палочка. Но да, он может помочь получить доступ к вытесненным или забытым воспоминаниям, снизить психологический барьер у свидетелей. Почему вы спрашиваете?

Захаров не стал садиться на предложенное кресло. Он шагнул ближе к столу и швырнул на полированную поверхность толстую серую папку. Она приземлилась с глухим стуком.

– Потому что я уже полгода бегаю по кругу. Потому что у меня на руках три трупа. Потому что там, где логика и обычные методы дают сбой, возможно, нужен ваш… ненаучный подход. – В его словах явно звучал скепсис, но под ним сквозила настоящая, отчаянная потребность в любом просвете.

Новиков не среагировал на колкость про «ненаучность». Его внимание привлекла папка. Он осторожно потянул ее к себе.

– Что за дела?

– Серийник. Прозвище «Охотник». – Захаров выдержал паузу, наблюдая за реакцией Новикова. – Слышали?

Новиков кивнул, открывая папку. Его лицо стало серьезным, профессиональная маска заменила легкую отрешенность.

– Слышал. Сложный случай. Ритуальный элемент, высокий интеллект преступника, отсутствие видимых мотивов. Полиция держит детали в секрете, но слухи ходят. – Он начал листать фотографии. Первые страницы – стандартные снимки мест преступления: переулок, парк. Потом он дошел до вчерашнего. Заброшенная типография. Тело на печатных машинах. И символ.

Его пальцы на мгновение замерли над крупным планом центрального символа – глаза-паутины, вырезанного на коже. Серые глаза Новикова сузились. Не отвращение, нет. Интенсивный, почти хищный интерес. Как у ученого, увидевшего редкий, необъяснимый феномен.

– Этот символ… – начал он, голос стал глуше, аналитическим. – Он повторяется? Модифицируется?

– На каждом теле новый. Но сложнее предыдущего. Как будто он… эволюционирует. Или учится. – Захаров внимательно следил за психологом. – Вы что-то понимаете в этом?

Новиков медленно покачал головой, не отрывая взгляда от фотографии.

– Нет. Ничего конкретного. Никаких известных оккультных или криминальных символов. Это… уникально. Личный шифр. Авторская подпись. – Он поднял взгляд на Захарова. – И вы хотите, чтобы я применил гипноз? К кому? Свидетелей нет. Родственники вряд ли что-то знают о таком .

– Я хочу, чтобы вы применили вашу голову! – Захаров ткнул пальцем себе в висок. – Посмотрите на все это! На тела, на символы, на места! Что творится в башке того, кто так делает? Почему он это делает? Куда он движется? Как его предугадать? Ваши коллеги из отдела психопрофилирования выдают сухие отчеты: «организованный, садистский, высокий интеллект». Спасибо, кэп! Это я и сам вижу! Мне нужно больше . Мне нужно понять его игру .

Новиков откинулся на спинку кресла, задумчиво потирая подбородок. В его глазах горел тот самый интерес, который Захаров и надеялся увидеть – интерес охотника к сложной добыче, ученого к неразгаданной тайне. Но была и осторожность.

– Вы просите меня составить глубокий психологический профиль. Не на основе стандартных матриц, а… погрузившись в его логику. Попытавшись реконструировать его картину мира. Это рискованно, детектив. И не только потому, что это субъективно.

– Рискованно? – Захаров горько усмехнулся. – Пока этот ублюдок разгуливает на свободе и вырезает свои узоры на живых людях – это и есть самый большой риск! Я не прошу гарантий. Я прошу попробовать. Использовать все, что может дать хоть какую-то зацепку. Ваши методы… они необычны. Может, именно это нам и нужно.

В этот момент дверь кабинета тихо приоткрылась, и в проеме показалась женщина. Лет тридцати, с умными, спокойными карими глазами и собранными в строгий узел темными волосами. На ней был белый медицинский халат поверх элегантного брючного костюма.

– Саша, ты не видел… – Она замолчала, увидев Захарова. Ее взгляд скользнул по его лицу, по напряженной позе, по открытой папке на столе. – О, извините. Я помешала.

– Анна, заходи, – Новиков жестом пригласил ее войти. – Детектив Захаров, это доктор Анна Морозова, коллега, психиатр. Анна, детектив ведет дело «Охотника».

Анна вошла, ее движения были плавными и уверенными. Она кивнула Захарову, ее взгляд стал профессионально-оценивающим.

– «Охотник»… Да, тяжелый случай. Мои соболезнования, детектив. – Ее голос был низким, мелодичным, но в нем чувствовалась твердость.

Захаров кивнул, его скепсис немного смягчился перед ее очевидной компетентностью.

– Доктор Морозова. Ваш коллега как раз объясняет мне, почему стоит или не стоит копаться в голове этого маньяка.

Анна подошла к столу, ее взгляд упал на злополучную фотографию с символом. Она едва заметно поморщилась, но быстро взяла себя в руки.

– Саша – один из лучших в области криминальной психологии и нестандартных методов, детектив. Но его подходы… иногда граничат с саморазрушением. – Она посмотрела на Новикова, и в ее взгляде промелькнуло что-то, выходящее за рамки чисто профессиональной заботы – тревога? Предостережение?

Новиков встретил ее взгляд, и между ними пробежала короткая, безмолвная реплика. Он знал, о чем она. О его склонности к полному погружению в предмет исследования. О том, что он иногда стирал границы между собой и изучаемым паттерном. О его собственном прошлом, которое могло сделать такое погружение опасным.

– Анна преувеличивает, – мягко, но твердо сказал Новиков, возвращаясь к Захарову. – Любая глубокая аналитическая работа требует эмоциональных затрат. Это часть профессии. – Он снова посмотрел на фотографию символа. Этот глаз-паутина словно смотрел на него, зовя, бросая вызов. – Я возьмусь, детектив Захаров. Дай Бог, чтобы это помогло.

Захаров тяжело вздохнул, словно с его плеч свалилась хоть малая часть груза.

– Хорошо. Отлично. – Он достал визитку, швырнул ее на стол рядом с папкой. – Мои контакты. Все, что нужно – запрашивайте. Отчеты, доступ к местам, допросы свидетелей – организуем. Но быстро, Новиков. Он не будет ждать. Следующий символ может появиться уже завтра.

– Я начну сегодня, – пообещал Новиков, его пальцы уже листали документы в папке, глаза жадно впитывали детали.

Захаров кивнул Анне и направился к выходу. На пороге он обернулся:

– И, Новиков? Будьте осторожны. Играть с разумом маньяка – все равно что совать голову в пасть льву. Можно и не вытащить.

Дверь закрылась за ним, оставив в кабинете напряженную тишину. Анна подошла ближе, опершись руками о стол.

– Саша, ты уверен? Этот случай… он уже пахнет безумием. И не только со стороны убийцы. Захаров отчаялся. А отчаяние – плохой советчик.

Новиков не сразу ответил. Он смотрел на символ. Солнечный луч, упавший на фотографию, заставил запекшуюся кровь казаться почти живой, а спирали глаза – вращаться.

– Он прав в одном, Анна. Чтобы поймать монстра, нужно заглянуть в его бездну. И надеяться, что бездна не заглянет в ответ. – Он оторвал взгляд от фото и посмотрел на нее. В его глазах горел тот самый опасный огонек глубокого интереса, смешанного с азартом. – Передай, пожалуйста, мои записи по случаю Ремизова. И отмени все планы на вечер.

Анна хотела что-то сказать, возразить, предостеречь еще раз. Но увидев его выражение – сосредоточенное, уже погруженное в лабиринт чужого безумия – лишь печально вздохнула и кивнула. Она знала этого Сашу. Когда он входил в такое состояние, остановить его было почти невозможно. Она молча вышла, оставив его наедине с папкой, фотографией ужасающего символа и начинающейся Игрой, в которую его только что пригласили.

Новиков взял фотографию типографии, пристально вглядываясь в темные углы цеха, в очертания старых машин. Он не знал, что почувствовал легкий, почти неосязаемый холодок по спине, когда его взгляд скользнул по названию на одной из ржавых табличек на стене. «Типография №3». Почему-то это название вызвало смутное, тревожное эхо в глубинах его памяти. Как забытый запах. Как сон, который не можешь вспомнить. Он отмахнулся от ощущения, приписывая его напряжению. Работа начиналась. Игра была принята.

Глава 3: Портрет в Темноте

Солнце давно скрылось за горизонтом, сменив золотистые лучи на синеватое мерцание неоновых вывесок за окном кабинета. Александр Новиков все еще сидел за своим столом, погруженный в пучину папки Захарова. Освещение теперь исходило лишь от настольной лампы, бросающей резкие тени на стены и лицо психолога, делая его черты резче, почти аскетичными. Воздух был густ от напряжения и кофеина.

Стол превратился в командный центр. Фотографии мест преступлений были разложены в хронологическом порядке. Крупные планы символов – вырезанных на коже, нарисованных кровью на стене парка, выложенных камнями возле первого тела в переулке – висели на пробковой доске, соединенные разноцветными нитями. На экране ноутбука были открыты десятки вкладок: статьи по криминальной психопатологии, истории серийных убийц с ритуальным компонентом, трактаты по символизму, даже базы данных по забытым местным культам.

Новиков водил пальцем по распечатке первого символа – сравнительно простому сочетанию перекрещенных линий и круга. Потом перешел ко второму – уже с добавлением спиралей и углов. И вот – третий. Глаз-паутина. Сложный, гипнотический, исполненный с пугающей точностью. Его блокнот был испещрен заметками, стрелками, вопросами.

Эволюция. Не хаос. Система. Алфавит безумия?

Цель не убийство само по себе. Цель – демонстрация. Послание. Кому? Мне? Полиции? Миру?

Интеллект высокий, системный. Вероятно, техническая или аналитическая профессия. Или самоучка с дисциплиной. Контроль над эмоциями… или их полное отсутствие?

Садизм ритуализирован. Удовольствие не только от страдания жертвы, но и от процесса создания "шедевра". Художник ужаса.

Он откинулся на спинку кресла, закрыл глаза, пытаясь визуализировать. Не жертву. Убийцу. Мужчину (статистика и особенности преступлений указывали на это). Сильного физически, чтобы перемещать тела, устанавливать их в нужных позах. Терпеливого. Спокойного. Хладнокровного до ледяной бездны. Каким он был в тот момент, когда выводил ножом эти безупречные линии? Какие мысли текли в его голове? Какое чувство он испытывал? Торжество? Блаженство? Пустоту?

Новиков попытался войти в этот образ. Представить тяжесть ножа в руке. Холод металла. Сопротивление кожи. Тепло крови. Точность движений, требующая полной концентрации, отрешенности от всего, кроме акта творения… акта разрушения. Он глубоко вдохнул, и вдруг его собственное сердце забилось чуть чаще. В горле пересохло. Не страх. Не отвращение. Странное, щекочущее нервы возбуждение от этой концентрации силы, от этого абсолютного контроля. Контроля над жизнью и смертью.

Он резко открыл глаза, отшатнувшись от стола, как от чего-то раскаленного. "Что это было?" – пронеслось в голове. Эмпатия? Или нечто более темное? Он потёр виски. Усталость. Просто усталость и перегрузка. Он встал, подошел к окну. Город жил своей ночной жизнью, далекой и нереальной по сравнению с миром папки Захарова.

Взгляд его упал на фотографию заброшенной типографии. "Типография №3". Это название снова зацепило что-то в глубине памяти. Туманный образ. Запах типографской краски? Гул машин? Детский смех? Нет… не смех. Что-то другое. Тревожное. Он не мог разобрать. Как назойливый комар, жужжащий у виска.

Он вернулся к доске, к символам. Его внимание привлекло нечто, что он раньше упустил. На всех трех фотографиях мест преступлений, в углу кадра, едва заметно, виднелся один и тот же предмет. Вернее, его отсутствие. На стене переулка – след от снятой таблички. На дереве в парке – скол коры, где явно что-то висело. И в типографии – пустой крюк на стене, рядом с которым виднелся прямоугольник менее пыльной стены.

Он что-то забирает. Сувенир? Трофей? Или… часть ритуала? Мысль била током. Это была первая реальная зацепка, выходящая за рамки символов на телах. Что он забирал? Таблички? Номера? Названия мест? Зачем?

Новиков схватил блокнот, записывая яростно:

"Охотник" собирает артефакты с мест преступлений. Символические? Связанные с идентификацией места? Указание на следующую цель? Мотив коллекционера? Ритуальное подтверждение "владения"?

Он чувствовал прилив адреналина. Озарение. Это было что-то . Небольшое, но реальное. Окно в логику убийцы. Он потянулся к телефону, чтобы позвонить Захарову, но взгляд снова зацепился за символ. За этот глаз-паутину. И вдруг… ему показалось, что спирали чуть сдвинулись. Как будто глаз моргнул .

Новиков замер. Сердце гулко стукнуло в груди. Он прищурился, подошел ближе к фотографии. Нет. Бумага. Чернила. Фотопечать. Это был просто снимок. Игра света? Усталость? Он отвернулся, но ощущение пристального взгляда в спину не исчезло. Он резко обернулся – в кабинете никого. Только тени от мебели, удлиненные светом лампы, казались вдруг чужими, угрожающими.

– Черт, – прошептал он, потирая глаза. – Собирайся, Новиков. Пора домой.

Он стал собирать бумаги в папку, стараясь не смотреть на символы. Но тревожное возбуждение от находки смешивалось с холодком странного страха. От того взгляда. От этого названия – "Типография №3". От собственной мимолетной реакции на воображаемое ощущение ножа и крови.

Дверь кабинета тихо открылась. В проеме стояла Анна. Она уже не в халате, в темном пальто, с сумкой через плечо. Ее лицо выражало беспокойство

– Саша? Ты все еще здесь? Уже полночь.

Он вздрогнул, не ожидая ее. – Анна? Я… да. Нашел кое-что интересное. – Он показал на заметку в блокноте про артефакты. – Он что-то забирает с мест.

Анна подошла, взглянула на записи, потом на его лицо. Ее взгляд стал острым, диагностирующим.

– Это хорошо. Но ты выглядишь… ужасно. Бледный, глаза воспаленные. Ты ел хоть что-то?

– Кофе, – отмахнулся он, избегая ее взгляда, пряча папку в портфель.

– Кофе – не еда. – Она положила руку ему на лоб. Ее прикосновение было прохладным и неожиданно приятным. – И ты весь напряжен, как струна. Что случилось?

Новиков колебался. Рассказать про моргающий символ? Про странное возбуждение? Она подумает, что он сходит с ума. Или что работа уже берет свое.

– Ничего. Устал. И это дело… оно тяжелое. Эти символы… они как живые. – Он неудачно попытался пошутить.

Анна не улыбнулась. Ее пальцы мягко коснулись его виска.

– Я же предупреждала. Ты слишком глубоко ныряешь. Это не просто анализ, Саша. Ты пытаешься стать им, чтобы понять. Это опасно. Твои нейроны начинают повторять его паттерны. Огонь может обжечь не только того, кого им пытаются ударить.

– Я контролирую ситуацию, Анна, – сказал он, но его голос звучал менее уверенно, чем хотелось бы. Он взял ее руку, мягко снял с виска. – Просто устал. Пойдем? Проводишь до машины? В темноте эти тени в коридоре стали казаться… слишком активными.

Она внимательно посмотрела на него, увидев тень страха, которую он не смог полностью скрыть. В ее глазах мелькнула тревога, но она лишь кивнула.

– Конечно. И завтра ты завтракаешь со мной. Обязательно. Не обсуждается.

Они выключили свет и вышли в пустынный, слабо освещенный коридор клиники. Тени действительно казались длиннее, гуще, таящими неясные очертания. Новиков невольно прибавил шагу, чувствуя, как Анна берет его под руку. Ее близость была якорем в этом внезапно ставшем враждебным пространстве.

– "Типография №3"… – вдруг проговорил он вслух, не сдержавшись. – Почему это название кажется мне… знакомым? Неприятно знакомым?

Анна нахмурилась, задумавшись.

– Не знаю. Может, просто ассоциация? Заброшенное место, смерть… Но если тебя это беспокоит, попробуй вспомнить в спокойной обстановке. Не сейчас. Сейчас тебе нужен сон.

Они вышли на улицу. Холодный ночной воздух ударил в лицо, освежая. Новиков глубоко вдохнул. Машина Анны стояла рядом. Она открыла свою, но задержалась.

– Саша, будь осторожен. Не только физически. Мысленно. Этот… "Охотник". Он не просто убивает. Он оставляет ловушки. И некоторые из них могут быть расставлены для тех, кто попытается заглянуть в его бездну. – Она тронула его руку. – Позвони, когда доедешь.

Он кивнул, с благодарностью сжимая ее пальцы.

– Позвоню. Спокойной ночи, Анна.

Он сел в свою машину, завел мотор. В зеркале заднего вида мелькнуло ее лицо, все еще озабоченное, пока она ждала, когда он тронется. Он помахал рукой и выехал на ночную улицу. Ощущение пристального взгляда снова вернулось. Он резко обернулся на заднее сиденье – пусто. "Паранойя", – прошипел он себе. "Усталость".

Дорога домой прошла в тумане. Мысли путались: спирали глаза-паутины, пустые крюки на стенах, тревожное название типографии, теплое прикосновение Анны, холодный голос Захарова: " Будьте осторожен. Можно и не вытащить. "

Квартира Новикова была такой же минималистичной и упорядоченной, как его кабинет. Тишина здесь была гулкой. Он скинул куртку, включил свет в гостиной, но не стал зажигать верхний – ограничился торшером. Он налил себе воды, пытаясь смыть комок в горле и навязчивые образы. Но стоило ему закрыть глаза, чтобы сделать глоток, как он увидел его.

Не лицо. Тень. Высокую, неопределенную фигуру, стоящую в углу его собственной гостиной. Замершую. Наблюдающую. И символ. Тот самый, глаз-паутина. Светящийся слабым, фосфоресцирующим светом прямо на стене за тенью.

Новиков дернулся, открыл глаза. Вода расплескалась. Угол был пуст. Стена – чиста. Только узор от абажура торшера отбрасывал странную тень.

– Хватит, – сказал он себе вслух, но голос дрожал. – Просто галлюцинация от переутомления. Сон. Нужен сон.

Он быстро прошел в спальню, почти не раздеваясь, повалился на кровать. Темнота за окном казалась плотной, живой. Он зажмурился, стараясь думать о чем-то светлом, о Анне, о ее спокойных глазах… Но за веками немедленно всплывали кровавые символы, пустые крюки на стенах, и та тень в углу.

Сон, когда он наконец сморил его, не был спасением.

Он бежал по длинному, бесконечному коридору с облупившимися стенами. Где-то впереди слышался плач. Детский плач. Знакомый. Он знал, что должен спешить. Знак на стене – простые перекрещенные линии и круг. Первый символ. Он бежал мимо, но коридор не кончался. Плач становился громче, отчаяннее. Он поворачивал за угол – и видел второй символ, со спиралями, нацарапанный кровью. Кровь была свежая, теплая. Он бежал быстрее, сердце колотилось как молот. Еще поворот. И вот он – третий символ. Глаз-паутина. Огромный, во всю стену. И он был не нарисован. Он был сделан из… паутины? Из темных, липких нитей. И в центре глаза, в зрачке, было лицо. Его собственное лицо. Искаженное ужасом. А плач… плач шел оттуда, из его собственного рта на стене. Он открыл рот, чтобы закричать, но вместо крика из горла вырвался рой черных, блестящих пауков…

Новиков проснулся с тихим стоном, весь в холодном поту. Сердце бешено колотилось. Он сидел на кровати, дрожа, вцепившись пальцами в простыню. В ушах еще звенел тот жуткий, собственный плач из сна. В квартире было тихо. Пусто. Темно.

Он медленно поднял дрожащую руку и провел пальцами по своему лицу. Проверить, цело ли оно. Проверить, не превратилось ли в паутину.

За окном, в предрассветной мгле, ему снова почудилось движение. Высокая тень. Стоящая и наблюдающая. Но когда он вгляделся, там ничего не было. Только ветер качал голые ветви дерева за окном, отбрасывая на стену пляшущие, бессмысленные узоры.

Портрет "Охотника" начал проявляться в темноте. И первые его мазки легли не только на бумагу, но и на душу самого художника, пытавшегося его нарисовать. Игра разума вступала в новую, опасную фазу.

Глава 4: Гипнотический Гамбит

Серое утро встретило Александра Новикова в кабинете Захарова. Помещение дышало функциональным аскетизмом и хроническим недосыпом: заваленный бумагами стол, доска с фотографиями жертв "Охотника" и схемами, которые вели в никуда, стойкий запах старого кофе и табака. Сам детектив выглядел еще более измотанным, чем вчера, но в его глазах горел тусклый огонек надежды, зажженный сообщением Новикова об артефактах.

– Значит, он коллекционер? – Захаров хрипло проговорил, разглядывая увеличенные фотографии пустых крюков и следов от табличек. – Забирает сувениры? Напоминания? Это… логично. Для такого типа.

– Это больше, чем сувениры, – поправил его Новиков. Он чувствовал себя разбитым после кошмарной ночи, но адреналин от находки и крепкий кофе держали его на плаву. Тень подозрения на стене квартиры все еще маячила на периферии сознания, но он старательно игнорировал ее. – Это часть ритуала. Подтверждение его власти над местом, над событием. Возможно, трофей, необходимый для завершения цикла или начала нового. Это ключ к его внутренней логике. И, возможно, к предсказанию следующей цели.

– Предсказанию? – Захаров скептически хмыкнул, но в его взгляде мелькнул интерес. – И как это поможет его поймать? Пока мы только констатируем факт.

– Это поможет сузить круг поиска следующего места, – настаивал Новиков. – Он выбирает локации не случайно. Они должны что-то значить. Для него. И иметь объект, который можно забрать. Табличку, вывеску, номер… что-то, что идентифицирует место. Нам нужно проанализировать предыдущие точки: что там было украдено? Есть ли общие черты? Названия? Историческое значение? Географический паттерн

Захаров кивнул, уже набирая номер на телефоне.

– Петров! Срочно: по всем трем местам преступлений "Охотника". Какие таблички, вывески, номера висели в непосредственной близости? Что могло быть снято? Свериться со старыми фото, опросить местных, если есть кому. Да, прямо сейчас

Он положил трубку, взглянув на Новикова с новым, осторожным уважением.

– Ладно, психолог, вы сделали ход. Теперь ваш выход. Вы говорили о гипнозе. К кому? Свидетелей нет. Родственники последней жертвы – родители в другом городе, в шоке.

– Есть один человек, – сказал Новиков, открывая свою папку. – Маргарита Соколова. Подруга первой жертвы, Ирины Тарасовой. Они вместе были в клубе в вечер исчезновения. По первоначальному протоколу, она ничего внятного не помнит – паника, алкоголь. Но она упоминала, что Ирина куда-то отошла, будто увидела кого-то знакомого . Потом ее след теряется. Полиция сочла это недостоверным – стресс, и все такое. Но под гипнозом… может, мы вытащим этот обрывок памяти.