Читать книгу: «Память. Часть1», страница 5

15. Маринка

Как-то утром у ворот остановилась повозка, кто-то в сапогах и шинели вбежал на крыльцо и остановился. Это была Марина.

– Здравствуйте, товарищи! – громко сказала она.

Семён чуть с крыши не свалился, он там печную трубу ремонтировал. Все выскочили на крыльцо кто откуда: из дома, из сараев, и окружили пришедшую к ним гостью.

– Что это ты как мужик оделась? – удивлённо рассматривая Марину, спросил Семён.

– Я с товарищами анархистами пойду строить новый мир, – радостно произнесла Марина.

– Это с какими товарищами? Сразу с несколькими? – мысли Семёна работали только в одном направлении.

– Мы создадим коммуны! Все будут равны! Всё будет общее! – воодушевлённо рассказывала девушка.

– И бабы общие? – опять осадил её Семён.

Во двор вошли несколько парней, которые приехали на повозке вместе с Мариной. Первым шёл Анджей, за ним его новые товарищи Богдан, Валентин и Гаврила.

– Баба – не вещь, – уверенно сказал Анджей. Он был горд, что смог быстро разобраться в теоретических основах анархизма, наслаждался этим, используя новые знания. – Баба не может никому принадлежать!

– Это на него ты меня променяла? – с укоризной спросил Сёма. Выглядел он в этот момент так, будто его предали, растоптали его светлые чувства. Только пелёнки, которые трепетали на верёвке за его спиной, напоминали о реалиях.

– Ты ничего не забыл, Семён? – Марина кивнула на выходящую из дома Орину, с ребёнком на руках.

– Ты же не знаешь этих парней, Марина, – быстро сменил тон Семён, – это опасно. Неизвестно, что они за люди. Кругом война. Куда ты собралась?

– А что, в хате всю жизнь сидеть? Здесь я заранее знаю, что будет через год, через пять, через десять. Веками ничего не меняется. Думала, власть сменилась, хоть что-то и у нас произойдёт. Нет! Всё тоже! Пашешь, как лошадь, упала, проснулась, опять пашешь. И люди всё одни и те же, и говорят об одном и том же, а если замуж вышла, ещё хуже. Родила, покормила, опять забеременела, и так всю жизнь, пока в старуху не превратишься. Лучше убьют пусть где-нибудь. Хоть день прожить без скуки!

– Жалеть потом будешь, дурёха. – вступила в разговор Ганна. Но всем уже было понятно, что её не переубедишь.

– А вы, парни, не могли себе мужиков для компании найти? Девчонку уговорили? – завёлся Семён, – Не отдам я вам её. Семён скинул тужурку и засучил рукава.

Маринка рассмеялась, любуясь парнями, которые собрались за неё драться.

Анджей скинул шапку и вплотную подошёл к Семёну. Сашка взяла вилы и встала рядом с парнями. Маринка рассмеялась пуще прежнего.

– Ой, гляди, какая у тебя защитница!

– Отойди, Александра, не позорь меня, – еле сдерживаясь, сквозь зубы проговорил рассвирепевший Семён.

– Их трое, а ты один, – спокойно ответила Саша.

– Не дам смертоубийство у меня во дворе устраивать, – встала меж ними Ганна. – Давайте за стол сядем, да обговорим всё спокойно. Горилки налью, расскажете, откуда идёте, что видели в дороге, кого встречали, что в мире происходит. А то мы, правда, как в норе живём, ничего не видим, ничего не знаем. Александра, опусти, негоже на гостей с вилами.

– Правильно, хозяйка, – поддержал её Гаврила, – мы вам не враги. Мы с теми, кто власть, да богатство хотят захватить, бороться будем, а вас защищать надо. Вы такие же, как мы, крестьяне.

– А за себя я сама решу, Семён, без тебя, – ласково сказала Марина всё ещё агрессивно настроенному Семёну. – Но за защиту спасибо.

В доме расселись по лавкам. Ганна достала горилку. Орина вытащила чугунки из печи.

– Интересуешься, хозяйка, кого встретили по дороге? Да кого тут встретишь? То обоз с патронами на фронт идёт, то новобранцы тоже в сторону фронта, а обратно только раненых везут. Вон Анджея с друзьями встретили недавно. С плена сбежал.

– Ты поляк, Анджей, по выговору слышу. С какого ты села? – спросила Саша, которая несколько месяцев не получала от родных весточки.

– Я с Подгайцев, – ответил Анджей.

– А я с Рованцев, мы соседи! – обрадовалась Саша. – Что там сейчас у нас?

– Я уже несколько месяцев новостей не получал.

– Так ты у немцев в плену был?

– Нет, у русских, – ответил Анджей на новый вопрос Саши.

– Ты за немцев воевал?

– Нет. За русских. Я стрелять отказался. Вести пришли, что батьку моего и других односельчан австрияки завербовали в армию. Я в своих стрелять не стал. Русские меня вместе с пленными австрийцами заперли. Не только меня. Там ещё двое поляков было. Один тоже с Рованцев, кстати. Стахом зовут.

– Стахом? – подскочила Саша. – А фамилию знаешь?

– Нет, не спрашивал.

– А какой он из себя?

– Да, как ты, почти, только старый.

Саша поднялась с лавки.

– Ты что? – спросила Ганна.

– Так это батька мой, наверное. Где он сейчас?

– Мы вместе бежали из плена, решили в сторону Польши идти, но я вот товарищей анархистов встретил, запали в душу их речи, и расстался я с солдатами Стахом и Якубом. Пошли разными дорогами. Где они теперь, я не знаю.

– Жив, батька мой, уже хорошо, –прошептала Саша.

– Может, бог даст, свидитесь ещё, – сказал Анджей.

– Что за вера у вас такая странная? – спросила Ганна.

– Да не вера это, мать, – ответил Гаврила. –По вере мы христиане, как и вы.

– А как же девку берёте, не венчаясь? – уточнила взволнованная Ганна.

– Да никто её не берёт, она сама едет, куда хочет, – пытался втолковать Анджей.

– А мамка с батькой отпустили не уж-то? – не могла разобраться Ганна.

– Да что я – маленькая? У мамки спрашивать, куда идти? – возмутилась Маринка. – Я свободный человек!

– А вдруг обидит кто? – не унималась мать.

– Что может хуже, чем жить здесь? Заниматься ненавистной работой? Здесь меня не обижают? Семён на Орину променял. Батька из дома совсем теперь не выпускает, мать всю домашнюю работу на меня свалила. Каторга, а не жизнь.

– А я подумал, что разлюбила ты меня, – улыбнулся Семён, – сердишься, значит, ещё любишь.

Маринка взглянула на раскрасневшегося Анджея, стройного, высокого красавца, с большими карими глазами, с прямым носом, кудрявыми тёмными волосами, брови вразлёт. Сравнила с Семёном. Не такой яркий, но до боли родной и милый. Марина остановила себя, не давая себе углубиться в эту тему, откинула за спину косы и вновь начала увлечённо говорить.

– Мы создадим новое общество для всех. Мы будем жить счастливо и свободно. Все люди будут братья и будут любить друг друга. Всё будет общее. Никто никому не будет завидовать, ни у кого не будет врагов!

– Маринка! – вдруг раздалось со двора, – Ты здесь? Куда бежать вздумала?

– Это батька мой! – взвизгнула Маринка, – Бежим скорей! – она схватила Анджея за руку и побежала из хаты. Парни спохватились, вскочили, на ходу допивая горилку, побежали следом.

– Во девка! Огонь! – воскликнул Богдан, – Да за такой хоть куда пойдёшь, отца родного продашь!

Парни выскочили из хаты, перемахнули через плетень. Маринка прошмыгнула мимо разинувшего от удивления рот отца.

– Я не вернусь, батька! Не поминайте лихом! – крикнула Марина, запрыгивая в повозку на ходу. Парни подхватили её, и повозка понеслась, а вслед ещё долго неслись проклятья Марининого отца, который пытался догнать телегу, да подбадривающие крики подростка Пашки: «Давай, Маринка, молодец!»

– Вернётся, – тихо напророчила бабушка, поглаживая ствол ореха. – Ещё вернётся.

16. Перемирие

Якуб и Стах плелись по дороге. Они потеряли счёт дням и часам, спали то в стоге сена, то в чьём-то сарае. Еду воровали или выкапывали остатки овощей на убранных полях. Одежда порвалась и испачкалась, волосы и бороды отрасли, оба кашляли. Рваная обувь не просыхала. Появлялись мысли сдаться русским или австрийцам, сил уже не было, и не понятно было, куда нужно идти.

Смеркалось. Поляки искали стог сена, чтобы отдохнуть. Увидели в поле группу людей, сидящих у костра. Ночь была холодной, шёл снег. Стах и Якуб решили подойти попросить еды. Риск умереть от голода и холода был больше, чем риск быть схваченными или убитыми.

– Вечер добрый, братья, – осторожно начал Стах.

– Здорово, коль не шутите, – ответили мужики, сидевшие у костра, одетые в солдатские шинели русской армии, но без оружия.

– Позвольте погреться у костра, – еле шевеля замёрзшими губами, произнёс Якуб.

– Садитесь, места в поле много, – пошутили мужики.

Якуб и Стах уселись у костра. Солдаты с недоумением их рассматривали. Штаны и сапоги солдатские, рубахи и зипуны крестьянские. Заросшие, оборванные, грязные.

– Откуда и куда путь держите, – спросил рыжий мужик, сидевший рядом со Стахом.

Стах и Якуб переглянулись, не зная, что говорить. Надоело бежать куда-то, врать всем, скрываться, и Стах решился.

– Сбежали мы из-под ареста, – откровенно признался он. – Теперь не знаем куда податься. Русские опять закуют или расстреляют за то, что сбежали, а австрияки расстреляют за то, что в русской армии служили. Вот и не знаем, куда нам теперь деться, везде мы преступники.

– А что такого натворили? За что арестовали вас? – поинтересовался рыжий.

– Стрелять отказались. Слух прошёл, что земляков, родичей наших австрияки в армию завербовали. В своих стрелять мы не захотели, – объяснил Стах.

– Если захотите нас сдать под стражу, мы сопротивляться не будем, – обречённо вздохнув, сказал Якуб. – Устали мы в бегах быть.

Солдаты переглянулись.

– И долго вы уже в бегах? – спросил усатый солдат с трубкой.

– Третий месяц, примерно. Со счёта уже сбились, – объяснил Якуб.

– Да уж, долгонько. Как медведи в лесу живёте, ничего не видите, ничего не знаете. Идите уже домой, хватит болтаться по свету. – Проговорил пожилой мужчина с лысиной.

– Как же мы вернёмся? Мы же с Польши. Там линия фронта. Мы пробовали, не пройти там. Прожектора даже ночью светят то и дело. Стреляют и те, и эти, – безрадостно сказал Якуб.

– Да не стреляет уже никто. Перемирие объявили, – весело объявил рыжий.

– Перемирие? – не поверил Стах.

– Русские с немцами, венграми и австрийцами переговоры ведут, – подтвердил рыжий.

– А УНР запротивилась, с Антантой хочет договориться сама, – пояснил лысый.

– Кто запротивился? – не понял Стах.

– Ну, вы совсем медведями стали. Правительство сменилось. Временное правительство свергли, теперь мы от России отделились и создали Украинскую народную республику, – объяснил лысый.

– И кто теперь правит? – не мог прийти в себя Стах.

– В России совет народных депутатов, а у нас Центральная Рада, – серьёзно, как учитель, рассказывал Лысый.

– А вы, значит, сейчас не воюете? – спросил Якуб.

– Там такие дела разворачиваются! – увлечённо перехватил инициативу Рыжий. – Наш главнокомандующий Петлюра ихнему, русскому главнокомандующему позвонил и прямо так и говорит: «Не подчиняется теперя Украина вашей ставке! У нас теперя своя жизнь, а у вас – своя!». Нету теперь Румынского и Юго-западного фронта, а есть самостоятельный Украинский фронт! И генерал у настеперя свой! Щербачёв его фамилия!

– Так Щербачёв Румынским фронтом раньше командовал, – не поверил Стах.

– А теперь всей Украинской армией. И русским он не подчиняется, а подчиняется Центральной Раде.

– Ну, и чему ты радуешься, дурень, – остановил его Лысый.

– Так как же, Украина теперь ни под кем не ходит, сама по себе теперь, – обиделся Рыжий.

– Русские о мире договариваются, а Рада нас хочет заставить воевать дальше. Ты домой хочешь или нет? – спросил Рыжего пожилой солдат.

– Хочу.

– Так что толку в свободной Украине, если всё равно на войне сдохнем. По мне, так без разницы, кто главный, важнее, чтоб домой отпустили.

– Вот, опять за своё. Люди вас о деле спрашивают, а вы снова ругаетесь, – сказал, молчавший до сих пор, угрюмый бородатый мужик с курчавыми чёрными волосами и лохматыми бровями. –Сейчас все стремятся скорее по домам разойтись, а Рада мешает прекращению войны. Солдаты прямо с оружием в руках домой уходят, – умный бородач подробно так всё по полочкам разложил, что даже Стах с Якубом поверили.

– Значит, нас теперь никто не схватит? – не мог поверить такому счастью Стах.

– И воевать не придётся больше? –Якуб забыл и про голод, и про мороз, бросился обниматься на радостях со всеми мужиками.

– Похлёбку будешь? – оттолкнул, совсем обезумевшего от радости, Якуба Бородатый.

При виде похлёбки разум вернулся к Якубу вместе с чувством голода, он схватил предложенные миску и ложку и забыл про всё, и про войну, и про холод.

Переночевали у костра, а утром Стах и Якуб, расспросив мужиков, как лучше им идти, отправились в путь, впервые за несколько месяцев радостные и спокойные, с надеждой на счастье.

17. Надежда на счастье

Я опять проснулась ночью, хоть и устала смертельно. Работала вес день без роздыху, вечером упала в постель и мгновенно уснула, а сейчас, посреди ночи проснулась, и не спится больше. Полежала, надеясь, что усну, но сон не шёл. Встала, тихонько оделась, вышла во двор.

Всё, вроде, у меня хорошо: работаю, еды здесь на всех хватает. До весны доживу, а там и домой можно будет вернуться, если линия фронта сдвинется. Можно будет, наконец, вырастить урожай и без голода пережить следующую зиму дома. А потом? Потом опять тожесамое: надежда на урожай, длинная зима. Зима почему-то всегда кажется длинной. Соскучилась по дому, поэтому, наверное, не спится. И вдруг, защемило сердце, как представила, что уйду отсюда и больше никогда не вернусь. Прижалась к огромному тёплому стволу ореха, с силой обхватила его руками, будто оторвать кто меня хочет.

«Что меня держит здесь? Почему я так боюсь покинуть это место. Уж не из-за ореха же», – так рассуждала я. – «Здесь у каждого своя жизнь. Орина, Олеся и Семён растят детей. Ганна и бабушка занимаются домом и помогают с внуками. А я, Саша, здесь причём? Почему всё, что здесь происходит, кажется мне таким родным, таким важным? Семён», – наконец призналась я сама себе. – «О нём я всегда думаю, о нём мечтаю. Меня раздражает в нём всё: вечная весёлость, неуместные бесконечные шутки, любвеобильность, ласковость, так почему он ласков со всеми, но не со мной? Он всех успевает приобнять, погладить, похлопать, со всеми пошутить, кроме меня. Меня он избегает. Настолько не нравлюсь я ему, настолько противна, что даже дружеской улыбки не заслуживаю? Со мной он всегда строг и серьёзен. Чем я хуже остальных баб? Он брезгует ко мне прикоснуться. Худая я и страшная, сердитая и неприветливая, неразговорчивая, непривлекательная. За что меня любить?» – терзала я себя вопросами. – «Вот и сейчас, он, наверное, подполз под бок к очередной бабе», – продолжала злиться на весь мир я. – «Но, если Семён так меня раздражает, почему же я всё время думаю о нём? Ненавижу, поэтому и думаю. Ненависть –сильная эмоция, отделаться от неё трудно, ну почему так заклинило меня? Думаю об одном и том же бесконечно, ни есть, ни спать не могу. Ну, правильно, в селе мужиков молодых больше нет. Вот вернутся все с войны, и всё сразу изменится. Полюблю я какого-нибудь красавца, выйду замуж. А почему, собственно, красавца? Сама я страшная, вряд ли кому-нибудь понравлюсь. Вон Семён на меня никогда даже не смотрит, в сторону сворачивает при встрече, лишь бы не видеть, лишь бы не столкнуться случайно. Опять Семён! Сколько можно!» – Я подошла к колодцу, зачерпнула холодной воды, умылась, чтобы избавиться от этого наваждения. Ушла в избу и до утра пролежала с открытыми глазами, борясь сама с собой, уговаривая себя не думать о ненавистном Семёне, обращаясь к своему разуму. Всё бесполезно, бесперспективно, и никакой надежды на счастье.

Пришло утро. Все занялись делами по хозяйству, дружно работают, а я чувствую себя такой одинокой. Они все, то ругаются друг с другом, то сплетничают о ком-то, то мирятся, то смеются, а со мной ничего ни у кого не происходит. Все относятся ко мне уважительно, ровно, с почтением, выполняют мои просьбы, слушают мои советы, но я-то чувствую себя неживой в этой атмосфере, я будто отдельно от всех этих людей.

«Что, ты хотела бы с ними ругаться или сплетничать?», –спрашиваю себя я, –«Нет, бытовые разборки мне не интересны. Но, с другой стороны, может быть, было бы лучше, если бы накричал кто-нибудь, невыносимо слушать эти равнодушные фразы: «Да, Саша», «хорошо, Саша», «ты права, Саша». Ненавижу их всех! Вот опять идёт Семён вместе с Ориной. Хохочут!! Меня увидел, смолк».

– Доброе утро, Саша, – серьёзно сказал, не гладя на меня. Бесит. Ровно, спокойно, никак.

– Ножи не наточены, – говорю я вместо приветствия, –Невозможно пользоваться!

– Хорошо, Саша, я сейчас наточу, подавив эмоции, холодно и спокойно отвечает Семён.

«Чтобы ещё такого сказать, как вывести его из этого равновесия?», – злые мысли у меня. – «Почему я стала такой злой, раньше мне и в голову не пришло бы специально кого-нибудь доводить».

– И заслонка в печи плохо двигается, – снова делаю замечание я.

– Я же вчера её выправил, нормально двигалась, – опять спокойно отвечает Семён.

– А сегодня опять заедает, – уже не знаю к чему ещё придраться.

– Не с той ноги встала? – с улыбкой спрашивает Орина.

– Пусть делает всё нормально, тогда любая нога той будет, – огрызнулась я. Орина только благодушно покачала головой.

«Портится характер у девки. С чего бы это? Молодая ещё», – подумала Ганна, слышавшая весь этот разговор. – «Скрытная она такая, эта Саша. Не поймёшь, что у неё на уме. Самой ведь тяжело так жить, но нет, ни с кем не поделится переживаниями».

Орех был у меня «доверенным лицом». Всё, молча, выслушает, лишь ветвями поскрипит немного.

«Вернулась Маринка. Сколько её не было? Месяц? Худая, злая, мрачная. Что с ней было – никому не рассказывает, даже Семёна на порог не пускает. Сидит дома, не выходит, про анархистов и слушать не хочет. Обидели, может? Или прогнали? Да что гадать, время пройдёт, расскажет. Что же все бабы такие несчастные? Оринка боится возвращения мужа, Маринка непонятно почему злая такая, Ганна волнуется за сыновей – нет никаких вестей давно, у Олеси ребёнок болеет. У них повод есть, а я чего страдаю?», – я пыталась разобраться в себе. Никакая работа не могла уже заглушить эту тоску.

18. Линия фронта

Якуб и Стах дошли до линии фронта, нигде не стреляли, людей вокруг не было видно. Они шли, шли и чуть в окоп не упали. Снег прикрыл следы взрывов, припорошил окоп. Справа в окопе раздавались голоса, Стах и Якуб подошли ближе. Несколько солдат и офицер курили, сидя на ящиках из-под патронов. Что-то покоробило Стаха, он даже не понял сразу, что именно, но чуть позже осознал – среди солдат были австрийцы, в форме, с оружием. Якуб попросил закурить. Когда австриец, сидевший ближе всех, встал, Стах напружинился, ему показалось, что тот сейчас возьмёт винтовку, но ничего не случилось. Русские усмехнулись, видя испуг Стаха, хотя там были не только русские, но и поляки, и украинцы. Офицер переводил те фразы, которые солдатам были непонятны, хотя, в основном, все понимали друг друга без перевода. И австрийцы, и русские немного говорили на языке противника. Хотя противником сложно назвать человека, с которым куришь в окопе и пьёшь чай из одной кружки. Вот оно какое – перемирие!

– А как долго перемирие будет продолжаться? – спросил Стах.

– Не знаю, – ответил офицер. – Русские предложили Антанте заключить мир, оставив довоенные границы, а немцы не соглашаются. А тут ещё Украинцы хотят сами по поводу своих территорий договариваться, а немцы им: «Не знаем мы никакой Украинской Народной Республики. Что за страна такая?» На войне как? У кого есть армия, того и уважают, а у нас весь наш, так называемый украинский фронт, разбежался. Надоело народу воевать, не хотят ждать.

– Да, это в начале войны молодёжь на фронт рвалась, а как пожили в окопах без воды, без постели, так расхотели воевать, – сказал украинец с перевязанной рукой.

– Ну, ты сказал, постель! Тут о кровати уже и не мечтаешь! Крысы ходят полчищами! Вши да блохи! – поддержал его русский солдат.

– Да, мы думали, что винтовку возьмём и бегом на врага. Быстро всех постреляем и домой. Кто ж знал, что в окопах годами будем жить? Никакой романтики, никакого героизма. Убьют тебя или нет, от твоей смелости или силы не зависит. Шрапнель не разбирает, куда летит. Ох, как я этот звук ненавижу, свистит, визжит, сволочь, всю душу вынимает.

Говорят, на некоторых фронтах немцы газ пустили! – включился в беседу поляк.

Он был без шинели – плечо и грудь были перевязаны, а поверх повязки какая–то шаль накинута. Было непонятно из какой он армии, но сейчас это было не важно, здесь все были пострадавшими, не было врагов, даже сложно было представить, что эти люди ещё недавно стреляли друг в друга.

– Если бы нам вовремя сказали про перемирие, у нас бы руки целы были. В последний момент ранило. Так обидно! – сказал австриец почти с такой же повязкой на руке, как у поляка.

– А что, все австрийцы украинский знают? – поинтересовался Стах.

– Так у нас рядом украинский легион был, и поляков много. Украинский с польским схожи! За четыре года войны выучили. Вот это и есть, наверное, единственная польза – язык выучили, – пошутил австриец.

– А мне интересно, что ж теперь с Украиной будет? Говорят, что Антанта украинцам предлагает с ней в союзе быть, а немцы на свою сторону перетягивают? – спросил украинец.

– А зачем Германии Украина? – не понял Стах.

– Так как же, без Украины Россия не такая большая и сильная будет. Не такая страшная, – объяснил офицер, – Кому нужна сильная держава под боком? Лучше разделить и ослабить.

– А я слышал, что Украина хочет свои земли сдать врагам, лишь бы от России уйти, – сказал поляк. – Есть такой «Союз вызволення Украйны». Они что предлагают? Пусть, говорят, сначала Украину оккупируют, а потом независимость Украине вернут.

– Да, я тоже такое слышал. Достижение национальной независимости путём первоначальной оккупации, – подтвердил офицер. – Но это риск. А вдруг, потом никто не даст независимость?

– И с Россией теперь Украине никак нельзя, – сказал темноволосый человек с акцентом – то ли татарин, то ли кто другой, – В России теперь большевики, а Рада против большевиков. Все большевики из Рады вышли.

– А тыто откуда знаешь? – удивился офицер.

– Пашка, друг мой, сосед по окопу, с которым три года вместе воевали, рассказывал, он в большевицкой партии был, газеты получал. Убили Пашку. Если бы мириться раньше начали, жив был бы друг мой.

– А что ещё он рассказывал? – заинтересовался офицер.

– А ещё говорил, что Каледин, атаман войска Донского, не признал власть большевиков, сказал, что независимым теперь будет, – объяснял татарин.

– От кого независимым? От Украины? – спросил поляк.

– От России, наверное, я точно не понял, – засмущался татарин.

– Да, теперь все друг от друга независимые. Каждый сам себе начальник. Слабые мы теперь стали, – начал сокрушаться русский офицер и сам испугался, что сказал такое при австрийцах.

– Мы этого не слышали, – засмеялись австрияки, – нам тоже воевать ой как надоело! Дети дома уже выросли. Вернёмся – не узнаем.

– Да и нам пора домой, – засуетился Стах. – Спасибо за курево, за чай.

– И за беседу спасибо, – подхватил Якуб, – не думал, что такое возможно, чтоб Русские, австрияки, поляки, украинцы вместе в одном окопе чай пили. Удачи всем! – попрощался Якуб.

– И жизни без войны! – закончил беседу Стах!

– Без войны! – чокнулись кружками с чаем бывшие враги.