Щелчок

Глава X

Дети замерли на месте, исполненные ужаса, близкие к потере сознания, – все до одного. Маленькая жизнь гибла у них на глазах, жизнь всеми любимого, обаятельного, чуткого мальчика, которому они не могли ничем помочь. Не могли ничем!

Широко раскрытыми глазами, полными отчаяния, смотрели они на корчившуюся в огне фигурку… Одни кричали истерически, другим сделалось дурно.

Вдруг что-то красное выскочило из куста и метнулось к костру.

– Шура! Шура! Куда он? Безумный! – послышался новый отчаянный крик детей.

Но было уже поздно…

Красная рубашка цыганенка исчезла в огне.

И новый вопль, уже не испуганный, а радостный, прорезал воцарившееся было, полное ужаса безмолвие.

– Спасены!.. Шура его спас! Шура!

Красная рубашка выскочила из огня, вся объятая пламенем…

Охваченная тем же пламенем фигурка Счастливчика была на руках Орли.

В три прыжка мальчик, не выпуская своей ноши, достиг берега пруда, скатился по крутому его берегу в воду и погрузился в нее вместе с Кирой…

* * *

– Живы! Не сгорели! Обожглись только сильно! Господи! Господи! Ужас какой! Больно тебе? Очень больно, Счастливчик?

Длинные кудри Киры обгорели, костюм повис безобразными черными лохмотьями на его теле, сам он дышал с трудом…

Но он был жив… А это было главное.

Сильные ожоги на руках, которыми он успел закрыть лицо в роковую минуту, натянулись пузырями… С него стекала вода… Ручьями стекала она и с Орли, но они были живы и невредимы оба – и потерпевший Счастливчик, и его самоотверженный и находчивый спаситель, цыганенок.

– К бабушке! Скорее к бабушке! Домой! Домой! – рыдая, кричала Симочка, кидаясь к Счастливчику, которого по-прежнему держал на руках Орля, весь мокрый до нитки, но безумно счастливый удачным спасением своего товарища.

Тут же, но берегу пруда, на лужайке, ломая руки метался Толя.

– Из-за меня это! Из-за меня! – лепетал он сквозь слезы. – Прости меня! Прости, Счастливчик!

Кто-то из девочек сбросил тальму, укутав ею Киру… Кто-то накинул платок на дрожащего Орлю, и их повели в дом, крича по дороге о происшествии бегущей навстречу прислуге.

* * *

Что было потом – вряд ли могли ответить и взрослые и дети…

Рыдала бабушка, рыдала Ляля, целуя и обнимая Счастливчика.

Его отнесли в спальню. В ожидании приезда доктора намазали мазью и мылом обожженные места, напоили горячей малиной, дали успокоительное лекарство, забинтовали его раны и опять целовали и ласкали общего любимца.

Он был жив, милый маленький Счастливчик. Он был здоров и почти спокоен.

Когда бабушка поняла это, она бросилась разыскивать его спасителя.

Валентина Павловна нашла Орлю, забившегося в угол и что-то бурчавшего себе под нос на все вопросы и восторженные восклицания окружавших его детей.

– Он, Шура, – герой! Он настоящий герой! – слышалось вокруг присмиревшего цыганенка.

– Дай мне пожать твою руку, товарищ! Если бы не ты, Счастливчик… – и Толя Сливинский остановился на полуслове, вздрогнув с головы до ног, потом продолжал, переведя дыхание. – Ты выручил Киру, – заключил печальным голосом мальчик.

– Какой вы смелый! Какой вы храбрый! Как вы не побоялись прыгнуть в огонь! – восклицали девочки, окружая маленького цыганенка. – Как догадались после броситься в воду с Кирой, чтобы затушить пожар!

– Молодец! Отважный мальчуган, что и говорить! – сказал полковник Сливинский. – Охотно извиняюсь, брат, за мое прежнее о тебе нелестное мнение.

Вдруг все замолкли и расступились, давая дорогу Валентине Павловне, пропуская ее к виновнику общей радости.

Предчувствуя, что что-то должно неминуемо случиться с ним в эту минуту, Орля неуклюже поднялся с места и сделал шаг, другой навстречу Раевой. Он успел сменить обгоревшую блузу на крепкую. Его иссиня-черные кудри без слов говорили о пережитой катастрофе. Они выгорели местами до самого темени, и огромные плешины белелись здесь и там на его голове.

Бабушка, не говоря ни слова, обвила бедную пострадавшую голову, прижала ее к своей старческой груди и проговорила сквозь тихое, чуть слышное рыдание, вырвавшееся из ее груди:

– Мой мальчик! Мой дорогой мальчик!.. Славный, чуткий, хороший! Знай: ты сделал то, чего не сделал бы другой ребенок. Ты жизнью своею жертвовал за Киру… Мой добрый мальчик, за это… Слушай: мой дом будет твоим домом… Мой Кира – твоим братом… и братом твоей Гали… Моя Ляля и Симочка – вашими сестрами, а я… я… Шура, мой любимый, старой бабушкой твоей буду я… Растите с моими внуками… Будьте счастливы у нас… О вас я позабочусь как о собственных детях…

И, не сдерживая больше душивших ее рыданий, Валентина Павловна горячо поцеловала обезображенную огнем голову цыганенка, инстинктивно прильнувшего к ее груди.

– Ну, не прав ли я был, говоря, что у нашего Щелчка добрая душа, душа героя? – проговорил Мик-Мик, незаметно пожимая смуглую руку Орли.

За другую руку его держалась Галя. Все случившееся казалось девочке страшным сказочным сном. У них, безродных таборных цыганят, была теперь семья, добрый брат, милая сестра и ласковая, бесконечно ласковая бабушка!.. И тихая радость наполнила маленькое трепетное сердечко Гали… Солнышко счастья улыбнулось ей, казалось, сейчас весело и светло. Наконец-то оценили ее Орлю, признали его добрым, смелым и благородным, каким он был всегда во мнении его названой сестры!..

И солнышко счастья разгоралось все ярче и ярче в душе сиротки.

Мысли девочки были так заняты всеобщим добрым отношением к ее любимому братику, что она не заметила, как два темных бархатных глаза издали наблюдали за нею, ни на минуту не отрываясь от нее.

Странная улыбка блуждала по лицу красивой Натали Зараевой, когда она шептала взволнованно временами, точно в забытьи:

– Как она похожа! Какое удивительное сходство! Неужели я ошибаюсь! Нет! Нет! Этого не может быть! Надо узнать! Непременно! Во что бы то ни стало!

И снова темные глаза впивались бархатным, влажным от волнения взором в оживленное личико Гали, не отходившей теперь от братика ни на один шаг…

Глава XI

Приближалось двадцатое августа, день отъезда Раевых из усадьбы.

Счастливчик был здоров. Ожоги прошли на рунах и теле. Прошло и тяжелое воспоминание о роковых секундах в огне. Зато в душе мальчика прибавилось новое чувство, чувство бесконечной преданности и любви к отважному цыгану.

Да и не у него одного: все в доме привязались к Оре.

– Счастливчика спас! Нашего Счастливчика! Сокровище наше! Кто бы мог думать, что этот злой, сердитый, скверный, как нам казалось, мальчик способен на такой подвиг? Герой он, маленький герой, вот что! – говорилось в господских комнатах и на кухне, в барском доме и в пристройках – в людских.

Даже няня Степановна изменила свое прежнее мнение об Орле.

– Басурман-то он басурман, а сердце у него чудное, что и говорить… Ради другого в огонь не каждый сунется, – говорила она.

– Одно слово – герой, – поддакивал Франц.

Что касается детей, то они всячески наперерыв старались доказать свою привязанность Орле. Его одаряли подарками, уступали ему в играх, помогали в занятиях. Даже Ивась и Ваня, дразнившие его до сих пор, теперь, преисполненные глубокого уважения к его геройству, позабыли, казалось, его прозвище Щелчка.

На другой же день после рокового случая бабушка пригласила к себе в комнату Мик-Мика, monsieur Диро и Аврору Васильевну, велела закрыть плотно дверь и о чем-то долго-долго с ними совещалась.

О чем – этого не знал ни Счастливчик, ни Ивась, ни Ваня, ни Орля.

Мальчики узнали, однако, «тайну» в тот же день: оказалось, что на совещании, по предложению бабушки, решено было, что Орлю возьмут в город и отдадут в ту же гимназию, где учился Кира, предварительно подготовив его за год с помощью Мик-Мика, Авроры Васильевны и добрейшего monsieur Диро.

Не откладывая дела в долгий ящик. Мик-Мик в тот же день принялся за своего нового ученика.

И Орля стал усердно учиться. Сначала ему было как будто трудно, но затем дело пошло отлично.

Но не один только Орля занимался: Галя и Симочка тоже усердно учились под руководством гувернантки и Ляли, предложившей свою помощь.

Словом, жизнь маленьких сирот круто изменилась во всем.

Глава XII

«Глубокоуважаемая Валентина Павловна! Надеюсь, вы не забыли вашего обещания привезти ко мне детей. Теперь, когда ваш Счастливчик вполне оправился после этого ужасного случая, я позволю себе напомнить о себе. Прошу вас приехать всем „домом“ сегодня в мое „Тихое“. Будут и ваши друзья Сливинские. Жду с нетерпением и очень прошу взять обоих „цыганят“. Особенно Галю. Это необходимо для меня и для нее.

Ваша Натали Зараева».

Получив рано утром эти строки с прискакавшим из «Тихого» работником, Валентина Павловна глубоко задумалась над окончанием письма, подчеркнутым красными чернилами: «Особенно Галю. Это необходимо для меня и для нее».

– Что бы это могло быть? – думала старушка. Вокруг нее толпились дети, сгорая нетерпением узнать, что было в письме.

– Едем! Едем в «Тихое»! Ура! Ура! Десять верст на лошадях едем! – восторженными кликами вырвалось из маленькой, но шумной толпы, когда Валентина Павловна передала им приглашение.

– Бабушка, милая! Позвольте мне быть распорядителем. Я живо улажу, кому как ехать, – прыгая козленком вокруг бабушки, кричал Кира и, получив ее согласив, живо затараторил:

– Мы запряжем большую коляску: вы, Аврора Васильевна, Ляля, Ами. Симочка и Галя поедете в ней. Шура на козлах. Мик-Мик, Ивась, Вася и я – верхом. Мик-Мик на Чугунчике, Ивась на Разгуляе, Ваня на Скором, я на Ахил…

И вдруг Кира осекся…

Где же Ахилл?.. Тю-тю Ахилл! Как он мог забыть об этом? Непростительная рассеянность! Зачем огорчать Шуру, напоминая ему его вину, когда тот спас жизнь ему, Кире, и этим искупил все!..

Неловкое молчание воцарилось среди присутствующих. Всем стало не по себе.

Потупив глаза в землю, закусив губы, мрачный т бледный, стоял Орля в стороне от других. Слова Счастливчика резнули его по сердцу.

«Нет, видно, не забудется моя вина», – без слов говорило угрюмое лицо мальчика.

В одну минуту Счастливчик был подле него.

– Шурик! Голубчик! Прости ты меня… Я не нарочно… Ужаснейший я дурень, Шура… – со слезами в голосе шептал чуткий мальчик.

– Господа! О чем тут толковать? – внезапно раздался бодрый голос доброго волшебника, Мик-Мика, сразу нарушивший своими веселыми нотками тяжелую минуту. – Едем в двух экипажах: в одной коляске все, кого перечислил Счастливчик, кроме Симочки, в другой мои головорезы со мною, и Шура с нами… А Симочка поскачет, в заключение, единичным номером, верхом на палочке, за то, что кофе разлила на скатерть сегодня, утром.

– Ха-ха-ха! Неправда! Это вы разлили, Мик-Мик. Ха-ха-ха! – смеялась Симочка, а за нею и все дети.

– Вам и ехать на палочке! Ха-ха-ха!

– Ну, ладно, тогда Симочка на козлах.

– Вот еще!

– Господа! Не будем пререкаться. Золотое время уходит. Счастливчик, сбегай к Андрону, вели запрягать.

– Галопом скачите, Счастливчик.

– Скачу! Скачу! Меня нет! Уррра!

Глава XIII

Как дивно хороша осенняя дорога!.. Кругом разбегается желтое море убранных нив, дальше леса, чуть тронутые багрянцем, чуть посыпанные золотою пудрою едва пожелтевшей августовской листвы. В просветы начавших опадать деревьев мелькают синие воды реки… Приятное, ласковое и нежаркое августовское солнце.

Звенят бубенчики под дугою. Первой тройкой правит Андрон, второй – парой – молодой конюх Ванюша.

В первом экипаже чинно и тихо. Там бабушка, Ами, Аврора Васильевна, девочки.

– Там старички, – подмигивает на передовых Ивась.

– А самая древняя старушенция – Симочка! – вторит Ваня.

– Тезка! – обращается он к молодому вознице Ванюше. – А ну-ка, перегони их!

– Жарь, Ваня, в мою голову! – хохочет Счастливчик.

– Слушаю, молодые господа!

Ванюша-конюх немногим старше своих седоков – ему недавно минуло пятнадцать, – поэтому он не прочь порезвиться и пошалить.

– Эй, родимые, выручай! – натянув вожжи, лихо вскрикивает он на лошадей.

 
С горки на горку,
Барин даст на водку.
 

– Эй, берегись, кому жизнь дорога, сторонись!

– Важно! Вот это важно! По-нашему – по-хохлацки! – визжит в восторге Ивась, в то время как робкий Аля Голубин хватается за руку Мик-Мика, исполненный страха.

– А мы не разобьемся? – испуганно шепчет он.

– Аля, милая девочка, не бойся! Не посрами гимназии родной! – запевает басом Ваня Курнышов и, сорвав в неистовстве фуражку, размахивает ею, как флагом, над головой.

Лошади несутся рысью. Экипаж не катится, а летит по мягкой ровной дороге.

Вот поравнялись с передовыми путниками.

– Наше вам почтение! Вот мы!

– Осторожнее! Осторожнее! Они разобьются насмерть! Иван! Ванюша! Не смей гонять лошадей! – волнуется бабушка в своей коляске.

– Симочка! Отменная девица! Не желаешь ли яблочка? – предлагает Мик-Мик, и румяный плод падает на колени Симе.

– А вы сами без яблока, как же? – улыбается та.

– Есть не могу! В этой бешеной скачке язык проглотил, – смеется Мирский.

– Он шутит! Он шутит! Думает, что у нас нет больше яблок! А у нас еще два десятка! – хохочут дети. – Мы с запасцем. Галя, Симочка, Ляля, ловите!

Из одной коляски в другую летят в виде маленьких боевых гранат вкусные румяные плоды. Целый град их, целый запас. Девочки ловят их со смехом. Аврора Васильевна волнуется и говорит, что это неприлично: так бросаются только уличные дети.

Monsieur Диро очень беспокоится за участь своего пенсне:

– О, мои оченки… Они разобьются… и я останься без оченков! – кричит он, невозможно ломая русский язык.

Но вторая коляска уже промчалась, далеко опередив первую; из нее доносится веселый смех…

Один Орля только грустен среди общего веселья. Невольно сорвавшаяся с губ Счастливчика фраза об исчезнувшем Ахилле не дает ему покоя.

Из-за него добрый, милый барчонок Кира, из-за него, Орли, лишился своего сокровища! А чем ему отплатили за его поступок? Его обули, одели, приняли, как родного, в дом, человеком сулят сделать, «барином», и Галю тоже ровно барышню воспитают, а он-то… Эх! Правда, он вытащил из огня Киру… Да ведь он должен был это сделать, и нечего за это себя превозвышать. Не давать же было погибать человеческой жизни. Подумаешь, геройство какое! Нет, не стоит он всего этого счастья, так незаслуженно посыпавшегося на него и сестренку. Обездолил он Кирушку, обокрал его…

И мрачно блуждают по сторонам глаза цыганенка. Хмурятся черные брови… Затихает он в своем уголке.

Видя настроение Орли, никто не хочет его тревожить. Все делают вид, что не замечают грусти Орли, его тоски, чтобы не раздражать легко воспламеняющегося гневом мальчика.

А лошади все мчатся вперед да вперед, и неистово заливаются колокольчики под дугой…

Глава XIV

Проехали верст восемь, еще две остаются… Миновали поля, въехали в лес.

Здесь хорошо и привольно. Не пыльно, прохладно, тенисто. Пахнет смолою, грибами и тем, чуть заметным, запахом, который несет с собою осень.

Глаза Орли жадным взором впиваются в чащу. Вдруг невольный крик, готовый вырваться от неожиданности, замирает на его губах.

Среди начавшейся золотиться и багроветь по-осеннему чащи он видит грязно-серые пятна… Потом что-то высится яркое над кустами. Одновременно слышится какая-то возня и как бы задавленное ржание лошади…

Взор Орли зорче проникает в чащу… Что-то пестрое, ярко-красное, наполовину с желтым и зеленым, висит прицепленное к ветке дерева… Какие-то лохмотья…

Едва сдерживая свое волнение, мальчик потянул носом. Так и есть – запах гари!..

Поднял голову: чуть заметной струйкой вьется дымок над шатрами кустов и деревьев.

– Цыгане! Табор! Наш табор! – вихрем пронеслась в голове Орли быстрая мысль.

Его соколиные, по зоркости, глаза приметили все тог чего не видели другие. Неимоверно развитые жизнью среди природы слух и обоняние подтвердили догадку.

Мальчики и Мик-Мик не могли заметить там, далеко в чаще, ни спрятанных в кустах телег с навесами, ни сушившихся на дереве цыганских лохмотьев, ни высокого шеста с красной тряпкой, который служил как бы флагом и знаменем дяди Иванки.

Этот красный значок был значком их табора, и теперь в присутствии здесь дяди Иванки со всей его цыганской семьей Орля не сомневался больше.

* * *

– Наконец-то!.. А я уж думала, не дождусь дорогих гостей!

Натали Зараева стояла на крыльце своего домика, утонувшего в зелени акаций и сирени, окруженная детьми Сливинскими: веселой институткой Сонечкой, Катей, Толей и Валером. Тут же, с трубкой во рту, находился сам полковник, под руку с женой.

Тетя Натали была в простом темном платье. На ее печальном лице играла какая-то странная, загадочная улыбка. Она протягивала руки приезжим и издали кивала головою.

– Добро пожаловать, дорогие гости!.. Пожалуйте в столовую!.. Обед на столе!

Дети с шумом выскочили из экипажей и стали здороваться с семьею Слививских.

– Tante Natalie! Можно перед обедом обежать сад и показать его нашим друзьям? – ласкаясь, как кошечка, просила Сонечка.

– Обед на столе, мы ждем вас! – успела только ответить та.

Но шумная ватага, вырвавшись из гостиной, уже мчалась по запущенным аллеям сада.

– Господа! Я нарочно привела вас сюда, – говорила через минуту Сонечка, запыхавшись от быстрого бега, останавливаясь в отдаленном уголку сада, – сюда на эту площадку. Слушайте, нас ждет сегодня большой сюрприз.

– Сонька подслушала его, когда tante Natalie говорила с маман, – вставил свое слово Валя.

– Неправда! Неправда! – вспыхнула девочка. – Tante Natalie сама сказала мне, что сегодня поведет нас в таинственную комнату и – ах! – что мы там увидим! – и Сонечка на минуту даже зажмурила глаза.

– Что? Что увидим? – заинтересовались дети.

– Она и сама не знает, – заявил Толя.

– Я и сама не знаю. Но… tante Natalie сказала, что мы увидим там что-то особенное, – проговорила его сестра.

– А что же ты не говоришь, что tante Natalie обещала нам рассказать интересную историю после обеда? – напомнил Валя.

– Да! Да! И историю расскажет, и в таинственную комнату поведет, – подхватили хором дети Сливинские.

– Обедать, детвора! Суп простынет! – послышались голоса старших в открытые окна столовой.

И вся ватага понеслась к дому.

Какой вкусный был обед у tante Natalie! Каким очаровательным десертом угостила она своих гостей!

Но странно. Г-жа Зараева не притрагивалась ни к одному блюду, и, когда раскладывала кушанья по тарелкам гостей, руки у нее дрожали как в лихорадке. А глаза подолгу останавливались на личике сидевшей подле нее Гали.

Едва успел кончиться обед, как хозяйка поднялась с места.

– Я попрошу вас, дорогое друзья, уделить мне несколько минут внимания. – произнесла она взволнованным голосом, проходя в гостиную впереди гостей. – Присядьте, господа, и выслушайте меня. Я хочу вам рассказать небольшую историю юности одной моей знакомой, которая должна заинтересовать вас всех. Вы разрешите?

– Помилуйте! Мы очень рады, – отозвались взрослые.

– Рассказывайте! Рассказывайте! Мы все внимательно слушаем, вас, tante Natalie! – неистово кричали дети.

И несколько десятков глаз жадно уставились в ее лицо.

Г-жа Зараева обвела своими печальными глазами слушателей и начала свой рассказ.

Глава XV

В небольшом южном бессарабском городке, – так начала свой рассказ г-жа Зараева, – жили две сестры: одна из них – молодая вдова с ребенком – девочкой, другая – девушка, лет шесть перед тем окончившая институт.

Обе сестры жили в своем имении в полном затишье, несмотря на то что были богаты. Смерть мужа старшей из них тяжело отозвалась на обеих, и их не манило уже больше к веселой светской жизни. Обе они всецело ушли в воспитание крошечной девочки, их единственной радости и сокровища, дочери молодой вдовы.

Эта крошка была прелестное кроткое существо со светлыми глазами и льняными волосами. Грациозная, изящная, она уже двух лет от роду утешала мать и тетку своим умом, послушанием, сообразительностью и ласками. Сестры мечтали уже видеть ее счастливой, умной, красивой девушкой, как вдруг ужасное горе обрушилось на маленькую семью.

Однажды летом девочка нечаянно вышла из сада на берег реки и исчезла… По следом на земле убедились, что она пошла к крутому берегу речки. Здесь следы терялись… Не было никакого сомнения, что девочка, подойдя к краю берега, оступилась, упала в воду и утонула. Так решили все в один голос.

Обезумевшие от горя мать и тетка созвали всех окрестных крестьян искать маленький трупик в реке… Его не нашли. Должно быть, малютку далеко унесло течением…

Горе так сразило мать девочки, что она вскоре умерла, а осиротевшая сестра ее поспешила уехать из ужасного места несчастия, продав усадьбу. Она решила – чтобы как-нибудь заглушить горе, – путешествуя, кочуя с места на место, утопить в постоянной смене впечатлений свою тоску.

Прошло много лет. Усталость взяла свое. Девушка утомилась и, желая отдохнуть немного от кочевок, устроилась неподалеку от своих друзей в крошечной усадьбе, окруженной лесами и полями.

Как-то раз в одном из домов соседних с нею помещиков она встретила девочку, похожую на свою покойную племянницу настолько, что сразу полюбила ее, привязалась к ней. Эта девочка своими льняными волосами и светлыми кроткими глазками напомнила ей так живо дорогую покойницу, что она снова почувствовала себя счастливой в присутствии этой девочки.

Tante Natalie умолкла на минуту, а затем вдруг, как бы опомнившись, прибавила, обводя странно заблестевшими глазами присутствующих:

– Дети, я обещала вам показать таинственную комнату! Эта комната находится в связи с моим рассказом… Пойдемте, дети, пойди и ты, Галя, дитя мое! Дай мне руку, я хочу пойти туда рядом с тобою.

И, странно взволнованная, с непонятным трепетом в побледневшем лице, Натали поднялась с места.

Поднялись и все остальные, недоумевающие, удивленные, и последовали за нею.

– Я знаю, она рассказывала случай из своей жизни, – произнесла полковница шепотом мужу.

– И эта маленькая цыганочка, по-видимому, напоминает ей утонувшую племянницу, – ответил тем же шепотом тот, и они поспешили в таинственную комнату следом за остальными.