Читать книгу: «Собрание произведений. Том I»

Шрифт:

Составители: П. А. Казарновский, И. С. Кукуй, В. И. Эрль

Рецензенты:

Доктор филологических наук, проф. Л. В. Зубова

Доктор филологических наук С. И. Николаев

Переиздание Собрания произведений Леонида Аронзона стало возможным благодаря успешному краудфандингу на сайте planeta.ru.

Наша искренняя признательность всем, кто поддержал проект.

Персональная благодарность:

Марии Антонян

Даниилу Бельцову

Яну Вайвадс

Ирине Валиулиной

Владимиру Волкову

Василию Вуловичу

Дмитрию Гирсон Сахарову

Юрию Горбачеву

Марте Дмитриевой

Елене Жигаловой

Арсению Занину

Наталье Клыковой

Кириллу Коткову

Дарье Кузнецовой

Аните Лашиной

Георгию Лыкову

Андрею Макотинскому

Екатерине Манойло

Виктору Непомнящих

Артему Никитину

Павлу Новаку

Маше Панкиной

Алине Петриевой

Глебу Пирятинскому

Анастасии Приходько

Никите Рогожину

Дмитрию Рожкову

Ольге Романчук (Ледневой)

Антону Салову

Александру Смирнову

Дарье Ушковой

Татиане Фирсовой

Нелю Шаймурзину

Михаилу Ядрову

Максиму Якубсону

Диане Янбарисовой

Книжному Клубу ББ

В оформлении издания использованы рисунки Леонида Аронзона

* * *

Материалом моей литературы будет изображение рая. Так оно и было, но станет ещё определённее как выражение мироощущения, противоположного быту. Тот быт, которым мы живём, – искусственен, истинный быт наш – рай, и если бы не бесконечные опечатки взаимоотношений – несправедливые и тупые, – жизнь не уподобилась бы, а была бы раем. То, что искусство занято нашими кошмарами, свидетельствует о непонимании первоосновы Истины.
Леонид Аронзон¹

Вместо предисловия

Некто спросил: «Почему вы предпочитаете поэзию, свободную от общепризнанных правил?»
Отвечаю: «Мир поэзии сделался мутным. Лишь я один прозрачен. Зачем же, хлебая этот мутный суп, вылизывать еще и осадок?»
Ихара Сайкаку

Сроки посмертного бытования поэтического наследия Леонида Аронзона уже превысили тот небольшой промежуток времени, на который пришлось само его творчество. Однако до сегодняшнего дня, при обилии восторженных высказываний и пристальном внимании как в самиздатскую, так и в постсоветскую эпоху², а также публикаций практически во всех антологиях самиздата³, творчество и личность Аронзона остаются по сути малоизученными. И это при том, что именно теперь, когда движение литературного процесса второй половины ХХ века обретает исторически-монументальные очертания, становится особенно ясно, что поэт Леонид Аронзон – фигура исключительная даже для того, богатого яркими именами периода.

Аронзон был поэтом редкой самобытности, прежде всего в звучании своего слова и очертаниях поэтического мира. Он не только состоял в оппозиции к официальной литературе (дух внутренней свободы был присущ Аронзону всегда и ощутим даже в произведениях, написанных в расчете на публикацию⁴): поэт сознательно держался несколько в стороне от каких-либо объединений и групп, а если творчески с кем-то и сближался, то контакт обязательно должен был подкрепляться человеческой заинтересованностью. Отсутствие интереса к социальной тематике делало его посторонним как официальной литературе, так и идеологизированной оппозиции. Своеобразие поэтических поисков, в которые неминуемо вторгалось ощущение обреченности, отразилось в хрупкости создаваемого мира. Игровое начало только подчеркивало трагическую удаленность поэтически воплощаемого рая от действительности. Ясно сознавая свое место в русской поэзии, Аронзон мучился от невозможности принимать активное участие в литературном процессе. Частный, даже сугубо интимный мир, куда допускались только ближайшие друзья, был не ко двору, требовались «громкие» темы. Художественно осмыслить такое положение было возможно лишь в полном отказе от внешнего, в запечатлении трудно переводимых на человеческий язык состояний, в кропотливом создании собственного стиля и поэтического языка.

В стихах Аронзона редко обнаруживаются прямые отражения действительной жизни поэта. Если взяться за восстановление канвы его жизни по текстам, то получится нечто фантастическое. В этом смысле поэзия Аронзона сопоставима с поэзией Тютчева. Во многом схожи пейзажи – торжественные и одически величественные. Но если у Тютчева они служат поводом для философических рефлексий, то у Аронзона другое: восторженное настроение, экстатическое состояние сопровождаются пристальным вглядыванием в предстоящее пространство. Очертания пейзажа меняются со сменой времени года и дня. Но, по сути, времени нет, оно остановилось, исчезло – и создаваемый мир стал прозрачным, каждое явление если и множится, то не вовне, а вовнутрь, обнаруживая самостоятельное существование в «пространстве души»…

Так совершает поэт свое путешествие, радостно приветствуя и воспевая знакомый по инобытию ландшафт. Поэт движим «надеждой открыть новые миры» (Пушкин) и при этом ведет «точные дневники своего духа» (Хлебников); открываемые живые пространства озвучиваются «думами и слогом» (Аронзон). Поэт оказывается первооткрывателем, обживающим и очерчивающим границы этих новых, параллельных действительному миров; он описывает их флору и фауну и населяет близкими людьми. Но всё больше притягивает его одиночество, созерцание пустынных пейзажей – напоминающих о засмертном.

Леонид Львович Аронзон родился 24 марта 1939 года в Ленинграде⁵. Отец, Лев Моисеевич, был инженером-строителем; мать, Анна Ефимовна (урожденная Геллер) – врачом. Леонид был вторым ребенком в семье: первый – Виталий – родился 17 октября 1935 года. Семья жила на 2-й Советской улице, 27, в огромном доходном доме, занимавшем целый квартал между Невским проспектом, Дегтярным переулком, проспектом Бакунина и 2-й Советской. Когда родился Леонид, вместе с родителями в квартире проживали также братья матери – Исаак и Михаил Геллеры⁶. Семья Аронзонов размещалась в поделенной на две части комнате, бывшей когда-то кабинетом владельца купеческой квартиры.

Когда началась война, отца, вопреки желанию, на фронт не взяли: Всесоюзный проектный алюминиево-магниевый институт, где он работал, эвакуировали на Урал. Мать, военный врач, осталась в Ленинграде, а детей в августе 1941 года эвакуировали к отцу в поселок Лёнва, недалеко от города Березники (Молотовская, ныне – Пермская обл.). Спустя год, осенью 1942-го, матери был дан месячный отпуск в связи с болезнью Виталия, она приезжает к детям и остается в Лёнве, где ей поручили сформировать военный эвакогоспиталь. С воссоединением семьи улучшаются бытовые условия, налаживается жизнь: Виталий в 1943 году идет в школу, Леонид остается на попечении бабушки. Летом 1944 года Анна Ефимовна уезжает в Ленинград и в сентябре 1944 года вся семья, кроме отца, оставшегося в Березниках, возвращается в квартиру на 2-й Советской, которую братья покинут, уже женившись: Леонид – в 1958 году, Виталий – в 1959.

Жизнь после войны возвращалась в нормальное русло: дети ходили в школу⁷, приобретали друзей, много читали; Виталий посещал занятия в Эрмитаже, рассказывал Леониду об античной истории. Вместе с тем в жизни братьев – как и у многих послевоенных детей – немалое место занимала улица. Особенно это сказалось на Леониде, которого в 10-м классе чуть не исключили из школы за непочтительное отношение к некоторым учителям. Леониду на протяжении всей его жизни было свойственно обостренное чувство «невписанности» в существующие социальные и бытовые структуры, недоверие к авторитетам и желание противопоставить им собственную независимость. Братья увлекались поэзией; будучи с раннего детства приобщенными к Пушкину, Лермонтову, они открывали для себя Брюсова, Блока, Есенина, Маяковского, что сказалось на первых, еще очень подражательных опытах Леонида. В этих стихах с их ярко выраженным противопоставлением лирического героя окружающему миру, отсылающим как образно, так и поэтически к раннему Маяковскому, еще очень трудно разглядеть будущего поэта:

… Смотрел недавно, утомительно долго,
На бедного пьяного нищего,
Просящего слезой на хлеб,
Будто бы от осколка,
Да ищи его?
Но подать надо, жалко.
У него нет ног – сочувствую – это ужасно гадко,
А у меня ничего, понимаете, ничего нет,
Кроме прогрессирующей тоски.
Хотя лгу: для порядка
Меня иронически называют: поэт,
И только.

(«Вздёрнуться, что ли? Не то всё надоело до смерти…», 1956)⁸

По окончании школы Аронзон поступает на биолого-почвенный факультет Ленинградского государственного педагогического института им. А. И. Герцена. Доучившись до конца семестра и получив стипендию, он со своим школьным приятелем отправляется на стройку Волжской электростанции – «узнать жизнь». Побег из дома закончился в Москве, где дядя Исаак урезонил добравшихся до столицы на электричках «зайцами» юношей и отправил домой. В Ленинграде Леонид переводится на историко-филологический факультет, сдав все экзамены на «отлично».

На первом курсе Аронзон знакомится с Ритой Моисеевной Пуришинской (1935–1983). После стремительного романа летом 1958 года молодые студенты в день рождения Риты, 26 ноября, втайне от родителей зарегистрировали брак. В Рите Аронзон нашел свою музу. «Это единственный пример из поэтов моего поколения – поэт, который любил СВОЮ жену!» – писал позднее К. Кузьминский⁹; «главным событием в его жизни» называла любовь к Рите Елена Шварц¹⁰. Человек, тонко чувствующий неординарность и дарования в других, Рита становится постоянным вдохновителем и героиней лирики Аронзона, поддержкой в нелегком быту. Ее исключительный жизненный талант, чувство красоты и подлинности, врожденные благородство и такт, артистизм, музыкальность оказались созвучны ему – как человеку и поэту. Рита также была первым слушателем и критиком вновь созданных произведений (ее суждения, записанные в дневнике, зачастую помогали нам восстановить генезис того или иного текста).

Ко второй половине 1950-х годов относятся и знакомства, в значительной степени определившие становление эстетических предпочтений Аронзона. На одном факультете с ним учился поэт Леонид Ентин, который свел Аронзона с Алексеем Хвостенко, позже – с Анри Волохонским. (Спустя несколько лет дух художественного поиска и абсурда, воплощенный в плодах коллективного творчества содружества «Верпа»¹¹, образует один из полюсов творческого кредо Аронзона). Тогда же завязалась дружба с поэтом Александром Альтшулером, учившимся на механическом факультете Технологического института и ставшим ближайшим другом Аронзона. Произошло сближение с прозаиком Владимиром Швейгольцем. Аронзон знакомится также с Иосифом Бродским (чуть ранее и с другими «ахматовскими сиротами», в те годы поэтами-«технологами» Д. Бобышевым, А. Найманом и Е. Рейном). Тесное общение с Бродским, стихи которого Аронзон очень ценил, прекращается в начале 1960-х из принципиальных поэтических разногласий, хотя поэты встречались и позже.

В чем исток противостояния Бродского и Аронзона, отмечаемого многими современниками и исследователями?¹² «Оттуда, сверху, до пределов нисходя, слово по мере нисхождения соответствующим образом распространяется. Но теперь, восходя от нижнего к высшему, по мере восхождения оно сокращается и после полного восхождения будет вовсе беззвучным и всё соединится с невыразимым»¹³. Эта мысль Дионисия Ареопагита применима и к движению поэтик Бродского и Аронзона в 1960-е годы: романтический постакмеист Бродский, всей своей поэтической интонацией обращенный к вещному миру, – и «герметист», по определению В. Кривулина, Аронзон, для которого граница между внутренним и внешним миром проходила по собственной коже¹⁴, – и эту границу он не переходил. Бродский – поэт, актом поэтической речи овеществлявший время; его мир того периода – поэзия больших форм и почти эпического пафоса, а его человеческая судьба явилась лишь подтверждением декларации художника: принятие на себя удара времени. Для Аронзона время не течет, оно статично, и его лирика – поэзия не действий, а состояний, где ограниченный набор предметов вещного мира дан не для описания и врастания в мир или противостояния ему, а с целью создания индивидуального языка, в котором имя слова замыкается на его значении, не выводя в понятийную сферу, – стратегия, близкая к заумному языку футуристов и поэтике ОБЭРИУ. Из этих изначально разных посылок – «нисходящего» движения в мир у Бродского и попытки «полного восхождения» у Аронзона¹⁵ – и рождается их полярность на поэтической карте России.

Но в тот период ни для Бродского, ни для Аронзона – двух двадцатилетних поэтов – речь о признании их истинного места в истории русской литературы не шла. Для Аронзона многое заслоняют финансовые и бытовые проблемы: он и Рита ютятся в одной комнате с ее родителями, а потом снимают комнату в том же доме (Зверинская ул., 33). Остро переживая несамостоятельность, материальную зависимость, Аронзон переводится на заочное отделение, а летом 1960 года, при посредничестве И. Бродского, устраивается рабочим в геологическую экспедицию на Дальний Восток – с целью заработка¹⁶. Возвращается он оттуда раньше ожидаемого, на костылях: диагноз – саркома, единственное лечение – немедленная ампутация ноги. Только вмешательство матери, опытного военного врача, позволило установить, что это – остеомиелит, все же поддающийся лечению. После тяжелой операции в Окружном военном госпитале ногу удается спасти. В общей сложности Аронзон проводит в госпитале более семи месяцев, побеждает начавшееся заражение крови, проходит через несколько операций по чистке кости и выписывается инвалидом. Позднее он вынужден периодически ложиться в больницу, осталась и хромота.

После больницы Леонид и Рита живут с родителями поэта на 2-й Советской – оба с группой инвалидности (у Риты – комбинированный порок сердца). Со временем жилищная ситуация разрешается: в результате сложного обмена в 1963 году родители переселяются на Охту, в только что отстроенный кооператив на Якорной улице¹⁷, а Виталий Аронзон со своей семьей въезжает в квартиру на 2-й Советской, освободив для Леонида и Риты комнату в доме 11/20 по Владимирскому проспекту (так называемый «дом Достоевского»). Напротив располагался театр им. Ленсовета, где во времена НЭПа был игорный дом; это соседство отразилось в повести «Ассигнация». Брат поэта так вспоминает о квартире: «Обычная ленинградская коммуналка с соседями-антисемитами (явными и не явными), общей кухней, заставленной кухонными столами, ванной с дровяной колонкой и одной уборной. Стену коридора у входа в квартиру украшала батарея электросчетчиков – важных инструментов для внутриквартирных расчетов за электроэнергию, у других стен помещался семейный хлам. Эта когда-то барская квартира была не худшим вариантом жилья. Наша квадратная комната с двумя большими окнами, выходившими на Графский переулок¹⁸, имела прихожую со стороны коридора, которая создавала иллюзию квартиры в квартире и в которой удавалось разместить только холодильник и вешалку. Отопление было печное, но к въезду Лёни оно было уже заменено на центральное. Одна из боковых стен комнаты была наружной стеной дома и зимой не прогревалась печным отоплением, поэтому в сильные холода на ней белел иней»¹⁹. Атмосфера этого района и дома отчасти воссоздается в поэме «Прогулка».

Начало 1960-х – время быстрого творческого становления Аронзона. В 1963 году он окончил учебу в институте, защитив диплом «Человек и природа в поэзии Н. Заболоцкого» под руководством В. Н. Альфонсова. Эти годы – время расцвета независимой культуры, попыток «официального» выхода к широкой аудитории и, как следствие, – ужесточения репрессий со стороны властей²⁰ (которые, к счастью, непосредственно поэта не коснулись). Тем не менее имя Аронзона появляется в связи с более поздней кампанией против Бродского. В печально известной статье «Окололитературный трутень» говорилось: «Некий Леонид Аронзон перепечатывает их 〈стихи Бродского〉 на своей пишущей машинке»²¹.

В эти годы Аронзон преподает литературу в вечерней школе и, чтобы пополнить семейный бюджет, летом ездит в Крым, где вместе с приятелем Юрием Сорокиным подрабатывает пляжным фотографом. Поездки проходят тяжело – поэт, по своему душевному складу, к такого рода заработкам оказывается мало приспособлен.

К середине 1960-х годов Аронзон обретает неповторимый голос, ни на кого не похожий язык. Он общается с кругом поэтов Малой Садовой²², предоставляет подборку стихотворений для машинописного альманаха «Fioretti»²³, вместе с А. Альтшулером, А. Мироновым, Вл. Эрлем и др. неоднократно выступает с публичным чтением стихов. После ряда подработок, в том числе и случайных, к концу 1966 года через главного редактора студии «Леннаучфильм» Валерия Суслова, часто дававшего возможность заработать представителям неофициальной культуры, Аронзон находит нерегулярный источник дохода – писание сценариев документальных фильмов. Аронзон стал автором более десяти фильмов, два из которых были отмечены призами на кинофестивалях. Не являясь образцами высокой литературы, эти тексты, однако, несут следы авторского стиля Аронзона: так, в дикторский текст фильма «Голоса растений», получившего почетный диплом на 13 Конгрессе Международной ассоциации научного кино в Дрездене, были включены фрагменты стихотворений Н. Заболоцкого, а персонажем фильма «Защита диссертации» стал В. Бытенский²⁴, действительно защищавший тогда диссертацию. Особо примечателен незавершенный литературный сценарий «Так какого же цвета этот цвет?» (1970) с большим количеством автоцитат²⁵.

При всей погруженности в поэзию, сосредоточенности на литературе, Аронзон в жизни был смешливым, веселым человеком; тяга к озорству и мальчишеским проделкам сочеталась в нем с неожиданным простодушием. Особенно ценил он дружеское общение и искренность и исключительно болезненно переживал разрывы с близкими людьми (см. примеч. к стихотворению «Как часто, Боже, ученик…»). Одна из самых значительных встреч происходит в 1966 году: Аронзон знакомится с художником Евгением Михновым-Войтенко, ставшим, наряду с Альтшулером, ближайшим другом поэта и бессменным его собеседником²⁶. Кроме живописи, их связывало осознание себя первопроходцами, осваивающими новые пространства звука и цвета – молчания, беспредметности. Именно под влиянием Михнова поэт создает уникальную книгу размывок «AVE» – на стыке поэзии и живописи (дошедшие до нас живописные работы Аронзона были выполнены до знакомства с Михновым).

Круг общения поэта был замкнут на сравнительно немногих друзьях и знакомых – А. Альтшулере, Р. Белоусове, Ю. Галецком, И. Мельце, Евг. Михнове, Б. Понизовском, Ю. Сорокине, Ю. Шмерлинге, Ф. Якубсоне, подруге жены Ларисе Хайкиной. Однако Аронзон следит также за творчеством ряда современников, посещает чтения других поэтов, иногда читает сам. Ему не было свойственно безразличие к славе, и отсутствие возможности свободного высказывания при сознании ценности создаваемого отражалось болезненно. Н. И. Николаев вспоминает: «Помню разговор в троллейбусе (мы ехали тогда с компанией мимо Литейного в сторону Московского 〈вокзала〉). Разговор шел о литературной славе. Лёня сказал – что-то вроде такого – что хотел бы добиться славы, а потом уйти в неизвестность. Меня тогда его слова поразили, и потому я их запомнил». Возможно, именно конфликт между обостренным чувством ясной прозрачности творимого мира, с одной стороны, и отчетливым осознанием бесперспективности самоосуществления в мутной воде советского литературного быта, с другой, и послужил истоком приближающейся трагедии.

Приспособиться к системе – ни к советской, ни к антисоветской – не получалось. Мешали как равнодушие к социальной составляющей человеческого существования, так и врожденная (само)ирония и чувство вкуса²⁷. Не помогали ни чтения в СП и литобъединениях, ни обращения к И. Эренбургу и К. Симонову. Самиздат в те годы еще не функционировал столь отлаженно, как в 1970-е, и противостояние поэта системе лежало исключительно в эстетической плоскости.

В 1967 году Аронзон вместе с женой и ее родителями переезжают в отдельную квартиру на ул. Воинова 22/2²⁸. Парадный подъезд дома смотрел на боковую стену Большого дома, а окна обеих комнат выходили на Литейный проспект. Здесь поэт прожил оставшиеся годы. Несмотря на то, что быт семьи внешне устраивается, неудовлетворенность жизнью растет. Сценарии, которые сам поэт называл «стенариями»²⁹ (от «стенать»), приносили доход, но внутренне опустошали и отнимали время от творчества. Надежд на публикацию стихов не осталось³⁰. Ощущение распада и безнадежности усугубляется внешними событиями: еще в марте 1965 года Владимир Швейгольц убивает свою подругу и совершает попытку самоубийства, мотивируя на суде (октябрь 1966 года) свой поступок религиозными соображениями: жертва по обоюдному согласию³¹. Размышления о скрытых причинах, приведших приятеля к столь страшной трагедии, отразились в «Отдельной книге» и «Моём дневнике».

В 1969 году Аронзона всё чаще гнетет предчувствие смерти, и он просит мать о консультации у психиатра. Был поставлен диагноз – депрессия. Врач рекомендовал внимательно наблюдать за переменами в состоянии пациента. Облегчение в самочувствии Аронзона притупило бдительность родных. Пик возобновившейся депрессии пришелся на поездку в Ташкент: осенью 1970 года Рита пишет из Ташкента Ларисе Хайкиной о тяжелом душевном состоянии мужа: «Лёник молчит, а если говорит, то такое, что лучше бы он молчал. Вчера целый день ходила по жаре и плакала. Всё больше укрепляюсь в мысли, что его надо лечить. Глаза совершенно пустые, мутные, бесцветные, всё время бегают. И лицо бледное» (9 октября 1970 года); «Лёня с Аликом 〈Альтшулером〉 ушли в горы вчера, в воскресенье 11 октября, в среду должны вернуться. 〈…〉 Лёник в последний день немного отошел, а может, взял себя в руки, как я ему велела. Любезно и настойчиво звал в горы, обещая ишака. Но я, имея в виду много статей, и его и себя, не согласилась. Хотя боюсь, что в горах с ними что-нибудь случится» (12 октября).

В ночь с 12 на 13 октября Альтшулер выходит из пастушьей хижины в горах на звук выстрела и находит у стога раненного в бок друга. Рядом с ним лежит охотничье ружье. На следующий день поэт скончался в госпитале Газалкента. В свидетельстве о смерти, выданном 16 октября 1970 года Дзержинским ЗАГСом Ленинграда, в графе «Причина смерти» значится: «Проникающее огнестрельное ранение. Самоубийство». На версии суицида остановились по решению родных, чтобы снять нелепые подозрения милиции с Александра Альтшулера. В факте самоубийства была убеждена Рита Пуришинская, в дальнейшем эту версию многие приняли на веру. Однако патологоанатом ленинградского Окружного военного госпиталя, в морге которого тело находилось до похорон, выразил сомнение в подобной формулировке причины смерти: выстрел в бок для самоубийства не типичен, скорее, он мог быть вызван неосторожным обращением с ружьем³². При любой интерпретации, не отменяющей несчастья, это событие стало фактом литературы – итогом поэтического обживания «засмертных» пространств.

Похоронен поэт в Ленинграде на кладбище им. Жертв 9 января. Надгробие выполнено Константином Симуном – автором знаменитого памятника «Разорванное кольцо» на Ладожском озере. В 1975 году под этим же надгробием был похоронен отец, а в 1989 году – мать поэта.

В день похорон в корзине для бумаг у стола Аронзона нашли смятые листы с черновиками стихотворения «Как хорошо в покинутых местах…»³³. Строка 1961 года – «так явись, моя смерть, в октябре» – увы, оказалась пророческой.

После смерти поэта его культовый статус в кругу любителей и знатоков литературы андеграунда лишь окреп. В значительной степени этому способствовали усилия вдовы поэта Риты Моисеевны Пуришинской, а после ее смерти в 1983 году – ее второго мужа Феликса Израилевича Якубсона и его сына Максима. В 1970–1990-е годы регулярно проводились вечера памяти Аронзона, в которых принимали участие представители неподцензурной литературы и неофициальной культуры: читались стихи, делались доклады и сообщения. Стихотворения печатались как в самиздатских журналах и антологиях в СССР, так и за рубежом; несколько стихотворений проскользнуло даже в официальной печати. В 1996 году новелла об Аронзоне вошла в первый полнометражный фильм М. Якубсона «Имена», сделавший доступными визуальные материалы семейного архива. Квартира Аронзона на ул. Воинова (ныне – Шпалерная) и после смерти Риты открыта для всех, кому дорого имя Аронзона. Авторы этих строк еще в юности имели счастье быть вхожими в дом поэта – не в последнюю очередь благодаря этому спустя много лет оказался возможен выход настоящей книги. До начала 1990-х годов основным средством распространения произведений Аронзона оставались многочисленные машинописные списки, обилие которых послужило причиной того, что первая представительная публикация поэта, подготовленная в 1979 году Еленой Шварц в качестве приложения к журналу «Часы», основывалась не на первоисточниках, а на более поздних, не всегда аккуратных перепечатках и редакциях. То же можно сказать как о втором сборнике Аронзона, выпущенном Ирэной Орловой (Ясногородской) в 1985 году в иерусалимском издательстве «Малер» на основе издания 1979 года³⁴, так и о третьем, дополненном издании сборника Шварц, вышедшем в Петербурге в издательстве «Камера хранения» в 1994 году. Следует отметить, что при указанных недостатках эти книги выполнили важную роль: творчество Аронзона стало доступным более широкому кругу читателей и в России, и за рубежом. Не в последнюю очередь послужила этому и большая подборка поэта в антологии К. Кузьминского и Г. Ковалева «У Голубой Лагуны» с сопроводительной статьей Кузьминского.

Несмотря на относительную частоту публикаций в 1980-е годы в самиздате и в 1990-е – в официальной печати, задача текстологически выверенного и максимально полного издания сочинений Аронзона решена не была. Снабженный подробными примечаниями Вл. Эрля и обширной статьей А. Степанова сборник, вышедший в качестве литературного приложения к журналу «Часы» в 1985 году, в силу своего самиздатского происхождения, широкому читателю недоступен. Небольшая книга «Стихотворения», выпущенная Вл. Эрлем в 1990 году в Ленинграде (хотя и основывалась на подлинных авторских рукописях), не претендовала на статус научного издания, а при подготовке двуязычной книги «Смерть бабочки», изданной А. Ровнером и В. Андреевой в 1998 году, – наиболее представительном на сегодняшний день издании – текстологические задачи не ставились.

Настоящее собрание произведений – первое научно подготовленное издание наследия Аронзона. Нашей главной задачей было введение в научный и читательский оборот максимально полного основного собрания поэта в подлинных авторских редакциях. Составители также надеются, что представленный во вступительной статье биографический материал, исследование А. Степанова о поэтике Аронзона, нисколько не утерявшее своей актуальности, а также реальный комментарий в примечаниях помогут познакомиться читателям и специалистам со столь сложным, противоречивым, но в то же время поразительно ярким человеком и поэтом, каким был Леонид Аронзон.

Петр Казарновский, Илья Кукуй

1.«Материалом моей литературы…»
ПЛА, с. 158. – Автограф в дневнике РП (собр. ФЯ).
Первоначально этот блокнот-ежедневник на 1966 год использовался ЛА как рабочая тетрадь, затем стал гостевым альбомом: в течение апреля в него вписали свои ст-ния АА, Анри Волохонский, Роман Белоусов, сам ЛА (№ 36), РП, ВЭ и Дмитрий Макринов. К октябрю блокнот поступил в безраздельное распоряжение РП. Публикуемая запись сделана на странице, датированной 8 апреля 1966 года.

2.См.: Авалиани Д. О Леониде Аронзоне // Новое литературное обозрение. № 14. 1996. С. 252–253; [Альтварг Н.]. «Здесь я царствую, здесь я один»: Поэзия Леонида Аронзона // Время и мы. № 5. 1976, март. С. 94; Альтшулер А. Комментарии внутри стихов // Митин журнал. № 26. 1989. С. 278–290; Альтшулер А. Заметки о творчестве Л. Аронзона // Митин журнал. № 27. 1989. С. 267–281; Андреева В. В «малом круге» поэзии // Аполлонъ-77. Paris, 1977. С. 95–96; Андреева В. Сброшенный с неба // Аронзон Л.;Смерть бабочки. С параллельными переводами на английский язык Ричарда Маккейна / [Сост. В. Андреева и А. Ровнер]. [М..]: Gnosis Press & Diamond Press, [1998]. С. 11; Казарновский П., Кукуй И. «В рай допущенный заочно…»: К 65-летию Леонида Аронзона // Топос. Литературно-философский журнал. 11 марта 2004. (http://www.topos.ru/article/2133); Кривулин В. Леонид Аронзон – соперник Иосифа Бродского // Кривулин В. Охота на Мамонта. СПб., 1998. С. 152–158. Кузьминский К. Аронзон. Аронзон-2. Аронзон-3 // Кузьминский К., Ковалев Г. [сост.]. У Голубой Лагуны: Антология новейшей русской поэзии. Ньютонвилл, Мэсс., 1983. Т. 4А. С. 77–82; Кулаков В. В рай допущенный заочно // Кулаков В. Поэзия как факт. М., 1999. С. 198–204; Миллер Л. «А жизнь всё тычется в азы» // Вестник. № 6 (343), 17 марта 2004 (http://www.vestnik.com/issues/2004/0317/win/miller.htm); Никитин В. Леонид Аронзон: Поэзия транса и прыжок в трансцендентное (наброски к статье) // Часы. № 58. 1985. С. 223–230; Памяти Леонида Аронзона: 1939–1970–1985 / Сост. А. Степанов и Вл. Эрль. Л., 1985, октябрь. (Литературное приложение к журналу «Часы»); Р. Топчиев. Леонид Аронзон: Память о рае. Выступление на вечере памяти поэта 18 окт. 1980 г. – Не издано; Шварц Е. Статья об Аронзоне в одном действии // Шварц Е. Видимая сторона жизни. СПб., 2003. С. 227–232; Шубинский В. Леонид Аронзон // История ленинградской неподцензурной литературы: 1950–1980-е годы. СПб., 2000. С. 85–92; Эрль Вл. Несколько слов о Леониде Аронзоне (1939–1970) // Вестник новой литературы. № 3. Л., 1991. С. 214–226.

3.Подробную информацию о публикациях произведений поэта см. в подготовленной Вл. Эрлем библиографии Аронзона на сайте А. Степанова (http://www.alestep.narod.ru/guests/bibliograf.htm).

4.См. стихотворение «Кран» (т. 2, с. 128 наст. изд.).

5.В прояснении деталей биографии Аронзона ценнейшую помощь оказали воспоминания его брата, Виталия Львовича Аронзона, а также друзей поэта А. Альтшулера, Л. Хайкиной и Ю. Шмерлинга, которым составители выражают сердечную благодарность.

6.Исаак Ефимович (Исаак Хаимович) Геллер (1905–1980) – физик-теоретик, преподаватель Ленинградского университета. В 1930-е годы репрессирован, отбывал срок в Воркуте. На его даче в Барвихе под Москвой Леонид отдыхал в начале 1960-х (см. стихотворение «В лесничестве барских прудов…»).
Михаил Ефимович (Моисей Хаимович) Геллер (1904–2001) – геодезист, перед войной аспирант Института теоретической астрономии Академии Наук СССР. Во время войны попал в окружение и немецкий плен. Бежал, воевал в составе партизанского отряда в лесах под Лугой. 8 августа 1945 года приговорен по статье 58-1б УК РСФСР («Измена Родине») к 10 годам лагерей и 5 годам поражения в правах. Освобожден в 1954 году, возвращается к семье в Ленинград, проживает на 2-й Советской. Реабилитирован в 1959 году. Возможно, беседы с дядей послужили позднее для племянника толчком к созданию текста «Ночью пришло письмо от дяди…».

7.167-ю среднюю школу Виталий закончил в 1953 году, Леонид – в 1957-м.

8.Не опубл. О принципах отбора текстов для настоящего издания см.т. 1, с. 407–409. Образцы раннего творчества Аронзона представлены в сб.: «Фантазии на тему тоски»: первый сборник Леонида Аронзона / Публ. И. Кукуя. – Париж, 2005.

9.Кузьминский К. Аронзон… С. 79.

10.Шварц Е. От составителя // Аронзон Л. Избранное. СПб., 1994. С. 97.

11.См.: Самиздат Ленинграда. 1950-е –1980-е. Литературная энциклопедия. М., 2003. С. 395–396.

12.См.: Авалиани Д. О Леониде Аронзоне; Кривулин В. Леонид Аронзон – соперник Иосифа Бродского; Шубинский В. Леонид Аронзон; и др. См. также статью А. Степанова в наст. изд.

13.〈Послание〉 Дионисия Ареопагита, епископа Афинского, к Тимофею, епископу Ефесскому, «О мистическом богословии» // Дионисий Ареопагит. О Божественных именах. О мистическом богословии. СПб., 1995. С. 357.

14.См. неоконченный сценарий документального фильма «Первая граница. Кожа»: «Есть мир, который – вне нас. Есть мир, который – в нас. И есть граница этих двух миров – кожа».

15.Характерным представляется разнонаправленность движения персонажей в «Холмах» Бродского («…В тот вечер они спускались по разным склонам холма») и в «Утре» Аронзона («Каждый лёгок и мал, кто взошёл на вершину холма»).

16.Подробнее об участии Аронзона в экспедиции см.: Кузьминский К. Аронзон… С. 77–78.

17.Отсюда «охтинские» реалии у Аронзона в 1963–1964 годы (см. стихотворения «Есть в осени присутствие зеркал…» и «Охта»).

18.До 1964 года – Пролетарский, с 1964 по 1991 год – переулок Марии Ульяновой.

19.Аронзон В. Далеко и близко // Reflect… Куадусешщт [Reflection]. Chicago, 2004. № 17 (24). С. 114 (сетевая версия: http://polutona.ru/?show=reflect&number=17&id=104).

20.Подробную летопись событий того времени см.: Самиздат Ленинграда. С. 471–534.

21.Вечерний Ленинград, 29.11.1963.

22.О поэтах Малой Садовой см.: Гайворонский А. Сладкая музыка вечных стихов. Малая Садовая: Воспоминания. Стихотворения. СПб., 2004; Савицкий С.; Хеленукты в театре повседневности. Ленинград. Вторая половина 60-х годов // Новое литературное обозрение. № 30 (1998. № 2). С. 210–259; Самиздат Ленинграда. С. 424–425; и др.

23.См.: Самиздат Ленинграда. С. 467–468.

24.Вадим Яковлевич Бытенский (род. 1939) – знакомый Аронзона со школьных лет, автор книги воспоминаний (с несколькими упоминаниями Аронзона) «Путешествие из Петербурга» (М., 2000).

25.См. т. 2, с. 190–199 наст. изд.

26.Приводим свидетельство К. Кузьминского: «…Евгений Михнов-Войтенко. Этот мой друг, мучитель и монстр, зачитывал меня до посинения – одним Аронзоном, из переплетённых в холст его книжечек. Рисовал работы, посвященные ему. Выставлялся если – то только у Ритки, на Воинова – в аккурат напротив Большого дома! Мои стихи, будучи другом, он и слушать не желал. Но однажды расколол я его. „А Лёня, говорю, тебе стихи читал?“ – „Не, говорит, боялся“. Значит, нужно было умереть, чтобы дойти до Михнова. 〈…〉 Алик Альтшулер. Этого я встречал уже у Михнова только. Напоминал он мне жертву Освенцима, как и Саша Шевелёв (но у того ещё была печать Каина на лбу, треугольником белым, шрам). Алик Альтшулер за 10 с ним встреч – и двух слов со мной не проронил. Не знаю, может, он говорил с Михновым. Хотя с пьяным Михновым – какой разговор? Какой-то бледный, тихий, заморенный – молчит и молчит. Ну зато я не молчал. И он тоже безумно любил Аронзона. А Аронзон – всех их» (Кузьминский К. Аронзон… С. 82).

27.«Мы забрели, прогуливаясь, в Дом писателя и застали там следующую сцену: сгрудившись вокруг заставленного чашечками из-под кофе стола, группа молодых поэтов, подняв к потолку горящие глаза, хором читала: „Свеча горела на столе, Свеча горела…“ Чувствовалось, что они предаются этому не первый раз. Аронзон скривился и выскочил за дверь. Там он долго бился в корчах – топал ногами, плевался, хохотал…» (Эрль Вл. Несколько слов о Леониде Аронзоне. С. 216–217).

28.В 1991 году улице возвращено историческое название – Шпалерная.

29.Заголовок «Стенарии» мы находим на обложке одной из папок для бумаг.

30.См.: «Условия страны лишали меня оплаты за то, чем я удовлетворял свою потребность трудиться, и вынуждали заниматься промыслом, который был мне отвратителен» («Сегодня был такой день…»).

31.См. отражение этих событий в примыкающем к «Школьной антологии» стихотворении И. Бродского «Здесь жил Швейгольц…»; Швейгольц послужил одним из прототипов Шведова, героя повести Б. Иванова «Подонок» (1968).

32.Считаем нужным привести мнение Анри Волохонского, записанное по нашей просьбе:
  Миф о поэте
  Поэт в России – создание чрезвычайное. При жизни он, разумеется, гениален, дружит с цветами и ангелами и при этом скорбит. Смерть же поэта должна быть трагическая. Таким и был Леонид Аронзон в глазах его ближайшего окружения.
  Эта картина не вызывает возражений с моей стороны за исключением одной малой подробности. Я не думаю, что его жизнь была прервана самоубийством. Выстрелить себе дробью в печень – что может быть нелепее? Нет, то была неосторожность, ее правильно было бы назвать «несчастный случай». Разумеется, такое предположение портит картину, которую рисуют близкие. Но мне дорог не портрет Леонида, выписанный по правилам местной мифологии, для меня важнее его истинная судьба.
  В последний раз мы встретились в Петербурге на улице, недалеко от Владимирского собора летом 1970 года. Это было незадолго до его отъезда в Среднюю Азию. Поговорили, посидели на скамейке. Лицо Леонида странно светилось, а когда солнце скрылось за тучами, вдруг засияла его золотая борода и над ней голубые глаза, почему-то огромные. Ничего значительного мы тогда, естественно, друг другу не сказали.
  17.07.1997

33.См.с. 217 и 218 наст. изд.

34.Имя Е. Шварц, проживавшей в СССР, в книге во избежание неприятностей не было указано.