– Это немыслимо! Это, действительно, перебор! – запротестовала, задыхаясь от негодования, женщина. Она поднимала с брусчатки дочь и злобно шипела на семью мусорщиков.

– Простите, ради Бога, это ошибка. Наш сын еще мал. Он не совсем понимает действительность, – затараторила мама, не поднимая глаз с брусчатки.

– Это ваш никудышный отпрыск? Я буду вынуждена позвонить, куда следует, чтобы улицы тщательнее контролировались соответствующими структурами. Разве можно выходить на работу с ребенком? А?

Женщина была вне себя от негодования.

– Простите, еще раз, этого не повториться, – смиренно опустил взгляд папа. – Не стоит никуда звонить. Это в первый и последний раз.

– Научите своего ребенка соблюдать дистанцию. Чистота – залог здоровья. Не так ли?

– Да, безусловно, – закивал папа, но был готов провалиться от стыда. – Чистота для вас, мусор для нас. Мы знаем. Мы объясним. Нам пора. Всего доброго, госпожа.

Папа сильно схватил меня за руку и поволок прочь, на другую сторону площади. Всю дорогу он молчал, объезжал прохожих и, наверное, хотел провалиться сквозь землю. Мама нас догонять не стала. Она продолжила работать. Хоть кто-то должен быть на виду. Хоть кто-то должен быть на страже чистоты. Это и к лучшему. Не хотелось бы выслушивать мамину зверскую истерику сквозь зубы. Мне сейчас хватит и папиного серьезного разговора. Все, приехали. Папа уставился на меня. Минуту внимательно смотрел, выбирал слова. Что еще он может мне сказать?

– Сын, ты огорчаешь нас с мамой. Каждый день все больше. Вот уже завтра из-за тебя у нас на работе будут проблемы. А мы на хорошем счету у начальства. У нас хорошая репутация, положительные характеристики, послужные списки. А ты, сынок? Что ты творишь?

– Папа, но музыка…

– Музыка ладно, я слышал. Но речь о девочке. Зачем ты подошел к ней? Нам нельзя прикасаться к людям. Мы – уборщики. Ты понимаешь, что люди и мы, не можем дружить? Это укладывается в твоей пустой голове?

– Да, но я нечаянно. Когда я слышу музыку, я не владею собой. Я постараюсь пресекать такие порывы. Расстояние. Дистанция. Субординация.

– Видишь, ты не глупый, сын. Ты способный малый. У тебя блестящее будущее в нашем деле. Соберись.

Отец радостно потрепал меня по крышке. Его жесткие прутки-пальцы ритмично, поочередно простучали по поверхности моей ребристой крышки. Неожиданно для себя я услышал приятные звуки, похожие на музыку. Я чокнутый! Я помешался на запретном. Что я за существо! Стоит мне что-то запретить, как я тут же делаю то, что мне запретили. Я просто ходячая проблема. Ничего не могу с этим поделать. Но я обещал папе, что постараюсь это изменить. Опять запрет. Уник, держи себя в руках. Ты же способный. Папа похвалил тебя сегодня. Даже после того, что ты наделал. Папа видит во мне толк. Верит в меня. Я не должен его подводить.

После двухчасовых нотаций мамы дома мы успокоились и заснули почти в полночь. Было решено на работу с собой меня больше не брать. Мама раздобыла у соседей, семьи Мусика, лекции: «Основы чистых улиц. Основы чистых домов. Офисов. Чистота – залог здоровья. Человек – друг – босс. Человеческий ребенок – источник опасности. Улица и проблемы» – целая кипа лекций. Он что, копит их? В рамочку дома ставит эти бумажки? В общем, я вынужден остаться дома и переписывать эти лекции. Выучить и рассказать эти основы вечером родителям. Отец оставил мне немного картона и пару листов бумаги, чтобы я подкрепился. Я – бумажник, как отец.

– Мусорщик должен быть рядом с человеком, но не путаться под ногами. Мусорщик – опора и защита человека от загрязнений. Источники загрязнений для человека: коробки, обертки, пакеты, баклажки, баночки (алюминиевые, пластиковые, стеклянные), тряпки, железки, деревяшки и т. д. Бытовые отходы…

Вдруг, послышался еле различимый звук. Приятный, тонкий звук. Звук колокольчика. Прекратился. Я прислушался. Ждал его снова, но его не было.

Мне показалось. Снова мое больное воображение, – пронеслось следом внутри меня. Я продолжил писать.

– Бытовые отходы…

Только я начал писать, как колокольчик снова задребезжал. Звук шел с улицы, откуда-то издалека. Красивый, тонкий, короткий. Потом колокольчик звучал долго, с переливом. То ритмично, то замедлялся. Я не мог больше сосредоточиться на учебе. Мной овладела музыка. Бесполезно стараться, я ловил мелодию. Надо открыть дверь, так будет лучше слышно. Открыл. Кто-то звонил в колокольчик. Кто бы это мог быть? Что за шоу? Я пошел на звук. Невозможно было противиться любопытству. Интересная странная музыка. По мере приближения к источнику звука я понял, что это не колокольчик, а кто-то отбивает ритм на барабане. Так ловко. Так профессионально. Я катил, опасаясь, оглядываясь, к подземному переходу. Музыку отстукивали там. Я скатился по пандусу, оказался внизу. Здесь звук был просто оглушительный. Музыка вылетала из-под палочек уличного музыканта, парня лет восемнадцати. Она вылетала и врезалась в пустые стены, в высокий потолок подземки, окутывала каждого, кто проходил, кто стоял, не в силах оторваться от его увлекательной игры. Парень виртуозно двигался, создавал ритм и сногсшибательное впечатление. Его впечатляющая игра на ударной установке с тарелками и педалями цепляла и держала в оцепенение толпу и меня.

Парень в кожаной куртке и бандане искусно ударял по золотистым тарелкам. Быстро. Уверенно. Он заражал драйвом, задором хлопающую публику. Я на время завис, не заметил, как сам начал отстукивать в такт музыканту по своему ребристому жестяному боку. Я стучал своими шланговыми пальцами и покачивался от удовольствия. В музыкальном трансе я снова позабыл о безопасности, о наставлениях родителей и приблизился к общей толпе. Я привлек их внимание – слишком близко подошел без причины да еще отстукивал пальцами ритм и пританцовывал. Барабанщик заметил меня последним. Мы смотрели друг на друга и играли один и тот же ритм на двоих. Каждый на своем инструменте. Толпа расступилась. Барабанщик перестал играть, а я не останавливался. Я держал тот ритм и старался соответствовать нотам, как мог. Пальцы, как ошалелые поочередно искали ноты на моих жестяных музыкальных боках, а резко и отрывисто подаваясь вперед, я звонко хлопал крышкой, как барабанщик тарелкой. Получалось неплохо. Кто-то зафукал, кто-то заохал. Через минуту я очнулся. Заметил недоумевающие взгляды людей. Кто-то смотрел с удивлением, кто-то с отвращением, кто-то с интересом. Я испугался. Взглядов. Интереса. Боже, я опять вляпался, – подумал я и включил скорость. Я помчался прочь из подземки. К пандусу. В подъем. Без оглядки домой.

Дома я закрылся и зажал уши листами со стола. Я хотел провалиться от стыда. Как можно было так подставиться! Завтра меня будут искать. Люди пожалуются на меня. Попадет родителям, и проблем не избежать. Какой болван! Ведомый, ненормальный болван! – ругал я себя. Остается надеяться, что меня не найдут. Хоть бы не нашли.

На следующий день вышли в печать газеты с фотографией удирающей урны. Статья вышла гневная. Люди заговорили о мусорщиках в нелестном тоне. Содержание статьи мне пересказала мама. На работе ей намекнули, что смена растет никудышная. Сказали не конкретно, а в общем. Дали понять, что виновником вполне мог быть их сынуля. Только он чудит в последнее время. На фотографии в газете запечатлен мусорщик-ребенок со спины. Это счастье, что со спины. Ведь иначе последовало бы немедленное наказание. Утилизация. Никаких отклонений от нормы быть не должно.

– Уник, признайся, это был ты, – допытывала мама.

– Я только слушал музыканта. В стороне.

– Уник, знаешь, что мне говорят на работе? Что будут тщательнее отбирать мусорщиков. Отбор будет жестче. Чем это может обернуться? Для тебя, в первую очередь.

– Я учу лекции. У меня все под контролем в плане учебы. Я могу рассказать основы…

– Под контролем. Знаешь, что написали в газете, звездочка ты моя? Они написали, что мир людей давно уже их не удивляет. Людское сумасшествие – это непоправимая реальность, но когда сходит с ума техника или мусорка – это называется заводский брак, дефект. Вещи, созданные человеком для блага человека не должны представлять угрозу тому же человеку. Контроль и только контроль – вот гарантия чистого и здорового будущего. Они боятся, что мы выйдем из-под контроля.

– И что? Пусть себе боятся. Люди много чего боятся.

– У них не было повода, боятся нас. А теперь они насторожились. Как это отразится на наших жизнях, ты не подумал? Ты не о чем не думаешь кроме своей идиотской музыки. Куда нам тебя спрятать? Ты неконтролируемый. Запереть дома? – всплеснула руками-веревками мама. Она опять была в отчаянии.

– Поли, это не выход. Мы не сможем вечно его прятать. Он должен адаптироваться к жизни. Он просто отстает в развитии, – вступился папа за меня.

– Будет очень непросто, – выдавила с трудом мама и всхлипнула.

– А кто сказал, что мы живем в простом мире?

Папа обнял маму. Я присоединился к ним, чтобы хоть как-то исправить положение. Мама смягчилась и обняла меня, улыбнулась сквозь слезы.

– Мальчик мой, надеюсь, ты понимаешь, что я тебя очень сильно люблю.

– Я знаю это, мам. Прости.

– Мой уникальный мальчик, продолжала обнимать меня мама. А папа утер ей слезы.

– Ну, перестань, ржавчина вылезет. Состаришься быстрее.

Мама с укором посмотрела на папу. Он тут же исправился.

– Но я тебя все равно буду любить. Даже ржавую и объемную. Вместе навсегда.

Папа улыбнулся маме, и ее слезы улетучились. Она ласково посмотрела на папу, затем на меня.

– Мальчики, я просто устала. Я самая счастливая урна на свете. У меня есть все, о чем можно мечтать: прекрасный муж, уникальный сын, собственное жилье, любимая работа. Люди, слава Богу, любят мусорить. Пусть все так и будет.

– Видишь, вот оно – счастье, – обратил мое внимание папа.

Я промолчал. Может, я до этого дорасту.

В школе дела шли еще хуже. Я пытался слушать господина Мо, но не мог себя заставить. Знал, что мне это необходимо, но мысли мои постоянно улетали куда-то. Учитель спрашивал меня каждый урок, а я молчал или молол ерунду.

– У-ник – ши-зик, – кричали хором одноклассники на школьном дворе. – Особо одаренный. Под крышкой воет ветер. В песенки влюбленный.

– Сами вы ударенные, – обиженно отвечал я и прятался от всех под лестницу крыльца.

Однажды я подслушал беседу одноклассниц.

– Может, мы зря его обижаем? – послышалось от Лии.

– Тебе его жалко?

– Ну, может, он и вправду одаренный. Просто мы не понимаем.

– Да уж, одаренный. В делах дурацких.

– Он слышит музыку.

– Вот видишь – это ненормально. Он – идиот.

– Нет, он – бедняжка. Ему не повезло.

Девочки зашли в школу, а я остался под лестницей. Очень неприятно слышать о себе гадости. Я закрыл глаза, чтобы не заплакать. Лучше злиться, чем плакать. Я буду злиться. Я не хочу больше стараться соответствовать классу. Если я другой, значит пусть получают другого.

С тех пор я изменился. Я начал высказывать свое мнение. Я стал спорить с учителями, одноклассниками, отстаивать свою точку зрения. Сказать, что не возникло проблем, не могу. Проблемы возникли. Меня трижды хотели исключить. Родители правдами и неправдами уговаривали учителя Мо дать шанс. Снова и снова. Только благодаря дару убеждения мамы учитель находил в себе силы не сделать этот отчаянный шаг. Я ходил по лезвию ножа.

По ночам, когда мама с папой дежурили, я робко отстукивал мелодию барабанщика. Я настраивал себя, как ударную установку, понял, что мои бока дают низкий глухой звук ближе к бокам и звонче к переду. Звук зависит от силы удара и от постановки пальцев. Их можно убирать после удара сразу, а можно задерживать и ерзать ими на месте. Также я начал чаще использовать крышку. Крышка дает звонкий, яркий звук. Звук-праздник. Еще очень неплохо получается губами. Толкая воздух из себя, определенно ставя губы и кривя рот, я добиваюсь нужных звуков. В совокупности, издаваемые мной звуки и шумы, дают музыку. Мою музыку. Мой ритм.

Я люблю бывать один. Редко я остаюсь наедине с собой. Но именно тогда я по-настоящему счастлив. Как идиот. Мне нравится результат моих тренировок. Но только мне. В моем мире у меня нет соратников, нет ценителей, нет друзей. Это мое наказание, моя аномалия, моя жизнь. Как же я люблю одиночество!