Читать книгу: «12 апостолов блокадного неба», страница 3

Операция «Буссард»

Монотонный гул приближающихся самолетов наполнил морозный воздух, как предзнаменование надвигающегося бедствия. Транспортные машины, нагруженные кошмарным грузом, на который немецкое командование возлагало большие надежды и в который вложило немало средств, стремительно неслись над землей. Провалившаяся операция «Москва» вынудила Гитлера и Гиммлера пересмотреть свою тактику. Многие агенты из Abteilung Abwehr II Sonderdienst⁹ группы А зондеркоманды изменили свои роли, став воспитателями сирот, оставшихся без родителей в безжалостно оккупированных землях. Именно этих несчастных детей высшее руководство Рейха мечтало превратить в «сарычей»¹⁰, передавая на воспитание палачам. Эта бездушная механика превращала судьбы детей в мрачные схемы, расставляя фигуры на шахматной доске войны, где человеческое достоинство обесценивалось, а надежда на светлое будущее захлебывалась в крови.

С оперативной точки зрения идея была отличной: на праздношатающегося подростка мало кто обратит внимание, плюс сирота мог легко втереться в доверие к взрослым, ну и, конечно, что немаловажно, многие из них прекрасно ориентировались на местности.

Разместившись на холодных железных сиденьях, группа мальчишек из десяти человек держала в руках вещмешки, в которых кроме взрывчатки находились недельный запас еды и около четырехсот рублей. За спинами ребят, которым от силы было тринадцать-четырнадцать лет, висели парашюты. В штанину каждого подростка немцы вшили записку с паролем на немецком языке, упакованную в тонкую резиновую оболочку.

– Мишка, что будем делать? – еле слышно прошептал сидящий поодаль парень.

– А что ты предлагаешь?

Паренек бросил настороженный взгляд на сопровождавшего их офицера и, наклонившись к товарищу пониже, произнес:

– Думаю, как приземлимся, надо идти к своим.

– Ага, нас там ждут с распростертыми объятиями. Свои же и порешат.

– Ну, как знаешь, – пожал плечами Петька, светловолосый парень лет тринадцати. – Я, по крайней мере, возвращаться обратно к фрицам не намерен.

– Тебя же убьют! – ужаснулся Мишка.

– Какая разница, кто убьет: наши или немцы? Зато не буду чувствовать себя предателем. Решай, ты со мной или нет?

Поймав на себе настороженный взгляд офицера, мальчуганы замолчали. Тот уже хотел что‑то им сказать, но, заметив сигнал штурмана о начале высадки, громко произнес:

– Великая Германия предоставила вам возможность доказать, что вы достойны ее милости. Сделайте то, что приказано, и тогда сможете стать полноправными членами высокоразвитого общества.

Юные диверсанты выпрыгивали из самолета. Это был их первый боевой прыжок, проверка на прочность, крещение огнем. Приземлившись, группа должна была рассредоточиться по территории и приступить к диверсиям, подбрасывая мины, замаскированные под куски угля, в тендеры и выводя тем самым из строя паровозы. Если бы все посланные диверсанты совершили грязное дело, они нанесли бы значительный урон, на что, собственно, и рассчитывал враг, пытаясь всеми силами остановить наступление нашей армии.

– Стой! Кто идет?.. Стой, стрелять буду! – крикнул часовой, стоявший на посту возле Управления контрразведки «СМЕРШ» Брянского фронта. – Фу-у-у… Чего шляетесь, пацанье, ни свет ни заря? Чуть ведь не пристрелил!

Солдат настороженно смотрел на двух подростков, одетых в грязные выцветшие гимнастерки и обычные гражданские брюки и обутых в поношенные ботинки, покрытые слоем грязи.

– А ну-ка пошли отсюда. Здесь не место для прогулок, – прикрикнул часовой, уже готовый рявкнуть, но тут взгляд его вдруг зацепился за скомканный ворох тряпья в руках мальчишек.

– Нам нужен начальник, – произнес светловолосый подросток, немного выступив вперед. – Мы хотим сдаться.

– Чего вы хотите? – не сразу понял солдат. – Повтори!

– Мы диверсанты, – поддержал товарища второй, встав рядом с ним. – Сегодня ночью нас сбросили с самолета. Нам очень нужен начальник, но только самый главный.

Спустя пару часов генерал-майор Николай Иванович Железников, начальник Управления контрразведки «СМЕРШ», сидел в столовой напротив мальчишек, уплетавших за обе щеки кашу и трофейные конфеты.

– Ну что, ребят, вкусно? – разглядывая жилистых пареньков, спросил заместитель начальника Василий Степанович Шилин. – Давно такого не ели? Небось, фрицы морили голодом?

– Да нет, – Мишка оторвался от тарелки, оценивающе поглядев на мужчину, ответил: – Собственно, нас неплохо кормили. Сытно было. Лучше, чем дома. Да и все разрешали: курить, сквернословить, драться, даже вино давали.

– Вино? – товарищ Шилин поглядел на молчавшего Николая Ивановича.

– В сорок первом я уже слышал подобные истории, – подтвердил тот. – Только тогда подростков обучали управляться с гранатами и оружием, посулив взамен угостить сладостями, вином, денег дать и покатать на машине. А если откажутся, то обещали расстрелять родных.

– Мы сироты… из детдома. Нас не успели эвакуировать, вот мы и попали в концлагерь, – проговорил Петя, облизывая ложку.

– И что случилось с вами потом?

– Потом приехали какие‑то дядьки… в форме, собрали всех вместе… человек, наверно, пятьдесят… ну или меньше, бросили батон колбасы и принялись наблюдать.

– И вы дрались за этот батон? – Василий Шилин ошеломленно уставился на ребят. – Вы же пионеры! Вы же клятву давали! Как вам было не стыдно?

– Ну это ты зря, Степаныч, – остановил его генерал-майор. – Трудно даже представить, ЧТО ребята пережили в концлагере… так что не смей осуждать. Не нам клеймить их позором. Они через такое прошли, что нам, взрослым, и не снилось.

– Ага, – кивнул Мишка, недружелюбно поглядев на замначальника. – Посидели бы вы пару месяцев на одном куске хлеба и стакане воды в сутки, я посмотрел бы на вас. Да у нас ежедневно кто‑то умирал, не выдержав пыток и постоянной сдачи крови для немецких солдат.

– Да я бы ни за что…

– А что было потом? – Николай Иванович прервал Шилина, смерив того сердитым взглядом.

– Мы начали драться за колбасу, – просто сказал Петя. – А дядьки все смотрели и смеялись. После они отобрали самых смелых и сильных, в том числе и меня с Мишкой, и увезли куда‑то.

– Куда?

– В какой‑то охотничий дом, там полно было разных шкур, рогов, голов животных.

– Ага, это примерно в тридцати километрах от города Касселя, – добавил Мишка.

– Ты точно уверен? – Товарищ Железников и товарищ Шилин переглянулись.

– Да, мне удалось подсмотреть по дороге.

– И много вас там было? Ты знаешь, кто организовал школу в этом доме?

– Да, мне удалось подслушать… любопытный я от природы, – кивнул Мишка.

– Ты язык, что ли, знаешь? Откуда?

– Да нет, не очень. Старшая сестра в свое время учила в школе, вот я и шпрехаю немного.

– Ну и? Рассказывай, не молчи. Обещаю, что замолвлю о тебе словечко, если твоя информация подтвердится¹¹.

– Как я понял, жили мы у начальника… по-моему, капитана Больца. Он-то и руководит абвергруппой‑209. Он или кто-то еще, я не знаю точно, разработали операцию… «Буссард»… так, что ли. Я не знаю, что значит это слово.

– Сарыч… это такая хищная птица, – перевел генерал-майор.

– А… ясно. Из нас зверюг делали.

– Кто обучал вас и что говорили делать?

– Там были русские инструкторы… говорили, что сбежали из Страны Советов еще в двадцатых годах. Много чего интересного порассказали, – продолжил Мишка, запихивая очередную конфету за щеку. – Ими руководили вечно чем‑то недовольные фрицы.

– Шкуры продажные! – хлопнув по колену, произнес Шилин. – Эх, не добили наши отцы белогвардейцев…

– А что конкретно? – не обращая внимания на зама, задал вопрос генерал-майор.

– О своих приключениях, о странах, в которых побывали. Рассказывали, что видели. Вот бы так же… Эх… Потом возили на экскурсии по немецким городам, заводам и фермам. Говорили, что мы тоже так будем жить, когда выполним задание.

– Вас кормили хорошо?

– Ага, хорошо, – перебил его Петя. – Уже не надо было драться за еду. Хотя драки всячески поощрялись. Мы курили и пили вино, когда хотели. Нас не особо ограничивали. Тех, кто хорошо учился, и вовсе баловали. А кто нет, – лицо мальчика покрылось мертвенной бледностью. Он как‑то странно поглядел на взрослых и, судорожно сглотнув, продолжил: – За ними приходили, и… нас наказывали. Сильно наказывали.

– Понятно… А почему решили сдаться, раз вам пообещали золотые горы?

– Брехло они, – сплюнул Мишка на пол, – знаем, что не выполнят обещание. Смеются, улыбаются, а глаза злые. Убьют нас, вот что я скажу. Как только вернемся с задания, так и шлепнут. Как пить дать! Да и тут мать с батей похоронены… сестренка с братиком. Земля‑то наша… родная. Русская.

– И много вас таких? Кто не хочет воевать на стороне немцев? – поинтересовался Николай Иванович, которому понравился ответ юного диверсанта.

– Да многие… из тридцати человек, думаю, только пара-тройка способна на подлость. Остальные только и ждали, когда вновь окажутся в родных краях, чтобы сбежать.

– Ясно… Ну что ж, может, тогда поможете найти всех? – подмигнул товарищ Железников. – А, что скажете?

– А вы не расстреляете нас? – покосился на него Петя.

– За что? Вы же сами, добровольно. Я так и доложу товарищу Сталину, что, мол, такие‑то пришли с повинной и помогли организовать поисковую группу.

– Честное пионерское?

– Честное пионерское! – подтвердил генерал-лейтенант. Затем он обратился к заместителю: – Василий Степанович, принимай ребят под свою ответственность. С тебя спрошу. Да, и переодень их. Негоже им в немецком тряпье ходить. С этого дня они воины Красной армии.

– Так точно, слушаюсь!

Через несколько часов в Москву, в Государственный комитет обороны, поступило специальное сообщение с пометкой «Товарищу Сталину срочно», в котором в мельчайших подробностях было описано событие, случившееся в первый день осени. Чуть позже стало известно, что почти все ребята, заброшенные в разные районы железнодорожных станций Московской, Тульской, Смоленской, Калининской, Курской и Воронежской областей, явились с повинной. Никто из обученных диверсантов так и не выполнил данное им задание. Как ни старались немецкие инструктора, какие бы блага ни предлагали, ни один из ребят не запятнал себя предательством, не изменил Родине, проявив тем самым несгибаемую волю и отвагу, достойную восхищения.

Судьбу же подростков, столкнувшихся с жестокостью и ложью этого мира в столь юном возрасте, окончательно решил сам Верховный главнокомандующий, сняв с них все обвинения: «Арестовали, значит… Кого? Детей! Им учиться надобно, а не в тюрьме сидеть. Выучатся – порушенное хозяйство будут восстанавливать…»

Кудрист

¹²

Созданный по приказу Третьего рейха в мае 1941 года концлагерь находился в южной части города Амерсфорт и пользовался дурной славой. По документам он значился пересыльным и трудовым местом, сортировочным центром, где решалась дальнейшая судьба тысяч узников. Об условиях проживания в нем известно не так много, всю информацию немцы старательно уничтожили, скрыв следы преступлений, направленных против человечности. Тем не менее свидетели этих ужасающих событий сохранили в памяти образ жестокости и варварства по отношению к узникам. Благодаря их воспоминаниям мы, современные потомки, вскрываем правду – ту неприглядную и, увы, неудобную правду, о которой многие нынешние правители европейских стран предпочитают молчать или забывать. Лагерь в Амерсфорте стремительно разрастался. С увеличением числа заключенных менялся и облик лагеря, однако неизменными оставались отсутствие гигиены, медицинской помощи и пищи, а также жестокость охранников. Узники расплачивались жизнью за малейшие проступки, подвергаясь побоям и унижениям, в то время как собаки, натравленные на них, становились олицетворением невыносимого страха.

– Heil Hitler, – поприветствовав начальство, громко произнес высокий голубоглазый офицер, войдя в комнату коменданта. – По вашему приказанию прибыл.

Оберштурмфюрер СС¹³ Вальтер Генрих окинул взглядом вошедшего подчиненного. «Истинный ариец, – подумал он, исподтишка изучая вошедшего. – Узкие бедра, широкие плечи, белокурый, кожа – алебастр, характер – сталь, закаленная в ненависти. Вот из такой глины и нужно лепить сверхчеловека, взращивать семена для идеальной расы».

– Присаживайтесь, Карл, – Вальтер указал жестом на стул, сам опускаясь в кресло за рабочим столом. – Что‑нибудь выпьете? Нет? Ну ладно, тогда перейдем сразу к делу.

Порывшись в ящике, оберштурмфюрер СС извлек какую‑то бумагу и положил ее перед собой.

– Знаете ли вы, что здесь написано? – задал вопрос герр Генрих, откинувшись на спинку кресла.

– Никак нет, герр оберштурмфюрер, – отчеканил подчиненный. – Но я смею надеяться, что вы удостоите меня честью и расскажете содержание письма хотя бы в двух словах.

– Это секретная директива министра пропаганды Йозефа Геббельса. В ней говорится, что по распоряжению фюрера именно нам с вами надлежит придать уверенность немецким солдатам. Думаю, для вас не секрет, что обстановка на фронте не столь радужна, как того бы хотелось. Наступление развивается не так стремительно, как планировалось изначально. Мы взяли Данию за шесть часов, Голландию – за пять дней, Бельгию – за восемнадцать, Францию – за полтора месяца. А тут… с начала войны прошло два с половиной месяца, а наша доблестная армия так и не добралась до столицы большевиков и не сровняла ее с землей. Перед судьбоносной битвой за Москву необходимо поднять упавший дух нашим славным воинам, которые… будем говорить начистоту, мы здесь одни… с трудом взяли Смоленск.

– Да, это удручает, – кивнул унтерштурмфюрер СС¹⁴, не понимая, куда клонит начальство. – Но что мы можем сделать здесь, в Голландии?

– У нашего министра родилась гениальная идея, и он планирует осуществить ее в нашем пересылочном лагере. Именно поэтому я и позвал вас.

– Слушаю вас, оберштурмфюрер.

– Подробности после, а пока я приказываю вам встретить новую партию заключенных, которые прибудут сюда через час, – комендант поглядел на настенные часы. – Отправляйтесь с конвоем и приведите сюда пленных.

– Их расположить в только что возведенном бараке? – осведомился офицер.

– О нет, – усмехнулся герр Вальтер. – Это особые узники, а поэтому к ним нужен и специальный… особый подход.

Спустя десять томительных минут, получив сухие, как порох, распоряжения, Карл Берг покинул кабинет начальника. В сопровождении эскорта солдат он отправился на вокзал, где его уже ждало зрелище, леденящее кровь.

«Мой Бог, кто это? – пронеслось у него в голове, когда из вагона стали выпрыгивать сухощавые фигуры, облаченные в лохмотья, на костлявых ногах которых вместо обуви были намотаны тряпки. – Это вообще люди или диковинные животные? Нечто подобное я видел когда‑то в зоопарке. Обезьяны!»

Новоприбывшие жались друг к другу и осторожно озирались вокруг, не зная, что им делать дальше и куда пойти. Они напоминали потерянные души в чистилище.

– Все заключенные выгружены! – отчеканил роттенфюрер¹⁵, вытянувшись в струну перед Карлом Бергом. – Жду ваших дальнейших приказаний!

– Проведите их по главной улице, – усмехнувшись, бросил тот, окидывая презрительным взглядом низкорослых людей со смуглой кожей и миндалевидными глазами. – Давно местные граждане не развлекались. Пусть полюбуются на тех, кто воюет с нами. Если в заключенных будут бросать камни или что‑то в этом роде, то не вмешивайтесь. Пускай горожане развлекаются.

Но простой народ и не думал веселиться, глядя на понуро идущих пленных, одетых в лохмотья, изможденных настолько, что лишь поддержка товарищей помогала им держаться на ногах.

– Мама, мама, а кто эти звери? Я не видел таких чудищ в зоопарке, – полюбопытствовал мальчуган лет пяти, удивленно рассматривающий колонну.

– Это русские солдаты, Ганс. Они попали в плен, – печально произнесла женщина, предчувствуя страшную участь, уготованную этим несчастным. Ведь тех, кто попадал в лагерь Амерсфорт, ждала верная смерть, ибо он являлся неотъемлемой частью системы уничтожения, направленной на искоренение целых народов.

– А все русские такие страшные? – не унимался мальчишка.

– Война не красит людей… она калечит… калечит не только тело, но и души.

Сочувствие к пленным выражали многие. Горожане, рискуя жизнью, пытались передать им хлеб, воду, сыр, но охранники прикладами отгоняли сердобольных жителей, не позволяя даже приближаться к измученным узникам.

Кем же были эти несчастные, прибывшие на вокзал города Амерсфорта в сентябре 1941 года? Лишь позднее, когда удалось найти русскоговорящего заключенного, выяснилось, что в душных товарных вагонах для скота в лагерь прибыли уроженцы из Средней Азии: сто один узбек. Они отчаянно сражались под Смоленском, до последней гранаты, до последнего патрона. Но, попав в окружение после продолжительных боев, не смогли прорваться и присоединиться к отступающей армии. Увы, они проиграли свой последний бой. И ценой поражения стала жизнь…

– Вы выполнили мое приказание? – оторвав глаза от бумаг, спросил герр Генрих вошедшего унтерштурмфюрера СС Берга.

– Так точно, оберштурмфюрер.

– Пленные размещены там, где я сказал?

– Так точно. Я распорядился поместить их не в барак, как остальных, а в отдельный загон под открытым небом, окруженный колючей проволокой.

– Вот и чудненько, – хмыкнул комендант и, немного помолчав, добавил: – Взятых в плен три дня не кормить и не поить. А после давать лишь половину положенного. Да, и следите, чтобы другие… сердобольные душонки… не смели их подкармливать.

– Все будет сделано, как вы приказали. Не сомневайтесь, – проговорил Карл, не совсем понимая замысел коменданта.

«Почему он не убьет их сразу? К чему все это? Голод, загон с колючей проволокой. Работники они никакие, слишком слабы… не понимаю», – роилось в голове у унтерштурмфюрера. Однако он был потомственным военным и никогда не обсуждал приказ, поэтому промолчал и в этот раз, оставив свои мысли при себе.

– А я и не сомневаюсь, дорогой Карл, – многозначительно поглядев на подчиненного, отозвался оберштурмфюрер СС. – Когда‑нибудь вы займете мое место. Вас же для этого сюда прислали, не так ли? Набираться опыта в этом… специфическом деле.

Карл Петер Берг ощутил, как краска заливает лицо. Его действительно направили в голландский концлагерь, чтобы отточить мастерство управления, прежде чем доверить одну из фабрик смерти.

– Ну-ну, не смущайтесь, – расхохотался Генрих, поднимаясь из-за стола. Он подошел к подчиненному и, похлопав его по плечу, продолжил: – Признаться, и я не намерен здесь торчать до конца войны. Так что все хорошо.

Отпустив офицера, комендант еще долго посмеивался про себя над Карлом, вспоминая растерянный вид молодого унтерштурмфюрера. Он упивался своей значимостью, безнаказанностью и властью.

Дни превратились в бесконечную вереницу, недели неумолимо сменяли друг друга, отмеряя время… для тех, кто был лишен его отсчета. Пленным казалось, что пролетели не недели, а целые эпохи. Эпохи, сотканные из жестоких испытаний, унижений и нечеловеческих страданий. Невозможно вообразить, какую боль испытывали эти несчастные души, оторванные от родной земли, от домов, где муэдзин когда‑то созывал их на молитву; где ветер играл с песком на рыночных площадях; где осень благоухала пряностями, а весна – ароматом цветущих садов. Истощенные голодом и непосильным трудом, они постепенно утрачивали не только силы, но и человеческий облик.

– Что за крики и шум? – хмуро глядя на унтерштурмфюрера, поинтересовался комендант. – Что стряслось? Кто‑то посмел поднять бунт?

– Нет, оберштурмфюрер, это все те русские варвары, – отрапортовал Карл, стоявший вытянувшись в струнку перед начальством.

– И что же сделали недочеловеки?

– Они посмели есть корм для свиней: остатки еды и картофельную кожуру. Вот и пришлось применить силу.

– Это хорошо, что наказали наглецов. Плохо, что они смогли найти пищу. Я же говорил, что необходимо следить за тем, чтобы это отребье не получало еду. Лишь только ту малую часть, которую они сейчас имеют, не более. Так вы выполняете мое распоряжение?

– Да, но пленные тогда не смогут работать…

– Плевать мне на это! – взорвался комендант. – Они должны быть ГОЛОДНЫМИ! Вам ясно?

– Да, оберштурмфюрер, – щелкнув каблуками, ответил Карл Берг.

– Хорошо… через неделю здесь будет высокое руководство. Помимо них к нам приедут журналисты и операторы с камерами. Мне нужно, чтобы русские были готовы. Им отведена особая роль, я говорил уже об этом. Все понятно? И если что‑то пойдет не так, то не только меня, но и вас не погладят по голове. Ясно? Идите!

Выйдя из кабинета, унтерштурмфюрер впал в раздумье: «Камеры, журналисты… для чего? Они хотят сделать фильм о лагере, это понятно. Непонятно только одно: при чем тут эти русские? У нас полно других пленных». И тут его осенило: приказ министра пропаганды! Вот оно что! Вот в чем причина. Здесь, на фабрике смерти, высшее руководство и решило снять мотивирующую немецких солдат киноленту.

– Что они задумали? – пробормотал Карл, подойдя к окну.

Под моросящим осенним дождем, словно загнанные звери, сгрудились изможденные, обессиленные голодом и непосильным трудом люди. Они жались друг к другу, стараясь хоть чуточку согреться. И все же, глядя на душераздирающую картину, унтерштурмфюрер СС Карл Петер Берг не сочувствовал им и не чувствовал угрызений совести. Для него те пленные были всего лишь Untermenschen – недочеловеки. А можно ли… точнее, нужно ли жалеть рабов?

Спустя неделю маленький городок преобразился: по его улочкам двигались тщательно вымытые легковые машины, за ними следом приехали грузовики, из которых выпрыгнули в начищенных сапогах одетые с иголочки немецкие солдаты. Они смеялись, шутили, затевали дружеские потасовки. Вслед за ними прикатили фоторепортеры, газетчики и операторы, тащившие на плечах громоздкую аппаратуру.

– Итак, комендант, – обратился к оберштурмфюреру СС важный офицер среднего роста, бросив на него надменный взгляд, – где же ваши подопечные? Надеюсь, вы учли все рекомендации моего начальника? Никаких сюрпризов не будет?

Группенфюрер СА Вернер Вехтер многозначительно поглядел на Вальтера Генриха, у которого душа ушла в пятки от тяжелого взгляда гостя. Не дожидаясь ответа коменданта, офицер неспешно пошел к загону, по периметру которого уже выстроились, словно сошедшие с обложки модного журнала, высокие, со светлыми короткострижеными волосами и небесного цвета глазами солдаты. Они с презрением и одновременно с любопытством смотрели на измученных пленников, сбившихся в одну большую кучу. Что и говорить: немецкие воины резко диссонировали с военнопленными.

И если бы задумка министра Йозефа Геббельса сработала, то уже через пару дней мир бы увидел пропагандистский фильм о врожденной низости людей неарийской крови, дерущихся и убивающих друг друга из-за еды. Для немецких солдат, с которых наши героически сражающиеся воины уже успели сбить спесь, эта кинолента должна была стать поучительным материалом, рассказывающим о том, что у них не должно оставаться места для жалости к такому отребью, потому что противник – не человек.

Выстроенные вдоль загона солдаты, кинооператоры и прежде всего начальство предвкушали удовольствие от зрелища.

– Можно начинать? – услужливо осведомился комендант у надменного офицера.

– Да, давайте, – махнул он перчаткой, брезгливо поморщившись, – не до вечера же тут торчать среди вони и грязи.

Оберштурмфюрер СС Генрих Вальтер кивнул Карлу Бергу, и тот без промедлений передал приказ солдату. Спустя мгновение к загону пленных подъехал грузовик. Подбежавшие охранники открыли грузовой отсек, и… все присутствующие внезапно уловили зовущий аромат свежеиспеченного хлеба, наполнивший воздух. Даже сытые арийцы невольно сглотнули от искушения, ибо этот обволакивающий аромат пьянил их. Он манил и дразнил каждого, кто был рядом…

– Скорее бросайте хлеб этому зверью! – теряя терпение, произнес группенфюрер, вспомнив о горьком пиве, привезенном для него лично из Фрисландии, которое подавали ему вчера на ужин с фламандским тушеным мясом. – Чего вы тянете? Эй, вы! Включайте камеры! Работать! Живо!

Один из охранников, взяв булку, швырнул ее в середину загона. Стоявшие по краям люди во все глаза смотрели на реакцию отчаявшихся. Тяжелая, давящая тишина зазвенела в воздухе, нарушаемая лишь звуками работающих камер. Все боялись не только пошевелиться, но и даже дышать. Собравшиеся «представители высшей расы» в предвкушении кровавого зрелища приготовились фиксировать каждый кадр жестокой бойни между бывшими товарищами по оружию. И тут… произошло такое, отчего даже самым прожженным циникам стало не по себе.

Отделившись от кучки людей, юный член группы подошел к лежавшему на земле хлебу. Опустившись на колени, он бережно взял его и, что‑то шепча, трижды коснулся губами буханки, как будто поклоняясь ей. Затем, поднявшись, исхудавший юноша с трепетом понес драгоценность к ожидавшим его товарищам. Он нес булку с таким благоговением, словно это была святыня. И действительно, для людей, которые находились на чужбине в нечеловеческих условиях, теплый свежеиспеченный каравай стал святая святых.

Подойдя к старейшему из узбеков, юноша с поклоном передал хлеб и отошел в сторону. В мертвой тишине немецкие солдаты наблюдали, как военнопленные, не сговариваясь, расселись в круг и, сложив ноги по-восточному, начали передавать по цепочке крошечные кусочки хлеба. Каждый, получивший свою долю, сперва грел о него замерзшие руки и лишь потом, закрыв глаза от удовольствия, неторопливо съедал его. А после странной трапезы по загону пронеслось таинственное: «Альхамдулиллах!»¹⁶

Это был полный провал и крушение надежд фашистского руководства, оказавшегося неспособным осознать величие душ людей другой, неарийской, расы… Гитлеровцы, обуянные яростью поражения, захлебывались в горьком разочаровании. Злоба, словно ядовитый плющ, обвивала их уязвленное самолюбие и раздутое высокомерие, требуя кровавой сатисфакции.

– Это еще что такое? – побагровев, сквозь зубы произнес группенфюрер СА Вернер Вехтер, щеки которого залила краска. – Я спрашиваю вас: ЧТО ЭТО ТАКОЕ? Где обещанная бойня? Где накал страстей? Почему эти твари не рвут друг друга на части? Посмотрите на них! Это же ЗВЕРИ, а не люди! А зверям несвойственно ТАКОЕ… благородное поведение! Что я покажу моему начальству, которое возложило на киноленту столько надежд? Вы разочаровали меня!

Бросив злобный взгляд на коменданта лагеря и стоящего тут же унтерштурмфюрера СС Карла Петера Берга, герр Вехтер зашагал к своей машине. Он был вне себя от злости. «Как такое возможно? – спрашивал он себя. – Кто бы мог подумать, что генетические уроды повлияют на планы Третьего рейха? В чем дело? Вероятно, их поступок – это результат халатности оберштурмфюрера или его заместителя. По всей видимости, они не уследили, и пленные имели возможность хорошо питаться. Или… те нелюди обладают теми качествами, о которых мы и не догадываемся? Возможно, поэтому наше наступление захлебнулось?.. Но… это навряд ли. Это НЕВОЗМОЖНО! Так или иначе, сегодня мне придется доложить о провале… точнее, о полном провале. Йозеф придет в негодование. Он придет в ярость, и еще какую. Не хотелось бы мне быть тем, кто принесет ему дурные вести. Пусть Генрих сам ему докладывает. В конце концов, это его “заслуга”».

Да, планы министра пропаганды провалились. Его мечты разбились о благородство народа, который, несмотря на голод и лишения, находясь на чужой земле, смог сохранить человеческий облик, сохранить совестливость, сохранить и показать зарвавшимся «хозяевам жизни» величие духа.

К сожалению, судьба этих достойных людей была предрешена. Никто и ничто не могло спасти их от гнева фашистов.

– Что прикажете, герр комендант? – спросил унтерштурмфюрер вернувшегося после разговора с начальником Генриха.

– Что прикажу? – прищурился тот, побагровев от ярости. – А как ты считаешь, милый Карл? ЧТО я могу приказать после полного провала операции? Я едва сохранил голову на плечах… Мой доклад, а группенфюрер оберштурмфюрер умыл руки, предоставив мне самому доложить о положении дел… так вот, мой доклад довел министра до белого каления. Я думал, что у меня лопнут барабанные перепонки.

– Значит…

– Ничего не значит, – буркнул оберштурмфюрер, раздосадованный тем, что его мечты поскорее покинуть это гнилое место и вернуться в Берлин разбились о характер советского солдата.

– Приказано избавиться от сброда. И чем скорее, тем лучше. Но мне кажется, что такая смерть слишком легка для выродков. Нагрузите их работой, пусть трудятся день и ночь на благо нашей империи… Ясно?

На следующее утро пленные подверглись жестокому наказанию, которое пережили, увы, не все. Несчастных били, мучили, истязали люди, мнившие себя высшей кастой, венцом творения, которые так и не смогли смириться с позором. Черепа двух умерших узбеков, не переживших кровавой расправы, долгое время «украшали» рабочий стол лагерного врача, голландца Николаса ван Ньювенхаузена, приказавшего пленным собственноручно обезглавить своих товарищей и варить их головы до тех пор, пока те не станут чистыми.

Из героической сотни до весны дожили лишь семьдесят семь человек. Голландский климат, чуждый их родным краям, пагубно отразился на их здоровье, и военнопленные не смогли больше работать. Тогда‑то оберштурмфюрер СС Вехтер вспомнил о приказе министра.

– Нам пора избавиться от советских солдат. Они – отработанный материал и уже неинтересны мне. Чтобы завтра их не было в лагере. Выполнять!

Стоя лицом к лицу с врагом, отважные души, осознавая, что их жизнь на исходе, продолжали являть чудеса стойкости и героизма. Смотря в глаза неприятелю, они пели песнь на родном языке – о Родине, столь далекой и в то же время столь близкой, мысль о которой поддерживала их все эти месяцы, наполняя сердца силой и решимостью.