Когда родители любят слишком сильно. Как избавиться от созависимости в отношениях с родителями и детьми и жить своей, а не чужой жизнью

2. Изнеженно-обездоленный ребенок
«Мы дали тебе всё»

Каждый месяц я получаю по почте чеки от отца. Я отправляю их обратно, но отец все равно продолжает их присылать. Друзья считают меня чокнутой, потому что я не беру у него деньги. Это трудно объяснить, но все, что отец дает мне, идет «с нагрузкой», которая связывает меня по рукам и ногам. Он готов дать мне все на свете – кроме свободы и права быть собой.

Карен, 21 год, секретарь

В нашем языке нет другого слова, столь двусмысленного, намекающего на неисполненный долг, и столь сильно окрашенного обидой, как слово «спасибо», когда мы говорим его нашим родителям. Бормоча «Мама, папа, спасибо», неловко переминаясь с ноги на ногу и отводя глаза в сторону, мы чувствуем себя беззащитными как дошкольники.

Почему так происходит? Мы отлично понимаем, чем обязаны своим родителям. Кажется, никто на свете не заслуживает нашей благодарности настолько, как родители, сильно любившие нас. Для них слово «любить» было синонимом слова «отдавать». Они не могли дать нам того, чего не имели сами, но ничто на свете не помешало бы им сделать так, чтобы у нас было все, в чем мы, по их понятиям, нуждались.

Во всем мире не сыщешь другого человека, который столь же охотно делал бы для нас всё и всем нас обеспечивал. И тем не менее нам трудно говорить родителям «спасибо». Неужели мы испорченные и неблагодарные? Или нам давали слишком много?

Большинство родителей дарят детям свое время, внимание и материальные блага, но чрезмерно любящие родители дарят чрезмерно много. Что это значит – давать слишком много? Трейси, тридцатичетырехлетняя школьная учительница, рассказывает свою историю, на примере которой видно, каково живется ребенку, окруженному альтруистами-дарителями, которые любят ребенка слишком сильно и одаривают его сверх всякой меры.

«У матери никогда ничего особенного в жизни не было, – начинает Трейси свой рассказ. – Он была не из тех, кто целыми днями занимается благотворительностью или бегает по подругам. Ее «коньком» были мы.

Если мне становилось скучно, мать бросала все дела и отправлялась со мной в зоопарк, или по магазинам, или в кино. Она ни разу не сказала: «Почему бы тебе не позвонить друзьям?» или «Трейси, я занята. Неужели ты не можешь найти себе дело?»

Ей несносна была даже мысль о том, чтобы оставить нас с няней, так что мы с братом Марком везде ходили с ней и с отцом. Родители никогда ничего не планировали на субботний вечер, не спросив сначала, что собираемся делать мы, и потом включали нас в свои планы. Они ни разу не ездили без нас в отпуск.

Наш дом сделался местом сборищ наших друзей. Мы переворачивали всё вверх дном, а мама за нами убирала. И не то чтобы она не ругалась. Ругалась. Но это ничего не меняло. Моя мать не может сердиться на кого-либо дольше двух минут. Она, бывало, покричит на нас и тут же извиняется.

«Похоже на идеальное детство? – Трейси смеется, потом призадумывается. – На первый взгляд, да. Знаете, можно быть вполне избалованным ребенком, даже если у родителей нет кучи денег. Мы никогда не были богаты, но нам на все хватало, и я никогда ни в чем не нуждалась.

Забавно, что сама я никогда ни о чем не просила родителей. Это всегда была мамина инициатива: «В следующем году у тебя начинаются старшие классы, тебе нужно приодеться» или «Тебе нужны джинсы, такие, как все носят». На самом деле приодеться надо было бы ей, но она часто говорила: «Я никуда не хожу. Зачем мне обновки?»

Трейси приучилась полностью полагаться на мать, и та ее никогда не подводила. Мать заботилась о ней, матери всегда было до всего дело. «Я была тихоня, и ее это тревожило. Когда мы обедали вчетвером, Марк вытворял всякие штуки, а я сидела и тихонько ковыряла вилкой в тарелке. Вдруг я чувствовала на себе мамин взгляд: «Что с тобой, Трейси? Почему ты не ешь?»

Я отвечала «Ничего», она спрашивала снова и снова, и я наконец срывалась и кричала: «СО МНОЙ ВСЕ В ПОРЯДКЕ! ОСТАВЬ МЕНЯ В ПОКОЕ!» – и убегала к себе.

Очень скоро мать появлялась у моей двери. Я знала, что она обязательно придет. В нашем доме детям не позволялось чувствовать себя несчастными. Она садилась на мою кровать и не уходила, пока не выпытает, что́ именно меня так расстроило. И тогда она принималась объяснять, как не правы мои учителя, как не правы мои друзья, как не прав мой парень. Все, на кого я сердилась, были не правы. И мать вовсе не притворялась. Она всегда считала, что я ни в чем не виновата. Должна сказать, что мне от этого становилось легче.

Много лет спустя, при прохождении курса психотерапии, я, бывало, замолчу, уставлюсь в пол и жду, когда психотерапевт вытянет из меня, что́ со мной происходит. И потом жду, чтобы он сказал, что я права, а все остальные не правы. И когда он ничего подобного не говорил, я приходила в бешенство.

Мама часто говорила: «Трейси, ты знаешь, что мы с папой луну с неба достанем, чтобы тебе было хорошо».

И достали бы. Никогда в жизни никто не вкладывал столько энергии в то, чтобы мне было хорошо. Вот очень характерный пример. Однажды мне было скучно, и я начала ныть, что вот, мол, хочу найти какую-нибудь работу на неполный день после школы. Я пошла в один магазин и заполнила там анкету, но больше ничего искать не стала, а просто сидела и скулила. Кончилось тем, что мать обошла все соседние магазины и всем рассказала, какая у нее способная дочь. Наконец, она уговорила кого-то, и меня взяли в магазин фототоваров».

Смущенно улыбаясь, Трейси вспоминает: «Я проработала там около месяца. Вытирать пыль с фотоаппаратов и раскладывать по полкам фотоальбомы было тоскливо, и однажды я просто не вышла в свою смену. Этим все и закончилось. И так у меня бывало много раз. Я просто растворялась в воздухе – и пусть они там сами разбираются, что со мной случилось. Ну или пусть мама позвонит».

Окончив колледж, Трейси продолжала жить с родителями. Они никак не поощряли ее желание жить отдельно и даже отговаривали ее, когда Трейси заводила об этом речь. «Я пошла работать учителем в среднюю школу, и, хотя платили там немного, мне нравилось иметь в своем распоряжении целое лето. Директор меня ненавидела: она ожидала, что я буду оставаться после уроков и заниматься с детьми спортом или заседать во всяких учительских комитетах. Но мне платили только за время до трех, и я считала, что именно в этот момент имею полное право уходить домой.

Впрочем, ничего выдающегося меня дома не ожидало. Бо́льшую часть времени я чувствовала себя словно в тюрьме или в психушке. Я не встречалась с мужчинами – во всяком случае, ни с одним, с кем бы я могла завести роман. Даже лучшие друзья все чаще оказывались слишком заняты, чтобы побыть со мной. Я упрекала их в том, что они не звонят, а они отвечали: «А почему ты сама хоть иногда не позвонишь? Все ждешь, что позвонят тебе и что-нибудь для тебя придумают».

Но я никогда особенно не умела ничего такого придумывать. Не успеешь опомниться – вот и выходные, и очередная неделя кончается тем, что я опять сижу дома и смотрю телевизор.

Мне было двадцать пять, а я чувствовала себя так, как будто жизнь еще не начиналась; я была вечно измотанной, но при этом ничего не делала. Я начала подумывать, что, если стану жить отдельно от родителей и ближе к центру города, в моей жизни многое изменится.

Как-то раз в выходной день я поехала в центр на метро и стала искать квартиру, которая была бы мне по карману. Такое дело без помощи матери – это трудно, но я ее с собой не взяла. Это же мой большой рывок к независимости, да? Ну, к концу дня я совершенно выдохлась. Все квартиры казались одинаковыми. У меня все перепуталось в голове, и я сняла что попало.

Надо признаться, квартира была ужасная. По стенам бегали тараканы, с потолка свисал кусок штукатурки, в ванной рыжело большое пятно ржавчины. Но меня уже утомили поиски, поэтому я внесла залог и подписала договор.

На следующий родители приехали посмотреть квартиру и пришли в ужас. Мать сказала: «Ты не можешь здесь жить». «Но зато мне это по карману!» – вопила я.

Мы обе бились в истерике; отец отвел нас к машине. Он поездил по городу и припарковался у стильного многоэтажного дома в элитном районе.

Мы вошли, и я подумала – вот это да, круто! Там даже был крытый бассейн и солярий. Я очень живо себе представила, как буду здесь жить.

Я понимала, что стоить это должно больше, чем я могу себе позволить, но не сказала ни слова. Родители сказали: «Вот здесь ты можешь жить».

И я въехала, и каждый месяц они присылали чек, чтобы помочь оплатить квартиру. Даже смешно. Вот, захотела вырваться и жить одна, а кончилось тем, что в двадцать пять лет получаю пособие от родителей».

Приближался ее тридцатый день рождения, когда Трейси вдруг поймала себя на том, что регулярно наведывается к врачу с жалобами на постоянную усталость и боли в желудке. Тот не нашел никаких расстройств и посоветовал пойти на психотерапию. Трейси была вне себя. «Я немедленно сменила врача. Я понимала так, что психотерапия – это для тех, над кем поиздевались или у кого эмоциональные проблемы. Да кому в голову взбредет, что мне нужна психотерапия?»

Трейси уговорил пойти к психотерапевту ее брат Марк. «Мы были близки, и он, как оказалось, знал меня лучше, чем я могла предположить. Внешне моя жизнь выглядит вполне прилично. У меня прекрасная квартира и хорошая работа. Я работаю и живу вроде бы нормально, но на самом деле просто поддерживаю свои жизненные функции. Я в постоянной депрессии. Мне ничего по-настоящему не интересно. В моей жизни ничего не меняется.

В этом трудно признаться, но я очень одинока. Я несчастна, но не знаю, что́ нужно сделать, чтобы быть счастливой. Меня спрашивают, что я умею делать хорошо, а я не знаю. Я жалуюсь на жизнь, но ничего не делаю, чтобы ее изменить.

Я – большое разочарование для моих родителей, я это знаю. Они столько в меня вложили, и уж, по крайней мере, я должна была бы чувствовать себя счастливой. То, что я нахожусь в постоянной депрессии и лечусь, убивает их, но они платят за лечение. Они звонят мне со всякими предложениями. Так и вижу, как они сидят вместе дома, мучаются моими проблемами и спрашивают друг друга: «Как бы нам сделать так, чтобы у Трейси в жизни произошло что-нибудь хорошее?»

Их самой последней идеей было нам всем вместе открыть семейный ресторанчик быстрого питания. Они готовы были вложить в него все накопленные ими сбережения. Отец сказал: «Ты, Трейси, будешь главной. Мы не будем вмешиваться. Мы просто хотим, чтобы ты была счастлива».

Но я не смогла и не смогу. У меня сейчас просто нет сил».

На первый взгляд трудно понять, как Трейси, которая ребенком нежилась в море внимания со стороны обоих родителей, изо всех сил старавшихся сделать ее счастливой, выросла депрессивной личностью, нуждающейся в психологической помощи.

Родители обхаживали Трейси, считая, что отсутствие всякой нужды и потрясений создаст прочный жизненный фундамент любимому ими ребенку. Так что же случилось?

Для матери Трейси быть любящим родителем значило без конца готовить, убирать, возить ребенка на машине, организовывать, слушать, нежить и потакать. В известной степени так оно и есть. Но родители давали Трейси слишком много.

Трейси очень рано выучила правила игры. При малейшем выражении недовольства, а то и безо всякой причины, отец с матерью инстинктивно мчались на помощь. Когда ей бывало плохо, они старались решить ее проблемы. Когда ей нужна была работа или квартира, они находили для нее и то, и другое. Родители присвоили ее обязанности.

В начальной школе, когда дети извлекают самые глубокие уроки из собственных ошибок, Трейси каждый день, возвращаясь домой, слушала убедительные доводы матери о том, что во всех ее ошибках и промахах виноват кто-то другой. Матери было невыносимо видеть Трейси расстроенной, и она пыталась найти рациональные объяснения любым страданиям дочери – таков был ее способ любить и опекать своего ребенка.

Чем обернулось все это одаривание для Трейси? Потерявшая ко всему интерес, не знающая покоя, вечно выжидающая, она провела бо́льшую часть жизни в надеждах, что вот-вот случится что-то такое, что сделает ее счастливой. У нее выработалось убеждение, что брать жизнь в свои руки и брать ответственность за собственную жизнь просто незачем.

Поскольку Трейси привыкла к тому, что родители обязательно предугадают и удовлетворят ее потребности, она так и плыла по течению, сонная и зевающая, не имея ни сил, ни честолюбия, чтобы делать что-то самой, а не только брать то, что дают. Она была уверена в завтрашнем дне, потому что знала, что всегда может положиться на родителей, и была им за это благодарна. Она могла всегда рассчитывать на то, что ее выручат, если принятое ею решение окажется неправильным. Как и многие другие дети, которым было дано слишком много, она променяла свободу и чувство собственного достоинства на более легкую дорожку, ту, что расстилала перед нею зависимость от родителей.

Результатом этой зависимости стала неуверенность в себе. Трейси предпочла избегать всего, что могло бы выявить ее несостоятельность. Когда надо было принять решение, она теряла способность двигаться. Она не могла поставить себе цель, найти приносящую удовлетворение работу, даже позвонить друзьям и предложить где-нибудь провести вечер.

Изнуряющая пассивность, характеризовавшая ее подход к жизни, была на самом деле страхом, а не физической усталостью. Это была защитная реакция на необходимость как-то справляться с растущим ощущением собственной несостоятельности.

Трейси – типичный пример изнеженно-обездоленного ребенка, феномена, который в большинстве случаев создают, сами того не желая, слишком любящие родители. Чрезмерные дозы любви, внимания, денег, времени – всего того, что имели и могли ей дать родители, – лишали ее основополагающего: веры в свои силы, самоуважения, внутреннего побуждения к инициативе, к настойчивости, к самодостаточности. Трейси никогда не умела мобилизовать ресурсы, которые позволили бы ей обрести чувство самоуважения и контроля над своей жизнью. Преградой на этом пути стояли ее родители, действовавшие из самых что ни на есть благих побуждений.

На детей, растущих в подобных семьях, ежедневно обрушивается лавина материальных благ и услуг, в которых они, по убеждению родителей, нуждаются. Такие дети сами никогда не требуют к себе внимания отца или матери. Им это просто ни к чему. Они не упрашивают, не торгуются за игрушки, наряды, карманные деньги. Им даже и просить почти не приходится. Здесь переходят почти все границы и выполняют почти все желания. Родители, даже собираясь сказать «Нет», говорят «Да» и делают за детей то, что те вполне способны сделать сами.

Непомерно щедрые родители часто полагают, что знают потребности своих детей лучше, чем кто-либо другой, а уж тем более сами дети. Такие родители знают, что́ лучше всего; а лучше всего – это следить, чтобы дети не подвергались опасности и не лезли туда, где можно упасть или, скажем, расстроиться. Никогда не иссякающий поток помощи и наставничества перехлестывает все разумные границы, а собственные идеи детей редко поощряются, не уважаются и даже не принимаются во внимание.

Такие родители считают, что чем больше они дают и чем больше наставляют, тем больше «любят», и тем счастливее будут дети в итоге. Их любовь – это пища, которую они готовят, деньги, которые выкладывают, ночи за кухонным столом, где они делают с детьми уроки; это сюрпризы и подарки, которыми они заваливают своих детей. Любовь – это все, что они в силах сделать, чтобы вымостить детям их жизненный путь.

Но при всей этой щедрости получают ли дети то, что им на самом деле нужно? Те из нас, кто рос в семье, похожей на семью Трейси, не всегда уверенно ответят на этот вопрос. Мы знаем, что наши родители нас любили. Мы знаем, что у нас была еда, крыша над головой, внимание, контакт с родителями. Мы считаем свое детство счастливым, потому что родители давали нам так много.

Но чтобы полностью реализовать свой потенциал, нам было необходимо кое-что еще, чего мы не получали:

➧Признание и поддержка наших инициатив.

➧Уважение и терпимость к нашим подлинным мыслям и чувствам.

➧Свобода проявлять любознательность и принимать самостоятельные решения.

➧Поощрение наших сильных сторон и признание слабых.

➧Поддержка наших творческих способностей.

➧Вера в свои силы.

➧Ощущение, что мы вносим свой вклад в жизнь семьи.

➧Ощущение, что мы – хозяева своей жизни и сами ею управляем.

➧Возможность поделиться чувствами утраты, печали, гнева.

Не исключено, что родители дали нам «всё», но лишили этого. В этом сущность понятия «изнеженно-обездоленный ребенок».

На то, чтобы вскармливать и нежить нас, нашим родителям отведено определенное время. Первые несколько лет жизни мы бы не выжили, если бы нам пришлось полагаться только на самих себя. Но по мере нашего роста все более важной задачей родителей становится воспитание в нас самостоятельности и уменьшение меры нашей зависимости от них. Продолжая нас баловать, родители косвенно приучили нас полагаться больше на способности других, чем на свои собственные; быть пассивными, а не активными; демонстрировать озабоченность или подавленность, ожидая, чтобы кто-нибудь пришел к нам на выручку. Как сказал один человек: «Когда дела принимают крутой оборот, мои родители круто берутся за дело».

Развитие самоуважения и повышение самооценки напрямую связано с умением справляться с насущными задачами и, как следствие, с чувством собственного достоинства, с верой в свои силы. М.-Ф. Басх, известный психиатр, автор книги «Что такое психотерапия», пишет: «Настоящее самоуважение, подлинное ощущение себя как человека, которого есть смысл воспитывать и защищать, способного расти и развиваться, происходит из живого переживания собственной ценности… Никто не в состоянии передать другому это ощущение собственной значимости; каждый должен сам обрести его для себя».

Вера в свои силы вырастает из опыта, показывающего нам, что у нас достаточно способностей совершать задуманное. Непомерно любящие родители в своих усилиях облегчить детям жизнь непреднамеренно закрывают своим чадам выпадающие им благоприятные возможности обрести это чувство самоуважения. Выручая детей, беря контроль над ситуацией на себя и вынося свои решения, они в то же время лишают их инструментов и опыта, необходимых для того, чтобы стать хозяевами собственного мира.

Наши детские переживания оказывают огромное влияние на то, как складывается наша жизнь и какого рода личность мы представляем собой сегодня. Вера в свои силы в детстве порождает уверенность и самоуважение в зрелом возрасте. К сожалению, опыт успеха, достигнутого благодаря нашим собственным достоинствам и заслугам, без «помощников», дается нам редко, так что путь к уверенности в себе для нас нелегок, если вообще возможен. Если наши родители всегда выручали нас из беды, и у нас так и не накопилось достаточно навыков и ресурсов, чтобы справляться с жизненными неудачами. И вот теперь, став взрослыми, мы избегаем трудных задач. Мы бредем по жизни в поисках того, кто направил бы нас, посоветовал, что нам делать, поруководил нами, пробудил в нас заинтересованность, дал нам материальные блага. Даже если мы многого достигаем – а те, кого в детстве любили слишком сильно, часто достигают многого, – нам никогда не бывает достаточно. Для полного счастья нам необходимо одобрение и благословение со стороны.

Нет ничего удивительного в том, что с такой историей, как наша, мы склонны под любовью понимать желание другого человека помогать нам и контролировать нас, потому что именно к этому нас приучили с детства. Мы выискиваем себе людей, которые добровольно взяли бы на себя ответственность за нашу жизнь. Именно эти люди, в нашем понимании, «любят» нас по-настоящему.

А если серьезно, что же такое любовь? Морган Скотт Пек в книге «Нехоженые тропы» определяет любовь как желание отдавать себя другому с целью питать духовный рост и развитие – свое или другого. Сила этого определения в том, что развитие в нем подчеркивается как результат того, что мы даем другому. Но, утверждает Пек, давать – не всегда означает способствовать росту другого человека. Иногда для духовного развития другого лучше придержать то, что мы могли бы легко предоставить, особенно если любимый нами человек способен достичь желаемого самостоятельно. «Давать с умом» – вот как называет это Пек. Иногда надо принимать продуманные и даже болезненные решения и не оказывать помощь – в тех случаях, когда давать значило бы задерживать развитие и воспитывать несамостоятельность.

Так определять любовь мы не учились. Нашим родителям было слишком мучительно, лишив нас чего-то, наблюдать, как мы терпим неудачу или страдаем, даже если объективно именно это было нам полезнее всего. Путь, которым мы шли, привел к несамостоятельности, к зависимости от родителей – от их одобрения, внимания, мнения и иногда даже от их финансовой поддержки.

Люди, терпевшие в детстве нужду, недоумевают, как можно жаловаться на то, что вам давали слишком много: «О чем это они скулят? Мне бы таких родителей, чтобы так меня любили!»

Но те, кого в детстве любили слишком сильно, знают, о чем «скулят». Да, родители нас любили, тут и говорить не о чем. Но за всем этим беспрерывным дарением стояла не только любовь, но и нечто иное. Иногда это «задаривание» имело очень мало отношения к нам и нашим потребностям.

Мы говорим не о тех родителях, которые дают соразмерно потребностям, дают, потому что любят и заботятся, или просто потому, что любовь, которой они одаривают детей, сама по себе приносит радость. Нет, мы говорим о родителях, которые дают и дают до изнеможения, которые то и дело слышат от своих детей: «Пожалуйста, не надо больше!» – но не могут остановиться. Такие родители дают слишком много потому, что у них есть такая потребность. Эта неосознанная и неудовлетворенная потребность и движет ими, доводя до того, что все остальное теряет значение.

Когда нам без конца дают, порой становится неуютно. Мы подозреваем, что все это дарение рассчитано на то, чтобы мы чувствовали себя в долгу. В этих обстоятельствах дети нередко чувствуют скрытые мотивы, негласную договоренность, что в ответ они должны совершать вполне определенные действия. Вот, например, история Тони.

«У моих родителей был тяжелый развод, – начинает Тони. – Мать поклялась, что, если отец ее оставит, он никогда не увидит меня и сестру. Отец угрожал, что подаст в суд и привлечет полицию, потому что никто не смеет препятствовать ему видеться с детьми».

Со временем вопрос уладили, Тони и его сестра Лори стали проводить с отцом выходные раз в две недели. «Забавно, но я не помню, чтобы до развода у нас была куча шмоток и игрушек, – говорит Тони. – Мы не жили в нужде, но и не были избалованы. Уж во всяком случае, я не помню, чтобы мы всей семьей ходили в ресторан, ну разве что в «Макдоналдс». Но когда отец ушел, все изменилось. Каждый раз, когда мы с ним встречались, он вел нас в дорогой ресторан. Представляете себе? Малявки пяти и семи лет ужинают в одном из лучших ресторанов города. Бессмысленная трата денег. Мы всегда заказывали гамбургеры, потому что ничего другого не знали.

Кроме того, каждый раз нас ждали подарки. Причем не какие-то там дрянные игрушки, а музыкальные центры и телевизоры. И каждый раз, когда мы приносили их домой, у мамы случалась истерика».

Как и многие дети разведенных родителей, Тони надеялся, что мать с отцом снова сойдутся. Когда мать снова вышла замуж, все его мечты рухнули. Вскоре его родители стали соревноваться между собой в том, кто из них больше даст детям.

«Когда отец, бывало, свозит нас куда-нибудь на рождественские каникулы, мама тут же начинает планировать еще лучшую, более продолжительную поездку. Отец поведет нас в цирк – мама на ледовое шоу. Оба одаривали нас деньгами. Мы с Лори ни о чем не просили. У нас просто все было.

Я так думаю, – задумчиво признается Тони, – все то, что покупали нам родители, должно было служить компенсацией за их развод. Но они просчитались. Я, бывало, распакую немыслимую кучу подарков на день рождения и думаю – вот это да! Потом поворачиваюсь и вижу, что мама за мной наблюдает. И в ее глазах я вижу что-то такое, чего объяснить не могу. Я хочу сказать «Спасибо», причем совершенно искренне, но у меня во рту словно привкус какой-то горечи.

Забавно, но каждый из родителей в разное время читал мне нотации о том, что такое деньги и что я не должен воспринимать все, что получаю, как должное. Отец пускался в рассказы о том, как ему приходилось зарабатывать себе на жизнь с двенадцати лет. Оба порасскажут таких историй, а потом возьмут да и осыплют деньгами.

Может быть, они ревновали нас друг к другу, но откуда мне было это понять? В нашей округе детям приходилось выпрашивать у родителей пять долларов, чтобы сходить в кино. Я никогда не рассказывал товарищам, как это было у меня, хотя, готов поспорить, они все видели. Каждое лето я устраивался на временную работу, но не потому, что мне нужны были деньги, а чтобы быть как все».

По мере того, как Тони становился старше, он стал все чаще ссориться с родителями. «Даже и не скажешь, почему мы ругались. Просто вдруг перестали ладить. Что бы они ни делали, меня все раздражало. Как-то раз после большой ссоры отец появился вечером у наших дверей с новым кожаным пиджаком для меня. Я закричал: «Вот так ты решаешь все проблемы!» и убежал в дом. Мне нужно было уважение, а он принес кожаный пиджак. Он назвал меня неблагодарной свиньей и стал меня игнорировать. А мне было наплевать.

Лори до всего этого не было никакого дела. Меня она считала чокнутым. Уж она-то выдаивала из родителей что только могла. Помню, как отец с матерью ругались, когда он подарил ей на шестнадцатилетие машину.

«Ей еще рано иметь собственную машину! – кричала мама. – Тебе на самом деле совершенно все равно, что с ней происходит! Тебе хорошо, ведь не ты их воспитываешь!»

Это явно задевало отца, и мне даже стало его жаль. Настоящая-то причина была в том, что мама уже несколько месяцев назад задумала сама подарить Лори машину на день рождения. Отец ее просто опередил.

Хотите знать, во что теперь превратилась моя сестра? В вечно ноющую и всем недовольную клячу. Она никогда не работала. Ей никогда не удавалось сохранить отношения с парнем дольше месяца. Лори думает в первую очередь о себе, и в последнюю – о других. Она вертит родителями, как хочет, и они делают для нее всё. Если она чего-то хочет, и не может получить это от матери, то получает от отца. И никто не замечает, что́ с ней происходит. А если бы и заметили, им это не важно. А избалованный и неблагодарный – я. Но я их денег не возьму. Пусть сестренка кушает на здоровье».

На первый взгляд может показаться, что родители Тони и Лори давали им так много для того, чтобы обеспечить их потребности и облегчить им жизнь после своего развода. Кажется, именно любовь заставляла их обеспечивать детей всем, что им могло понадобиться, пусть даже семья больше не жила под одной крышей.

Но более внимательный взгляд обнаруживает скрытые мотивы и манипуляционные игры, направленные на удовлетворение потребностей именно родителей, а не детей.

Когда ощущения утраты и одиночества выходят наружу, как это всегда случается при разводе, они нарушают наше равновесие и обостряют чувство вины и самоуничижения. Мы хотим вернуть самоконтроль и мобилизуем для этого все доступные нам ресурсы. В случае с родителями Тони таким ресурсом были деньги. Отец кормил Тони и Лори дорогими обедами и дарил подарки не потому, что они в этом нуждались или хотя бы этого хотели, но чтобы компенсировать себе чувство неуверенности и беспомощности. Он вполне правомерно опасался, что, не живя больше с детьми, утратит былую связь с ними. Новое замужество бывшей жены усилило эти страхи, добавив к ним еще и страх быть замещенным другим мужчиной, который будет постоянно жить с детьми и, несомненно, оказывать на них влияние. Средством справиться с этими страхами стали для него подарки, обеды, поездки и карманные деньги.

Мать Тони, напуганная усилиями бывшего мужа перетянуть детей на свою сторону, стремилась «перебить цену». Каждый новый подарок был выпадом против его самолюбия.

Ни у одного из родителей не было сознательных намерений использовать детей в своей борьбе друг с другом. Все люди стремятся обеспечить свои неудовлетворенные потребности, бессознательно привлекая для этого любые средства. Родители Тони давали детям слишком много потому, что испытывали необходимость устроить всё так, чтобы после развода не оказаться забытыми или кем-нибудь замененными. Оба испытывали страх одиночества и неуверенности в будущем. Признательность детей за подарки внушала им чувство, что они действуют как надо, что они нужны.

Тони не мог до конца понять скрытые мотивы, стоящие за родительскими дарами, и сделался подозрительным. Все эти деньги и вещи, которые ему давали, смущали его, потому что он инстинктивно чувствовал желание родителей уязвить друг друга. Ему также передавалось их чувство отчаяния. Тони ощущал свою несостоятельность, потому что не мог дать родителям того, что было им нужно. Отсюда глубокое чувство горечи. Сочетание пассивного с агрессивным в его поведении, а потом и просто эмоциональные взрывы стали для него средством наказать родителей за все свои страдания.

Однако реакция Тони на неуемную родительскую щедрость существенно отличалась от реакции его сестры Лори. Лори все принимала и просила еще, купаясь в потоках родительского внимания, но последствия для нее оказались столь же далеко идущими.

Опыт детства, проведенного в такой семье, где любовь проявляли в виде денег и материальных благ, научил Лори, что счастье – это погоня за вещами и обретение их. Уверенность в завтрашнем дне оказалась для нее в прямой зависимости от того, сколько она могла приобрести.

В семьях, где на приобретении собственности ставится основной акцент, дети часто начинают мерить свою личную ценность количеством и качеством вещей, которыми владеют. Дети, у которых есть джинсы от знаменитого кутюрье, чувствуют себя более «ценными», чем те, кто покупает джинсы на распродаже в супермаркете. «Мы любим тебя, и поэтому дарим тебе всё это» транслируется в пагубное внушение, будто любовь измеряется количеством материальных благ, которые мы можем предоставить, а счастье – количеством имущества, которым владеем. Пустоту в семье восполняют тем, что покупают детям новые «игрушки». В долгосрочной перспективе результат таков: дети, которых так нежили, вырастая, ищут уверенности в своем будущем и счастья не в себе самих, а в чем-то внешнем. Когда они чувствуют себя неуверенно, они пытаются подавить это чувство приобретением материальных благ.