Энциклопедия мифов. К-Я

Н

24. Нагльфар

В скандинавской мифологии корабль, сделанный из ногтей мертвецов; на нем мертвецы приплывают из царства мертвых Хель…

Открываю глаза и тут же поспешно их закрываю: немилосердная настольная лампа изливает огненные лучи прямо на нежную радужную оболочку.

Перечень телесных неприятностей на этом, надо отдать должное, не заканчивается. Во-первых, болит голова. Во-вторых, прочая утроба тоже ноет как-то противно, словно бы меня не слишком жестоко, но добросовестно били на протяжении последних полутора часов. В-третьих, в-четвертых, в-пятых – да в каких угодно! – У-МЕ-НЯ-БО-ЛИТ-ГО-ЛО-ВА!!! Как некий гигантский гнилой зуб ноет эта злокозненная дрянь. Теоретически говоря, именно так она и должна болеть с похмелья. И это несправедливо, ибо с зеленым змием я вроде бы давненько не якшался. Расплата за ночные бдения и несколько часов беспокойной послеполуденной дремы? Похоже на то, хотя опять же несправедливо: мне уже воздалось ночными кошмарами. И какими! Кровавые убийства, мертвые двойники, прекрасные, но сердитые женщины, волшебный пес с огненным взором и задушевное общение с собственным трупом – приснится же такая пакость! Бр-р-р-р…

Ползу на кухню, пока варится кофе, пью воду из-под крана жадными глотками – не захлебнуться бы! Заодно и умываюсь холодными брызгами. Тело понимает, что вода – это хорошо. Просится в душ. Обещает не поддаваться общей слабости, не терять равновесия и не падать на скользкий кафель. Делаю вид, что верю, ибо не могу вот так взять и отмахнуться от собственных телесных причитаний. Веду капризный организм в ванную, мою его липовым мылом. Кофе повел себя вполне интеллигентно: он, конечно, сбежал, но лишь в самый последний момент, когда мы с телом, мокрые и слегка посвежевшие, уже переступили порог кухни. Так что дело ограничилось несколькими густыми кляксами на плите, а на такую неприятность можно забить.

Впрочем, забить можно практически на все, чем я успешно занимаюсь в последние го…

Стоп.

А чем я, собственно говоря, занимаюсь?

Нет ответа. Живу… наверное.

Хорошенькое дело!

Сижу в собственной (вероятно) кухне, пью кофе, закусываю цитрамоном, благо упаковка таблеток обнаружилась среди чистой посуды. Сижу, надо сказать, дурак дураком. Не знаю даже, моя это квартира или съемная. Не помню, как давно здесь поселился. Понятия не имею, каким образом заработал денег для оплаты своего пребывания под этим потолком цвета светлой охры. Нужно ли мне сегодня куда-нибудь идти? Или кому-то звонить? Или ждать звонка? А завтра? Есть ли поблизости люди, с которыми меня связывают некие обязательства? А может быть, я, чем черт не шутит, женат? И сейчас сюда придет женщина, связавшая свою судьбу с идиотом, который не помнит о себе ничего, кроме давешнего кошмара, да и тот, честно говоря, весьма смутно…

Нормально. Приехали.

Несколько минут (и несколько глотков кофе) спустя голова моя начала наконец освобождаться от докучливой боли и заполняться полезными мыслями. В частности я сообразил, что можно провести расследование. Осмотреть квартиру, порыться в шкафу, почитать бумаги, изучить документы, ежели таковые найдутся. И, таким образом, узнать о себе хоть что-то.

Следствие на первом же этапе показало, что никакой жены у меня нет. Подружки, кажется, тоже. По крайней мере, в этой квартире я до сего дня жил один. И, смею заметить, неплохо одевался: одежный шкаф заполнен исключительно предметами мужского гардероба; отдельные экземпляры мне захотелось немедленно примерить. Несколько пар обуви, обнаруженные в коридоре, окончательно примирили меня с необходимостью жить дальше. Память – черт с ней, зато какие ботинки!

В комнате не было ни телевизора, ни радиоприемника. Впрочем, обстановка отнюдь не вопила о нищете: в одном углу помещался навороченный музыкальный центр, а в другом тихо гудел компьютер. Я машинально щелкнул мышью, темный монитор неохотно вышел из спячки и явил мне короткий текст под названием «Мы убиваем, нас убивают». Попытка прочитать написанное вернула к жизни головную боль, и я счел за благо отложить литературные штудии на неопределенное «потом». Для начала достаточно знать, что грамоте я, оказывается, обучен. Уже хорошо.

Сие фундаментальное знание пришлось как нельзя более кстати, когда я принялся разбирать документы. Несколько ламинированных пропусков в какие-то загадочные места, водительские права, два паспорта, причем один – заграничный. Если верить лиловым, зеленым и малиновым оттискам на соответствующих местах, я, как минимум, четыре раза пересекал разнообразные государственные границы. Что ж, неплохо. Было бы и вовсе распрекрасно, если бы я смог вспомнить хотя бы одну из этих гипотетических поездок. Но как ни понукал воображение – вотще. Только смутные воспоминания детства в заграничном военном городке поднялись было на поверхность, издали жалобный крик о помощи, помахали слабыми ручонками и благополучно ушли на дно. Ну, не очень-то и хотелось…

Мне требовалась более актуальная информация. Скажем, квартирные книжки, выписанные на имя какой-то посторонней женщины. Поскольку в доме не нашлось ни единой женской тряпочки, да и в паспорте никаких брачных отметин, очевидно, квартира все-таки съемная. Интересно, сколько с меня за нее дерут? Ответ на этот вопрос поджидал меня на ближайшем повороте: квартирная хозяйка, оказывается, оставляла мне расписки. Ага, в последний раз она получила от меня сто пятьдесят долларов. Наверное, это недорого… Или как? И когда грядет следующая расплата?

Еще через несколько минут я нашел собственный бумажник, изучил его содержимое и остался доволен. Понял, что полторы сотни в месяц – вполне посильная для меня сумма. И на том спасибо.

Все эти мелкие бытовые открытия дарили положительные эмоции, но каким-то образом уводили меня в сторону от поставленной цели. Выводы, основанные на наблюдениях, возможно, были верны, но воспоминаний не пробуждали. Моя жизнь по-прежнему оставалась глубокой темной лужей, на самом дне которой копошились какие-то смутные образы – не более того.

Поэтому телефонному звонку я обрадовался как благовесту. Решил почему-то, будто живая человеческая речь окажет на меня более мощное воздействие, чем копошение в вещественных доказательствах. Взял трубку, вежливо сообщил: «Я слушаю».

– Это хорошо, что слушаешь. Куда подевался-то? Уезжал? Я уже начал думать, что ты сменил квартиру.

Голос был незнакомый. Но, судя по интонациям, мне звонил близкий друг. На худой конец, очень хороший приятель. Возможно, даже брат… впрочем, братьев у меня все-таки, кажется, не было. Хотя…

Я все взвесил и решил, что нужно рискнуть. Признаться этому гипотетическому другу-брату, что у меня проблемы. Серьезные, весьма вероятно. Пусть приедет и расскажет мне, как я жил в последние дни, недели, месяцы. Возможно, годы. Деваться все равно некуда. Того гляди, завтра начнут звонить совсем посторонние люди – и как я, спрашивается, буду поддерживать разговор? То-то же.

– Это кто? – спросил я на всякий случай. В надежде, что имя моего собеседника станет толчком к пробуждению памяти. Однако не вышло. Он, кажется, даже обиделся.

– С каких это пор ты меня узнавать перестал? Веня это, Веня. А ты думал кто?

– Я ничего не думал, – признаюсь удрученно. – Веня, у меня, кажется, проблемы. Ты не мог бы ко мне приехать?

– Запросто. Затем и звоню, между прочим. Бо маю вильну годыну, та й натхнення^[3].

– Это хорошо, – улыбаюсь невольно. – Это просто замечательно. Тебя когда ждать?

– Если не будет на проспекте Мира пробок, значит, через полчаса. Если будут – сам понимаешь… У тебя закуска-то есть? Учти, я везу бутылку джина. И два литра тоника.

– У меня, – говорю, – есть кофе, сахар и цитрамон. Очень хорошие, питательные таблетки от головной боли. И еще какая-то заскорузлая дрянь в холодильнике, но к твоему приезду я ее выкину, обещаю.

– Понял. Аскетический подвиг продолжается, – ржет мой будущий спаситель. – Значит, жди меня через час, не раньше. Придется тебя не только спаивать, но и кормить. Мои отцовские инстинкты будут в восторге.

Он кладет трубку. Я смеюсь от облегчения. Все еще надеюсь, – да какое там, почти уверен! – что увижу сейчас знакомое лицо, и все встанет на свои места.

Отворачиваюсь от телефона, рассеянно выглядываю в окно: дескать, что там у нас происходит с окружающим миром? И тут-то земля окончательно уходит у меня из-под ног, не оставив на прощание даже коротенькой записки с извинениями.

Потому что вместо обычного городского пейзажа, к виду которого я уже успел привыкнуть и даже душой прикипеть, пока сидел на кухне, пытаясь привести себя в чувство, за окном сейчас возвышались горы. Не слишком высокие, округлостью очертаний напоминающие Карпаты, но не столь лесистые. На склоне ближайшей горы толпились причудливые тени, горели оранжевые и зеленые огни, затмевающие тонкий серп ущербной луны, – неужели город?

Конечно, город, что же еще. И уж его-то, в отличие от сгинувшего заоконного пейзажа, я узнал сразу.

Сочетание приземистых массивных зданий и хрупких, почти игрушечных башенок, дом из белого кирпича, на островерхой крыше которого крутился флюгер в форме попугая. И еще мне показалось, будто я слышу музыку, едва различимую танцевальную мелодию, словно на городской окраине в разгаре вечеринка…

– Вот! – тихо говорю сам себе. – Там-то я и жил. А здесь жил кто-то другой. И значит, никакие кошмары тебе не снились. Эх ты, жопа! Сон от жизни отличить не можешь, горе мое…

Поспешно открываю окно, понимаю, что могу сейчас вернуться домой, и все, вероятно, будет в порядке… Или все-таки не будет? Ну, пока не попробуешь – не узнаешь.

Значит надо попро…

Тьфу ты, господи!

Стоило распахнуть окно, и пейзаж разительно переменился. Обычный московский двор, цветущий каштан, длинная панельная девятиэтажка через дорогу. Оглушенный, я мотал головой, как мокрая собака. Давешнее озарение касательно обстоятельств моей прежней жизни теперь больше походило на приступ безумия, по счастию, не слишком продолжительный.

Не в силах созерцать унылую реальность, пришедшую на смену волшебному моему видению, я рухнул на диван, натянул на голову плед. И вдруг вспомнил, что уже не раз поступал таким образом. Спасался под одеялом от мук разочарования, от тоски и от собственной двойственности. От того Макса, который знал, что безымянный город в горах – часть его судьбы, а вот обычный заоконный пейзаж – не более чем назойливое наваждение. От себя самого – того себя, которому мой давешний кошмарный сон сулил перемену участи, не то прискорбную, не то чудесную – кто знает, дорогой Ватсон, кто знает…

Я вылез из-под одеяла. Сел, подтянув колени к подбородку. Задумался. Со мною творилось нечто неладное – что ж, не впервой, справимся. Я сошел с ума? Наверняка, но это не беда: безумец вполне может выжить среди нормальных людей, если научится держать себя в руках и притворяться «своим». Изменница память пошла на уступки и теперь льстиво подсказывала, что я всю жизнь только этим и занимался: притворялся «своим» среди чужаков. Судя по всему, небезуспешно: ведь не в дурдоме же я сегодня проснулся, а на собственной, приватной, временно оккупированной территории. И то хлеб.

Прежде всего, однако, мне хотелось понять, наяву или во сне состоялась моя встреча с убиенным и тут же воскресшим двойником. Он толковал что-то об обмене судьбами: дескать, теперь мне придется залезть в его шкуру и прожить его жизнь. Ну а он великодушно займется моими делами. Хитрец, он наверняка заранее представлял себе, насколько выгоден такой обмен!

Ладно. Кусать локти будем позже. Для начала нужно… ну хотя бы бросить монетку. Не то чтобы я действительно полагал, будто примитивнейшее из гаданий откроет мне истину, но, пусть, по крайней мере, подскажет, как относиться к нахлынувшим воспоминаниям о городе в горах и мертвом пройдохе-двойнике. Орел – сон, решка – явь. Как скажете, так и будет, я парень покладистый. Мне бы ночь простоять, да день продержаться.

Извлекаю из кармана металлический рубль. Подбрасываю в воздух. И становлюсь свидетелем настоящего чуда: монетка падает на ребро, крутится волчком и наконец замирает, так и не явив моему взору ни орла, ни решки.

Я бы, пожалуй, закатил истерику, да телесная слабость тому препятствует. Оно и к лучшему. На фига мне истерика? Мне гостя ждать надо. И молить небеса о снисходительности. Пусть гость окажется другом. Пусть он захочет мне помочь. И пусть, черт побери, он придет как можно скорее! Потому что я больше не могу сходить с ума в одиночестве. Мне срочно требуются болельщики – ну хоть один, для начала.

25. Нгектар

В тунгусо-манчжурской мифологии мир нерожденных душ. ‹…› Души – оми жили на ветвях деревьев. На землю они попадали в виде пушинок и хвоинок.

Небеса были милосердны: в ту же минуту затренькал дверной звонок. На пороге обнаружился невысокий худой синеглазый человек в светлом джинсовом костюме. В руках – объемистый пакет, из коего кокетливо выглядывает горлышко двухлитровой пластиковой бутылки с тоником, как и было обещано.

– Веня?..

– Ну, слава богу, вполне живой и все еще похож на человека, – ухмыляется гость. – Посторонись, горе мое. Дай пройти. Я твердо намерен тебя спасать, а такие вещи на пороге не делаются.

– Спасать, – говорю, – дело хорошее. И своевременное.

Сам чуть не плачу от досады: ни-че-го-не-вспо-ми-на-ет-ся! Хоть убей, ничего. Однако даю гостю дорогу. Тот ломится на кухню, по-хозяйски распахивает холодильник, отправляет в морозильную камеру стеклянную бутылку с джином и пластиковую с тоником, ритуально содрогается при виде пустых полок. Взирает на меня с упреком:

– Ты с каких это пор без денег сидишь?

– Да нет, я вроде с ними сижу. Просто не лежит душа к товарно-денежному обмену, – объясняю виновато.

Чувствую себя конченым засранцем. Ей богу, словно папа в гости зашел… Вот интересно, кстати, есть ли у меня настоящий папа? Когда-то в детстве, очевидно, был, а теперь как? Впрочем, это сейчас не самое главное… А что главное-то?

Эх!

– А к чему она у тебя лежит? – деловито осведомляется гость.

– Кто – она? – пугаюсь.

– Душа. Душа, которая, если верить твоим же словам, не лежит к товарно-денежному… впрочем, я уже понял, что ты не в форме. Что случилось-то? Судя по выражению твоего лица, все умерли.

Хорошее наблюдение. Точное. Однако соглашаться с ним погодим. Для начала надо бы найти подобающую формулировку для описания сути моей проблемы. «Спасите, люди добрые, у меня амнезия!» – так, что ли? А хотя бы и так…

– Налей-ка мне джина с тоником, – говорю. – Не такой я мастер на жизнь жаловаться, чтобы делать это на трезвую голову.

– И то правда. Только первая порция получится теплой…

– Ну и хрен с ней. Я тоже теплый и ничего.

– Аргумент, – уважительно кивает синеглазый незнакомец, позиционирующийся в качестве моего старшего товарища и заодно спасителя. Смешивает коктейль. Стремительно добывает откуда-то маленький зеленый лимон, жестом фокусника извлекает из кухонного шкафа нож, ароматный ломтик цитруса медленно погружается в шипящую жидкость. Опаньки!

После первого глотка я еще не готов к исповеди, но после четвертого – пожалуй.

– Тут вот, – говорю, – какое дело. Не помню я ничего с тех пор, как проснулся. То есть часа два уже. Или даже три… То есть нет, не так. Кое-что помню все-таки. Например, как меня зовут. Детство свое немножко помню, сны какие-то кошмарные и не очень, гору книг прочитанных как наяву вижу, цитаты могу наизусть шпарить… Но это, пожалуй, все. Мне пришлось порыться в документах, чтобы выяснить, что это – не моя квартира, а съемная. Я прав?

Гость кивает. Хмурится. Но тут же старается улыбнуться, чтобы я не спешил падать духом. Получается довольно фальшиво, но все равно, очень мило с его стороны.

– Я даже тебя не помню, – вздыхаю. – Теоретически понимаю, что мы, наверное, друзья. Но это умозаключение, а не воспоминание. Надеялся, что увижу тебя, и в голове хоть что-то прояснится. Но нет. Пока не сработало.

– Хорошо хоть «теоретически» ты что-то понимаешь, – ворчит. – Хотелось бы надеяться, что ты меня разыгрываешь. Но… нет. Кажется, нет.

– Нет, – мотаю головой. – Не разыгрываю. Мне помощь нужна, Веня. Я, как ты понимаешь, не очень хочу пользоваться услугами современной медицины. Пусть себе кого-нибудь другого обслуживает, ну ее… Поэтому мне требуется мое подробное жизнеописание. Перечень деяний и имен. Чтобы впросак не слишком часто попадать. Чего я там не видал, в этом «просаке»?..

– Словарный запас твой, как я погляжу, не пострадал, – замечает он с некоторой осторожностью. Словно бы все еще надеется, что я ломаю комедию.

– Да вроде бы не пострадал. И это вполне согласуется с моей дикой теорией.

– Могу я ознакомиться с твоей дикой теорией прежде, чем эта бутылка опустеет? Хотелось бы сохранить свежесть восприятия и хоть какое-то доверие к собеседнику.

– Налей мне еще джину, всего-то на полпальца, и будет тебе теория. Учти: такие вещи даже наедине с собой вслух не проговариваются. Поэтому не могу я это совсем уж на трезвую голову излагать.

– На полпальца, пожалуй, налью… Погоди-ка, сначала сожри что-нибудь, для моего спокойствия. Зря я, что ли, по супермаркету рыскал?

– Не зря.

Послушно вскрываю упаковку ветчины и с фальшивым энтузиазмом сую в рот тонкий розовый ломтик мяса. Жую. Глотаю, не ощущая ни вкуса, ни аппетита. Вот и молодец. Теперь можно выпить. И поговорить со своим старым другом Веней, которого я, судя по всему, вижу впервые в жизни. Потому что…

Потому что я – копия. Макс, который дружил с этим синеглазым дядей, в настоящее время, вероятно, проживает один из моих дней. А я, соответственно, тут за него отдуваюсь. Когда-то он родился вместо меня, а за это попросил оказать ему ответную услугу: побыть живым вместо него. Такие пирожки. С котятами.

Стараюсь очень спокойно, без лишних восклицаний и тем более жестов объяснить это Вене. Дескать, я ни на чем не настаиваю. Сам понимаю, что идея совершенно дикая. С другой стороны, я как-то слишком уж хорошо помню все свои сны: и о том, как был призраком, и о женщинах, устроивших спиритический сеанс, и о путешествии в Город, и чудесное воскрешение собственного двойника, и так далее, и чем дальше, тем больше воскресает в моей памяти живописных деталей и подробностей… Все это прекрасно, но о событиях, имевших место наяву, я по-прежнему не имею ни малейшего представления. Так что – вот.

– Ясно, – в тон мне, спокойно, флегматично даже, резюмирует Веня. – Если бы Алиса стала ксендзом, и Шалтай-Болтай пришел бы к ней на исповедь, она, возможно, могла бы услышать нечто подобное. Но мне даже нравится. Придает некоторый шарм суровым будням.

– Жаль, – улыбаюсь, – что я ни фига про тебя не помню. Хорошие, наверное, воспоминания.

– А то! – ухмыляется.

Я ему верю.

26. Ненкатакоа

В мифологии чибча-муисков бог ритуальных попоек и хмельного напитка чичи. ‹…› Помогал ‹…› тем, что устраивал перемежавшиеся с физической работой попойки.

– А теперь рассказывай, – говорю. – Ты давно меня знаешь? И, думаю, неплохо. Как я жил-то? Чем занимался? Адреса, пароли, явки и прочее дерьмо.

– Будут тебе пароли, будут и явки, да и дерьма не пожалею. Но сначала выпьем, – ответствует Веня. – Надо же мне в себя прийти после твоего официального заявления… Ужас в том, что я уже привык жить с мыслью, что от тебя можно ожидать чего угодно. Поэтому – почти верю.

– Вот как?

Надо бы принять это к сведению. Со мною он имел дело или с моим двойником, но репутация у меня, кажется, та еще…

Бутылка тем временем пуста уже наполовину. Мне стало полегче. Уже почти все равно, какая именно у меня была биография. Сейчас все неплохо – вот и ладно. Что будет потом, никому на фиг не ведомо, а что было… Что было, это мне сейчас Веня расскажет.

– Мы с тобой встретились летом девяносто второго года, – неспешно начинает он. – Мы с моей подружкой Раисой тогда занимались книжным бизнесом, и ты познакомился с нею на улице, возле одного из наших лотков. Райка ругалась с продавцом, а ты, если верить ее рассказу, подошел, чтобы погадать на книгах. Заодно и ей погадал. И продавцу. Выяснил, что он у нас ворует. Раиса была просто счастлива: она его давно подозревала, да все никак за руку поймать не могла…

– Вот оно как, – изумляюсь. – Значит, я у нас маг и ворожей, ага. Хорошо хоть не народный целитель.

– И целитель тоже, – серьезно говорит Веня. – Иногда, под настроение. Только не перебивай, ладно? Я и так чувствую себя идиотом, когда рассказываю тебе про тебя.

– Извини. Налей мне еще, и я заткнусь.

– Слово скаута?

– Честное пионерское.

Через час мы отправляемся к ближайшему киоску за добавкой. Возвращаемся. Лыко, как ни странно, все еще вяжется – со страшной, между прочим, силой. Веня рассказывает. Я слушаю. Его истории не пробуждают во мне ни единого живого воспоминания, но мне интересно. Чрезвычайно интересно. Начинаю понимать, что предстоящее существование будет непростым, но чертовски увлекательным. И на том спасибо!