Первое королевство. Британия во времена короля Артура

В течение десяти или даже более лет после вмешательства Феодосия новости из Британии казались весьма незначительными по сравнению с тем, что происходило в континентальной Европе и в Африке. Отсутствие новостей – хорошие новости, как говорится. Однако Аммиан отмечает, что в 372 году Валентиниан отправил в Британию войско букинобантов (алеманнское племя с верхнего Рейна) под командованием их короля Фраомара^[80]. Это – первое упоминание о применении в Британии римской политики переселения племен, точнее – переселения в другие провинции военных дружин в качестве союзных военных сил, называемых федератами (foederati). Потенциальные культурные, лингвистические и генетические последствия подобных действий не ускользнули от внимания историков и археологов, ищущих зерна «англосаксонской» воинской культуры в Британии до краха империи. Но гораздо большего внимания и количества чернил удостоился Магн Максим – рожденный в Испании племянник Феодосия, побывавший в Британии в 368 году. В 380 году, в возрасте сорока с лишним лет, он вновь отправился в Британию по приказу нового императора, Грациана (ум. 383), – возможно, в качестве командующего полевой армией (Comes Britanniarum) или главнокомандующего провинцией (Dux Britanniarum). История Магна Максима важна для нас как история преуспевшего узурпатора. После того как он разгромил силы пиктов и скоттов в 382 году, войска Максима провозгласили его императором. В 384 году он переправился через Ла-Манш с внушительным воинским контингентом из Британии и привлек на свою сторону немалую часть рейнской армии. Грациан стал отступать на юго-запад перед этой неодолимой угрозой, но преследователи схватили его и убили^[81]. Победивший Максим заключил соглашение со своим кузеном и бывшим соратником Феодосием I, императором Восточной империи. Максим сделал своей столицей Трир на берегу Мозеля и оттуда управлял западными провинциями в течение следующих четырех лет.

Относительно политики Максима в Британии в течение этого периода почти ничего не известно. Отнюдь не идеальный более поздний источник говорит, что он вывел войска из Британии и других областей для своей неудачной военной кампании против Феодосия в 388 году^[82]. Однако благодаря упоминаниям в приписываемой Неннию «Истории бриттов», в сочинении Гильды, в средневековой валлийской поэзии и в целом ряде якобы ранних генеалогий, вокруг фигуры Магна Максима сложилось множество спекулятивных гипотез, приписывающих ему лавры «настоящего Артура» и первого короля раннего Средневековья. Иногда даже пишут, что он поставил вассальных королей в цивитатах.

В 395 году Феодосий умер, предоставив своим сыновьям делить между собой империю. Правление Гонория в Западной империи (до 423 года) неразрывно ассоциируется с потерей контроля над Галлией, разграблением Рима вестготами Алариха в 410 году, разрушительными богословскими спорами и окончательным отделением или отпадением провинций в Британии. Последние монеты имперской чеканки, попавшие в Британию в значимом количестве, выпущены в 402 году. После этого повозки с армейскими деньгами больше не переправляли через Ла-Манш.

В панегирике поэта Клавдия Клавдиана, написанном ориентировочно в 396 году, военачальнику Флавию Стилихону – регенту двенадцатилетнего императора Гонория – наряду с решением прочих актуальных военных вопросов приписывается то ли реорганизация, то ли усиление гарнизона в Британии. Однако эти войска, похоже, были отозваны уже через несколько лет, и о принятых мерах или об их результатах сказать практически нечего. На экономике Британии, основанной на военных деньгах, отсутствие новых выплат отразилось не сразу: в обращении еще оставалось много монет и слитков, а армия уже не была столь же значимым источником спроса, как когда-то. В качестве ретроспективной границы, знаменующей конец римской Британии, ее исключение из континентальных денежных потоков становится значимой вехой, но в те годы вряд ли кто-то из бриттов или римлян серьезно полагал, что более чем трехсотлетнее колониальное правление вот-вот закончится.

В последний день 406 года, отмеченный совместным консульством Аркадия и Проба, силы вандалов, свевов и аланов переправились через Рейн^[83]. Эдуард Гиббон, писавший свою монументальную «Историю упадка и разрушения Римской империи» во время американской Войны за независимость, проводил параллель между нею и крахом империи к западу от Альп. Он представил читателям пугающую картину: река замерзла, и полчища варваров беспрепятственно пересекают ранее неприступную северную границу империи^[84]. На самом деле нет никаких свидетельств того, что Рейн замерз, и ничего не известно о размере войска, которое переправилось в Северную Галлию и дошло до Сены.

По словам Зосима, писавшего в конце V века в далеком Константинополе, но имевшего надежные источники, «они продвигались с таким кровопролитием и творили такие ужасы, что даже войска в Британии, которые тоже были укомплектованы варварами, под угрозой нападения выбрали себе узурпаторов»^[85][86]. Марка и Грациана – то ли военачальников, то ли глав провинций – одного за другим признали императорами Британии. Не прошло и года, как обоих свергли и убили – то ли их политические соперники, то ли те, кого не устраивала их политика. Главных военачальников римских легионов к тому времени, видимо, отозвали из Британии на континент, а номинальных правителей – губернаторов провинций и викария диоцеза^[87] – похоже, просто проигнорировали. Вместо них в пурпур облачили простого солдата с громким именем Константин. Он стал последним видевшим Британию императором – легитимным или нет. К концу 407 года, подобно своему предшественнику Максиму, он переправился через Ла-Манш в Галлию, где начал военную кампанию против рейнских захватчиков. Его успехи в Галлии легко можно проследить по его монетам: сначала местом их чеканки был Lugdunum (Лион), затем Augusta Treverorum (Трир) и Arelate (Арль), где он устроил свою резиденцию^[88].

Если находившиеся в Британии военные и чиновники, еще сохранявшие легитимность, рассчитывали, что выдвижение собственного претендента на роль императора Западной империи укрепит их шаткое положение, то действия Константина в Галлии должны были их разочаровать. В 409 году Гонорий официально признал узурпатора «Константина III» своим соправителем в Арле. А спустя год, согласно записи в «Галльской хронике 452 года», произошло следующее событие: britanniae saxonum incursionae devastatae. Эта краткая запись на латыни говорит о разорении Британии вторгшимися саксами^[89]. Громадный клад, содержащий почти 15 000 золотых и серебряных монет, дающий terminus post quem благодаря монете с именем Константина III, был зарыт в деревне Хоксн (Hoxne) в Суффолке примерно в это время^[90]. На следующий год Гонорий отправил армию, осадил узурпатора в Арле и убил его.

Слова Зосима звучат как эпитафия Британии:

Они [варвары из-за Рейна] нанесли жителям Британии и некоторым из галльских народов такой урон, что те отложились от Римской империи, более не повинуясь римскому закону, а вернувшись к своим племенным обычаям. Бритты, однако, вооружились и, выказав немалую отвагу, обеспечили собственную безопасность и свободу своих городов от набегов варваров^[91][92].

Более спорный фрагмент в истории Зосима, известный как «рескрипт Гонория», якобы отражает официальную реакцию имперского правительства в Равенне на глубокий политический кризис в Британии: «Гонорий направил послания городам Британии, призывая их позаботиться о себе своими силами…»^[93] Многие обращали внимание, что у Зосима эта любопытная фраза появляется в контексте описания неудач Гонория в Италии: некоторые комментаторы считают, что Brettania у Зосима – описка, а имелись в виду Brettia или Bruttium в Южной Италии^[94]. Как бы то ни было, Гонорий еще раньше узаконил самозащиту провинций^[95], а реальность была такова, что большая часть пограничных войск (limitanei) уже состояла из солдат, набранных в тех местах. Рескрипт, если он действительно говорит о Британии, нельзя считать признанием того, что от провинции отказались, – только свидетельством, что у императора были более неотложные дела.

Какими бы ни были перипетии политической истории последних лет римской Британии, на основании сохранившихся отрывочных свидетельств из нескольких рукописей, по месту и времени далеко отстоящих от происходивших событий, невозможно составить более-менее цельное представление о случившемся. Сами по себе эти отрывки в общих чертах рисуют картину конфликта, опасности, бессилия империи, внутренних раздоров, военных переворотов и самоустранения светских властей. Действительно ли инсулярная^[96] военная или гражданская элита, считавшая себя «бриттской» или «римской», формально вышла из-под власти Рима или просто оказалась предоставлена сама себе – неясно. Гильда, развивая в своей книге тему катастрофы, описывает, что случилось после ухода римлян: «будто грязные когорты червячков… мерзейшие банды скоттов и пиктов, нравами отчасти разные, но согласные в одной и той же жажде пролития крови», захватили весь север острова вплоть до Вала, где «ленивые в битве и неловкие в бегстве» гарнизонные отряды были захвачены на башнях и сброшены вниз. Тогда бритты оставили «города и высокую стену», а враги «словно овечек – мясники, раздирали бедных граждан на части»^[97][98].

Археологи с энтузиазмом взялись за поиски следов нападений и бегства в крепостях Адрианова вала, в городах и сельских поселениях Британии. Какие находки могли бы подтвердить слова Гильды и смутные сообщения континентальных источников о набегах и раздорах? Скелеты со следами увечий, нанесенных мечами, особенно если тела оставили разлагаться на земле или сбросили в ямы, было бы несложно идентифицировать. Но ничего подобного пока не нашли ни в одном из мест, где могли вспыхнуть насилие и вражда: ни в крепостных башнях, ни на городских площадях, ни в обеденных залах вилл. Может быть, это случайность, но большинство археологов сейчас склонны считать, что доказательств массовой гибели людей, скорее всего, просто нет – или, по крайней мере, нет достаточных подтверждений. А как насчет опустошительных пожаров? Сгоревшие дотла дома и форты, которые потом не были восстановлены, кажется, явно свидетельствуют о том, что в стране свирепствуют война и анархия. Однако дом может сгореть и случайно: на самом деле это был один из основных недостатков городской жизни в то время – большинство строений, освещавшихся светильниками с открытым огнем, легко загорались, а vigiles^[99], даже если имелись в городе, были очень плохо оснащены. Ни в одном городе или крепости Британии мы не находим следов того, что в конце IV – начале V века они были полностью разрушены, как Лондиний и Веруламий во время мятежа Боудикки в 60 году н. э.

Адрианов вал, Нортумберленд: символ военной мощи Рима… и в итоге – его слабости

На данный момент у нас слишком мало данных, чтобы определить, с какой скоростью сокращалось население Британии. Гильда утверждает, что многие бритты бросили свои дома, и здесь он, очевидно, прав: у нас есть убедительные доказательства, что беженцы, спасаясь от смуты, переправились в Арморику (местность, которая позднее стала Бретанью) и поселились там, хотя о масштабах этой миграции историки все еще ведут споры^[100]. Но чтобы убедить археологов в том, что множество домов, крепостей и городов по всей Британии были покинуты в спешке, поскольку люди бежали в страхе перед непосредственной опасностью, необходимы дополнительные данные.

Люди неряшливы: они копают ямы, выбрасывают мусор, бросают на произвол судьбы покинутые постройки, удобряют поля и приусадебные участки чем придется, – в целом они вообще не умеют скрывать свои следы. От многих занятий – таких как забой скота, обработка металлов, обжиг гончарных изделий – остаются чудесные характерные отходы, которые обнаруживаются при раскопках. Археологи называют их «первичным материалом» – это то, что оставляют лежать, где упало. Большинству людей неприятно жить в замусоренных комнатах, да и мастерские необходимо содержать в порядке, так что во все века домовладельцы, как правило, старательно подметали, прибирались, устраняли поломки, собирали мусор в специальных местах. Мусорные кучи растут, и ямы заполняются в результате деятельности, которую большинство из нас называет уборкой и считает совершенно необходимой. Такие отходы, обнаруженные при раскопках, называются «переотложенным материалом». Его находят во множестве в мусорных ямах, сортирах, мусорных кучах – но не на полах жилых комнат. Помойки дают основной массив данных для археологов, пытающихся понять жизнь людей прошлого на основе материальных остатков. Подобный мусор, обнаруженный в жилых помещениях, чаще всего относится к периоду после того, как дома были покинуты.

Перебираясь в новый дом, люди, как правило, – будь то в доисторический период или во времена Античности или Средневековья, – как и мы сейчас, более или менее тщательно очищали свое старое жилище, забирая с собой ценные предметы и все, что можно было увезти: одежду, мебель, инструменты, лампы, кухонную посуду. Для перевозки могло потребоваться несколько телег. Вещи, которые не имело смысла перевозить, – сломанные, не имеющие ценности, тяжелые или неудобные для перевозки – часто оставляли на прежнем месте: например, замки на дверях, кувшины с отбитыми краями, котлы, вкопанные в землю в качестве резервуаров, печи. Эти вещи, а также предметы, намеренно захороненные в земле (клады, вотивные клады, погребальный инвентарь), называются «археологическим материалом de facto».

Когда люди бегут от опасности или притеснений (а в современных новостях появляются красноречивые и пугающие свидетельства о перемещении целых народов), они в спешке берут только то, что способны унести, не больше: одежду, что-то из инструментов, возможно, какие-то постельные принадлежности, деньги или то, что можно продать, скажем украшения. Они могут надеяться, что когда-нибудь потом вернутся в свои дома. История учит нас, что оставленные беглецами ценные вещи – такие, как мебель, хозяйственные орудия, домашняя утварь, – как правило, становятся добычей победителей или мародеров. Но даже в таком случае то, что не представляет ценности, или то, что трудно унести, часто остается на месте – именно такие предметы археологи находят на полу комнат, в которых люди жили непосредственно перед бегством. Представьте себе Помпеи после извержения Везувия, или Припять после Чернобыльской катастрофы, или любой город, пострадавший от землетрясения. Припять и Вароша (заброшенная часть кипрского города Фамагуста, чьи жители бежали от турецких солдат в 1974 году) – интереснейшие археологические полигоны для наблюдения за подобными процессами.

Если жители римских городов Силчестер, Роксетер или Кейстор бежали, спасая свои жизни, мы должны были бы находить на их ныне безмолвных улицах осколки глиняных сосудов, брошенных там, где их уронили, гвозди и крепления от кроватей и столовой мебели, печи с караваями хлеба, обуглившимися от жара. Ничего этого нет. Ни один римский город в Британии не был покинут в спешке. Горожане продолжали изготавливать и использовать строительные материалы, металлические изделия, мебель, керамику и домашнюю утварь, пусть и в меньших масштабах, чем раньше. Городские дома изредка подновляли, возводились новые строения, на кладбищах и в склепах, располагавшиеся вне городов вдоль дорог, продолжали хоронить умерших. Бритты, насколько можно судить, никуда массово не бежали.

Значит, те существенные изменения в жизни романо-бриттских городов, которые происходят в конце IV века и далее, нельзя объяснить исключительно войной и раздорами. Эти изменения включают в себя: появление захоронений в черте городских стен (что категорически запрещалось римским законом); сооружение больших «общественных» зданий, которые перегораживали существующие улицы и площади; использование городских сооружений, таких как базилики, для ремесленных нужд; появление слоя плодородной (садовой) почвы (так называемой «темной земли») на руинах бывших домов; перемещение рынков и центров торговли из крупных городов – особенно из столиц цивитатов – в более мелкие придорожные поселения.

Археологам сложно понять причины этих изменений из-за отсутствия детальных и полноценных данных: ни один город не был полностью раскопан с использованием современных археологических методов, учитывающих тонкости экологии и стратиграфии, чтобы получить ясную картину того, что там происходило до и после 400 года н. э. Следствием вынужденно ограниченных масштабов большей части раскопок стало то, что следы изменений, затрагивавших целый город, признаки глубокой социальной и экономической эволюции (или революции) крайне сложно выявить и описать. Есть большой соблазн компенсировать недостаток данных, собрав отдельные результаты, полученные в небольших раскопах во множестве городов, в единую, пусть и неполную, но достаточно правдоподобную картину. Но в результате мы можем свести к удобному набору из нескольких стандартных историй все разнообразие городской жизни Британии в позднеримский период, когда реакция городских сообществ на динамичные политические изменения была совершенно различной. Подчеркивать сходные черты в судьбах романо-бриттских городов конца IV века – значит упускать из вида разнообразие; чрезмерно обобщать.

Например, очень много внимания уделяется судьбе Лондиния – столицы всего диоцеза Britannia – и судьбам четырех колоний (coloniae) армейских ветеранов: Глостера (Glevum), Колчестера (Camulodunum), Йорка (Eboracum) и Линкольна (Lindum)^[101]. Четыре вышеназванных города были поначалу военными крепостями с примыкающими к ним поселениями, основанными ветеранами. Три из них потом стали столицами трех провинций, а столицей четвертой провинции стал Лондон^[102]. Со временем они превратились в средневековые города, центры церковных епархий с широкими привилегиями. Во всех этих городах обнаруживаются признаки жизни в V и даже VI веках, но невозможно сказать, как именно они жили в течение почти двух веков, разделяющих рескрипт Гонория (410) и прибытие христианской миссии Августина (597).

Возьмем, к примеру, Линкольн. В 314 году епископ этого города присутствовал на церковном соборе в Арле, и, возможно, другой его епископ участвовал в соборе в Ариминии (совр. Римини) в 359 году. Раскопки у церкви Сен-Пол-ин-Бейл (St Paul-in-the-Bail), на территории бывшего римского форума, предоставили косвенные свидетельства существования здесь очень ранней деревянной церкви; на ее месте в VII веке была построена другая – возможно, та самая, которую основал миссионер Паулин (примерно в 630 году) и описывал Беда^[103]. Исторические и археологические свидетельства, касающиеся христианства, важны и сами по себе, и в контексте политической истории, ведь даже если император в Равенне махнул на Британию рукой, папа в Риме этого не сделал. В Линкольне выявляются признаки ремесленной деятельности, относящиеся к концу IV века, имеются следы постройки в этот период крупных «общественных» зданий и больших частных домов, тогда же появляются накопления «темной земли». Защитные сооружения Линкольна были обновлены в первой половине IV века. То же самое характерно и для других крупных городов. Однако, согласно имеющимся на сегодняшний день данным, примерно после 425 года жизнь в городе прекратилась – или, по крайней мере, стала невидимой для археологов: там не обнаружено специфических ранних построек «англосаксонского» типа, таких как заглубленные grubenhäuser (землянки)^[104], а черепков керамики раннего англосаксонского периода, найденных при раскопках в Линкольне, вряд ли хватит, чтобы наполнить даже одну тачку.

Получается, Линкольн прекратил существовать в качестве римского города самое позднее в начале V века. Однако раскопанная территория римского Линкольна составляет менее 1 % от общей площади городской застройки. Результаты раскопок указывают только на то, что торговля и ремесленное производство, характерные для римских поселений, превратившихся в современные города, в жизни Линкольна занимали не самое важное место. Таким образом, Линкольн кажется «безжизненным» из-за отсутствия данных, а не потому, что жизнь в городе действительно прервалась. Археологи вправе спросить: если Линкольн умер, то почему в VII веке он стал центром королевства Линдси и миссии Паулина? Похоже, мы и в самом деле что-то упускаем из вида.

В качестве обратного примера полезно рассмотреть менее известный и менее популярный у археологов город – Рате, столицу цивитата кориелтаувов (Ratae Corieltauvorum, совр. Лестер), где раскопки велись активнее, чем во всех остальных романо-бриттских городах, включая и два поселения в окрестностях Роксетера и Силчестера, на территории которых не было позднейшей застройки. Неудивительно, что в Лестере свидетельств того, что город был населен в IV, V и VI веках, на сегодняшний день обнаружено больше, чем в любом другом городе римской Британии^[105].

В период римского правления дорога Фосс-Уэй (Fosse Way) соединяла Лестер с Сайренсестером (столицей цивитата добуннов), с Линкольном и северными областями. Лестер лежал в одном дне пути от Уотлинг-Стрит (Watling Street). Третья дорога шла через Лестер прямо в Болотный край и Восточную Англию, а река Сор, которая в римский период могла быть судоходной, соединяла город с рекой Трент – одним из важнейших торговых путей. В радиусе полусотни километров от Лестера в те времена было не менее шестнадцати крупных процветающих поселений или окруженных стенами городов: столица цивитата кориелтаувов располагалась в самом центре провинции.

Лестер, столица цивитата, был построен неподалеку от уже существовавшего в этом месте крупного поселения железного века. Во II веке город был обведен земляными укреплениями, а в конце III века – стеной. Фрагмент стены II века – возможно, ограждавшей территорию общественных купален – все еще возвышается на внушительные 8 метров в западной части старого города рядом с рекой^[106]. В IV веке, возможно, были построены внутренние башни. Похоже, что окружавшая город стена сохранялась более-менее целой вплоть до Средневековья^[107]. Улицы Санвей-гейт на северо-западе, Фрайер-лейн на юге и Черч-гейт с северо-восточной стороны современного города – это три части ее периметра.

В начале IV века форум в Лестере был перестроен, причем при раскопках здесь найдены свидетельства ремесленной деятельности. После пожара, случившегося в середине века, который приблизил конец и без того приходившего в упадок форума, на его территории появляются новые наслоения грунта. На полу лавки скопилась грязь с соседней дороги, стену снесли, положили новый пол поверх старого. Валяющиеся поверх этого всего куски стенной штукатурки и черепки говорят о том, что в конце концов помещение полностью забросили. Но на расположенном севернее форума крытом рынке (macellum) в IV веке все еще изготавливали стеклянную и металлическую утварь, и считается, что он продолжал функционировать в V веке и позднее. На территории купален находят изделия V века.

Одно место, где, возможно, находился храм, и одно здание, предположительно идентифицируемое как святилище, а также кладбища вдоль дорог, идущих из города, – небогатый урожай свидетельств духовной жизни для столь масштабных раскопок, но никто из археологов не отважится утверждать, что в Лестере проявляли меньший интерес к культу, религиозным обрядам или поминовению умерших, чем в других городах. И то, что в Лестере пока не обнаружено явных следов позднеримского христианства, нельзя считать доказательством того, что в городе не было христианской общины^[108]. Епископская кафедра Лестера появляется относительно рано, в 680 году. Отсутствие археологического материала de facto на полах мастерских и на открытых пространствах говорит, пусть и косвенно, само за себя.

В более чем двадцати зданиях, считающихся «частными», обнаруживаются следы строительства или переустройства, происходившего в IV веке. Как минимум три из них, по-видимому, использовались в V веке. На римской улице, открытой при раскопках на Фрискул-лейн, было обнаружено несколько очагов, датируемых концом IV века. После этого на краю улицы возвели какое-то деревянное строение, и началось накопление «темной земли», содержащей как позднеримский, так и «англосаксонский» материал^[109]. В других районах Лестера наблюдается та же картина: в северо-восточной части города, где проводилось больше всего раскопок, найдены остатки еще пяти деревянных строений, датируемых серединой – концом IV века, и на территории одного из них обнаружены черепки керамики раннего «англосаксонского» стиля.

Самое любопытное строение в этой части города – большой городской дом с внутренним двором, построенный в начале IV века, солидное прямоугольное каменное сооружение с фундаментом около 23×12 метров. В какой-то момент во второй половине IV века в его стенах были спрятаны несколько кладов, содержавших монеты и один свинцовый слиток. Клады принято считать самой показательной разновидностью археологического материала de facto – ценности, поспешно спрятанные в момент опасности, реальность которой доказывается тем, что владельцы клада так его и не забрали. Однако современные исследователи допускают, что прятать ценные предметы в укромных местах можно по многим причинам, – например, чтобы уклониться от уплаты налогов или в качестве добровольного подношения богам, чтобы снискать их благосклонность. Бо́льшую часть прямоугольного каменного строения впоследствии снесли, а помещения, выходящие на улицу, превратили в мастерскую по изготовлению костяных булавок и кузницу. В Лондоне, Колчестере и Линкольне имеются любопытные аналоги этого здания. К той же категории можно отнести деревянные «длинные дома» в Роксетере и здание базилики в Силчестере, приспособленное для других нужд, – и можно провести параллели с уже упоминавшимися «амбарами с центральным проходом» и «длинными домами» сельских поселений типа Меонстока.

Это парадоксальное пересечение частного и общественного, пространственного разделения и целенаправленной реорганизации, инноваций в домашнем хозяйстве, ремесле, а также, возможно, в сельском хозяйстве указывает, что рассматривать позднеримские города Британии как примеры упадка городской культуры столь же неправильно, как называть варварское искусство «примитивным». Кроме того, мы должны помнить, что наши представления о социальных и экономических изменениях в городах, о которых известно еще меньше, чем о Лестере, могут быть столь же неоднозначны и – главное – недостаточно очевидны, чтобы на их примере строить предположения о судьбе «типичного» позднеримского города. Скорее всего, «типичных позднеримских городов» вообще не существовало. Стремление объяснить динамичные процессы, происходившие в Лестере IV и V веков, вмешательством пиктов, скоттов, германских федератов или иммигрантов, при том что имеющиеся данные указывают на наличие внутренних причин для возникновения новых возможностей и неизбежных трений, похоже на попытку сокрытия важных улик.

Даже самые ярые сторонники рассказа Гильды о гладе, мече и огне должны согласиться, что трудно приписать германским или ирландским пиратам главную роль в удивительном превращении Роксетера (Wroxeter), располагающегося примерно в 80 километрах к западу от Лестера, из Вирокония, столицы цивитата корновиев (Viroconium Cornoviorum), в маленькую шропширскую деревушку, самое крупное современное здание которой – информационный центр «Английского наследия». Первыми масштабными раскопками римского города, проводившимися здесь в 1970–1980-х годах, руководил Филип Баркер. Он выявил едва заметные следы крупных деревянных строений, которые почти наверняка остались бы незамеченными, если бы раскопки велись в предыдущие десятилетия, или с меньшим размахом, или в городе, где позднейшее вмешательство в ландшафт в виде фундаментов и подвалов было более значительным. Его открытие полностью опровергло наши прежние представления о том, как и когда города римской Британии перестали существовать.

Город Вироконий вырос на восточном берегу реки Северн предположительно в 57 году н. э. рядом с фортом Рекин (Wrekin) – большим укреплением железного века на вершине холма. Вожди Рекина лишились независимости и оружия и в качестве компенсации получили возможность присоединиться к остальной Британии и тем самым ко всему римскому миру с помощью судоходной реки Северн и вымощенной камнем Уотлинг-Стрит. В период своего расцвета Роксетер предположительно имел население в 15 000 человек, будучи четвертым по величине городом римской Британии. Позднее в качестве территориального центра его сменил укрепленный бург, построенный в Шрусбери правительницей Мерсии^[110] Этельфлед в начале X века, однако исконное бриттское название Рекина – Uiroconion – прошло через века, отразившись сначала в латинском Viroconium, затем в древнеанглийском Wrocansætna – названии народа из «Росписи племен» (VIII век).

В Роксетере, как и в Лестере, сохранилось много фрагментов римской каменной кладки – тоже остатки величественных купален, без которых ни один уважающий себя вождь корновиев или член городского магистрата не мог чувствовать себя счастливым. Территория города, составлявшая примерно 77,7 гектара, во II веке была обнесена насыпью с частоколом и обведена рвом. Обнаруженные при помощи геофизических методов исследования^[111] и при дальнейших раскопках дома, сады, форум, храмы и мастерские свидетельствуют о том, что Роксетер был оживленным и процветающим городом. В IV веке он, вероятно, получил статус муниципия^[112] (municipium), поскольку играл важную роль административного центра, ведающего управлением провинцией и сбором аннона (annonae), то есть натурального налога, выплачиваемого зерном, скотом, шерстью и т. п.^[113]

Раскопки с применением современных технических средств проводились в Роксетере только на месте форума и купален (как и в Линкольне, на данный момент раскопанная территория составляет примерно 1 % от всей площади города), а потому такой сложной и детальной картины городской жизни, как в Лестере, у нас нет. Однако и здесь кое-что нашлось. Купальнями определенно продолжали пользоваться в конце IV века; но еще больше поражает размах и динамичность послеримской городской жизни Роксетера в V, VI и даже в VII веках. Детальные исследования Баркера показали, что в начале V века в купальнях была разобрана большая базилика – громадное здание с нефами длиной около 60 и шириной около 20 метров, – и на ее фундаменте возвели деревянное строение, а вокруг него, на местах ранее существовавших зданий или вдоль прежних улиц, появилось еще более 30 деревянных построек. Самое большое строение, сооруженное прямо на обломках разобранной базилики, возможно, имело два этажа. В домах вокруг него найдены остатки очагов и печей, некоторые строения идентифицированы как рыночные «лавки или ларьки». Фригидарий (frigidarium)^[114] бывших купален стали использовать для других нужд – возможно, как церковь или зернохранилище, – а в гипокаусте в последующие века было захоронено двенадцать тел^[115]. Надпись конца V века, выбитая на вторично использованном римском надгробии, увековечила память о CVNORIX MACVS MAQVI COLINE^[116] – ирландском вожде и, видимо, христианине. Средневековая приходская церковь, основанная, вероятно, в VII веке, расположена в юго-западной части римского города неподалеку от реки.