Волны памяти. Книга первая

«НЕИСЧЕРПАЕМЫЕ» БОГАТСТВА ОКЕАНОВ

Для большинства людей, не связанных с океаном работой, он – просто огромная масса воды, по которой плавают суда и в которой обитают рыбы и другие морские животные, а по берегам расположены бесконечные пляжи с пальмами и аборигенами. Вряд ли кто в житейской суете задумывается, что океан живой, и что живёт он по законам далеко ещё не познанным. А тогда впереди еще были регулярные экспедиции и систематическое изучение всего многослойного пирога, каким является океан. И полёты спутников над ним, и открытие поразительной прозрачности воды, когда при определённой освещённости вдруг становятся видимыми километровые глубины.

Ещё таились в неизвестности подводные хребты и горы на них, неведомые течения и противотечения, гигантские ринги-кольца, вовлекающие в оборот почти космические по объёму массы воды. Пройдёт немного лет, и космонавты увидят и сфотографируют водяные купола – невероятно! – двухсотметровой высоты, но причины их возникновения так до сих пор толком не поняты. Такое обширнейшее поднятие поверхности океана почти на восемьдесят метров располагается между Гренландией и Европой, своеобразное плато с поперечником три на пять тысяч километров.

Будут открыты и гигантские впадины с глубиной до ста двенадцати метров! В Индийском океане такая впадина находится к югу от полуострова Индостан и Цейлона. В Тихом – приблизительно в тысяче километров к юго-западу от Калифорнии – глубиной пятьдесят шесть метров. Имеются они и у Северной и Южной Америк, к северо-востоку от Австралии.

Как полагают исследователи, подобные аномалии на поверхности океана (а может быть это норма, не познанная нами?) являются следствием того, что в земле на глубинах до тысячи километров располагаются невероятные по объёму массы вещества либо повышенной, либо пониженной плотности, которые и определяют возникновение изменения силы тяжести на поверхности океана.

Это потом космонавты станут наводить исследовательские и рыболовные суда на объекты, привлёкшие их внимание, а для штурманов определение истинного местоположения судна с точностью до десятка метров по данным спутников станет столь же обычным, как и с помощью понемногу забываемых секстанта, хронометра и навигационных таблиц.

Однажды и нам, работавшим тогда к юго-востоку от Африки, пришло ЦУ – срочно проверить неопознаваемое с высоты полёта спутника явление в океане, и координаты этого НПО – Неопознанного Плавающего Объекта. Бросаем все работы, ощетиниваемся биноклями, проверяем шлюпки-багры (шлюпки – спасаться, багры – отбиваться), вдруг этот объект начнёт кулаками махать, а то и чем посерьёзней? По прошествии трёх суток подходим в указанный район, вдоль и поперёк утюжим воды, ничего кроме остатков вылизанного волнами до прозрачности айсберга – ледяной линзы.

Докладываем, попутно интересуясь, а что эти парни сверху видят? Непонятно почему, но секрет выдают. Оказывается, непробиваемой густоты круглое облако холодного воздуха. Всё ясно, а какой же воздух в почти уже тёплых водах должен быть надо льдом? Так и не удалось нам ничего открыть.

– Жаль, – вздохнул боксёр-любитель Володя Кузнецов, возобновивший на всякий случай тренировки. – Не удалось с чудом-юдом пободаться…

Ещё впереди самая большая тайна океана – жизнь его обитателей, формирование на отдельных участках разнообразных по составу и количеству скоплений рыб и других животных и почти полное отсутствие их на соседних…

Познать хотя бы малую частицу некоторых тайн Индийского океана в районе наших работ или наметить пути подхода к ним – это и было целью предстоящей экспедиции, одной из рядовых экспедиций нашего научно-исследовательского института, ежегодно направляемых в просторы Индийского океана.

Впрочем, экспедициями эти мероприятия назывались очень редко, обычное рабочее их название – рейс, в программе которого, разумеется, не было и речи ни о каких тайнах. Десятка два, а то и меньше машинописных страниц, где подробно расписано, что делать каждому научному подразделению, и когда и сколько времени будет затрачено на тот или иной вид работ, а в конце программы (так называется этот документ) – ожидаемые результаты исследований…

И вот уже потекли дни рейса, заполненные то подготовкой к работам, то тягостным ничегонеделанием во время непогоды.

Особенно жестокий шторм, следствие летнего муссона, прихватил нас у острова Сокотра на выходе в открытую часть Аравийского моря. С него собственно и начинается Индийский океан. В шторме в шутку винили гидрохимика Михаила: вылил, гад, уксусную кислятину в океан, вот владыка Нептун и рассердился…

Мне довелось дважды попадать в лапы летнего муссона в этом районе. Как говорится – не дай и не приведи Господь. Сила ветра такова, что, пробираясь по какой-то надобе на спардек, я попытался что-то сказать и не то что ничего не сказал, а с трудом закрыл рот. Ветер раскрывал веки, и глаза можно было держать закрытыми только усиленным напряжением мышц.

Чтобы хоть как-то уменьшить воздействие шторма, мы увалились к побережью Аравии и, описывая дугу, обогнув негостеприимную Сокотру, направились на юг, к затишному Сейшельскому мелководью.

Остаются позади мили и мили океанского безбрежья. Всего их ко времени отдачи якоря в родном порту счётчик лага отметит пятьдесят две тысячи, а если в километрах, то почти девяносто шесть тысяч. Но что эти цифры значат по сравнению с общей длиной периметра границы берег-море, а ведь она около восьмисот тысяч километров!

ЧТО ЛОВЯТ ТРОЛЛАМИ?

По выходу из Суэцкого залива в светлое время суток приступаем к визуальным наблюдениям. Каждому достаётся по два часа вахты. Тот, чья вахта с утра, ставит троллы. Троллы – это длинные, метров по сто пятьдесят, капроновые фалы, к которым крепятся на вертлюге тонкие стальные тросики-поводцы с крючком. Наживкой обычно служат пластиковые кальмары. Для создания большего соблазна в верхушку цевья крючка в специальную петельку-уздечку, утяжелённую свинцом, с двух сторон запрессован «бриллиант» – блескучая стекляшка, имитирующая глаза. Под водой блеск её виден издалека, подманивая хищников, на которых и выставляется тролл.

Троллы выпускаются с кормы – два по бортам, два на «выстрелах» (бамбуковых шестах), вынесенных ещё дальше от бортов судна. Длина тролла должна быть такой, чтобы крючки находились на расстоянии, превышающем зону наиболее активного действия вспененной винтом воды. Конечно, по методике следует тролловые работы выполнять на скорости три-четыре узла, но мы торопимся к месту осуществления основных работ, а троллы – это всего лишь попутная рыбная ловля сверх программы.

Позже, во время работы в Йемене, мне довелось принимать участие в тролловом промысле с местными рыбаками. На леске в три-четыре миллиметра закреплён парный крючок-двойник, к цевью которого проволокой прикручена белая плоская (когда-то костяная, а теперь полимерная) пластинка. Все это тянется за кормой юркой лодки-хури под мощным навесным мотором. Промысел довольно успешен, при хорошем клёве хури доверху заполняется желтопёрым тунцом по двадцать-тридцать, а то и до шестидесяти килограммов весом. Хорошо клюют на эту снасть парусники, марлины, рыба-меч, копьеносцы. Но немало и обрывов крючков.

На дне, на глубинах триста – четыреста метров, на которых мы добываем тралом глубоководных лангустов, постоянно цепляются за траловую снасть и крючки утерянных йеменскими рыбаками троллов. Некоторые хоть в музей помещай, до того древние: костяные пластинки их насквозь изъедены морской живностью и выглядят как странные кружева. Видимо, на такую же снасть ловили далёкие предки нынешних рыбаков.

На троллы ловить лучше всего на утренней или вечерней зорьке в период интенсивного клёва крупных пелагических рыб – тунцов, барракуд, мечеобразных. В прибрежной зоне некоторых стран тролловый лов – основной вид промысла этих хищников.

Красное море в летний период спокойно, как озеро. Изредка из-под форштевня вырвется вспугнутая судном летающая рыбка и промчится над остекленевшей поверхностью, сближаясь с собственным отражением. Направление её полёта прямолинейно и предсказуемо. Но иногда вдруг, уловив порыв ветерка, она резко сворачивает в сторону и скрывается в недвижной синеве. А на поверхности воды, как от брошенного камня, долго расходятся круги, пока не погасятся волной от судна. Порой заплещется стайка макрелевых или полосатых тунцов и сгинет, почувствовав близкое присутствие дельфинов…

Вставать в шесть утра – не самое любимое моё занятие, но именно поэтому я и записался на первую вахту, конкурентов у меня не было. Один за другим ставлю троллы, поёживаясь от всепроникающей сырости, а потом, смахнув с кнехта росу и подстелив картонку, усаживаюсь наблюдать за снастью и встречать рассвет.

Небо равномерно алеет сразу на целой трети горизонта, и только над головой, почти в зените, с теневой стороны рассредоточенных эфемерных ночных облачков просматривается лиловатость – грядущая голубизна.

Сморю на запад – тускло мерцают последние звёзды, а на востоке прямо из моря, вот оно – медленно, словно преодолевая притяжение океана, поднимается алое светило.

Незаметно и без следа тают ночные облака, исчезают звёзды. Я понимаю, как далеко солнцу до моря, но ощущение такое, что с него стекают потоки воды, оттого-то оно холодное, щербатое, кирпично-малиновое. С трудом верится, на что оно способно днём!

Резче пахнет сыростью, волглым брезентом, снастями. Влага собирается в отдельные крупные капли, они падают на палубу, объединяются в микроручейки и по смоляному стыку досок палубы, не смачивая их, сбегают в ватервейсы и через шпигаты за борт.

Это на суше ночная тьма долго прячется густыми тенями в ложбинах, оврагах, под пологом леса, а в море с каждой секундой становится светлее от горизонта до горизонта по всему окоёму. Солнце на глазах округляется, принимает свой обычный белесый дневной облик и – берегись! – принимается за работу, засучив рукава и без дураков. Где и когда падут дождём пот с наших спин, роса и тысячи тонн влаги, испарившейся с поверхности моря?

Здесь, в центре Красного моря, жизнь очень бедна. Троллы полощутся за кормой безрезультатно, они почему-то никого не привлекают, может наживка недостаточно аппетитная, а может, и едоков нет. Скорей всего вернее второе. Тут и вода голубая и прозрачная, это цвет морской пустыни, аналог слабозаселённых песчаных или щебенчатых пустынь суши, однообразно белых заснеженных просторов Арктики и Антарктики.

Перевожу взгляд с троллов на палубу, а она уже сухая, высохли и снасти, как будто не с них только что стекала роса. Подходит Костя. Его вахта вечерняя, но он частенько навещает меня по утрам, а я его по вечерам.

– Смотри, – он указывает на тролл, – там что-то поймалось!

И как это я не заметил, размечтался, глядя на облака и солнце? Бурун пены и брызг. Я бросаюсь к троллу, а Костя нажимает кнопку сигнала в штурманскую рубку, чтобы вахтенный штурман сбавил ход, – только после этого можно начинать выборку, на полном ходу из-за сопротивления воды рыба непременно сорвётся.

Ход сбавлен, и сразу же стягиваются любопытные, раздаются советы, предложения помощи, однако я никому не доверяю, вываживаю рыбу сам. Молча удивляюсь: странная попалась рыба – она не борется за жизнь и апатично позволяет подвести себя к борту. Рывок, ещё рывок – и здоровенный кусок промасленной тряпки – ветоши, зацепившейся за крючок, ложится на палубу. Возгласы разочарования, нехорошие слова в адрес вахтенного моториста, выбросившего её за борт.

ЗЕЛЁНЫЙ ЛУЧ

К полудню в природе затевается какая-то перемена; абсолютный штиль и сонная дремота нарушаются едва ощутимым встречным ветришкой. Он в меру своих силёнок, кое-как, с трудом ерошит море, мало-помалу растягивает с горизонта мглистую пелену. На все эти передвижки равнодушно взирает бесстрастное солнце, медленно перекатываясь на противоположный край небосвода.

– Перешли тропик Рака, – считает своим долгом просветить меня Костя, – после него обычно перемена погоды.

– И это перемена? – недоумеваю я.

– Погоди, – усмехается Костя. Он чувствует себя старым мареманом. Ещё бы! Несколько рейсов на севере, в Атлантике, да и в Красном море уже побывал с прихватом Аденского залива. Ну что ж, придётся погодить.

Вахта Кости подходит к концу. Выбираем троллы, аккуратно койлая их на палубе. Уставшее от дневных трудов солнце опускается на отдых в пучину, и, кажется, что вода в том месте кипит и пенится. А с другой стороны горизонта робко прорисовывается луна. Жду знаменитых тропических закатов, но до сих пор всё пока обыденно.

Вглядываюсь в заходящее солнце. К вечеру погода в самом деле переменилась, небо на западе расчистилось, нет обычной дымки, и появляется надежда увидеть загадочный зелёный луч.

Меняется и настроение. Я давно обратил внимание, что не только люди, но и многие животные, птицы, звери и даже сухопутные раки под вечер успокаиваются, примолкают и тоже зачем-то смотрят на солнце. В самом деле, в закате есть какая-то завораживающая взгляд магия. Днём солнце не приковывает внимание, и движение его по небосводу почти не замечаешь, а под вечер взгляд всё чаще останавливается на рдеющем шаре, и всё чаще ловишь себя на мысли – может быть, сегодня?

Чем ближе к горизонту, тем стремительней сближаются светило и водная поверхность. Наконец оно касается моря, при этом как бы сплющивается от удара, и даже вроде бы подпрыгивая; между солнцем и морем появляется перетяжка, как будто это аэростат с гондолой. Как-то враз оголившись без ослепительной дневной короны, остывая и покрываясь окалиной, багровея всё сильней, шар солнца необыкновенно быстро скрывается за чёткой линией горизонта.

Это как правило, но так бывает не всегда. Когда на поверхности остаётся лишь пунцовая скибка, заоваленная с краёв, надо следить за ней не моргнув глазом, потому что апофеоз, то, ради чего я провожаю солнце каждый день, длится считанные мгновения и происходит тогда, когда на поверхности остаётся лишь пунцовый краешек со сглаженными краями, за которым-то и надо следить…

Этот краешек уменьшается, уменьшается и неожиданно покрывается с боков мутноватой зеленцой, какая бывает на старой меди. В мгновение, едва прослеживаемое глазом, эта зелень сливается в центр ничтожно малого, чудом удерживающегося на поверхности кусочка солнца, концентрируется в нём и, полыхнув изумрудным, нестерпимо зелёным, куинджевской колдовской силы светом, исчезает. Но в глазах, если в этот момент прикрыть их, вновь и вновь вспыхивает яркая зелень…

Покровы таинственности давно смыты с зелёного луча, объяснена физическая сущность этого явления. Любому школьнику известно, что белый солнечный свет – не что иное, как смесь лучей разного цвета. С помощью призмы его можно легко разложить на составляющие. Кто не забавлялся этим на уроках физики? Успешно справляются с разложением солнечного света утренняя роса, снежинки в морозный день или огранённый алмаз – бриллиант. Даже скошенный край зеркала при определённом угле падения света также разлагает его, не с такой конечно яркостью, как бриллиант, но вполне убедительно.

Наша атмосфера за счёт искривлённости вокруг земного шара тоже является для солнечного света своеобразной газовой призмой. Проходя сквозь неё, свет низко сидящего над горизонтом солнца разлагается на составляющие. Цвета идут в порядке очерёдности, то есть длины волны, как в радуге: красный, оранжевый, жёлтый, зелёный, голубой, синий, фиолетовый. Увидеть первые три цвета практически невозможно, они рассеиваются и поглощаются атмосферой (хотя, кто знает, может, при каких-то особых условиях, например, если смотреть из космоса, и представится такой случай. Там ведь заход солнца можно наблюдать на чёрном фоне, а не на голубом, как у нас. Попробуй, разгляди голубое на голубом!).

А вот зелёному свету «повезло» несколько больше. Конечно, увидеть его можно только при соблюдении некоторых условий – чистой, чёткой, без облаков линии горизонта, отсутствии пыли в атмосфере, особой прозрачности воздуха в точке захода солнца, да ещё терпения самого любопытствующего. Тогда пожалуйста – любуйся зелёным лучом аж несколько мгновений…

Вообще-то луч – это сказано громковато. На самом деле из-за краткости явления мы видим более-менее яркое зелёное пятно, яркость которого обусловлена вышеназванными условиями.

Сам я хоть и наблюдал зелёный луч не однажды, но каждый раз в закатные минуты стараюсь выйти на палубу, где поменьше людей, потому что в этом моменте есть что-то интимное, и до последнего мига слежу за угасающим светилом. Иногда мне удаётся увидеть его два-три раза за рейс, но чаще, увы, в самый последний миг неведомо откуда в точке захода возникает облачко.

И всё-таки дважды в жизни мне повезло увидеть зелёный луч в необычном ракурсе. Как-то, в одном из рейсов в Антарктику в сороковых широтах, которые, в общем-то, не очень располагают к такого рода наблюдениям, я вышел на палубу. Вечер выдался относительно тихий, без постоянной мороси в воздухе, и грех было провести его в каюте. Чётко прорезался горизонт под низким сводом тяжёлых литых туч. Могучие валы мерно катили с запада на восток через все три океана. И вдруг, когда судно опустилось в провал между волнами, в самой низкой точке опускания я увидел луч. Затем судно начало подниматься. Скорости нашего подъёма и опускания солнца так удачно совпали, что мы с лучом несколько секунд были на одной линии.

Я не засекал время, поди, специально подготовься к такому случаю, но, думаю, мне посчастливилось видеть его секунды три-четыре.

Довелось мне наблюдать зелёный луч и на суше, в окрестностях Керчи, у села Горностаевка. Это случилось в декабре, на заячьей охоте. Воздух был особенно прозрачен, как нередко бывает в Крыму зимой, когда после относительного тепла вдруг нахлынет холод с севера. Холмистая степь и лесополосы сужали горизонт до полутора-двух километров. Какое-то предчувствие заставляло не отрывать взгляд от солнца. И действительно, луч полыхнул зеленью такой густоты, какую мне и в океанах не доводилось видеть.

– Ложись, ложись! – разнеслось в этот момент по цепи охотников.

Я через силу оторвался от созерцания луча и перевёл взгляд на пахоту, по которой, огибая меня, бежал заяц. Вскинул ружьё, но, увы, вместо мушки перед глазами прыгали зелёные и оранжевые пятна. Куда тут стрелять? Беги, косой, на этот раз тебе повезло!

Пока мы зачарованно созерцали зелёный луч, кто-то невидимый успел сменить декорации. От края до края пролегла гряда невесть откуда взявшихся вытянутых облаков с резко отбитой нижней кромкой. Очертания их напоминали фантастическую битву сказочных разбойников и диковинных чудовищ, постепенно трансформирующихся в циклопические крепостные стены с башнями и башенками. Верхняя их часть, всё ещё освещаемая солнцем, рдела и переливалась всеми оттенками багровых цветов, словно в крепости полыхал пожар, а толща и низ сизовела, темнела, наливалась свинцом и оползала.

Там, за горизонтом, совершая урочный путь по орбите, земля, вращаясь с запада на восток, подставляет солнцу всё более дальний от нас бок, и лучи его освещают почти загоризонтную нижнюю поверхность облаков, параллельную морю. Постепенно жар оседает, плавятся их края, отражаясь в водном зеркале, краски блекнут, тускнеют, размываются. Но ещё долго закатная сторона угадывается по всё быстрей темнеющим тёплым охристым тонам, пока непроглядная тропическая ночь не задёрнет тёмный занавес.

Ну и что, ну и зачем, спросит кто-нибудь, высматривал ты этот зелёный луч, который вовсе и не луч? Да, наверное, затем же, зачем альпинисты штурмуют высочайшие вершины, мореплаватели-одиночки в который раз пересекают океаны, путешественники – профессионалы и любители – отправляются то в джунгли Амазонки, то во льды Арктики или Антарктиды. Наверное, существуют разные виды адреналина, и каждый получает свой наиболее доступным для себя способом.

ПЕРВЫЙ ТРАЛ

Он, как и первая станция – так называется комплекс научно-исследовательских работ, выполняемых при остановке судна – обычно пристрелочный, надо опробовать в практической работе механизмы, готовность рыбцеха к приёму рыбы, да и научное оборудование нелишне держать наготове. А главное – оттарировать, то есть настроить трал, вымерять ваера, так как от их одинаковой длины зависят успех или неудача поисково-промысловой части научно-исследовательских работ. Стоит одному ваеру вытянуться чуть больше, а с новыми, не побывавшими в работе это случается сплошь и рядом, как трал пойдет боком, не раскроется полностью, а то и сложится, и вместо того, чтобы ловить рыбу, будет только распугивать её. Это всё зависит от умения тралмастера.

По правде говоря, первый, да и второй трал мы бросили еще в Средиземном море. Делалось это для того, чтобы в судовом журнале отметить факт постановки трала, начало траловых работ, так как в те, в некоторых отношениях странноватые советские времена, валютный оклад начинал исчисляться именно с момента постановки первого трала и заканчивался, как легко догадаться, после выборки последнего. Причем, некоторые удальцы-капитаны, имевшие где-то в верхах «волосатую руку», ухитрялись проворачивать эту операцию уже в Керченском проливе или в Камышовой бухте Севастополя и до, и после…

Из улова тех тралений запомнилось: в первом несколько барабулек и каменный окунь, а вот во втором на беду нашу заарканили то ли танк, то ли самолёт, во всяком случае, что-то компактное и совершенно неподъёмное, вертикально зависшее в толще воды за кормой. В глубине души я надеялся, что это фрагмент одного из чудес света – Александрийского маяка, почему бы и нет? Ведь мы тралили на траверзе Александрии, но, увы: как ни скрежетали наши судовые лебёдки, надрывая свой механический пуп, однако так и не смогли выбрать на борт эту таинственную тяжесть. Если бы это была рыба, то куток трала должен всплывать. Пришлось, максимально подобрав трал, разрезать его и избавиться от загадочной находки.

Перед тем как поставить трал, предварительно при помощи эхолота выискивается, а затем прописывается ровная площадка, где можно сделать хотя бы получасовое траление, судно разворачивается на обратный курс, и трал идёт за борт. Глубина всего лишь сорок метров, трал быстро достигает грунта, и пока он тащится вслед за судном, сгребая всё, что попадается на пути, мы еще раз осматриваем своё хозяйство. Мерные доски, весы – чашечные двухкилограммовые для мелких рыб и детские для средних. Для крупных и сверхкрупных рыб у нас есть весы-кантарь, или безмен, а также набор пружинных динамометров, с помощью которых можно взвесить акулу или ската-манту. Есть еще весы аптечные для взвешивания желудков и половых желез – гонад рыб. Наборы гирь, тазы, вёдра, кюветы, скальпели, карандаши, ручки, журналы, чешуйные книжки, этикетки, банки и бидоны с раствором формалина для фиксации интересных в научном отношении образцов. Сохраняются они в так называемых цинковых гробах, широкогорлых ёмкостях для крупногабаритных образцов, коими мы собирались пополнять фонды институтского музея.

За несколько дней до начала работ наш биологический отряд экспедиции расписался по двум вахтам, в каждой по три человека. Длительность вахты восемь часов, т.е. рабочего времени – двенадцать часов в сутки. Гидрологи, химики, добытчик – специалист по орудиям лова, и геолог работают без вахт, в свободном полёте. Есть ещё и переводчик, он и начальник экспедиции вахты не стоят, но в случае необходимости подкрепляют слабое место.

Наконец слышится долгожданная команда: «Отдать стопор, вира трал!»

Вибрируя от натуги, из глубины ползут ваера. Они новые, потому из них вместе с водой выдавливается заводская смазка, собираясь в особые поддоны под траловой лебёдкой. Мокрые ваера специальным приспособлением – ваероукладчиком – равномерно прессуются в тугие кольца на барабаны лебедок.

Все свободные от вахты стремятся подойти к тралу поближе, но слышится треск в динамике, и голос вахтенного штурмана просит всех, не занятых непосредственно в выливке улова, покинуть траловую палубу. Предосторожность не лишняя: дело в том, что иногда от чрезмерной нагрузки ваер, говоря по-морскому, убивается, надо быть осторожным и соблюдать технику безопасности – выходить на траловую палубу в спасательном жилете, каске и сапогах. В общем-то так и делается, но не всеми.

В одном из рейсов капитан, большой любитель сбора морской живности, пренебрёг этим правилом и поплатился. Гак, которым цепляют строп, чтобы поднять трал и вылить улов, соскочил со стропа и, как маятник, набирая скорость, понесся прямо к лысой как арбуз голове кэпа. «Бойся!» – заорал тралмастер, с добавлением соответствующих ненормативных эпитетов, должных побудить окружающих проявить максимальное внимание и заставить шевелиться. Но разве это относится к начальникам? Кэп нехотя поднял глаза – как это, ему, отцу-командиру чего-то боятся? – и тут же получил сокрушительный удар по башке полусоткилограммовым гаком с шарообразным вертлюгом. Его не убило только потому, что гак был на излете и ударил по касательной, возможно, помогло и то, что кэп, как всегда, был под градусом. Но к субординации железо индифферентно…

Иногда рвётся или соскальзывает строп, которым выбирают трал, поэтому ни в коем случае нельзя стоять на трале, так как он стремительно уходит из-под ног, человек падает навзничь, ударяется затылком о железо слипа – и поминай как звали. Так погиб мой соплаватель, тихий и спокойный матрос Серёжа и незнакомый тралмастер со странной фамилией Слон…

Горько до слёз от бессилия, невозможности что-либо сделать, помочь. Вот только что молодой и здоровый стоял он на палубе, отдавал команды, и нет его и не будет, и все наши попытки поймать, зацепить его тралом ничего не дадут, да и что толку… С такими историями перед уходом в рейс мы, хочешь не хочешь, в обязательном порядке знакомимся в отделе безопасности мореплавания, а потом сдаём экзамены. Дело серьёзное.

У меня на глазах дважды происходил обрыв ваера, срок службы которого уже истёк, но тогда мы экономили на всём. В первый раз обрыв не причинил вреда, а во второй (случилось это у берегов Антарктиды) только благодаря тому, что матросы траловой команды были многослойно тепло одеты, их хоть и ударило по ногам, но все остались живы. Правда, кое-кто прихрамывал ещё долго.

В общем, все правила техники безопасности написаны кровью, и потому их следует, говоря казённым языком, неукоснительно соблюдать.

Отходим в сторону и мы, хотя у нас, как и у матросов траловой команды, на головах каски, а на ногах сапоги. Это одеяние выглядит несколько нелепо в сочетании с шортами и майкой, а то и без неё, но требование соблюдено, мы одеты!

Подъём трала, особенно первого, да ещё в тропиках – событие сродни весеннему ледоходу для неизбалованного представлениями деревенского люда. У нас развлечений тоже маловато, поэтому ждём с волнением: что в нём?

По команде тралмастера приходит в действие система блоков и тросов. Трал, перехваченный стропом, медленно поднимается вверх, рыба, и всё, что находится в крыльях трала, ссыпается в куток. И в тот момент, когда он отрывается от палубы, тралмастер или его помощник дёргают гайтан, завязанный специальным легко распускающимся узлом.