Читать книгу: «Колотун»

Да завьюжило те дороги.

Меж тех сугробов, за подлеском,

Где потерялся след в ночи,

Спешу, завороженна блеском,

Слетаются на пир сычи…

Отдавши сердце на потеху,

А тело в благо всех людей.

Меж двух миров нашла прореху,

Ступая на тропинку змей.

Там злобный дух готовил танец,

В котором стерла стопы в кровь.

Морозный на щеках румянец,

И в инее точена бровь.

Все, кто шагнули в этот морок,

Остались жертвой колдовства.

Девиц тех было ровно сорок.

Лишь я по-прежнему жива…

И не придет никто в подмогу,

Любимый сам послал на смерть.

Осиля долгую дорогу,

Разверзнув под ногами твердь.

Костры догорали, освещая теперь лишь самый низ деревянных идолов, расположенных чуть поодаль. Жадное пламя успело поглотить все подношения, оставив после себя горсти пепла, чёрными пятнами выделяющиеся на белоснежном покрове сугробов, и обугленные кости, будто трутовики, выглядывающие в лунном свете.

– Думаешь, поможет? – мужчина в овчинном тулупе повернулся ко второму, посох которого небрежно разбрасывал пепел, оголяя костяные останки. – Волхв, зима в этом году суровая, не иначе как боги гневаются.

Откинув в сторону несколько обугленных рёбер и наконец обратив внимание на вопрошающего, волхв, звякнув множеством пришитых к медной торбе монет и бусин, развернулся от капища, ступая на заметённую снегом тропинку. Махнув рукой, приглашая следовать за ним, он глухо произнёс:

– Должно помочь, Чернек.

Названный Чернеком поправил войлочный колпак, глубже надвинув его на морщинистый лоб, и засеменил следом.

– Чай сороковая была, говаривают, что десять зим теперь покоя ждать надобно, да только жаль мальчонку: и осиротел, и сам к утру околеет, – он обернулся на то место, где под елью виднелась чёрная вихрастая макушка ребёнка, – если волки не загрызут.

Где-то вверху, прячась на покрытых инеем ветках, заухал сыч, словно оплакивая несчастную жертву.

– Десять мало, уговор был о более долгом времени. А за щенка не думай, пусть лес сам решит его участь. Как говаривали деды: мороз и железо рвет и птицу на лету бьет. Так что волки могут не подоспеть на теплое пиршество.

Чернек плотнее запахнул зипун, представляя расправу над ребенком. По его мнению, сын ткачихи мог бы послужить лучше на пашнях по весне, чем грудой обглоданных костей после пиршества хищников, но видимо, так распорядились сами боги, когда показали тропку несмышленышу, что убежал в лес вслед за матерью, отданной на сожжение. Мог ли он быть еще одной жертвой? Или его побег из осиротевшей избы был лишь случайностью? Помощник волхва не знал, но отчего-то печалился, чувствуя гадкое послевкусие ритуала, наверное, потому, что дома его ждали собственные сыновья.

– Волхв, – Чернег замялся, боясь открыто перечить проводнику гласа богов.

– Говори уж, раз начал.

– Что… что, если то было лишнее? – Чернег поскреб подбородок, обросший густой щетиной. – А как бы могли без крови обойтись?

Волхв грустно усмехнулся:

– Опять мороз зазывать, да киселем овсяным кормить? Так кормили, что сами нахлебались. Весь скот помер, а на полях второй год всходит разве что щавель, и тот чахлый. "Не сегодня, так после померли бы, а так, – обернувшись на своего собеседника, волхв окинул его неодобрительным взглядом, – так они хоть богам послужили напоследок".

Чаща наполнилась звуками, обычными для столь позднего времени. Глухая окраина села виднелась сквозь голые ветви дубов, покрытые лишь шапками снега.

Волхв остановился, завидев кого-то впереди, меж высоких елей.

– Все верно сделали, – прошептал он, будто онемевшими губами, не сводя тревожного взгляда с того самого места.

Чернег вгляделся, подслеповато оттягивая край века, и тут же обомлел – там, возвышаясь над низким подлеском и опустившимся под весом снежной шубы лапником, стоял черный силуэт, напоминающий то ли медведя, то ли лешего. Глаза нечисти сверкнули в лунном свете, отливая морозным серебром. И мужчины повалились на колени, умоляя смиловаться того, кто только недавно должен был принять все их кровавые дары.

Где-то вдалеке завыли волки. Протяжно, будто оплакивая чужие судьбы.

Дрожа от страха, слыша лишь, как стучат собственные зубы, Чернег не сдержал протяжного выдоха, наблюдая, как страшный силуэт разворачивается к ним спиной, а после уходит в сторону волчьего воя. Лишь только когда он скрылся полностью, а сердце перестало биться в груди подобно загнанной птице, Чернег рискнул раскрыть рот и обратиться к все еще сверлящему взглядом высокие ели волхву:

– Что… что это было? – Ощущение ледяного первозданного ужаса все еще помнилось слишком ярко.

Волхв медленно прикрыл глаза. На его губах появилась улыбка.

– Принял. Все жертвы принял.