Россия против Запада. 1000-летняя война

Мигранты и оккупанты

Первый человек с мандатом, вернее патентом на будущее епископство, – миссионер Мейнгард – высадился на берега пустынных волн в самом конце XII века. Однако успеха не стяжал, разве что шпротами угостили, но слушать не стали. На смену незадачливому неумехе пришел новый, более серьезный кандидат в апостолы, Бертольд – уже не только с крестом, но и с мечом. Сразу убивать его опять-таки не стали, но когда стало ясно, что батюшка просто так не отстанет, пришлось. Третьим назначенцем на перспективное, но проблемное место стал в 1199-м бременский каноник Арнольд – и вот тут-то все совпало: попик, хоть и совсем молодой, с места в карьер проявился дико энергичным и, как модно говорить, крайне эффективным менеджером с задатками административного гения. Основав сразу по прибытии в устье Двины город-крепость Ригу, он начал всеми правдами и неправдами заманивать в будущее «Царство Небесное» немецких колонистов, не обращая внимания на качество будущих подданных. Всем им, чем бы они ни занимались дома – хоть с петли сорвавшиеся, хоть с костра снятые, – специально выхлопотанная у Папы булла гарантировала отпущение всех грехов, а епископ – нижайшие налоги желающим землю, не желающим же пахать – все возможные городские вольности. Следующим креативом стало основание ордена «Братьев Христова рыцарства», в просторечии, из-за алых мечей на эмблеме, «меченосцев». Единственный среди всех такого рода, этот орден не подчинялся напрямую Ватикану, а считался вассалом епископа Риги, получив в пользование треть всех земель епископства, и был очень, так сказать, легким на подъем. Во всяком случае его первый магистр, Винно фон Рорбах, потерял голову на плахе в итоге какой-то внутренней склоки, чего вообще-то в организациях такого плана не случалось никогда. В общем, когда в Полоцке, как бы гегемоне окрестностей, сообразили, что новые пришельцы могут быть реально опасны и собрались наконец принимать меры, оказалось, что боржоми пить поздно. Уже в 1203-м русские войска, пришедшие наводить порядок, так и не сумев взять крепость Гольм, ушли восвояси несолоно хлебавши, а ливы, почуяв новую силу, способную усмирить соседей, пошли креститься толпами (их князек Каупо даже вошел в орденские хроники как «образцовый новый христианин»), С этого момента начались «весенние» походы против язычников. Сперва против латгалов, которых сломали очень быстро (всего через два-три года) меченосцы, прогнав из Кукейноса и Герсика полоцких вассалов, Вячеслава (Вячко) и Всеволода Борисовичей. Затем пришел черед «ближних» эстов из мааконда Уганди. Однако ни «дальние» эсты, которых просили о помощи угаласцы, ни новгородцы, которых просили о том же полочане, увлеченные традиционными драками на меже, на происходящее внимания не обращали. А зря.

Евро стандарт

Укрепившись в Ливонии и Латгалии, меченосцы понемногу расширяли lebensraum, ставя на занятых землях каменные замки, покорившихся крестя, противящихся крепостя, а самых непокорных туземцев обнуляя вместе с семьями. Война становилась все более ожесточенной, что, учитывая социальный состав «воинов Христовых» с одной стороны и нравы аборигенов с другой, даже не удивляет. «Они убивали мужчин, и женщин, и детей, – со скромной гордостью сообщает Генрих Латвийский, – во всех деревнях и местах, и убивали тех, кого они нашли, с утра до вечера… пока уставшие руки не обессилели от избиения». Эсты, естественно, в долгу не оставались, в связи с чем быстро прослыли «бессердечными дикарями», каковыми, впрочем, считались и до того, однако против «железных людей» устоять было сложно, и к 1209-му большая часть мааконда Уганди оказался во власти людей епископа, а его крепость Отепя превратилась в орденский замок. Дальше больше. В 1210-м агентура Альберта достигла серьезного успеха и на полоцком направлении. Между Ригой и князем Владимиром Мстиславичем был заключен договор о дружбе, а через пару лет – еще один, фактически поставивший княжество в зависимость от епископства. После чего Псков и Новгород, осознав, что шутки кончились, зашевелились. Князю сперва пришлось бежать в Ригу к зятю (он успел выдать дочь замуж за епископского брата), затем, когда там оказалось плохо, каяться перед псковичами. Немцы же тем временем заявились в новгородские земли, захватили Медвежью Голову и поставили там замок Оденпе. В 1214-м русские ответили адекватно и пропорционально, однако штурмовать Ригу, где собрались все уцелевшие немцы, учитывая мощь ее каменных укреплений, не решились. В конце концов, в начале января 1217 года дело кончилось битвой, где меченосцам досталось так здорово, что им пришлось вернуть не только Медвежью Голову, но и Вильянди, признав местных эстов данниками Пскова и Новгорода. После чего раскачались наконец и горячие эстонские парни, лишь к этому времени сообразившие, что их скоро будут бить, а помочь почему-то никто не хочет. Из числа вменяемых, мысливших по-новому старейшин выдвинулся и лидер – весьма харизматический старейшина Лембиту из мааконда Сакала, имевший уже опыт серьезных побед над «железными людьми» в крупной битве на реке Юмере (1210-й) и разорения орденских укреплений. Связавшись с русскими, он объяснил им, что эсты теперь хорошие и все понимают, принял участие в «январской победе» и, став после того непререкаемым авторитетом во всех континентальных маакондах, предложил план общего похода на Ригу, чтобы сбросить немцев в море раз и навсегда. Идея пришлась по нраву. Возможно, какие-то уважаемые люди и не были в восторге, предвидя рост влияния коллеги Лембиту, но определяли ситуацию не они. Летом 1217 года севернее крепости Вильянди, что на берегу реки Навести, начали собираться дружины из Сакала, Харьюмаа, Ярвамаа, Рявала, Вирумаа, Ляанема – всего в итоге около 6000 человек, по тем временам и местам – огромная сила. Не пришли только из Уганди, где немцы навели такой порядок, что и мышь опасалась пискнуть, да еще островитяне, на которых очень надеялись, видимо, решив, что дела тех, кто за водой, их не касаются. Зато гарантировали приход новгородцы и не отказались от участия в кампании псковичи. В такой ситуации Альберту оставалось только играть на опережение.

Большая стрелка

Были ли у эстов Лембиту хоть какие-то шансы? Не знаю. Нет, наверное. Слишком мощная машина уже крутилась, и им, попавшим в жернова истории, по большому счету, ловить было нечего. Даже Ригу взять, скорее всего, не сумели бы. Но раскрученному проекту Альберта тяжелые на руку мужики, очень похожие на героев саг, вполне могли навредить, и очень сильно. На счастье немцев, разведка у епископа, следует признать, была поставлена отменно. Получив вести о намерениях Лембиту и сборе «варварского» ополчения, он немедленно собрал всех, кого мог (меченосцев, «гостей ордена», горожан), придал им в помощь многочисленные отряды крещеных ливов и латгалов (для этих эсты были почти как в будущем ацтеки для таскаланцев) и послал их на перехват, приказав магистру любой ценой дать бой «дикарям» до подхода «русских еретиков». Всего набралось 3000 бойцов, в том числе человек 700–800 немцев, включая примерно две сотни тяжелой конницы, меченосцев, «гостей» и народа попроще. С такой силой можно было не только надеяться на победу, но и верить в нее. В день святого Матвея – 21 сентября 1217 года, – двигаясь тремя параллельными колоннами в направлении крепости Вильянди, крестоносцы (3000 бойцов, в том числе до трех сотен «железных людей») вышли к лагерю Лембиту около местечка Пярсти. Внезапности не было, оба войска имели возможность выстроиться в боевые порядки, после чего немецкая тяжелая конница (сотни две, может быть, чуть-чуть больше), выстроившись «свиньей» и прикрывая в «желудке» кнехтов, ударила в центр ополчения маакондов.

Отдадим должное эстонскому «хирду»: он не рассыпался, но остановить «железных людей» или хотя бы взломать их ряды, добравшись до пехоты, не получилось. Меченосцы медленно, со скрипом, но все же прорубались сквозь ряды противника. На флангах все шло совсем иначе. Атака латгалов не удалась, и началась длинная кровавая рукопашная, зато на правом фланге ливы, как аккуратно пишет Генрих, «внезапно решили сражаться вместе с немцами», то есть просто сломали строй и побежали под защиту клина, что дало эстам возможность даже нанести удар по оголенному участку «свиньи». Однако, судя по всему, именно в этот момент погибли Лембиту и его заместитель, после чего немецкий клин, пользуясь временным замешательством противника, все же пробил строй «варваров» и вывел им в тыл пехоту, под ударом которой эсты дрогнули и побежали. Общие потери убитыми – считая погибших и на поле боя, и в ходе преследования – составили почти 1000 человек, победителям достался весь обоз эстов и более 2000 лошадей, что само по себе было тяжелейшим ударом по экономике маакондов. Орден, впрочем, тоже понес значительные потери: рыцарей, правда, погибло немного, но немецких кнехтов, не говоря уж об ополчениях союзников, пало гораздо больше. А ведь это был «золотой фонд» епископства, достойные немецкие переселенцы! Эсты же, хоть и разбитые, хоть и потерявшие лидера, еще далеко не встали на колени, да и «русская проблема» никуда не делась. Стало ясно, что своих сил не хватит, и Альберту пришлось пойти на шаг, от которого он долго уклонялся: принять помощь датского короля. Естественно, в обмен на часть территории.

О, эти русские…

Датчане не отказались. В 1219-м они оккупировали часть островов, высадились на побережье в районе городка Колывань, взяли его и основали крепость Ревель ака Танне Линн («датский город»), по ходу дела помогая немцам усмирять мааконды. Теперь вся надежда эстов была на русских. Они каялись во всем и просили, забыв обиды, помочь. В Новгороде ситуацию понимали. Несмотря на то что ситуация в городе на Волхове была не лучшая для активной внешней политики (всего за шесть лет, с 1218-го по 1224-й, там сменилось пять князей), «мужи новгородчи» дважды, в 1219-м и 1222-м, приходили на помощь соседям. Однако и две осады Вендена, ключа к Риге, и осада Ревеля были неудачными, мощные укрепления и тяжелые камнеметы спасали гарнизоны. Более того, в 1223-м немцы, отвечая ударом на удар, взяли Вильянди, повесив всех пленных «на страх и ужас другим русским», а в 1224-м, максимально мобилизовавшись, двинулись на самую сильную русскую крепость – Юрьев, где княжил Вячеслав Борисович – тот самый «Вячко» из Кукейноса, принявший под свою крышу отряды еще непокоренных эстов во главе со старейшиной Мээлисом, вроде бы сыном покойного Лембиту.

Силы были несопоставимы, помощи из Новгорода или Пскова, не говоря уж о Полоцке, не предвиделось. Однако предложения немцев о капитуляции, весьма, между прочим, выгодной и почетной – свободный выход со всем имуществом, семьями, оружием и казной, и все это всего лишь за то, что князь покинет «отступников-эстов», – были отвергнуты наотрез: «Како стоим заодно, тако и ляжем». Несколько попыток штурма ничего не дали. Тогда, после прибытия подкреплений, было решено устроить еще один штурм, окончательный, с участием всех, вплоть до высшего состава ордена. Единогласно была принята также идея двух рыцарей, Фридриха и Фредегельма, недавно прибывших из Германии: «Взявши город, жестоко наказать жителей в пример другим, чтобы задать этим другим великий страх, князя же, покровителя язычников, вознести выше всех, повесив на самом высоком дереве». А затем был приступ, долгий и кровавый. Бились жестоко, без пощады, но немцев было больше, и они сумели ворваться в город, а потом на плечах начальства ворвались леты и ливы, и началась резня. Никому не было пощады. Бой продолжался до глубокой ночи. Уйти из крепости не удалось никому, да никто особо и не пытался. Все пленные, около сотни мужчин и женщин, русских и эстов, были повешены, тело павшего в бою князя выбросили в овраг на корм зверью. В живых оставили лишь одного пленника, «слугу» (полпреда) суздальского князя, – ему дали лошадь, еды на дорогу и отпустили в Новгород – рассказать своим, что «убиша князя Вячка немцы в Гюргеве, а город взяша». Над землей эстов, ставшей наконец частью Единой Европы, вставала заря новой жизни.

Глава VI. Оккупация

Мнение свыше

Гибель Лембиту и падение Юрьева для Прибалтики означали многое. Если уж у драчливых эстов, да еще и при русской поддержке, не хватило сил справиться с «железными людьми», это, в понимании тех мест, означало, что лучше никому не рыпаться. Используя, как нынче говорят, благоприятную конъюнктуру, епископ Риги и его вассалы-меченосцы начали прибирать к рукам что плохо лежит, благо в Полоцке начались серьезные усобицы и «русский фактор» на какое-то время стал неактуален. Побежденных эстов, правда, особо щемить не стали, ограничившись обязательным крещением, данью и поставкой войск для своих походов (против чего эсты, надо сказать, возражали куда меньше, чем против крещения и дани), а вот предков латышей обнулили круто. Ливы и так были уже прижаты к ногтю, теперь их судьбу разделили курши, а потом и земгалы, попытавшиеся было заполнить «вакуум силы» и тут же надорвавшиеся. Себе на беду, вдохновленные успехом братья-меченосцы ввязались в войну и с резко идущими на взлет литовцами – и вот тут-то белая полоса кончилась. В 1236-м, при Шавлях, Орден Меченосцев был бит (не без помощи эстов, в решительный момент ударивших в спину господам) с такой силой, что перестал существовать, а его остатки перешли в ведение западного, Тевтонского, ордена, в статусе «регионального» Ливонского. Поскольку братья-тевтоны напрямую подчинялись Папе, а братья-ливонцы – рижскому епископу, начались скандалы, ослаблявшие «железных людей». К тому же приоритетом Тевтонского ордена были земли пруссов, а бывшие меченосцы (ныне «ливонцы») требовали натиска на Восток и покорения Пскова, Новгорода, а там и еще чего-нибудь, тем паче что аккурат тогда по Руси гуляли татары, в связи с чем дело казалось верным. Кончилось все, как известно, поражением на Чудском озере, после чего «ливонцы» присмирели и подчинились Кёнигсбергу в полной мере. Однако и у «тевтонов» все было не слава богу. Реагируя на чересчур опасное усиление все той же Литвы, они в 1260-м устроили тотальный поход на Миндаугаса Объединителя и, зарвавшись, получили под городком Дурбе свои «Шавли». А как следствие – знаменитое Великое Прусское восстание, поставившее орден на грань гибели, каковая, наверное, и не замедлила бы, не снаряди заинтересованные лица прямую интервенцию из Германии.

В конечном итоге от больших походов пришлось отказаться. Литовцев пару десятилетий «братья» вообще так боялись, что не рискнули связываться даже когда «король Литвы» погиб, а в жемайтских лесах и болотах началась драка за право быть новым Миндаугасом. Но и позволять себе застаиваться на месте орден не мог, так что действовал потихоньку, отгрызая кусок за куском у не умеющих объединиться мелких местных племен, на что, в очередной раз, столкнулся с русскими, которые, без спора, вовсе не были непорочными ангелами, никого никогда не обижавшими, а в походы ходившими исключительно обороны ради. Все у них было как у всех. С соседями на межах резались только так – и по поводу, и без повода, типа удаль показать да барахлишком разжиться. Однако в 1268-м все было чуть иначе. Зимний поход «в немцы», запланированный Господином Великим Новгородом, имел некоторую специфику: конкретно насекомить предполагалось не всех «немцев» подряд, а исключительно «даньских». То есть датчан, владевших тогда, как мы уже знаем, третью будущей Эстляндии. Были у мужей новгородских с датскими фохтами какие-то серьезные разногласия, разрешить которые без крови не получалось. Орден же по предвоенной диспозиции оказывался как бы в стороне. С Данией у него был договор о союзе, однако предполагал сей документ совместные действия только в случае, если союзника атаковали вовсе без причины, а у датчан какой-то пушок на рыльце имелся. К тому же разведка донесла куда надо информацию о том, что в кампании примут участие и низовские дружины. Так что еще в разгар подготовки к походу Новгород посетило полномочное посольство ордена и епископа Рижского, сообщившее, что в предстоящей войне участвовать genossen не хотят, и поклявшееся не помогать датчанам. Позже, уже в Риге, на встрече с ответным посольством, епископы и Великий магистр Отто фон Роденштейн клятву подтвердили, скрепив целованием креста и печатями. Это считалось надежной гарантией.

Датчане, однако, забеспокоились и, понимая, что в одиночку не устоять, приняли меры. Их тайное (русские о нем так и не узнали) посольство предложило братьям-рыцарям не думать о глупостях, а взвесить все, как пишет Магнус Стодтхольм, «с точки зрения уникально удобно для Европы сложившейся ситуации». Взвешивать, в самом деле, было что. Для похода на Раковор, а затем, если повезет, то и на Ревель, русские стянули практически все имеющиеся силы. Резервов, по факту, не оставалось ни в Новгороде, ни в Пскове, ни даже «на низах» у великого князя. Таким образом, сломав русскую рать и, как формулирует тот же Стодтхольм, «нанеся русским максимальный урон в боеспособных мужчинах», можно было рассчитывать по горячим следам, на плечах бегущих, быстро оккупировать Новгородскую и Псковскую земли. Даже, если повезет, занять и оба города – и тогда уж не менее года спокойно закрепляться в новых владениях. На что и Папа, и император, и князья Священной Римской Империи, несомненно, прислали бы и денег, и людей. Особый упор делался на то, что все продумано и неудача попросту невозможна, поскольку русским придется столкнуться с «войском, вдвое большим, нежели они рассчитывают, к тому же занявшим позиции по своему усмотрению; для успеха осуществления плана нужно только соблюдать полную тайну».

Аргументы датчан были убийственно логичны. Они вдохновляли и соблазняли. Препятствием была только клятва на кресте, преступить которую в те времена было непросто. О ходе дебатов в капитуле ордена ливонские хроники умалчивают, но, слава богу, Стодтхольм в своей монографии использует редкие документы из датских архивов, причем не летописи, а деловую переписку, из которой, как правило, можно узнать куда больше. «Выгода предложений была бесспорна, – пишет он, – по поводу же клятвы на кресте епископ, выслушав мнения совета, вынес решение, что нарушение обета, данного еретикам, не грех, если от этого будет польза Христианскому Миру. После этого общему решению противился только Конрад фон Целле, комтур Пайды, трижды повторивший, что русские никогда своих клятв не нарушали, а коль скоро так, то рыцарям свои клятвы нарушать неблагородно». Реакция коллег на столь неуместные речи мне неведома, но результат известен. 18 февраля 1268 года от Р. X., встретившись под Раковором (ныне Раквере) с объединенным (как и предполагалось) – вдвое большим – вражеским войском, занявшим (как и предполагалось) исключительно выгодные позиции, русские, выстояв в ходе жесточайшего сражения, не просто опрокинули союзников, но буквально растерли их (в том числе и уважаемого Конрада фон Целле, которого мне искренне жаль) по снегу. Вслед за тем пустив в дым всю Ливонию (что, как вы понимаете, никак не предполагалось), а в следующем году орден, попытавшись взять реванш, дал задний ход при первом же появлении русских стягов на горизонте, выпросив мир «на всей воле новгородской». Вот, собственно, и все. Пошли, правда, по итогам событий среди братьев-рыцарей – и даже попали в хроники – нехорошие шепотки. Дескать, все эти напасти суть наказание за грех клятвопреступления. Однако епископу Риги удалось погасить разговорчики в строю в самом зародыше, отправив запрос в Рим, откуда пришла булла с разъяснением, что, мол, ничего подобного, всякое бывает, а клятвы варварам, действительно, силы не имеют. Однако, несмотря на такой однозначный ответ, конфликты ордена с русскими соседями с этого времени сводились к обычным – когда большим, когда меньшим – драчкам на меже, великий же Drang воинов Божьих nach Osten прекратился. Ибо булла буллой, а Бог не фраер…

Хороший, плохой, злой

В общем, котел кипел вовсю. Кое-как устаканилось все только в предпоследнем десятилетии XIII века, когда пруссов все-таки общими силами нагнули, в Литве начались разборки на тему, кто теперь Миндаугас, а «русское» направление после неудачной битвы под Раковором вообще было закрыто, как стратегическое. Главной целью ордена отныне стало окончательное покорение будущих латышей (это сделали быстро и без особого труда) и аккуратное продвижение в Литву, а если получится, то и в Польшу. Эстам, подвластным ордену и епископам Риги и Дерпта, в таком раскладе по-прежнему мирволили, держа в положении, конечно, людей второго сорта, но полезных и с привилегиями. Да и вообще, в то время братья-рыцари особо шкур с податных, не считая предков латышей, не драли. Зато в датских землях, на севере Эстонии и островах, включая город Ревель, все было совсем иначе. Короли Дании в тот момент были слабы, датские вассалы их не слушались, шведские соседи допекали вовсю, так что ставку господа из Копенгагена делали на немцев. Им доверяли, их приманивали, их возвышали, а поскольку свободных земель в самой Дании не было, фьефы переселенцам предоставлялись в Прибалтике, считавшейся «королевской землей». И вот там-то эстам приходилось туго. Мелкие безземельные дворяне, обретя наконец и земли, и как бы крепостных, устанавливали в крае даже не орденские, а «ординарные» германские порядки, что было для земледельцев крайне неприятно. Описывать не стану, что такое ужасы средневекового крепостничества – каждый, в принципе, может представить и сам. Скажу лишь, что было введено даже давно забытое почти во всем цивилизованном мире право первой ночи. При этом местной специфики новые хозяева не знали и знать не желали. А зря. Поскольку «датские земли» населяли все-таки не на все уже согласные ливы и прочие курши, а серьезные люди, к тому же знающие, что их сородичей в землях ордена и епископов хоть сколько-то, но уважают, и не считавшие себя хуже кого-то. Короче говоря, тлело. Тлело долго и сильно. Вопрос был лишь в том, когда пламя прорвется.