Читать книгу: «Волны памяти. Книга первая», страница 4

ЗАГАДКА ЧЕРНОМОРСКОЙ СТАВРИДЫ

В конце пятидесятых – начале шестидесятых годов двадцатого века в Чёрном море, в основном у Кавказского побережья, появились и стали облавливаться скопления крупной (средний размер превышал тридцать сантиметров, максимальный свыше пятидесяти) и возрастом до четырнадцати лет чрезвычайно жирной и отменно вкусной ставриды.

В Чёрном и Азовском морях всегда существовала и благоденствовала, да и сейчас существует мелкая черноморская ставрида, возрастом до восьми лет, тоже вкусная, хотя и не такая жирная. Она была и есть значительно меньших размеров, чем пришлая.

Необходимо было ответить на вопрос: что такое мелкая ставрида и что такое крупная, это два вида или один? Тем более что внешне и по своим таксономическим признакам они никак не различались, обе стайные пелагические рыбы. Спектр питания у них тоже одинаков и связан только с размером рыбы: шпрот, атерина, тюлька, креветка, рачок мизида, молодь других рыб. Анализа по ДНК ещё не было, во всяком случае, в нашем ведомстве.

Мелкая – это мелкий вид, в среднем тринадцать-пятнадцать и никогда не вырастающий более двадцати пяти-тридцати сантиметров, или это молодь крупной? Допустим – молодь, но почему же она раньше не росла? А если росла, то куда скрывалась? Предположим, крупная – самостоятельный вид. Но, где обитает её молодь? И откуда она пришла в Чёрное море? Из Средиземного? Тогда почему там не ловится? Прямо-таки, как с неба свалилась…

Возникли и другие вопросы, но на перечисленные надо было ответить быстро и определённо, так как от этого зависела стратегия рыбного промысла.

Хорошо, мелкая ставрида – молодь крупной. Тогда надо немедленно прекратить её промысел в зимнее время у южных берегов Крыма (там она скапливается на зимовку), где её успешно промышляют на электросвет конусными сачкообразными сетями. Минутное дело. Опустили на сорок метров, включили на мгновение свет, выключили. Готово: в конусе – до двухсот-трёхсот килограммов. Не считая того, что торчит в ячеях сети… Если же это два разных вида, то крупную ставриду можно добывать без ограничений, и в наши воды она зашла для нагула, так как половозрелых, а тем более нерестящихся особей не обнаружено. А мелкую как аборигенный вид нужно вылавливать в щадящем режиме, с таким расчётом, чтобы оставлять какую-то часть для восстановления популяции.

О, какие были ристалища по этому поводу!

Пока шли научные баталии (в том числе и в стенах нашего института) подходы ставриды в Чёрное море уменьшились, уловы снизились и тихо сошли на нет. Все вопросы отпали сами собой. Вот уже полвека минуло с тех пор, а крупной ставриды всё нет и нет, а мелкая живёт себе, зимуя у Южных берегов Крыма.

И этот пример не единственный. Подобного рода загадки океан время от времени подбрасывает рыбакам и учёным то в одном районе, то в другом.

Отечественных определителей рыб Индийского океана – в связи с тем, что наши рыбохозяйственные исследования начались здесь лишь в шестидесятых годах, – пока нет. Мы пользуемся в основном англоязычной литературой, составленной как отдельными учёными-ихтиологами, так и коллективами авторов и изданными под эгидой Международной Продовольственной и Сельскохозяйственной Организации – ФАО. На судне имеются два определителя рыб Индийского океана: «Рыбы Цейлона» Мунро и «Рыбы южной Африки» знаменитого ихтиолога Смита, прославившегося тем, что первым описал уникальную латимерию – кистепёрую рыбу, считавшуюся вымершей в незапамятные времена и известную лишь по окаменелым останкам. От места наших работ довольно далеко и до Цейлона, и до Южной Африки, поэтому многих рыб, встречающихся нам, в этих определителях нет. Хотя ареалы других довольно широки, и они обитают как у Цейлона (Шри-Ланка) и Южной Африки, так и в Красном море, и в других окраинных морях бассейна Индийского океана.

Поэтому в дальнейшем Костя намерен составить собственный отечественный определитель всех рыб в районах наших исследований, и с этой целью планомерно и методично собирает материал, фиксируя и описывая всех добытых рыб. Малоизвестных рыб мы стараемся точнее определить, если есть такая возможность и описать не только их морфометрические признаки, но также цвет, так как после фиксации он исчезает. Это планы стратегические, начать же он решил с самого необходимого – составления определителя массовых промысловых видов.

Работа эта кропотливая, и мы частенько прихватываем время после вахты. Костя ценит мою добросовестность и стремление помочь ему. Ну, а мне просто нравится такая работа, и я по мере возможности за счёт сна и личного времени ему помогаю. У нас с ним полная совместимость характеров, а это великое дело в любой сфере деятельности, тем более в длительных экспедициях, где всё время приходится общаться с узким кругом людей в практически замкнутом пространстве. Кроме обязанностей по должности, мы добровольно взвалили на себя заготовку экспонатов как для институтского музея, так и для его альма-матер – Кишинёвского университета.

Предполагаю, в готовящейся экспедиции на Марс самым трудным будет именно психологическая совместимость участников. У каждого должны быть собственные глубокие интересы не только в официальной работе, но и в увлечении. Хотя идеальный случай, когда работа и есть хобби. Или наоборот.

ХОРОВОД БАРАБУЛЕК

Строго говоря, цвет не является видовым признаком, и вот почему. Как-то довелось мне провести несколько незабываемых часов под водой возле одного крошечного прелестного островка, какие хоть редко, но встречаются и в Аденском заливе. Имею в виду, разумеется, девственную неповторимость его подводного мира с непугаными обитателями. Сам островок представлял собой чёрно-коричневую, раскалённую на солнце угрюмую скалу – пристанище неприхотливых морских птиц, и вид его даже у самого непритязательного Робинзона мог вызвать только глухое отчаянье.

Придерживаясь за камень, я наблюдал за парой лазурно-изумрудных рыб-попугаев, обнаруживших в узкой щели невидимую мне добычу. Пока один из них плавал вокруг с явно патрульными обязанностями, отгоняя непрошеных компаньонов, другой ложился на бок и, изгибаясь довольно упитанным телом и отчаянно взмахивая широким хвостовым плавником, буквально втискивался в полость. Подкормившись, с такими же потугами, хвостом назад, он выбирался наружу и заступал на пост по охране, а его место занимал терпеливо дожидавшийся своей очереди компаньон.

Конечно, попугаи видели меня, возможно, потому и чередовались, чтобы оповестить друг друга об опасности, какую я для них представлял. Картина презанятная, не часто увидишь. Я увлёкся, и уж хотел было, вспугнув рыб, посмотреть, что же их там заинтересовало, но в это время стайка мелких рыбёшек отвлекла меня.

Рыбки – длинной не больше десятка сантиметров – хороводились здесь же, рядом, несколько левее, у ближней ко мне стороны того же камня, где возились попугаи. Подножие камня было скрыто изящно изогнутым гребнем подводного барханчика, намытого волнами. Огибая камень и образуя ложбину у его основания, гребень бархана змеился вверх, где переходил в покрытую мелкой однообразной рябью песчаную равнину.

Чередуясь и оплывая камень, рыбёшки спускались по-над гребнем вниз, затем заплывали в ложбину и по обратному склону гребня шустро поднимались вверх, чтобы занять место в конце быстро продвигающейся очереди. При этом из-за узости ложбинки они строились в колонну по одному, и замечательна была строгая очерёдность, которую они соблюдали, напоминая ребятишек, друг за другом скатывающихся с ледяной горки. Только рыбья очередь была явно на подъём. Но для чего?

В каком-то сайгачьем облике передней части головы, невзрачных, никак не окрашенных тельцах, в особенности по сравнению с рядом суетящимися лилово-сизыми попугаями было что-то очень знакомое, но, как я ни тужился вспомнить их название, мысленно пролистывая определители рыб, мне это никак не удавалось. В самый последний миг – вот уж было вспомнил! – название, затуманиваясь, плавно отходило в сторону. Каждому знакомо такое чувство. Заинтригованный упорядоченной суетой рыбок, я начал перемещаться с таким расчётом, чтобы разглядеть их в ложбине, и одновременно перебирал в памяти виденных когда-либо рыб, уверенный в том, что знаю и этих, но, тем не менее, хоть убей, не мог сообразить, да кто ж они такие?

Как часто бывает, загадка разрешилась мгновенно, стоило мне только взглянуть на то, что и как делали эти рыбки. Мигом совместилось и их поведение, и цвет – да, цвет, хотя в данный момент рыбки были не окрашены. Ведь это же отлично известные мне барабульки, родственницы нашей азово-черноморской, но значительно уступающие им по вкусу!

Забравшись в ложбинку, рыбёшки становились под острым углом к грунту, прижимались к нему ртом, оттопыривали обратно направленные от нижней челюсти пару толстеньких у основания и утончающихся к кончикам усиков-стебельков, и шустро перебирая ими, так что только струйки песка осыпались позади по склону, передвигались вверх, словно миноискателем прощупывая песок перед собой. Иногда на ходу, ни на секунду не задерживаясь, приникали они к грунту, выхватывая обнаруженную «мину» – добычу.

Да, это были барабульки, у меня словно пелена с глаз спала, и как я не узнал их сразу!?

Однако мудрено узнать! Как же в своей стихии они разительно отличались, и именно цветом, от тех барабулек, что доставлял нам трал! Эти были однообразно светлы, белесы до прозрачности; а зачем им быть яркими на белом песке?

На воздухе, только что вынутые из трала, барабульки в зависимости от вида на общем розовом фоне тела покрыты красными и перламутровыми пятнами. У многих есть тёмно-коричневые с бордовым отметины на боку, над грудным плавником или на изгибе хвоста сверху – так называемое седло. Радужно, хотя и не очень пёстро, украшен спинной плавник.

Вот почему, даже хорошо зная барабулек, я, тем не менее, не мог их опознать, стоило исчезнуть цвету. Так какой же это видовой признак, если в разных условиях он выглядит по-разному!

В отношении цвета, точного обозначения его, мы обычно долго спорим. В самом деле, окраска тропических рыб столь разнообразна, а сочетания цветов столь неожиданны, что нам для передачи всех оттенков приходится изобретать собственные определения, но с таким расчётом, чтобы они были понятны тем, кто станет читать эти записи, хотя они ведутся Костей в общем-то для себя.

ПАРФЮМЕРИЯ И СИСТЕМАТИКА РЫБ

И ничего удивительного, что каждый изыскивает эти названия в близкой ему области. У Тамары явно парфюмерно-галантерейный уклон: цвет чешуи над боковой линией той же барабульки, по её мнению, соответствует теням для век, какие, чтобы нравиться самой себе и чаровать поклонников, она мечтает приобрести в первом же порту, где нам выдадут валюту.

Костя пытается убедить нас в своей правоте, основываясь на отроческих воспоминаниях о токарно-фрезерной обработке разных металлов, уверяя, что те же чешуйки – точь-в-точь как искра при шлифовке титана. Я склоняюсь к орнитологической концепции, в свою очередь доказывая, что они наиболее похожи на бирюзово-голубоватое зеркальце в крыле сойки…

Принимаем соломоново решение, и Тамара записывает все три мнения.

Но описание цвета – четверть дела, после этого начинается счётно-тактильная работа. Костя, не показывая мне, читает определительный ключ, что-то бормоча про себя, поглядывая то в книгу, то на рыбу. Тем временем я считаю количество колючих и мягких лучей в спинном и анальном плавниках, а закончив, сообщаю ему эти цифры. Костя покряхтывает и просит пересчитать, не говоря мне, что написано в книге, потому что, зная ориентировочную цифру, я подсознательно буду стремиться выйти на неё.

– А скажи-ка мне, дорогой, сколько у неё жаберных тычинок?

Вырезаю жаберную дугу, расположенную первой к левой жаберной крышке и считаю на ней тычинки. Это ихтиологический стандарт, принятый для однообразия измерений. Хорошо считать тычинки у хищников: их мало, и они грубые, крупные, хотя частенько жутко крючковатые и колючие. Ими подводные лисы и волки дополнительно удерживают добычу. В их крепости и колючести мне пришлось убедиться на собственном oпыте. А вот у планктофагов, любителей бесскелетного мягкого планктона – сельдевых рыб, разных скумбрий и особенно сардин, тычинок сотни, считать их сущее наказание – не дай Бог сбиться! – ведь это своеобразные сети, сквозь которые процеживается вода и отбирается нужное для еды. Замучаешься, пока сосчитаешь.

– Так-так, – выслушав меня, веселеет Костя, – а, что там у неё с зубами?

– В два ряда… клыков нет, – раскрываю рыбий рот на всю ширину, заглядываю в самую глотку. – Глоточных… глоточных не видно, не нащупываются что-то.

– Не видно или нет?

Так и сяк верчу рыбу, стараясь, чтобы лучик солнца высветил глотку.

– Нет.

– Чудесненько, а как насчёт сошниковых?

Просовываю в узкий рот рыбы мизинец (он более чувствителен), шарю по нёбу, пытаясь ощутить лёгкую шероховатость, как от самой мелкой наждачной шкурки, но даже размокшим мизинцем я ничего не ощущаю. А может, там и нечего ощущать? Призываю на помощь Тамару. Тамара оттопыренным мизинчиком водит по рыбьему нёбу, от усердия прикусывая губку:

– Вроде бы нет!

Костю такой ответ не удовлетворяет, он требует точности:

– Вроде бы или нет?

В поисках сошниковых зубов приходится разрезать рыбью голову надвое, исследовать под лупой, но и лупа не помогает – сошниковых зубов нет.

– Ладненько, пиши, Тома.

– Зачем же ты нас мучил? Если они есть, так сразу шершавятся!

– Надо было точно убедиться.

Мне нравится Костина дотошность. Такой он и в отношении с людьми.

После нашего анализа от рыбы часто почти ничего не остаётся, поэтому второй экземпляр определяемого вида, снабжённый этикеткой и аккуратно упакованный в марлю, консервируется в специальной формалино-спирто-глицериновой смеси, разведённой морской водой. Такие экземпляры хранятся в музеях, чтобы в случае необходимости иметь возможность сравнить их со вновь добытыми рыбами, удостовериться в идентичности видов или в том, что они разные.

Позже, собирая материал для диссертации, работал я в питерском зоологическом институте со сборами ставрид ХIХ века и дивился чёткости и аккуратности надписей. Спасибо, неведомые коллеги-предшественники, через полтора века, через блокаду, как можно после вас работать небрежно!?

…Покончив с анализом мелких рыб, принимаюсь за крупных – красных рифовых окуней лутьянов, сине-зелёных летринов. Ждут своей очереди несколько разного вида некрупных каменных окуней. И вот тут-то я попадаю в самый настоящий просак. Весы безмен закреплены возле мачты, закрывающей от меня Костю. В простоте душевной подхватив более чем пятикилограммового лутьяна под жабры, водружаю его на крючок безмена и пытаюсь вытащить руку, но… не тут-то было – острые шипы жаберных дуг впились в размякшие пальцы с обеих сторон и вытащить их без повреждений нет никакой возможности. Оттягиваю жаберную крышку другой рукой, но и она угождает в тот же цепкий капкан.

Покачивает, и мне надо было как-то удерживаться на палубе – хоть зубами держись.

– Да что ты там возишься! – нетерпеливо окликает Костя.

– Рыба держит, не могу отцепиться, помоги.

Это был мне первый урок обращения с океанскими хищниками. Их жаберные тычинки превратились в самые настоящие крючковатые захваты, крепко удерживающие жертву, перед тем как сделать глоток. Вырваться из них невозможно. А ведь меня они удерживали пассивно, лутьян уже погиб.

Пришлось Косте брать большой нож, пинцет, ножницы и вырезать сначала жаберную крышку, а потом и жаберную дугу, удерживающую мои руки. На память на них остались долго незаживавшие раны.

Во время работы нас то и дело отвлекают любители узнать название какой-либо диковинной рыбы, но мы вынуждены почти всех разочаровывать, так как большинство их в русском языке названий не имеет, а если и имеет, то на всю группу одно. Бесчисленные коралловые рыбки: рыбы-бабочки, хотя среди них можно выделить подгруппу щетинозубов, амфитрионов, неонок…

– Это что? – приносит кто-нибудь заинтересовавшую его рыбу, похожую на пучеглазый шар, утыканный со всех сторон не очень длинными иглами с чёрными и жёлтыми пятнами между ними. Шар ворочает глазами, клацает зубами, вяло трепещет прозрачными плавниками.

Костя отмечает пальцем место, где читал, поднимает голову:

– Отпусти его, дорогой, это диодонхистрикс.

– А-а, – понимающе тянет матрос. – А по-русски как его дразнят? Рыба-ёж? Вот это годится!

– А это? – уже другой несёт такой же шар, только калибром поменьше и с более короткими колючками.

Костя снова отмечает пальцем строчку, также неторопливо поднимает голову, вглядывается в рыбёшку – циклихтисорбикулярис!

– Ишь ты, циркулярисорбитихтус, – перевирает матрос, пытаясь запомнить дивное название. Язык его спотыкается в непривычных звукосочетаниях латыни и тут же всё забывается окончательно.

В подобных ситуациях один мой университетский преподаватель, орнитолог, на вопрос дотошных студентов как называется та или иная птица, называл всех одинаково, зная, что студенты тут же его забудут – карапус-маракус.

Мало-помалу нас оставляют в покое и не мешают работать. Меня удивляет спокойное долготерпение Кости, я бы уже давно разогнал всех, кто несёт рыб и спрашивает одно и то же по десять раз. Но Костя каждому уделяет внимание, и не только не сердится на то, что его отрывают, но, кажется, даже доволен этим.

– Пусть несут, – объясняет он свою позицию. – Уловы будут и повесомее, мы всё осмотреть не сможем, а они, глядишь, что-нибудь интересненькое да и найдут.

Пока мы возимся с определением рыб, другие отряды научных сотрудников выполняют гидробиологическую, гидрологическую и геологическую станции и приступают к снятию показаний температуры воды с термометров, укреплённых на батометрах Нансена – берут из него воду для анализа её состава на разных стандартных горизонтах. Кстати, геолог Владимир Бортников, добыв трубкой и дночерпателем образцы грунта, пакует их в вышеупомянутые пресловутые изделия номер два, а затем, чтобы не порвались, в полотняные мешочки и расфасовывает по ящикам. Камеральная обработка будет произведена в Москве и ляжет в основу его кандидатской диссертации.

А судно тем временем перебегает на другую станцию, в другую траловую точку. Надо торопиться, скоро трал, а у нас впереди ещё и биологический анализ. Но если не успеваем до следующего трала, то материал для работ по систематике и видовому определению откладываем в холодильник или на полки.

НУЖЕН ЛИ РЫБЕ ЗОНТИК?

Есть поговорки, символизирующие крайнюю степень никчемности: нужен как зайцу стоп-сигнал, или как собаке пятая нога, или как рыбе зонтик.

Зонтик рыбам и в самом деле ни к чему, а вот хотя бы кратенькая биографическая справка не помешала бы. Конечно, нужна она нам, а не рыбам, потому что у ихтиологов к ним множество вопросов, и ответ на большинство из них может быть получен только при помощи различных анализов, в том числе и биологического.

К сожалению, ни одна рыба или другое более «разговорчивое» и доступное изучению животное не в состоянии ответить на самый простой вопрос: сколько ему лет? А получить ответ на этот вопрос необходимо для того, чтобы знать, в каком возрасте мы её ловим? Чтобы не было перелова и, следовательно, не подорвать репродукционные, то есть восстановительные способности популяции.

Что уж там говорить о проблемах более сложных. Ведь кроме того нам надо знать, когда у данного вида наступает период полового созревания, сколько лет длится репродукционный цикл, и всё ли время он одинаков, в какой сезон года изучаемый вид более склонен заниматься любовными шалостями и где; какова численность выметанных икринок, сколько их выживет, сколько погибнет. Вымётываются они в один приём или в несколько, и в какое время суток? Икринки после вымета иногда поднимаются к поверхностной плёнке натяжения, да так и путешествуют, как пушкинский царевич по воле волн до выклева личинок. А могут обитать в пелагиали или скромно таиться в глубинах, приклеенные к водорослям, камням, раковинам.

Занятна и дальнейшая судьба всех этих предличинок-личинок-мальков-молоди. Иногда родители вынашивают их в специальных камерах-сумках на собственном теле. А например морские сомы из семейства ариевых, объект промысла в водах Пакистана и Индии, не доверяют это ответственное дело никому. Чадолюбивые папаши, ничем не питаясь, вынашивают икру в собственном желудке, а в случае опасности укрывают даже довольно великовозрастных отпрысков в своём рту. Так же поступает и небольшая рыбка – большерот. Рыбка хоть и невелика, но зато рот – всем ртам рот. Что там сом (хотя у него к моменту инкубации икры рот тоже значительно увеличивается), – у того мальков двадцать-тридцать, школьный класс, а у большерота – целая школа вмещается!

Не меньше вопросов и в отношении питания, темпов роста, суточных и годовых миграций и многого другого. Только получив на них ответ, мы можем уверенно и достоверно судить о количестве рыбы в том или ином районе, участке и почему именно там образовались скопления, а не в другом месте, и что можно ожидать через месяц, квартал, год и в более отдалённом будущем, то есть прогнозировать величину возможных уловов. Этого от нас требует рыбная промышленность.

Собрав данные за несколько лет, чем больше, тем лучше, и обобщив их, мы пытаемся во всем выявить закономерности и взаимосвязи, нарушить которые, впрочем, способно всё, вплоть до периодичности изменения силы и направления морских течений, фаз Луны или усиления-ослабления активности Солнца (число Вольфа). Причём это влияние может сказываться на обитателях океана не только непосредственно (скажем, холодное течение проникло на места нерестилищ и погубило икру), но и через пищевые цепи. Не исключено также антропогенное воздействие – чрезмерный вылов, загрязнение океана, разрушение среды обитания… Следует учитывать также инерционность многих из этих процессов.

Только при поверхностном взгляде распределение жизни в океане может показаться бессистемным и хаотичным, часто это просто пока невидимый или непознанный нами порядок. Наблюдения ихтиологов увязываются с данными гидробиологов и океанографов, и, в конечном счёте, оказывается, что в одних районах океан бурлит жизнью всегда, а в других – только в определённые периоды. Да и что это за жизнь, надо разобраться. Иногда это только низшие звенья пищевой цепи, пока не используемые человеком напрямую – фито и зоопланктон; разве только, что мы дышим кислородом, три четверти которого вырабатывается в океане фитопланктоном.

Но известны районы, где имеются и низшие, и средние звенья – и планктон, и летучие рыбки с крабами, и молодь рыб, – однако потребителей всего этого, крупных хищных пелагических рыб, которым, кажется, сам бог велел здесь жить и благоденствовать – нет. Нет? Или мы их пока не нашли? Я имею в виду промысловые скопления. С налёта такие задачки не решаются. Они поддаются разгадке только при кропотливой, дотошной и добросовестной, пусть иногда внешне скучной и лишенной романтической привлекательности полевой работе в море и соответствующей камеральной – в лаборатории.