Первое королевство. Британия во времена короля Артура

Возможно, Герман и его спутники провели зиму в Веруламии. Наименее достоверный и самый спорный эпизод рассказа относится к весне 430 года. В житии говорится, что войско саксов и пиктов угрожало армии бриттов, которая оказалась в окружении в своем лагере. Галльских епископов попросили о помощи. Они прибыли в расположение бриттской армии и покрестили там огромное множество воинов. Когда подошли враги, Герман, взяв командование на себя, расположил свои силы в долине «окруженной крутыми горами» (что, прямо скажем, не очень похоже на Хартфордшир). По его сигналу бритты издали ужасающий боевой клич «Аллилуйя», который разнесся эхом по узкому ущелью, обратив испуганных врагов в бегство. Многие утонули в реке. Эта победа поставила точку в войне против двух врагов Британии: захватчиков-варваров и ложного учения^[159].

Что бы ни скрывалось за этим рассказом, – а много чернил было потрачено в рассуждениях о его возможных географических и военных привязках, – его, конечно, нельзя принимать за чистую монету. Можно только признать, что в описаниях подобных чудесных событий (неотъемлемой части любой провиденциальной истории) могут присутствовать крупицы исторической истины. Историк Ян Вуд высказал предположение, что, аналогично тому, как создавались «Страсти святого Альбана», историю путешествия Германа в Британию первоначально записали как tituli – пояснительные подписи к фрескам или картинам в крипте аббатства Сен-Жермен в Осере. Другими словами, материалом для сочинения Констанция послужил своего рода комикс, подобный гобелену из Байё^[160]. Эта гипотеза кажется довольно убедительной, если принять во внимание, с одной стороны, туманность деталей, а с другой – четкие визуальные образы в описаниях событий.

Проспер Аквитанский не упоминает о второй поездке Германа в Британию, описанной у Констанция, так что датировать ее нельзя. Однако датировка, относящая эти события к концу 30-х годов V века (возможно, 437 год), кажется достаточно достоверной^[161]. У Констанция сказано, что спустя некоторое время к Герману пришли вести, что немногие оставшиеся в Британии пелагиане вновь начали распространять свою мерзкую ересь. На этот раз Германа сопровождал в поездке Север, епископ Трира. Их встретил человек по имени Элафий, один из немногих бриттов V века, чьи имена до нас дошли^[162]. По словам Констанция, он был «одним из самых влиятельных людей страны». Это туманное описание может вызвать досаду, хотя легко представить себе фреску в крипте Сен-Жермена с изображением этой сцены с подписью: «Здесь Германа встречает Элафий, вождь из этой страны». Как и человек «с полномочиями трибуна», который привел к Герману свою слепую дочь, Элафий попросил епископа благословить ребенка: своего сына, мальчика-калеку, у которого иссохли сухожилия. Это опять метафора: больной сын Элафия символизирует институциональную слабость бывшей провинции, которая не может стоять на ногах – или обрести исцеление – без поддержки галльской миссии. Подходящее к случаю чудо обеспечило мальчику выздоровление, ересь была обезврежена, и на этот раз проповедников пелагианства изгнали с острова. Если тут есть подтекст, то Констанций, возможно, намекает на то, что среди пелагиан главенствовали влиятельные миряне, чьи подопечные или сторонники нуждались в «исцелении». Островным епископам (о которых Констанций последовательно молчит) негласно отводится роль защитников ортодоксии и верных подданных империи. История Германа косвенно подтверждает, что события в послеримской Британии определялись борьбой политических фракций.

Христианская история и церковная политика дают самые убедительные свидетельства того, что жизнь в Британии продолжалась и шла своим чередом и после завершения имперского правления. Но нам известно всего несколько мест христианских богослужений того периода; вообще говоря, Иисус, мессия из Иудеи, появился в Британии достаточно поздно. Таинственные, уходящие корнями в глубокую древность традиционные религиозные практики оставили в сельской местности Британии гораздо более заметные следы. При раскопках в Глостершире на холме Вест-Хилл близ Ули (Uley) в Котсуолде (Cotswolds) было обнаружено большое святилище, процветавшее и эволюционировавшее и в течение доисторического периода, и в романо-бриттские времена, и даже позднее^[163]. История святилища начинается в третьем тысячелетии до н. э., когда вершина лесистого холма была расчищена и стала местом проведения празднеств, – вероятно, в четыре ключевых дня солнечного года. На площадке, обведенной рвом, росли священные деревья или стояли тотемные столбы и менгиры (возможно, изображавшие предков). Поколение за поколением меняли это пространство и его монументы в соответствии со своими желаниями и потребностями: то было действующее священное место, и принесенные сюда или выброшенные предметы, извлеченные из ям и канав, свидетельствуют о контактах не только с духами потустороннего мира, но и с местными общинами и, возможно, с соседними областями.

Суммировав выводы этнографов и сведения из древних преданий и позднейших легенд, можно предположить, что среди верований бриттов преобладал анимизм: вера в духов, часто капризных, порой злобных, присутствующих повсюду. Духи могли вселяться в птиц и животных, в неодушевленные объекты – деревья и валуны, – могли жить в родниках, реках и темных омутах, в пещерах, в любых местах, где ощущается некая связь с иным миром, – на вершинах холмов, на перекрестках, в болотах, в лиминальных точках^[164], в древних монументах, таких как хенджи^[165] и погребальные курганы. Они одухотворяли материальный мир, придавая общий смысл человеческой жизни с ее возможностями и подстерегающими опасностями. С помощью приношений, заклинаний и посвящений можно было просить или призывать силы, управляющие любовью, рождением детей, здоровьем, урожаем, болезнями и удачей, чтобы они стали на сторону смертных. Посредники – называйте их как хотите: шаманы, друиды, ведуньи – входили в измененное состояние сознания, чтобы общаться с духами из другого мира или с предками членов общины. Природные циклы, определявшиеся сменой дня и ночи, лунным месяцем и солнечным годом, задавали естественные рамки, в которых проходила человеческая жизнь: празднества и церемонии, пахота и сбор урожая, изобилие и голод, браки, рождения и политика – все это соотносилось с ключевыми днями равноденствий и солнцеворотов.

К моменту римского вторжения на окруженной рвом территории святилища в Ули были возведены упорядоченно размещенные деревянные постройки; к этому же периоду относятся обнаруженные в ходе раскопок многочисленные захоронения младенцев. Во время церемоний, совершавшихся с непонятными (для нас) целями, в специальные ямы аккуратно складывали приношения: пищу, оружие, конскую упряжь, ручные мельницы, монеты, инструменты. Судя по количеству этих подношений, в церемониях принимало участие все племя. Накапливавшиеся веками, слой за слоем, остатки природных объектов и творений человеческих рук, которые использовались и переделывались в течение многих поколений, выходили из употребления, но не забывались полностью, создавали этому холму ореол совершенно особого места – возможно, церемониального центра племени добуннов. Хотя погребальные практики и захоронения железного века идентифицировать очень трудно, не исключено, что в святилище на Вест-Хилл имелись специальные подмостки – возможно, для экскарнации (воздушного погребения), что, предположительно, практиковалось и в других районах Британии.

В I и II веках н. э. в центре святилища была возведена внушительных размеров деревянная постройка, квадратная в плане, как и множество других церемониальных сооружений того времени, обнаруженных в Британии и на континенте. Затем на том же месте построили довольно величественный квадратный каменный храм; позднее вокруг него появился целый комплекс зданий: термы, ремесленные мастерские, магазины, ларьки. Если попытаться представить себе Ули в период расцвета, то возникают ассоциации со средневековыми мечетями или соборами, возведенными над гробницами святых: вокруг храма на рыночной площади теснятся таверны, магазины и прочие заведения, призванные избавлять ревностных паломников и отчаявшихся просителей от их богатств^[166]. Между храмом и его окружением всегда существовало определенное противостояние, отчасти нивелировавшееся торжественностью религиозных церемоний, подношениями святому-покровителю, толпами людей на сезонных празднествах, танцами, пирами, торговлей, связями патроната. Свинцовые таблички с надписями, фигурки, украшения и безделушки, бритва, пряжки для обуви, туалетные принадлежности, потерянные или пожертвованные в Ули на протяжении столетий, доносят к нам далекие отголоски надежд и мечтаний своих владельцев, – как и пластинки из Бата, фляги паломников из Святой земли или особое кружево, изготовленное для пришедших поклониться святой Одри (Этельтрют) в Или, дешевые имитации которого считаются эталонной безвкусицей.

К концу IV века часть храма в Ули обрушилась; после этого его разобрали и перестроили в виде здания меньшего размера L-образной формы^[167]. Еще пару поколений спустя, в V веке, на его месте появилась деревянная постройка, напоминающая базилику с баптистерием: возможно, это свидетельствует о том, что на смену римскому культу Меркурия пришел более модный имперский культ жертвенности и божественности, воплощавшихся в образе распятого Христа. Наглядным свидетельством и символом социально-психологической преемственности служат многочисленные сполии, использованные при строительстве нового здания, например фрагменты статуй и обтесанных алтарей прежнего храма: вместо полного отрицания нечистых языческих практик мы видим скорее попытку присвоить силу и эмоциональную значимость этого места^[168]. Происходящее выглядит не как религиозная революция, а как эволюция лабильной исконной культуры.

Примерно в 320 километрах к северо-востоку от Котсуолда, вдали от городов и вилл ультраримских бриттов, над родником, чудом пробившемся из-под безводных меловых холмов Йоркшир-Уолдс (Yorkshire Wolds), был построен более скромный храм, видимо посвященный Церере, римской богине земледелия и плодородия. Здесь деятельные жители из сельских поселений на издавна заселенных холмах, обрамляющих долину Пикеринга^[169], почти не обращали внимания на Pax Romana. Дервенцио (Derventio, совр. Малтон), вспомогательный форт, где размещался конный отряд, и обслуживающее его гражданское поселение располагались западнее, в половине дня пешего пути. В этих удаленных местах римляне почти ничего не строили: всего несколько вилл да сигнальный маяк IV века на побережье у Скарборо – вот и все, что здесь осталось от Рима. Колония ветеранов и ставка дукса Британии в Эбораке (Eboracum, совр. Йорк), в двух днях пути, должны были казаться местным жителям чем-то очень далеким, как едва различимая темная туча на горизонте.

Исконные жители этих мест, хранители святилища в Вест-Хеслертоне (West Heslerton), пасли скот на обширных пастбищах на склонах холмов. В их распоряжении была река Дервент и хорошие пахотные земли и луга между рекой и холмами. Похоже, им приносил пользу и магический родник, поскольку в середине IV века на подходе к нему возвели какую-то постройку, – возможно, пропускной пункт. Печи для хлеба и обильные следы трапез (раковины устриц, тысячи черепков от посуды) говорят о том, что, помимо религиозного культа, здесь процветала коммерция. Доминик Паулсленд, проводивший раскопки в Вест-Хеслертоне, считает, что толпы людей посещали святилище весной; в другие сезоны оно оказывало посильную помощь окрестным жителям в повседневных заботах натурального сельского хозяйства: разведении крупного и мелкого скота, пахоте, севе, прополке, сборе урожая, обмолоте зерна^[170]. Возможно, родник в Вест-Хеслертоне считался особенным, потому что здесь вода словно по высшей воле текла из-под меловых холмов, где ее всегда было мало. По иронии судьбы, в конце IV века, в период более влажной и прохладной летней погоды и повышения уровня моря, долине Пикеринга стало грозить затопление, – как и Болотному краю, долине Йорка и эстуарию Темзы.

Вест-Хеслертон, как и множество других сельских поселений, находился на периферии римских интересов. В отличие от городов и крепостей, где хозяйственная деятельность и торговля зависели от военных поставок и в результате переживали резкие подъемы и спады в течение четырех столетий, такие поселения не испытали тех ударов судьбы, какие обрушились на города и виллы. Пусть со временем святилище в Вест-Хеслертоне утратило свою магию, но само поселение существовало еще несколько сот лет. И даже если археологи предпочитают называть его более поздних обитателей англосаксами, кто может сказать, кем они сами себя считали?^[171]

Где же искать признаки жизни в более милитаризированных областях приграничья, на территории шириной в 150 километров между Йорком и Адриановым валом? Долина Йорка – низина, принимающая бо́льшую часть водных потоков с Северных Пеннин. Судоходная река Уз, по которой можно было добраться до Хамбера, Трента и Северного моря, была одновременно и жизненно важной артерией Йорка, и его уязвимым местом. С конца IV века Эборак часто страдал от сильных наводнений. Две римские дороги, по которым торговые обозы и войска из центральных областей провинции могли быстро попасть в ставку главнокомандующего в Йорке и дальше, в пограничные крепости, шли на север от Линкольна по двум сторонам долины – одна западнее, другая восточнее Трента. Восточная дорога, миновав стратегически важную паромную переправу через Хамбер у Петуарии (Petuaria, совр. Браф), подходила к Йорку по низкому отрогу, соединяющемуся с меловыми холмами Йоркшир-Уолдс, западная – по гребню конечной ледниковой морены. От Йорка обе дороги шли дальше на север параллельно друг другу – до Тайна, другой крупной реки на востоке Британии.

Внушительная гарнизонная крепость Йорка высилась на северо-восточном берегу реки Уз, на мысе при слиянии Уз с ее левым притоком, Фоссом. Колония ветеранов располагалась прямо напротив, на юго-западном берегу. Раскопки под средневековым собором, проведенные в 1960–1970 годах, показали, что принципия (principia), то есть ставка дукса Британии (главнокомандующего севера), на месте которой был возведен собор, еще функционировала в то время, когда ушли последние легионы, однако сам дукс к тому моменту уже практически утратил власть. В начале VII века король Нортумбрии Эдвин построил церковь на развалинах римских зданий; он проезжал по своим землям в сопровождении знаменосца, словно новый император^[172]. Вероятно, он знал, что в этих краях примерно 300 лет назад провозгласили императором Константина, и сознательно использовал отсылки к легендарной мощи Рима, чтобы подкрепить свои новообретенные полномочия христианского властителя. Но похоже, что во времена Эдвина город был полностью заброшен: скорее всего, король стал обустраивать руины ради эффекта^[173]. Ко времени Беды – то есть еще век спустя (и за два столетия до расцвета викингского Йорка) – предприимчивые фризские купцы завели торговлю в небольшом поселении на слиянии двух рек; по-видимому, они и были самыми деятельными его жителями.

Примерно в 160 километрах к северо-западу от Йорка, близ деревушки Гринхед (Greenhead), в Пеннинах находится перевал, открывающий путь из долины в верхнем течении нортумбрийской реки Тайн в долину ее камбрийской товарки реки Иртинг и естественным образом обеспечивающий связь Северного моря на востоке с заливом Солуэй-Ферт на западе. Мост военно-стратегического назначения был переброшен через Тайн примерно в 20 километрах от берега моря в Понс Элии (Pons Aelius, совр. Ньюкасл) и еще один – в 32 километрах выше по течению, в Кории (Coria, совр. Корбридж), тогда как многочисленные броды, паромы и мелкие мосты помогали поддерживать сообщение между окрестными поселениями. По двум основным мостам проходили дороги, соединявшие северную границу римской провинции со ставкой дукса в Йорке, а два крупных вспомогательных форта над устьем Тайна (на северном и южном берегах реки)^[174] служили перевалочными пунктами, через которые на север отправляли войска, припасы и деньги, а на юг – зерно, скот, шерсть и свинец.

Император Адриан задумал осуществить грандиозный проект по строительству пограничной стены с валом в третьем десятилетии II века. Неудивительно, что военный рубеж проходил именно здесь, в самой узкой части Центральной Британии. Адрианов вал стал плацдармом для прямой военной экспансии на территорию непокорных горцев-бригантов и базой для гарнизонов более северных крепостей и дозоров. Он позволил римлянам полностью контролировать ценные месторождения свинца и серебра, располагавшиеся чуть южнее. От Корбриджа на запад, к Лугувалию (Luguvalium, совр. Карлайл) на судоходной реке Иден, позже ставшему столицей цивитата карвециев, была проложена дорога Стейнгейт (Stanegate). Вал имел как военное, так и политическое значение. Позднее, предположительно в 142 году, был реализован еще более амбициозный план по сооружению земляного Антонинова вала, пересекавшего узкую перемычку между устьями рек Форт и Клайд: эта линия укреплений была оставлена меньше чем через десять лет после ее постройки, затем восстановлена и вновь укомплектована гарнизонами в начале III века, а потом снова оставлена.

То, что Адрианов вал по-прежнему считался важным рубежом империи в конце IV века, на первый взгляд, кажется странным. Эта граница с ее гарнизонами, крепостями, фортами, сторожевыми башнями, валом и рвом позволяла контролировать въезд в империю и выезд из нее, но ее содержание требовало от провинции немалых и постоянных расходов. Конечно, эти траты компенсировались экономическим процветанием защищенных и безопасных южных районов, а также доходами с таможенных пунктов, где за каждое пересечение границы местные жители расплачивались наличностью и натурой – мехами, домашним скотом, зерном, шерстью, тканями и рабами. Но к тому времени вал уже перестал быть плацдармом для проведения наступательных операций – базой для усмирения непокорных племен Каледонии и расширения римских владений до естественных границ на пустынном побережье Северной Атлантики.

В 367 году у многих, вероятно, возникли сомнения в том, что вал по-прежнему необходим, когда объединенные силы скоттов и пиктов просто обошли его сторожевые посты. Еще лет двадцать назад, наверное, никто из археологов не стал бы утверждать, что Адрианов вал вообще продолжал функционировать после краха империи, однако раскопки, проведенные в нескольких крепостях и дополненные анализом географического контекста, говорят именно об этом.

Под перевалом у Гринхеда, через который можно попасть из долины в верхнем течении Иртинга к верхним водам Тайна, на современной границе Нортумбрии и Камбрии, на высоте примерно 150 м над уровнем моря находился один из фортов Адрианова вала – Банна (Banna, совр. Бердосвальд (Birdoswald), руины которого сохранились и по сей день. Дождевые тучи, наползающие с запада, нависают над перевалом, как низкий небесный свод. Зима здесь бывает длинной, лето – короткое, но световой день долгий. На юге, прямо под стенами форта, по заросшему густым лесом глубокому ущелью бежит Иртинг. Дальше – богатые свинцом Пеннины вздымаются на высоту около 500 метров. От ворот крепости открывается вид на север: кочковатые пастбища и торфяные болота с торчащими пучками травы, сейчас по большей части скрытые посадками хвойных деревьев. Стена, в которой были устроены северные ворота прямоугольного форта, – это стена Адрианова вала: граница была одновременно и оборонительным рубежом, и дверями имперской провинции.

Местность в окрестностях Банны не могла давать столько зерна, сколько требовалось полностью укомплектованному гарнизону. Припасы подвозили по Стейнгейту – их либо доставляли от устья Тайна через Корбридж, либо закупали у местных земледельцев с холмов Восточного Нортумберленда и плодородных прибрежных равнин. В силу негласных законов социального и экономического тяготения рядом с Банной, как и около ряда других военных крепостей, появилось гражданское поселение (vicus), прилепившееся к стенам форта с восточной стороны^[175]. Солдаты уходили патрулировать на север и на юг, собирали плату за въезд и выезд, вершили имперский суд среди местного населения, женились на местных женщинах или сожительствовали с ними – и в конце концов полностью интегрировались в местное сообщество, подобно тому, как сам вал стал частью местного ландшафта. После II века в пограничных войсках (limitanei) служили в основном местные уроженцы под командованием профессиональных офицеров с Ближнего Востока или из-за Рейна. Часто сын занимал в гарнизоне место отца.

В конце III или начале IV века преторий (praetorium, резиденция командующего гарнизоном) в Бердосвальде был кардинально перестроен с учетом архитектурных новшеств; это может объясняться тем, что командир гарнизона взял на себя дополнительные социальные, судебные и административные функции в качестве губернатора данной местности или региона. В последние годы IV века немалая часть полевых армий Британии была выведена с острова для участия в военных кампаниях различных узурпаторов; апофеозом стала галльская авантюра Константина в 407 году. Численность гарнизона Банны сократили до последнего разумного предела. После 410 года в провинции не осталось имперской администрации. Вал стал бесполезен – по крайней мере, с точки зрения далеких императоров. Но те, кому он давал средства к существованию и защиту, возможно, считали иначе.

Гражданские чиновники, потрясенные и беспомощные, заламывали руки, удалялись в свои сельские хоромы или бросали Британию, оставляли ключи под ковриками у дверей своих вилл и отплывали на родину. Или – что даже более вероятно – пытались сохранить контроль над меньшими и удобными для управления территориями – исконными племенными землями цивитатов или окрестностями крупных городов. Епископы, за которыми еще стояла власть если не императора в Равенне^[176], то папы в Риме, могли сохранить позиции с одобрения покровительствовавших им богатых землевладельцев и интеллектуалов – своей духовной родни. Некоторые поселения, наверное, не замечали особых изменений в действиях бесконечно далекой центральной власти. Но что было делать командующему гарнизоном, когда перестали прибывать повозки с армейскими деньгами?

Примечательно, что, за несколькими исключениями, исторические границы большинства городских округов^[177], расположенных у Адрианова вала, не заканчиваются у линии вала (как можно было бы ожидать от столь значительной преграды), а проходят по обе стороны от него^[178]. Специалисты по исторической географии установили, что многие городские округа обязаны своим происхождением практикам раннего Средневековья: люди, которые жили и вели хозяйство на определенной территории, были обязаны выплачивать натуральную подать и выполнять определенные обязанности в пользу местного центра власти. Местный властитель жил за счет этих податей и, в свою очередь, обеспечивал окрестным жителям защиту на случай войны, а также покровительство в мирное время – устраивал пиры, организовывал браки, разбирал тяжбы; резиденции властителей становились центрами, вокруг которых формировалась идентичность местного сообщества. Похоже, бывшие римские форты стали центрами таких территориально-административных единиц – так называемых виллов (vill), – возникших на месте бывшей границы^[179].

Это объяснимо. Командиру гарнизона, который в какой-то момент (а тем более – регулярно) не может заплатить солдатам, грозят утрата власти, недовольство и бунт. Для того чтобы сохранить власть, он должен взять на себя именно те функции, которые в раннем Средневековье исполнял глава округа или поместья. Ему нужно кормить своих подчиненных и находить им какое-то дело (в конце концов, это профессиональные солдаты, чей главный враг – скука), убедить их, что он лучше всех подходит на роль предводителя. В противном случае, как на терпящем крушение корабле, каждый будет спасаться как может. Соблазн взбунтоваться и устроить резню (небольшую – если сравнивать с тем, что творили претенденты на роль британских императоров) был, вероятно, весьма силен. Однако солдаты и командиры гарнизонов к концу IV века уже стали частью местного сообщества и были сопричастны его судьбе. Воины из гарнизона и местные жители поддерживали взаимовыгодные отношения, были связаны общими интересами, обязательствами и, скорее всего, семейными узами. Самые практичные и способные командиры нашли выход в том, чтобы собирать натуральный налог с близлежащих земель и за счет его обеспечивать гарнизон крепости, кормить их семьи, а взамен могли предложить окрестным жителям защиту и дальнейшую ассимиляцию – точно так, как это делали местные вожди раннего Средневековья. Маловероятно, что подобные изменения произошли в одночасье, осознанно и повсеместно: в разрозненной и разнородной послеримской Британии каждая территория и каждое сообщество шли своим путем.

В Банне материальные свидетельства перемен достаточно очевидны, чтобы их можно было обнаружить при раскопках^[180]. В четкой осевой планировке форта, такой же, как в большинстве фортов Адрианова вала, привычной для любого вновь прибывшего солдата или приезжей важной персоны, было место и для амбаров (horrea), где хранились съестные припасы. Это были большие каменные строения с гипокаустом, рассчитанные на хранение годового запаса сухих продуктов. Два амбара в Банне располагались внутри форта, к югу от западных ворот.

Интересующая нас последовательность событий начинается с большой вероятностью в середине IV века, когда гипокауст под южным амбаром засыпали и сверху вновь закрыли настилом. Примерно в это же время крыша второго – северного – амбара обрушилась, и здание стали использовать как источник строительных материалов или как свалку: классические признаки контролируемой утилизации. Гарнизону, похоже, больше не нужны были запасы в таком объеме (или их просто перестали доставлять), однако в форте по-прежнему оставались люди. В южном амбаре появляется каменный очаг: с одной стороны – явный признак того, что в крепости жили, с другой – указание на то, что амбар больше не использовался для хранения зерна (в помещении с очагом годовой запас пшеницы или ячменя мог погибнуть из-за пожара). Около очага были найдены потертая монета Феодосия I (ок. 395), черное стеклянное кольцо и золотая серьга, пролежавшие в земле 1500 лет.

Дальнейшая судьба северного амбара еще интереснее. Место расчистили, и на фундаменте старого здания построили новое – такой же планировки, но на этот раз из дерева; новый каменный пол положили поверх остававшихся обломков и мусора. Это напоминает историю амбара в Роксетере. Сколько простояло новое здание, сказать сложно, но затем его разобрали и перенесли примерно на пять метров севернее: новая постройка была ориентирована так же, как прежняя, но была чуть короче (примерно 23 метра в длину) и, что важнее, частично перекрывала via principalis – главную улицу форта, шедшую от западных ворот на восток. Благодаря этому новое строение, ставшее самым крупным в форте, оказалось расположено так же, как прежнее, относительно западных ворот, которые сдвинули к северу в III веке. Надо полагать, новое деревянное здание впечатляло приезжающих.

Бердосвальд: фундамент северного амбара и опоры деревянного здания, которое появилось на его месте. Не здесь ли начинаются «темные века»?

Археолог Тони Уолмотт, исследовавший Бердосвальд, считает, что последовательные трансформации амбара происходили на протяжении нескольких веков – вплоть до VI века. Он усматривает параллель между перестроенным южным амбаром и архитектурой «англосаксонского» пиршественного («медового») зала. Неужели прототипом Хеорота – этого поэтического образа королевского дома, где чаша идет по кругу, где властитель раздает дары и поэт восхваляет героев, – был всего лишь перестроенный амбар, место, где поселился командир гарнизона, устраивавший пиры для своих товарищей по оружию и собиравший дань с жителей подчиненной ему территории?

Бывшей принципии (официальному центру) Банны, не соответствовавшей (в силу своего привилегированного статуса) новым взаимоотношениям командира, гарнизона и окрестного населения, возможно, нашлось новое применение. В Виндоланде (Vindolanda) – примерно в 13 километрах к востоку по дороге Стейнгейт, преторий (резиденция командующего) конца IV века, похоже, включал в себя церковь; постройка на переднем дворе принципии в Арбее (Arbeia, совр. Саут-Шилдс), неподалеку от будущего монастыря Беды в Ярроу, также предположительно идентифицируется как церковь. Может показаться, что Адрианов вал был далек от забот оживленных ремесленных и административных центров цивитата кориелтаувов, где Инносенция, Вивенция и Иамцилла щеголяли своим богатством и своей верой, заказывая надписи на серебряных чашах и пластинках, а в местах общих собраний горожан проводились богословские диспуты. Однако гарнизоны вала не оставались в стороне от модных тенденций в религиозной сфере, и Константин, император Британии, в начале IV века защищал христианство как солдатскую веру. Командирам крепостей и фортов приходилось приспосабливаться к странным новым временам не только практически, но и психологически.

Соблазнительно было бы попытаться вписать в этот контекст историю юного Патрика, будущего святого, сына и внука бриттских христианских священнослужителей (один из которых был также городским чиновником), до его судьбоносного похищения ирландскими работорговцами в возрасте примерно шестнадцати лет. Тексты Патрика – единственный несомненно бриттский источник, сохранившийся от V века. Они дошли до нас в виде позднейших копий. Его «Исповедь» – апологетическое автобиографическое сочинение пожилого человека, самопровозглашенного епископа Ибернии (Ирландии), в котором он отвечает на выдвинутые против него обвинения, – на его взгляд, незаслуженные. «Письмо Коротику» – предупреждение бриттскому королю, захватившему в плен христиан-ирландцев. Оба текста можно очень приблизительно датировать серединой или второй половиной V века. Годы жизни Патрика неизвестны (несмотря на многочисленные научные дискуссии и спекуляции). О своем происхождении он говорит настолько туманно, что невозможно установить детали. Однако он пишет, что его отцом был Кальпурний, декурион и дьякон, а дедом – священник по имени Потит, который «принадлежал городу [vico] Bannavem Taburniae: у него было неподалеку небольшое поместье [villula], и именно там меня захватили»^[181]. Название Bannavem Taburniae занимало умы многих поколений филологов. Такого места в Британии римского периода мы не знаем, сама форма названия вызывает вопросы.