Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи

Сиятельный казнокрад, или Цена щегольства. Матвей Гагарин

Как культурно-исторический феномен щегольство начинало складываться в России в Петровскую эпоху. Оно включало в себя определенный комплекс мировоззренческих, психологических и поведенческих черт. Следует тут же оговориться, что не существует формально-логического определения щегольства вообще, применимого для всех времен, стран и народов. Набор признаков, характеризующих это явление, исторически изменчив, всегда национально и культурно специфичен. В России первой четверти XVIII века среди свойств щегольства преобладали стремление выделиться из общей массы, установка на эпикурейство, браваду собственной внешностью и предметами быта, подчеркнутая куртуазность, безудержное увлечение любовной страстью и так далее. Образцом такого щеголя может служить, к примеру, камергер Екатерины I Виллим Иванович Монс (1688–1724), о котором мы расскажем позднее: донжуан и дамский угодник, модник, сочинитель любовных стихов и песен, галантный и «политичный» кавалер, закончивший свою жизнь на эшафоте из-за того, что покусился на супружеские права самого императора.

Однако в названный период мы нередко сталкиваемся с личностями, в которых проявляются не все, а лишь некоторые или даже всего одна характерная черта щегольства. Зато черта эта настолько бьет в глаза окружающим, что она невольно абсолютизируется и приобретает самодовлеющий характер. Подобная «выдвинутость» (по выражению Юрия Тынянова) порой замещает весь набор присущих франтам качеств и делает возможным рассматривать ее носителя в одном ряду с «полноценными» щеголями того времени.

Теперь перейдем к рассказу о князе Матвее Петровиче Гагарине (1659–1721), быт которого отличался чрезмерной роскошью (впрочем, часто граничившей с безвкусицей), которую он выставлял напоказ. В щегольстве его было что-то – нет, не европейское, а скорее азиатское, гарун-аль-рашидовское, приправленное поистине российским размахом. Слова младшего современника Гагарина, поэта А. Д. Кантемира о том, что за модный кафтан щеголь готов отдать даже собственное имение («Деревню взденешь потом на себя целу»), – отнюдь не преувеличение: парадный мундир князя с крупными бриллиантовыми пуговицами стоил целое состояние. За одни только пряжки его башмаков были заплачены десятки тысяч рублей. И крылатое грибоедовское «не то на серебре, на золоте едал» – применительно к Матвею Петровичу следовало бы понимать в буквальном смысле: сам он пользовался золотой посудой, а гостям в его доме подавались кушанья на 50 серебряных блюдах. И рядовой («посредственный») обед состоял у него также из 50 блюд. Но все мыслимые пределы превзошел княжеский экипаж – с ним не могла конкурировать и карета сказочной Золушки: колеса его были сделаны из чистого серебра, а лошади подкованы золотыми подковами.

Поражал воображение и его дом в Москве, в Белом городе, выстроенный «палатным мастером» итальянцем Джованни-Марио Фонтано. Стены в роскошных палатах были зеркальные, а потолки – из стекол, на которых плавали в воде живые рыбы. Этот четырехэтажный дом в венецианском стиле выходил фасадом на Тверскую улицу, образуя портал с двумя павильонами; в уступах между ними, в арках, была устроена открытая терраса с балюстрадой. В бельэтаже у портала располагались белокаменные балконы с причудливой резьбой. Окна были с наличниками из орнаментов, высеченных из камня. Крыльцо с «оборотами», с фигурами, с художественным орнаментом придавало дому неповторимый блеск. Под стать внешнему великолепию было и внутреннее убранство покоев: мрамор, хрусталь, бронза, золото, серебро, разноцветные наборные полы…

Позднее святитель Игнатий (Д. А. Брянчанинов) назовет грехом тщеславия приверженность к роскоши, хвастовство вещами и одеждой. Но Матвей Петрович на этот счет был, как видно, прямо противоположного мнения – иначе зачем он стал украшать оклады принадлежащих ему икон дорогостоящими алмазами? А ведь на это он потратил свыше 130 тысяч рублей в своем московском доме и (по свидетельству брауншвейгского резидента в России Фридриха Кристиана Вебера) столько же – в петербургском. И это по ценам того времени, когда годовая подушная подать с крестьянина (кстати, казавшаяся ему обременительной!) составляла 74 копейки! Украшательство… Божественных ликов – это ли не кощунство со стороны человека, щеголяющего даже религиозными святынями!

Похвалялся Гагарин и крупным червленым яхонтом (рубином), привезенным ему из Китая, – это была одна из самых известных драгоценностей князя, фантастической стоимости.

Роскошь и щегольство Гагарина казались особенно кричащими в сравнении с простым, лишенным всяких излишеств образом жизни самого царя. Василий Ключевский зафиксировал: «Вместо кремлевских палат, пышных придворных обрядов [у него] плохой домик в Преображенском и маленькие дворцы в новой столице; простенький экипаж, в котором, по замечанию очевидца, не всякий купец решился показаться бы на столичной улице; на самом – простой кафтан из русского сукна, нередко стоптанные башмаки со штопаными чулками». При дворе у него не было ни камергеров, ни пажей, ни камерюнкеров. И это была сознательная позиция Петра, подчеркивавшего, что роскошествовать царю не пристало.

Известны случаи, когда немилость царя вызывал один только вид модного наряда на молодом нечиновном щеголе. Есть также свидетельства о том, что когда Петр посещал чей-нибудь дом (а он часто являлся в гости нежданно-негаданно), то зорко следил, чтобы все в нем (и утварь, и обстановка, и пища) строго со-ответствовало жалованию хозяина. В противном случае производилось тщательное расследование, за которым следовало наказание.

Почему же, столкнувшись со столь откровенным расточительством Гагарина, Петр, обычно столь скорый на расправу, молчал и медлил?

Некоторые исследователи полагают, что царь благоговел перед знатностью Гагарина. Действительно, княжеский род Гагариных ведет свое начало от легендарного князя Рюрика. Это та линия Рюриковичей, которая идет от Владимира Мономаха, князя Киевского, через Юрия Долгорукого к Всеволоду Большое Гнездо, князю Владимирскому. Его прямой потомок, князь Михаил Голибесовский, живший во второй половине XV века, имел прозвище Гагара. От его-то сыновей и ведут свой род Гагарины. Так что Матвей Петрович древностью и знатностью рода мог поспорить с самим царем.

Только вот «порода» при Петре I не давала никаких преимуществ (местничество было упразднено еще во времена правления царя Федора Алексеевича): дворян оценивали не по «знатности», а по «годности». Более того, Петра часто (и справедливо) упрекали в презрении к русской аристократии. Достаточно вспомнить Всешутейшие и Всепьянейшие Соборы, где едко высмеивались притязания древних родов («кто фамилиею своею гораздо старее черта») на власть и привилегии. По свидетельству князя Бориса Куракина, при Петре I «ругательство началось знатным персонам и великим домам, а особливо княжеским домам многих и старых бояр… Многие [родовитые]… приуготовлялися как бы к смерти».

Причина бездействия царя по отношению к Гагарину кроется в том, что Матвей Петрович принадлежал к так называемой своей компании царя. Это было своего рода братство близких сподвижников Петра I, где к царю обращались без подобострастия и церемоний (без «зельных чинов» и высокопарного «величества»). Они вместе гуляли, пили, казнили, делились друг с другом предметами любви и при этом решали важнейшие государственные дела. Связь «птенцов гнезда Петрова» была закреплена и семейным свойством: сын Гагарина был женат на дочери вице-канцлера барона Петра Шафирова, а дочь князя вышла замуж за сына канцлера графа Гавриила Головкина.

Надо сказать, что к щегольству своего окружения, как и к поддержанию роскоши двора своей супруги, царь был весьма снисходителен. Он даже поощрял богатые, расшитые золотом кафтаны своих любимцев, изящные кареты цугом, череду слуг, одетых в гербовые ливреи. И царя не смущало, что костюм любого лакея Меншикова был более богат и изящен, чем его, государя. Петр с удовольствием пользовался роскошными каретами Меншикова и Ягужинского. А приближенные царя даже должны были вести широкую разгульную жизнь с открытыми столами, приемами, пирами, весельем, фейерверками! (Ну кто тут станет интересоваться источником доходов?) Царь сам, к примеру, поощрял Меншикова к тому, чтобы его дом был представительским, настоящим роскошным дворцом. Это очень важное слово – «представительский». Роскошь ближнего окружения Петра олицетворяли собой высшие чины в служебной иерархии России, и следовательно, поддерживали высокую идею величия державы. Показательно, что были случаи, когда и сам Петр, обычно неаккуратный и непритязательный в одежде, под влиянием своего окружения облачался в щегольской костюм. Кроме того, сама долго вынашиваемая царем мысль о Российской империи была неотделима от понятия роскоши. Не случайно Петр внес доминирующую золотую ноту и в новую столицу России – Петербург: нет более в мире городов, где было бы столько золота в архитектуре. И всевозможные иллюминации, фейерверки также ассоциировались у современников с роскошью – они напоминали горы сверкающих бриллиантов.

Как отметил Сергей Соловьев, многие сподвижники царя стали отождествлять себя с государством и смотреть на казенные деньги как на собственные, полагая, что право на это дают их великие заслуги. А немалые заслуги перед державой имел и Матвей Петрович. Всем было известно, что он стяжал себе славу любимца Петра I. Голштинец граф Хеннинг Фридрих фон Бассевич, оставивший известные «Записки о России при Петре Великом», заявил о Гагарине, что «царь уважал его за многие прекрасные качества». И в самом деле, князь рано поступил на государеву службу и нес ее успешно, с радением. Он обратил на себя внимание Петра уже в 1701 году, когда руководил строительством шлюзов и каналов, соединением Волги и Дона. Задалась у Гагарина и служба в качестве московского коменданта с мая 1707 года. Но главным образом карьера Матвея Петровича была связана с Сибирью: он служил там и товарищем при брате, иркутском воеводе Иване Гагарине, затем стал нерчинским воеводой, побывал судьей, а с 1706 года – главой Сибирского приказа. Оказавшись во главе Сибирской губернии в марте 1711 года, Гагарин вполне успешно справлялся с главными своими обязанностями: при нем возросли сборы налогов, рекруты из Сибири пополняли действующую армию, было закончено строительство тобольского кремля, в Китай отправлялись торговые караваны, развивались дипломатические отношения с восточными соседями России. А один современный панегирист князя восторгался тем, что тот в продолжение трехлетнего срока раздал пленным, сосланным в Сибирь, 15 тысяч рублей.

Однако постепенно образ рачительного губернатора, радетеля интересов Отечества начал блекнуть. Огромная власть и почти полная бесконтрольность открывали большие возможности для злоупотреблений и коррупции, чем и занялись с присущим им рвением и сам Гагарин, и его родственники, которых он постарался определить на самые выгодные должности. Особенно много возможностей предоставляли торговые дела с Китаем, Средней Азией и казахскими народами. Князь развернулся во-всю и, используя заниженные сведения о доходах, составил себе крупное состояние.

Уличать его в казнокрадстве начали уже в 1714 году. Заподозрив неладное, царь поручил архангельскому губернатору, полковнику Григорию Волконскому отправиться в Сибирь и провести на месте тщательное расследование действий Гагарина. Но Екатерина Алексеевна, которой сей сибирский начальник часто посылал знатные подарки, попросила закрыть на все глаза и дать о нем самый благоприятный отзыв. И все же Гагарин стал жертвой усердия обер-фискала А. Я. Нестерова. Последний был выходцем из крестьян, и ему претили родовитые аристократы. (Забегая вперед, скажем, что в 1724 году этот адепт справедливости сам будет казнен за растрату 300 тысяч рублей казенных денег.) Только после непосредственного обращения Нестерова к царю в 1717 году была назначена следственная комиссия из гвардейских офицеров.

Несмотря на то, что Гагарин вернул в казну огромную сумму в 215 тысяч рублей, за Сибирской губернией числилась недоимка по таможенным сборам еще более чем на 300 тысяч рублей. Пока шло следствие, Гагарин продолжал управлять губернией: его даже сделали членом Верховного суда по делу царевича Алексея. Против Матвея Петровича было выдвинуто 15 пунктов серьезных обвинений: незаконные поборы и налоги с крестьян, расходование казны на личные нужды, взятки при отдаче винной и пивной продажи, вымогательства подношений у купцов, присвоение товаров, следовавших с караванами в Москву, и многие другие. Выяснилось, что Гагарин чувствовал себя настолько безнаказанным, что присвоил себе три алмазных перстня и алмаз в гнезде, предназначавшиеся Екатерине I.

По свидетельству шведского пленника Филиппа-Иоганна Страленберга, губернатор собирался образовать в Сибири самостоятельное королевство. Эта легенда, отметил новосибирский исследователь Михаил Акишин, отражала лишь «отголоски разговоров, которые вели князь М. П. Гагарин и верхи сибирской администрации». Историк и литератор XIX века Павел Словцов в своей книге «Историческое обозрение Сибири» говорит не только о серьезности намерений, но и о конкретных действиях губернатора: «Гагарин зло-умышлял отделиться от России, потому что верно им водворены в Тобольске вызванные оружейники и началось делание пороха». Имелись сведения, что в этих целях он сформировал специальный полк, состоявший преимущественно из пленных шведов, которых он ранее облагодетельствовал и на которых поэтому делал ставку. Итак, над Гагариным сгустились тучи…

Каким же он был в действительности, князь Матвей Гагарин? Амбициозный лихоимец, щеголь, хитрец? Из-за отсутствия надежных свидетельств той эпохи, на вопрос этот отвечают авторы исторических романов. В книге «На Индию при Петре I» (1879) Григорий Данилевский нарисовал Гагарина исключительно черными красками. Это «пышный сатрап», «первый потатчик всем грабителям и ворам», «разоритель целой страны», казнокрад и малодушный взяткодатель сильным мира сего. В этом же ключе изображен князь и в романе Павла Брычкова «Полуденный зной» (1999). Матвей Петрович здесь и бесчестный, и хитрый, и корыстолюбивый, наделенный острым умом провокатора. Как заурядный вор, заслуживавший наказания, предстает Гагарин в романе Даниила Гранина «Вечера с Петром Великим» (2003). И лишь в романе Александра Родионова «Азъ, грешный» (1999) автор пытается представить читателю не плакатного лихоимца с одной корыстолюбивой извилиной в мозгу, но воссоздает сложный живой характер. По Родионову, в Гагарине уживается «букет» таких, казалось бы, несовместимых свойств как государственный ум, готовность пожертвовать всем ради Отечества – и торгашеская алчность; ставшее уже привычкой стремление погреть руки, извлечь личную выгоду из любого государева поручения, административное рвение, благодаря которому в немыслимые сроки удается возводить крепости, строить остроги, – и типичная несокрушимая русская лень; истинно дворянское благородство – и склонность к мелким склокам, дрязгам, обману; преклонение перед царем – и двоедушие, выражающееся во внутреннем несогласии с иными распоряжениями Петра и в попытках уклониться от этих распоряжений в расчете на пресловутое «авось», но более всего на то, что в далекой Сибири легче спрятать концы в воду…

Только в январе 1719 года Гагарин был уволен от должности и заключен под стражу, о чем говорила специальная инструкция: «Его царское величество изволил приказать о нем, Гагарине, сказывать в городах Сибири, что он, Гагарин, плут и недобрый человек, и в Сибири уже ему губернатором не быть, а будет прислан на его место иной».

При этом Петр первым делом арестовал Волконского, давшего похвальный отзыв о Гагарине. На упреки царя в обмане тот отвечал, что действовал по просьбе царицы, ибо не хотел поссорить августейшую чету. «Скотина! – парировал государь. – Ты бы нас не поссорил, я просто задал бы своей жене хорошую трепку! Она ее все равно получит, а вот ты будешь повешен».

Когда китайские таможенные чиновники прознали об опале могущественного губернатора Сибири, они обратились к царю с просьбой о его пощаде. К ним присоединились и обретающиеся там пленные шведы, которые восхваляли его великодушное к ним отношение.

Да и Петр, памятуя о своей давней приязни к Матвею Петровичу, не спешил с приговором. Граф фон Бассевич написал: «Не желая подвергать его всей строгости законов, царь постоянно отсрочивал его казнь и для отмены ее не требовал от него ничего, кроме откровенного во всем сознания. Под этим условием, еще накануне его смерти, он предлагал возвращение ему его имущества и должностей. Но несчастный князь, против которого говорили показания его собственного сына и который выдержал уже несколько пыток кнутом, ни в чем не сознавшись, поставил себе за честь явиться на виселицу с гордым и нетрепетным челом». И только тогда царь понял: «неслыханное воровство» и упорство Гагарина должны подавить всякое сочувствие к нему даже со стороны его родных и друзей.

И приговор был вынесен. 16 марта 1721 года Гагарин был вздернут на виселицу перед окнами Юстиц-коллегии в присутствии царя, знатных вельмож и всех своих родственников. По завершении казни Петр пригласил (точнее, заставил) всех, в том числе и родственников казненного, посетить его, государев, поминальный обед. Было «полное заседание и питье» той самой царской «своей компании», к которой принадлежал когда-то и Матвей Петрович. Раздавались обычные здравицы. А под окнами дворца на обвитых траурными лентами инструментах играли музыканты, одетые в черное. Палили пушки на Царицыном лугу. Поистине, только Петр мог отмечать поминки по государственному преступнику, а затем приказать, чтобы вельможный труп провисел на площади более семи месяцев – в назидание всем российским лихоимцам и казнокрадам. Только по истечении этого срока в фамильной усыпальнице Гагариных, в сельце Сенницы Озерского района Московской области, тело Матвея Петровича было предано земле.

Как ни странно, память о М. П. Гагарине жива в истории российской культуры. Именно в его честь набережную в Петербурге прозвали Гагаринский Буян (это нынешний район Петровской и Петроградской набережных), и набережная на противоположной стороне Невы долгие годы также носила название Гагаринской. Сохранилась и народная песня о Гагарине, в которой говорится о том, что он кичится своими «хитрыми» палатами. Князь изображен возлежащим на кровати, мечтающим обогатиться в Сибири и построить новый дом:

 
Не лучше бы, не хуже бы государева дворца,
Только тем разве похуже – золотого орла нет.
Уж за эту похвальбу государь его казнил.
 

Несмотря на сомнительность подобной трактовки отношений Петра и Гагарина, присущее князю хвастовство роскошью уловлено здесь совершенно точно.

В своем классическом труде «О повреждении нравов в России» князь Михаил Щербатов объяснял причины казнокрадства в Петровскую эпоху все возрастающим стремлением общества к роскоши и щегольству, требовавшим неимоверных расходов. Гагарин тоже хотел стать записным щеголем. Любой ценой. И заплатил за это жизнью.

«Не скорбя о суете мира сего». Александр Меншиков

Существует анекдот. Однажды Петр I приказал генерал-прокурору Сената Павлу Ягужинскому подготовить указ: «Всякий вор, который украдет настолько, что веревка стоит, без замедления должен быть повешен». Ягужинский отказался. «Государь, – сказал он, – разве ты хочешь остаться без подданных? Все мы воруем, все, только одни больше и приметнее других».

Самым «приметным» казнокрадом и одновременно наипервейшим поклонником роскоши в Петровскую эпоху был фаворит царя, «полудержавный властелин» А. Д. Меншиков (1673–1729). Знакомясь с его жизнью и судьбой, невольно подпадаешь под обаяние этой необыкновенно крупной исторической личности. Крупной – во всех своих проявлениях. Светлейший Римского и Российского государства князь и герцог Ижорский, рейхсмаршал и генералиссимус, тайный действительный советник, Военной коллегии президент, генерал-губернатор губернии Санкт-Петербургской, от флота вице-адмирал красного флага, кавалер орденов Святого Андрея Первозванного, Слона, Белого и Черного орлов (высшие ордена России, Дании, Польши и Пруссии) и Святого Александра Невского, подполковник Преображенской лейб-гвардии и полковник над тремя полками, капитан-компании бомбардир – таков сухой перечень чинов, регалий и должностей А. Меншикова.

На деле же он был самым заметным, талантливым среди сподвижников Петра, его левой «сердечной» рукой – отважным воином, блестящим организатором, крепким хозяйственником; человеком предприимчивым, напористым, трудолюбивым, творчески активным.

Сын царского конюха, продававший пироги на московских улицах, он через посредство адмирала Франца Якоба Лефорта стал лично известен царю, легко вписался в его свиту, приняв не только идеи Петра, но весь его образ жизни. Именно сердцем, а не страхом был привязан он к государю. Солдат, а затем и сержант петровского Потешного войска, царский денщик – Александр был всегда рядом с монархом. В 1697–1698 годах он сопровождает царя в составе Великого посольства, а по возвращении из Европы собственноручно рубит головы мятежным стрельцам, вместе с Петром I бреет бороды и обрезает ножницами старомодное платье дворянам и сам наряжается в щегольской европейский костюм.

Задается и его военная карьера. Если в 1704 году, после взятия шведской крепости Ниеншанц он не без гордости подписывает письмо своей невесте Дарье Арсеньевой громким титулом – «Шлиссельбургский и Шлотбургский губернатор и кавалер», то в 1709 году он уже и светлейший князь, и фельдмаршал. Все самые главные баталии петровских войн – Шлиссельбург, Нарва, Калиш, Батурин, Полтава, Переволочна – прошли при решающем участии Александра. Неоценимы заслуги светлейшего и в строительстве «парадиза» – Петербурга, о чем написал Николай Костомаров: «Новая столица обязана своим созданием столько же творческой мысли государя, сколько деятельности, сметливости и умению Меншикова».

Занимался князь и предпринимательством, причем использовал свою власть весьма успешно. Основывал металлургические заводы в Карелии, организовывал кораблестроение на Ладоге – он был неутомим. Все эти свершения покажутся феноменальными, если учесть, что Александр Данилыч был совершенно неграмотным – он с трудом мог подписать свое имя. Какой же цепкой памятью надо было обладать, чтобы держать в голове столько многообразных сведений! Впрочем, неграмотность не помешала ему стать членом Лондонского Королевского научного общества, о чем свидетельствует соответствующий диплом от 25 октября 1714 года, завизированный самим сэром Исааком Ньютоном.

О роли светлейшего в жизни государства свидетельствовал английский посол Чарльз Уитворт: «В России ничто не делается без его согласия, хотя он, напротив, часто распоряжается без ведома царя, в полной уверенности, что его распоряжения будут утверждены». Уверенность эта была обоснованна – монарх видел в Данилыче единомышленника. Достаточно указать на письма царя к Меншикову. Как только не называет его Петр – «товарищ», «май либсте камрат», «май херцен кинд»!

Царь щедро одаривал своего фаворита. «И награжден был таким великим богатством, – говорил князь Б. И. Куракин, – что приходов своих земель имел по полтораста тысяч рублей, также и других трезоров великое множество имел, а именно: в каменьях считалось на полтора миллиона рублей…» Кроме того, Меншиков был вторым после царя «душевладельцем» России.

Но Петр баловал любимца не только вотчинами и крепостными. В 1706 году, после победы под Калишем, например, он подарил светлейшему драгоценную трость, изготовленную по собственному эскизу царя. Ее золотой набалдашник был усыпан алмазами, «а между алмазами три места финифтных»; верх набалдашника был украшен крупным изумрудом. Подарки европейских венценосных особ отличались не меньшей изысканностью. Датский орден Слона украшали шесть крупных бриллиантов; а польский король Август II Сильный подарил князю саблю с золотым эфесом, усыпанным алмазами; прусский король – запонку с большим алмазом.

Однако Александра Данилыча отличали не только великие заслуги перед Отчизной, но и не менее великие… пороки. Ему были свойственны высокомерие, тщеславие, стяжательство, бахвальство (парадным ли камзолом, орденами, чинами или богатством). Подобные отнюдь не привлекательные черты Меншикова были непосредственно связаны с его неукротимой тягой к роскоши.

Несмотря на то, что награды сыпались на него, как из рога изобилия, Меншиков был ненасытен – он все увеличивал и увеличивал свое состояние, не гнушаясь недозволенными средствами. Принимал взятки от просителей, грабил польскую шляхту, закрепощал малороссийских казаков, отнимал земли у граничащих с его имениями помещиков. Но главное – он запускал руки в государственную казну. Светлейший был, пожалуй, самым значительным казнокрадом в истории России; он был взяточником высшей пробы, поскольку брал дань с других лихоимцев и взяточников рангом пониже, преступления которых он покрывал…

Но обратимся к истокам. Приверженность к роскоши обнаружилась у Александра довольно рано. Уже в 1697–1698 годах Меншиков был настолько приближен к царю, что, выполняя обязанности казначея, расходовал деньги не только на него, но и на себя. Сохранился любопытный документ – запись издержек на различные покупки для царя и его фаворита. В 1702 году для Петра I были куплены два парика стоимостью 10 рублей, в то время как для Меншикова – восемь на 62 рубля. В 1705 году общие расходы царя и Меншикова на экипировку составили 1225 рублей. Петр довольствовался 40 аршинами ивановского полотна на порты. Остальные деньги были израсходованы на покупку штофов, тафты, кисеи, кружев, сукна, предназначавшихся для Меншикова и его близких.

Зная приверженность светлейшего к капризам европейской моды, 6 марта 1711 года Петр прислал ему «в презент кафтан здешнего сукна» и прибавил: «Дай Боже на здоровье носить». А позже царица решила порадовать Александра Даниловича наимоднейшим камзолом, сшитым по ее заказу. Свой подарок из Амстердама 1 мая 1717 года Екатерина сопроводила письмом: «Посылаю к Вашей светлости камзол новой моды, которая ныне недавно вышла. И таких камзолов только еще четыре персоны имеют, а именно один у царского величества, другой у цесаря, третий у короля английского, а четвертый Вы иметь будете».

О том, сколь роскошны были модные наряды Меншикова, свидетельствует опись его гардероба. Здесь среди прочего числятся 147 рубах без манжетов и с кружевными манжетами из голландского полотна, 50 кружевных и кисейных галстуков, 55 пар кружевных и шелковых чулок, 25 париков, огромное количество простыней, подушек, скатертей и т. д.

А какой изысканной роскошью отличались экипажи светлейшего! Когда он выезжал, шестерик лошадей в сбруе малинового бархата с золотыми и серебряными украшениями влек его золоченую в форме веера карету, на дверцах которой красовался его герб. Впереди шли скороходы и лакеи в роскошных ливреях, а сзади – пажи и музыканты, одетые в бархатные, расшитые золотом камзолы; шесть камер-юнкеров гарцевали около дверей кареты, и взвод драгун довершал процессию.

Царь невольно поощрял разгульную жизнь Меншикова с открытыми столами, приемами, весельем и дорогостоящими фейерверками (хотя в то же время выговаривал ему за расточительность). Обеды у князя в торжественные дни состояли не менее чем из двухсот кушаний! Рассказывают, что Петр, наблюдая из своего домика пир в роскошном доме Меншикова, всегда с удовольствием говорил:

«Вот как Данилыч веселится!»

Это именно царь склонил светлейшего к тому, чтобы княжеский петербургский дом в стиле петровского барокко, построенный по проекту Д. М. Фонтана, стал представительским. Впрочем, то был не дом – дворец, который, как в свое время дворец покойного Лефорта в Москве, был одновременно и дворцом Петра – царь часто им пользовался. (О размерах дворца говорит тот факт, что впоследствии в нем разместился Сухопутный кадетский корпус.) Свадьбы карликов, женитьба престарелого князя-папы Аникиты Зотова, пиры в викториальные дни – все это проходило во дворце Меншикова. Светлейший изо всех сил старался подражать роскоши французских и английских аристократов: держал лучшую в столице кухню, множество иностранных слуг, отменный оркестр, пышно обставленные покои.

Столь же притягательным был Большой дворец Меншикова в Ораниенбауме. В солнечные дни на его террасах выставлялись в кадках деревья с «золотыми шарами», сиречь апельсинами. А рядом с усадьбой раскинулось «малое увеселительное море». Для этого на мелководной речке Каросте были сделаны специальные запруды. Александр Данилович особенно умилялся, когда по этому миниатюрному морю шли парусные суда.

Князь обладал поистине бесценными сокровищами. Как сообщает в своей книге «Повседневная жизнь русских щеголей и модниц» Елена Суслина, «в его владении находились и усыпанные драгоценными каменьями шпаги, трости, пряжки, запонки, орденские кресты и звезды, портреты в золотых рамах, золотые табакерки, украшенные алмазами, бриллиантовыми пуговицами, пояса с бриллиантовыми искрами и головные уборы – изумрудные перья с алмазами, какие в то время носили на шляпах, а также куски литого золота, желтые алмазы, красные лалы, белые и лазоревые яхонты, нитки жемчуга».

На самом пике своего могущества князь имел свыше 150 тысяч душ крестьян. Его владения находились в 42 уездах Европейской России, а также в Прибалтике, Белоруссии, на Украине, в Пруссии и других местах. В «империи» Меншикова было свыше 3 тысяч сел и деревень, 7 городов. По некоторым данным, он владел капиталом в 13 миллионов рублей, а также ему принадлежало более 200 пудов золотой и серебряной посуды.

Петр узнал о злоупотреблениях Меншикова в 1711 году, однако специальная следственная комиссия была назначена только спустя несколько лет. Светлейшему пришлось вернуть в казну часть похищенного капитала, а также испробовать на своей спине знаменитую дубинку Петра – этим его наказание и ограничилось. Немаловажно, что в царском дворце у князя была надежная и верная союзница – жена Петра, царица Екатерина Алексеевна. Ведь это Меншиков решил когда-то ее судьбу, познакомив пленную лифляндку Марту Скавронскую с российским самодержцем. Она всегда стояла за князя горой. Однажды в ответ на ходатайства жены в пользу светлейшего Петр в сердцах сказал: «Меншиков в беззаконии зачат, во грехах родила его мати, в плутовстве скончает живот свой. И если, Катенька, он не исправится, то быть ему без головы». Однако в окружении царя было слишком мало людей, которым он доверял; приходилось прощать Данилычу его «неистовства и плутовства». Показательно, что в 1720 году царь, несмотря на то, что уже знал о лихоимстве Меншикова, сделал его Президентом Военной коллегии.