Однажды, когда мне было лет пятнадцать и мы сидели дома на кухне и больше никого не было в квартире, мать неожиданно сказала, глядя в окно: «Ты всегда был очень необычным. Всегда». Она не понимала меня порой, не понимала моей к ней привязанности, она пугала ее. Я удивленно вскинул брови, немного надулся и на этом все закончилось. Но теперь я захотел «продолжить» этот разговор, сидя на другой кухне, спустя много лет. Я тоже стоял и смотрел в окно и воскликнул в ответ на ее утверждение: «Кто? Я? Необычный? Что ты имеешь в виду?» «Да, ты. Я не знаю, как это объяснить…» «А ты… любила меня таким?» (Я почему-то сказал «любила», а не «любишь», словно самое важное для меня было выяснить, любила ли она меня, скажем, в 1996 году или нет) «Конечно! И таким, и всяким».

Мне казалось, что она говорила про «настоящее время», про тот момент, в котором мы были тогда и который я вернул к жизни своим воспоминанием. Я же имел в виду прошлое, прошедшее время. Словно я знал, что она любит меня «сейчас», но не был уверен, любила ли она меня в «прошлом».

За завтраком я вспомнил еще один интересный случай, он произошел лет пять назад, может шесть. Я и отец снова поссорились, причем мать была косвенно виновата в ссоре, я не помнил причины. Она уехала в деревню и оставила мне записку, в которой предупреждала о своем отбытии и заканчивала ее фразой «Я тебя очень, очень люблю». Прочитав это, я покраснел и смутился, мне стало очень неловко от такого признания. Я не привык, чтобы меня хвалили, тем более она. Я привык жить с чувством вины, с чувством того, что я не такой как все и что это плохо, что я «слишком отличался от других». И вдруг эти слова любви. Два раза повторила «очень». Что на нее нашло? Эти слова врезались в мою память.

Не то что бы мать была всегда недовольной и требовательной – она не любила сюсюкать, хвалить, как это часто делают другие слащавые мамаши. Как, например, одна ее подруга, которая с каким-то захлебывающимся восторгом говорила даже о недостатках своей дочери. Ее от этого передергивало. Мать редко хвалила, но всегда за дело. Да, она стеснялась того, что я был «слишком ярким», «слишком отличался от других», но и гордилась этим тоже. Правда, при мне чаще говорила о моих недостатках, чем о достижениях. Вот почему я был так удивлен ее признанием.

Прочитав письмо, я смутился и даже разозлился. Наверняка вычитала в какой-нибудь газетенке «советы психолога», что надо чаще хвалить детей, говорить им о своей любви. Но как это поздно! Неужели после неуверенности, в которой она жила и которой заразила меня, она хотела, чтобы я сразу поверил в это? Когда она вернулась из деревни, я сказал ей деланно безразличным тоном: «Какие странные записки ты оставляешь!» (Не записки, а записку – это было впервые); она не смутилась, сказала с гордостью: «Да!» Таким образом давала мне понять, что писала не в аффекте, а сознательно, и не отказывалась от своих слов. Потом я много раз проигрывал этот момент. Почему я не сказал, что тронут этими словами? Написанное на листе бумаги, это было даже ценнее, чем если бы она мне об этом просто сказала. Но я все еще был обижен на то, что мать была причиной ссоры с отцом. Я сразу выбросил записку, боялся, что ее обнаружит отец и начнет издеваться. Но так и не смог забыть этих слов: «Я очень, очень тебя люблю». Неслыханно! Никогда она так прежде не говорила.

В тот день шел дождь, и она поехала в такую погоду, и оставила мне эту записку. Спустя много лет я словно видел, как она шла сквозь стену дождя к автобусной остановке, чтобы уехать в деревню. Доехав до деревни, она побрела под проливным дождем к нашему большому дому, который мы так долго строили, открыла сначала ворота, потом входную дверь и зашла в сени, затем на застекленную веранду, она служила кухней и столовой. Изображение, как на старой пленке, постепенно тускнело в пелене дождя, который все никак не прекращался. У меня перед глазами тоже все поплыло от слез.

Глава 53

После этого воспоминания пришло другое на похожую тему: однажды, будучи в ванной, дверь в которую была открыта, я неожиданно сказал матери, что люблю ее. Она в это время была на кухне, как всегда, что-то готовила. По-моему, ее очень тронули эти неуклюже сказанные слова. Но все же я их сказал, причем задолго до ее записки.

Я позвонил своей проститутке, она не отвечала. Вот дура! Я бы ей еще дал денег. Ну и попросил бы что-нибудь для меня сделать – что, трудно, что ли? Я не такой уж привередливый клиент… Поехал прогуляться в центр. Пока гулял, вспомнил, как мать ответила мне, когда я вслух стал размышлять, есть ли жизнь после смерти. Она лишь сказала с горькой усмешкой: «Есть ли жизнь на Марсе?» Ей оставалась неделя.

Когда она приехала из больницы, отец приполз к ней и просил дать ему таблеток, чтобы покончить со всем этим. А она сказала ему грустно и устало, таким голосом, после которого невозможно ничего добавить: «Пошел в жопу». Так она легко, одной фразой, перечеркнула их планы насчет того, чтобы совершить двойное самоубийство. Она не хотела с ним встречаться так быстро, она хотела хоть там побыть одна, я знаю, она верила, что там что-то есть. «Есть ли жизнь на Марсе?»

Ночью на улице не прекращая лаяла бездомная собака: заливистый, безысходный лай. Я заткнул уши и запел песню, которую любила петь мать: «Этот мир придуман не нами, этот мир придуман не мной…»

Когда мне было пять лет, еще в детском саду, я был влюблен в воспитательницу, Марину Юрьевну. Я подходил к ней сзади, дул ей на волосы и смотрел, как они разлетались в разные стороны словно пушинки и снова собирались вместе. Марина Юрьевна смущалась. Однажды я украл у матери из шкатулки на туалетном столике золотой перстень с нефритом и принес его Марине Юрьевне. Она смущенно, но немного гордо надела его на палец. Мать, пришедшая меня забирать и увидевшая перстень на ее руке («А мне ваш сын подарил! Я не виновата!»), получила его обратно. Она была шокирована настолько, что почти не ругала меня.

Вспомнив про историю с перстнем, я написал смс знакомой проститутке: «Я не обижен на тебя, только ответь». Перезвонив через полчаса, услышал автоматический голос: «Номер заблокирован».

Попробовал позвонить в эскорт-агентство, чтобы договориться о замене, но бросил трубку; хватит с меня этих неприятностей.

Глава 54

Ночью долго не мог заснуть, никаких мыслей и снов, лишь тревога и беспокойство. Поднявшись рано, не выспавшийся и осунувшийся, решил поехать в Петербург. В Питере на вокзале взял такси до Эрмитажа. В Эрмитаже сразу направился в зал с леонардовскими мадоннами. Мешали туристические группы, которые вливались в зал одна за другой, как потоки воды. Заслонив картину и не реагируя на недовольство туристов, словно оглох на время, долго пялился на «Беззубую Мадонну». Может, это была галлюцинация, но я отчетливо видел, как «Беззубая Мадонна», оторвав глаза от младенца на руках, посмотрела на меня с любовью и нежностью. У меня закружилась голова и я упал в обморок.

Придя в себя, я заверил подбежавших служительниц, что со мной все нормально и скорую вызывать не надо. Еще раз мельком глянув на «Беззубую Мадонну», вышел из музея.

Я остановился в первом попавшемся отеле недалеко от Невского проспекта. Зайдя в пропахший плесенью номер, сразу же повалился на кровать не раздеваясь, мгновенно уснул. Во сне мне удалось разорвать пуповину, сжимавшую горло и мешавшую дышать. Проснулся от собственного крика, ощупал свое горло, потом лицо – оно было потное, встал, выпил воды из-под крана, разделся и продолжил спать. На следующий день прямо из отеля поехал на вокзал, сел на ближайший московский поезд.

В Москве сразу же пересел на электричку, следовавшую в Тверь. Смотрел на унылые пейзажи за окном так, словно видел их впервые.

Заснув в электричке, увидел сон: легко одетый, я шел по ледяной траве и ежился от холода. С неба падали праздничные гирлянды, одна была с новогодней елки, что мы когда-то украшали вместе с родителями. Я попытался поймать ее, но она исчезла в тумане. Когда туман рассеялся, я увидел бабочку, она была не очень большая, но росла на глазах. Стало теплеть, зимняя ночь превратилась в летнюю, луна светила ярко, огромная бабочка с белыми крыльями в мелкую черную крапинку неслышно кружила по поляне в молочном свете. После этого сна сразу начался другой. В нем мне было лет пять, я лежал один в своей комнате, но не было страшно. Это была наша старая квартира. Я слышал вздохи, посапывания и легкий храп. Это были отец и мать, они спали в другой комнате, через коридор. Сквозь неплотно прикрытую дверь моей комнаты пробивался рыжий луч света.

Проснулся как раз тогда, когда поезд подходил к конечной станции. Купил в вокзальном киоске огромный букет цветов, поймал такси и поехал на кладбище.

Доехал быстро. Могилу тоже нашел быстро, почти не путался, как всегда, «армянин» помог, то есть красивый и заметный издалека памятник мужчине с армянской фамилией. Постоял с букетом цветов, положил на гранитные плиты, посмотрел на них обоих на портрете, они уже были вместе, в одной могиле, его к ней подхоронили, и фотография была удачная, отец был на ней очень довольный, а мать была похожа на еврейку только что из бани, тоже довольная, это одна из лучших поздних фотографий, на которой они вместе и, кажется, счастливы; помолчал, уперся взглядом вдаль, туда, где лес и горизонт, развернулся и пошел на остановку. Доехал на маршрутке с хмурыми женщинами и одним мужчиной в высоких болотных сапогах, желтыми от табака усами и с ведром клюквы для продажи, прикрытым газетой. Пересел на другую маршрутку в центре, на ней доехал до вокзала, там подождал немного электричку и сел на нее, пустую. Народ будет ее заполнять, только когда въедем в Московскую область. А пока можно посидеть в тишине и пустоте серого вагона с сиденьями цвета мыльной пены.