Окно напротив

8

Это случилось на той самой, узкой тропинке возле обрыва.

Мы ехали медленно, не торопясь, и громко смеялись. Наши разгоряченные тела трясло от пережитых эмоций. Ему, конечно, не стоило доверять мне управление на таком опасном участке дороги. Я легкомысленно повернулась, чтобы взглянуть в его блестящие, затягивающие в себя, глаза. А Серега засмотрелся в мои.

Одно мгновение, и мотоцикл дернулся, чуть не рухнув вниз с обрыва. Это застигло нас врасплох. Я увидела только мелькнувший в Серегиных глазах страх и почувствовала, как сильно он сжал мои пальцы. Резкий толчок, и переднее колесо повисло в воздухе.

Мы застыли над пропастью. Замерли без движения, наклонившись над бездной.

Я повернула голову и увидела перед собой Татьянку, в спокойных водах которой играли солнечные блики. Это зрелище парализовало, сковало страхом и ужасом. Но не Серегу, – он молниеносно дернулся и повернул ключ в замке зажигания. Мотоцикл шевельнулся, кашлянул и замолчал.

– Спокойно, – срывающимся голосом прошептал Донских, почувствовав, как напряжены мои плечи. – Он уперся рамой. Сейчас ты осторожно встанешь, и всё будет хорошо.

Я заметила, как Серега осторожно отклоняется, чтобы перенести свой вес назад, и мои пальцы задрожали. Нужно встать осторожно, иначе он упадет с обрыва вместе с мотоциклом. Песок выбирался из-под колес и тонкой струйкой стекал вниз, облизывая опасные выступы крутого склона. Я зажмурилась, крепко, до боли и звездочек в глазах, пытаясь привести мысли в порядок.

– Не бойся, – послышалось сзади.

Эти слова меня отрезвили. Не в силах сдержать волнения, я лихорадочно перекинула ногу и приготовилась к прыжку. Волосы предательски взметнулись и упали на лицо.

– Не бойся, – уверенно повторил он.

И я, закрыв глаза, прыгнула на траву. Колени больно уперлись во влажный песок. Сердце колотилось как безумное. Испуганно вскочив, я тут же обернулась к нему.

Серега, схватившись из последних сил руками за руль, дернулся в сторону злосчастной тропинки, пытаясь наклонить своим весом железную громадину. Та не поддалась. Он снова дернулся, зарычав, и мотоцикл закачался. Я представила, как он падает вниз, а сверху на него валится эта гигантская железяка, и забыла, как нужно дышать. В горле застрял крик.

Еще рывок.

Еще.

И махина, наконец, поддалась.

Завалив её на бок, Донских отпрыгнул и свалился на землю. Быстро вскочив, он вновь метнулся к мотоциклу, резко дернул за руль и потянул на себя. Его кроссовки уперлись в землю и медленно поползли в сторону обрыва. Но парень не сдавался. Выдохнув, он потянул за руль с новой силой. Над обрывом показалось переднее колесо. Вены на Серегиных руках надулись, мышцы заиграли под футболкой.

Я потеряла счет времени.

Ещё секунда, и он упал на землю к моим ногам. Его пальцы продолжали держать руль. Переднее колесо теперь не свисало над пропастью. Мотоцикл валялся рядом, на боку, побежденный простым мальчишкой. Я облегченно вздохнула. Теперь им обоим ничего не угрожало.

Донских отпустил руль и спокойно поднялся. К его мокрым от пота ладоням прилип песок. Он отряхнул их о джинсы и глянул вниз, на речку. Мои зубы отбивали дробь. Я отошла, шатаясь, и плюхнулась попой на траву.

Оттащив мотоцикл на метр от края, Серега не без усилий поднял его и поставил на подножку.

– Ну, что, штурман, куда теперь поедем?

Его сияющая улыбка озарила меня и весь левый берег реки в придачу.

* * *

Мне хотелось быстрее добраться до комнаты и спрятаться с головой под одеяло. Возможно, я могла бы пролежать там с закрытыми глазами пару десятков лет, ожидая, пока рассеются все тучи.

Мама сидела напротив меня с суровым выражением лица. Её пальцы нервно перебирали ткань любимого клетчатого платья. С распущенными, свободно спадающими на плечи, волосами она напоминала разгневанную Эринию, богиню мести. Несмотря на легкую проседь, эта прическа очень её молодила.

– Ты представить себе не можешь, что я пережила, пока ждала твоего возвращения!

– Мама, прости, я не нарочно. Так вышло!

Она отпустила платье и сложила руки на груди. На её лице отчетливо читалось волнение, перемешанное с отчаянием. Трудно управлять детьми с инвалидного кресла. Особенно такими взрослыми, упорно рвущимися на волю из родительского гнезда.

– Марьяна, на улице давно стемнело! О чём ты только думала?!

Моё лицо залилось краской.

Сестра, сидевшая возле зеркала, улыбнулась так, чтобы я могла хорошо это видеть. Она радовалась. Расческа с новой силой впивалась в её длинные волосы, напрасно пытаясь усмирить мелкие завитушки цвета меди.

Анна пять минут назад ужасно бесилась, через окно провожая взглядом Серегу, уходившего от нашего подъезда в сторону дома. Молнии, летящие из её глаз, готовы были материализоваться и испепелить меня до тла.

Те, мальчишки, с которыми она гуляла раньше, в основном только и делали, что пили пиво да орали песни под гитару до утра. Они редко удостаивали её такой чести быть сопровожденной до самой двери отчего дома. От этого она ненавидела меня еще больше.

– Я постараюсь больше так не задерживаться, честно, – пообещала я, готовая встать перед мамой на колени.

Выражение маминого лица было непреклонно. Все знали, что это значит. Она запретит мне встречаться с Серегой и вообще надолго выходить из дома одной.

– Ты еще совсем мала, чтобы гулять допоздна!

– Мне семнадцать! Я не понимаю. Ане ты всегда всё разрешала!

– Смотри, – противненьким голоском вмешалась сестра, обращаясь к маме, – такими темпами… скоро она тебе еще и в подоле принесет…

Эти слова сработали лучше, чем канистра с керосином, запущенная в костер. Я ошарашенно уставила на неё. Как она могла так сказать про меня? Её глаза откровенно смеялись надо мной.

– Этого я точно не вынесу, – мама схватилась за сердце.

Мне показалось, что моё самоуважение сжимается до размеров спичечного коробка. Попробуй теперь отмыться от грязи, в которой Аня меня выпачкала.

– Что ты такое несешь? – крикнула я сестре, повернулась и сделала неуверенный шаг в сторону мамы.

Та резко взмахнула рукой, указывая, чтобы я к ней не приближалась, и судорожно вращая руками колеса коляски, покинула комнату.

Я видела, как тряслись её губы. Одна дочь огорчила тем, что ослушалась, другая умудрилась всё вывернуть наизнанку, усугубив ситуацию.

– Мама, – пропела вдогонку сестра, медленно скользя гребнем по волосам, – неужели ты позволишь ей встречаться с парнем, который гораздо старше её?

– Аня! – взмолилась я.

Она смотрела на меня снисходительно. Я для неё была не более, чем жалкой букашкой, назойливо мелькавшей возле глаз.

– Это, вообще-то, карается законом…

Во мне бурлили эмоции, я чувствовала, что вот-вот взорвусь.

– За что ты со мной так?!

Она расслабленно откинулась на спинку стула. Нет. Расселась как королева. Положила ногу на ногу и оглядела меня с ног до головы.

– За какие такие заслуги ты вдруг должна получить его? У тебя есть старшая сестра. И вряд ли тебе удастся устроить свою судьбу раньше меня.

– Что за бред?

Аня отнимала у меня одну мечту за другой. Жестоко, цинично. А ведь я ничего плохого ей не делала.

Теперь переезд в город и поступление в медакадемию мне точно не светило. Она сделает всё, чтобы убедить маму. Это в её духе.

Я убежала к себе в комнату и громко хлопнула дверью.

Мыслей не было. Только раздирающие плоть эмоции. Стоило только закрыть веки, перед глазами возникало белое ромашковое поле. Нежный ветер, беспокойно колышущаяся трава, осыпанная солнечными бликами. Скорость. И Его сильные руки.

Нужно только представить, что ты там. Представить всё до мельчайших деталей и нырнуть. Вот так.

Через полчаса я встала, вытерла слезы и взяла учебник по анатомии. Нужно много заниматься. Я решила. Всё обязательно получится.

Нужно просто подождать. Если в меня никто не верит, никто не хочет помогать и поддерживать, я всё сделаю сама.

Да. Я смогу. Всё будет хорошо.

Свои мечты нужно осуществлять вопреки всему.

9

Сергей Донских был мастером переговоров. Я не сразу об этом узнала.

После того, как мне запретили видеться с ним, прошло долгих три дня, похожих на бесконечность. На четвертый раздался громкий стук в дверь. Он долго разговаривал с мамой на кухне. Не знаю, что именно помогло: махровая герань в горшке, которую тот притащил с собой, или согласие с предложенными условиями, но мне позволили проводить с ним время.

Теперь каждое утро начиналось с того, что Серега приходил рано утром и будил нас всех. За три недели мы привыкли к его чаю, свежезаваренному из самых крупных чайных листочков и заботливо разлитому по кружкам. Горячему и ароматному.

Он традиционно спрашивал, кому добавить молока, и, не дожидаясь ответа, лил всем. Мы смеялись, общались, и никому его утренние визиты уже не казалось странными.

Аня обычно молчала и грустными глазами наблюдала за нами. В такие моменты мне становилось жаль её, ведь каждый заслуживает счастья. Но стоило мне только выйти из комнаты, она принималась болтать с Донских и громко смеяться. Липла к нему и отчаянно крутила задом. Я слушала её речи, сердилась и мечтала, чтобы она однажды прикусила язык.

А потом мы ехали к реке.

Нам нравилось купаться. Подолгу. До посиневших губ и дрожащих коленей. Мы зарывались в песок на берегу и грелись, слушая медленное течение воды. Я не уставала любоваться своим спутником. Его фигурой, тем, как он забавно щурился на солнце, как встряхивал головой, когда волосы падали ему в лицо. Во всех его движениях была легкость, уверенность и капля юношеской непосредственности.

В один из таких дней он притащил на берег мольберт и краски, и я посвятила несколько часов тому, чтобы показать ему, как можно рисовать сердцем. Он сам выбирал цвета и пробовал делать первые неуверенные мазки, позволяя краскам свободно растекаться по бумаге. Меня завораживало это зрелище, больше похожее на волшебство. Серега ужасно смущался слов о том, что у него особенный талант, но кисти из рук не выпускал.

На следующий день мы расписали бензобак его мотоцикла яркими языками пламени и, еле дождавшись, пока краска высохнет, бросились обкатывать получившееся чудо на поле, полном мошкары. Огромная махина разгонялась до предельной скорости и неслась, лихо проглатывая кочки. Я вставала, держась за Серегины плечи, и почти визжала от счастья.

Последний день наступил незаметно.

Я недоумевала, почему наши отношения больше походят на братские, но успокаивала себя тем, что это, вероятно, было частью договора с моей мамой. На мою долю выпадали лишь теплые объятия и многозначительные взгляды, и это рвало сердце на части.

В тот день он поставил мотоцикл в гараж. Громко лязгнула металлическая дверь, и в моей душе внезапно что-то оборвалось. Наверное, так заканчиваются сказки. Сейчас он проводит меня до двери и уедет. И больше не вспомнит о девочке, с которой проводил теплые летние деньки.

Серега убрал ключ в карман и повернулся ко мне.

Его глаза вдруг беспокойно забегали между мной и собственными руками. Я немедленно прочла его мысли. Мне тоже хотелось этого. И с того самого момента, как мы познакомились.

Он сделал неуверенный шаг, и в целом мире остались только мы одни.

Наши глаза.

Бешено колотящиеся сердца.

И губы, дрогнувшие и натолкнувшиеся на другие такие же.

Я ощутила его сильные руки у себя на шее, и меня насквозь пронзила необъяснимая дрожь. Восхитительная и мучительная одновременно. Дрожь, распространяющаяся по телу и заставляющая раствориться в пространстве. Тепло в груди разгоралось сильнее и, пульсируя, вырывалось наружу.

И мы нырнули в бездну.

Сколько бы времени ни прошло, я понимала, что не в силах оторваться от него. От поцелуев у меня горело лицо. Наконец, он в исступлении прижал меня к стене и опустил руку. Скользнул по шее. Ниже. Лихорадочно коснулся груди, сжал её.

Я закрыла глаза, увидела небесную лазурь и миллиарды солнечных лучей, и все они были направлены на меня. Мои пальцы с силой впились в ткань его футболки. Наши безумные взгляды встретились. Я чувствовала, как его руки продолжают блуждать по моему телу.

Серега вновь притянул меня к себе. Мои губы, объятые пламенем, всё еще жаждали продолжения. Я вдруг почувствовала его руку между своих ног и не смогла сдержать стона.

Земля начала вращаться в обратную сторону.

Нас словно охватила буйная горячка, которую невозможно было остановить даже выстрелом. Внезапно он остановился, словно вспомнив о чем-то. Его рука вырвалась из-под моего платья и больно сжала кожу на спине. Я выдохнула, пытаясь прийти в себя. Серега навалился, обжигая своим дыханием мою шею, постоял так пару секунд, потом резко схватил меня, кинул на плечо, как куклу, и понёс, пробивая себе дорогу через траву и кустарники.

Мы вернулись на тропинку. Я дернула ногами, спрыгнула и пошла рядом, крепко держа его за руку. Отдышаться удалось не сразу. Нас сопровождало молчание. Разгоревшийся пожар не торопился утихать. Мне казалось, что я почти слышу, как он мысленно ругает себя.

Страстный поцелуй, срывающий звезды с небес, повторился и у дверей моей квартиры. Я хотела попросить его остаться, но не произнесла ни звука.

Пожалуйста, не уходи. Побудь со мной еще немного…

Нужно было только сказать. Но я молчала.

Он обнял меня, оторвал от земли и покружил. Я замерла от счастья, и мы вновь поцеловались, почти до боли переплетая пальцы в волосах друг друга. Его улыбка осветила меня в последний раз.

Он достал из кармана джинсов кассету, протянул мне и ушел.

Оказавшись дома, я сразу побежала к магнитофону и включила ее.

«Я записал эту музыку для тебя, – услышала я его голос из динамика. – Сейчас мы далеко друг от друга. Если тебе будет грустно, послушай её и вспомни обо мне. Наверное, я самый везучий человек на земле: мне посчастливилось встретить тебя. Ты изменила меня, сделала лучше, научила чувствовать. Спасибо тебе за это. Спасибо за всё. За это лето, за улыбки и за все слова. Когда я закрываю глаза, вижу твои безумные рыжие кудряшки, озорные веснушки и бездонные зеленые глаза. Мы обязательно встретимся. Совсем скоро. Только дождись. Любовь… она… стоит того, чтобы ждать.»

Прокрутила снова и снова. И снова. Пока не уснула.

Утром я обнаружила, что сестра записала на мою кассету песни своей любимой группы. Её не трогали мои слёзы. Она сделала это специально и была довольна собой. Но чего она не знала, так это то, что эти простые слова невозможно было стереть, они отпечатались в моем сердце.

Навсегда.

10

Мы с Мурзей явно не были готовы к ТАКОМУ.

Мне даже показалось, что пол под нами начинает вибрировать. Так нас трясло. Мурзя, по паспорту Мария Мурзеева, а для друзей просто Машка, попросила меня встать позади нее, чтобы подстраховать, если она вдруг соберется хлопнуться в обморок. Нам намекали, что такое случается часто, но мы, естественно, не верили.

На самом деле, когда всё началось, я пожалела, что не пристегнула себя к ней ремнем, ведь ноги подо мной начали предательски подкашиваться.

Молодая женщина, двадцати пяти лет отроду, второй час умоляла её пристрелить, только бы это закончилось. Жидкие волосы её впитали пот и свисали на плечи тонкими, склизкими сосульками. Огромная больничная ночнушка, больше напоминавшая белую палатку, имела глубокий вырез спереди и совершенно не прикрывала перезрелых как дыни грудей.

Мученицу, то есть роженицу, заставили забираться на странное приспособление, именовавшееся родильным столом, да еще прикрикивали, чтобы не садилась, а ложилась сразу на спину. Женщина пыхтела, стонала, но таки одолела эту высоту. Нашим глазам предстал её голый необъятный живот, тугой и гладкий, с пупком, напоминавшим арбузную попку, только без хвостика.

Потом нас пригласили подойти поближе, и вот тут прекратились всяческие перешептывания. Девочки онемели, мальчишки, бледнея, начинали медленно скатываться под стол. Мы замерли, не дыша.

– Нормальный физиологический процесс! – хлопнул по плечу нашего однокурсника Максима подтянутый врач с пушистыми усами.

Максим продолжил, зеленея, таращить глаза. Его теперь мало утешали слова «нормальный» и «физиологический». Перед глазами разворачивалась устрашающая кровавая картина, в которой больше всего поражало несоответствие размеров органов, которые должны были исторгнуть из себя превышающего их самих по величине младенца.

Никто из нас не мог оторваться от действа, разворачивающегося между ног всхлипывающей и то и дело срывающейся на стоны женщины.

– Когда? – проскулила она.

– Что когда? – сонно произнесла акушерка.

– Когда мне тужиться? Вы мне скажете?

– Это ты нам скажешь, – рассмеялась другая, обрабатывая её промежность.

Женщина обреченно откинула голову и зажмурилась. По её лбу скатывались маленькие капельки пота.

Мне было не совсем понятно, почему никто не торопится её утешить. Отчего все были так спокойны, и когда врачи успели стать такими безразличными к пациентам. Вероятно, в этом был и особый смысл: подержать за руку мог кто угодно из нас, а задача медиков состояла совсем в другом.

На первой потуге акушерки бросились старательно прижимать роженицу к столу. Она же, рыча и заламывая пальцы, поднимала таз от поверхности и всячески старалась им противодействовать.

Мурзя коснулась меня совершенно ледяной рукой. Я перехватила её взгляд, полный ужаса. Как только потуги отступали, женщина, тяжело дыша, умоляюще косилась на нас и скулила. Её жалобные стоны время от времени усиливались и заполняли собой всю палату, эхом отдаваясь в коридоре больницы.

Наконец, в руках женщины-врача блеснул скальпель. Осторожным движением она произвела надрез. На следующих потугах появилась головка.

– Первый пошел, – заметил усатый неонатолог, подталкивая совершенно белого, как мел, практиканта Костю Воропеева, к стулу.

Мальчишка плюхнулся на него, никак не реагируя на ватку с нашатырём.

Тело роженицы отчаянно напрягалось, пытаясь вытолкнуть из себя ребенка. Толстая акушерка разудало поставила руку между грудью и животом женщины, пытаясь нажатиями выдавливать его к выходу. Раздалось мучительное рычание, и нам показалось, что на лице мученицы полопались все капилляры. Глаза её покраснели, из груди вырвался сдавленный хрип.

Я зажмурилась, но Мурзя тут же больно надавила на мои пальцы. Пришлось открывать глаза. Ребенка уже утащил усатый неонатолог. Женщина лежала в полубессознательном состоянии, с надрезанной промежностью, из которой сочилась кровь.

– Рано расслабилась, голубушка, – заметила остроносая врач, заняв удобную позицию между её ног и ощупывая живот. – Сейчас будем рожать послед.

Я повернулась и оглядела совершенно ошеломленных одногруппников. Мы все напоминали взволнованных сурикатов, в недоумении и растерянности таращившихся вокруг. Увиденное нас поразило и абсолютно никого не могло оставить равнодушным.

* * *

– Шикарно! Нет, ну, ты видела?

Мурзя растянулась на сидении, вытянув перед собой длиннющие ноги, обтянутые джинсами. Её тоненькая шубка, едва доходящая до середины бедра, местами пообтерлась и выглядела немало побитой жизнью. Девушку это ни капли не смущало. Она и в шубке-обдергайке и без нее была на редкость хорошенькой: смуглой, высокой, с аккуратными пухлыми губками и длинной черной косой.

Автобус тронулся, оставляя на остановке наших одногруппников. Ребята едва успели помахать нам руками, как их тут же поглотил очередной, неизвестно откуда налетевший, снежный вихрь. И за что нам этот адский холод ранней весной? Когда все живут предчувствием потепления?

Я села рядом и поставила сумку на колени. Все пассажиры выглядели жутко раздраженными длительным ожиданием автобуса в мороз. Подошедшая кондуктор, строго оглядев нас с головы до ног, проверила предъявленные ей проездные и с видом победителя удалилась.

Мурзя выдохнула на стекло и пальцем в пушистой перчатке нарисовала сердечко.

– О чем ты? – спросила я.

– О родах.

– И что в них шикарного?

– Ты тоже, как и парни, думаешь, что это было омерзительно?

Я опустила голову и взглянула на тоненький браслет часов на своей руке. Задерживаюсь уже на три часа. Как обидно! Серега должен был позвонить из общаги. Переживает, наверно. Ему редко удавалось воспользоваться тамошним телефоном, поэтому опоздание лишало меня и без того почти уникальной возможности поболтать с ним пять-десять минуточек.

– Думаю, это было… обычно.

Конечно, она мне не поверила! Мурзя кивнула и приглушенно хихикнула. Нас всех потрясло это «обычное» действо.

– Считаю, что парням нужно показывать такое в обязательном порядке! В старших классах школы. – Она выдохнула на свои пальцы и потерла ладошки друг о друга, чтобы быстрее согреть руки. – Почему женщины должны заботиться о контрацепции? Они сунул-вынул и пошел, а нам вон как приходится мучиться!

– Мурзя, – прошептала я ей на ухо, – у тебя слишком толстая шапка. Ты себя не слышишь и потому так орешь, что на тебя весь автобус косится.

– А, может, я этого? Провожу ликвидацию безграмотности, а? – Она рассмеялась, поднимая шапку та, чтобы ухо оставалось открытым. – А что? Всё бесплатно, денег не беру! Просвещайтесь на здоровье!

– Если молоденьким мальчишкам показывать роды, они еще надолго останутся девственниками.

– Это ли не хорошо? – не унималась подруга. – Меньше абортов!

– Не знаю. Может, мужчин стоит оберегать от такого зрелища…

Она толкнула меня в бок с такой силой, что я чуть не вылетела в проход.

– Ты теперь тоже боишься рожать?

– Да, – призналась я, возвращая задницу на сидение.

– А я нет!

Автобус остановился, чтобы принять через открывшуюся дверь новых пассажиров. Мы замолчали, думая каждый о своем. Я сгибала и разгибала заледеневшие пальцы ног, надеясь на скорый прилив крови к этой части тела. Пожалуй, стоило бы надеть валенки в такую погоду. Интересно, чем там занимается Серега? Сильно злится на меня? Переживает ли?

В открытую дверь влетало чересчур много морозного воздуха. Все сидевшие в нетерпении постукивали ногами и дрожали.

– Думаешь, ей было сильно больно? – наклонившись ко мне, спросила Машка.

– Она так потела…

– А еще эти глаза её безумные! – Мурзеева изобразила подобие ожившей мумии с кривым раззявленным ртом. – Так и лезли из орбит. А-а-а! Жуть!

– А Максиму так вообще, вроде всё понравилось. Ну, пожелтел, побледнел. Ерунда же!

Мы захохотали в голос. Пассажиры не упустили случая обернуться и одарить нас гневным взглядом.

– А помнишь, как она вопила? – Пряча лицо в ладонях, прошептала Мурзя. – Отрежьте мне руку, ногу, но только прекратите это!

– Я вот смотрю на тебя, – шепнула я ей на ухо, – и думаю, что если ты будешь меньше ржать, то, пожалуй, станешь хорошим медиком.

Она выпрямилась и поправила шапку. Строгая тетка-кондуктор продолжала неотрывно пялиться в нашу сторону.

– Неужели, тебе не смешно?

– И да, и нет.

Машка наградила меня очередным толчком.

– Зануда!

– Ты уже думала, что будет, когда ты закончишь учагу?

Мурзеева поерзала на сидении, разглядывая нарисованное на стекле сердечко, быстро исчезающее и обрастающее льдом.

– Я хотела бы делать что-то полезное. Вполне можно попробовать стать акушером.

Мне вдруг захотелось встать и пробежаться по салону, чтобы оледеневший дерматин, которым было обтянуто сидение, перестал морозить мне зад. Как раз в этот момент автобус подбросило на кочке.

– Иногда я спрашиваю себя, это ли наш потолок? – Я протянула руку и крепко ухватилась за поручень. – Мы еще молодые. Можно поступить в университет и сделать хорошую карьеру. Хирурга, например.

– Далеко ты мыслишь! Мне бы найти квартирку да свалить, а то предки скоро намертво запилят. Работать, жить. Тусоваться!

– Маш, ты чего? – Мне искренне была непонятна её позиция. – Устроишься ты работать в процедурку и всю жизнь за три копейки будешь уколы впендюривать!

Мурзя рассмеялась, пряча замерзший нос в воротник шубы.

– Хорошо! А то лучше ведь врачом за три копейки!

– Я тебя знаю, ты девчонка умная, способная. Как ты будешь жить с мыслью о том, что не реализовала всех своих возможностей? Всю жизнь выносить судна это благородно. Но не благодарно. А ты схватываешь всё на лету, ты мыслишь! Ты лучше всех в нашей группе. Неужели у тебя нет мечты?

– Не знаю. Я вообще на такие темы никогда не задумывалась! Мне бы придумать, как отметить совершеннолетие, вот это да. Это вопрос! Пиво, водка? Водка, пиво?

– Спирт! – Я отпустила поручень и уставилась на нее. – Маш, давай придумаем тебе мечту.

– Ну, давай, – согласилась она, закатывая глаза.

– Ты бы могла стать крутым педиатром-неонатологом. Как тебе?

– Почему именно им?

– Ты внимательная, добрая, уверенная в своих силах.

– Я такая.

– И еще ты любишь головоломки и всегда во всем докапываешься до сути. Взять, к примеру, новорожденного. Кожа ребенка розовая, он дышит самостоятельно, задорно кричит, активно сопротивляется при осмотре. Ты знаешь его анамнез, риски, предполагаешь, чего ожидать. Но скрытые проблемы, о которых он не в состоянии тебе сообщить, это ли не те загадки, которые ты любишь разгадывать?

– Допустим. Ты меня сейчас зовешь на вышку что ли? Это же еще, черт знает сколько, лет геморроя!

– Это же так интересно. Я приглашаю тебя в это приключение! Бросаю вызов!

– Марь, а как же мама?

Мне стало стыдно, что в моей голове до сих пор не было готового решения для данной проблемы.

– Что-нибудь придумаем…

– Тогда, пожалуй, я принимаю вызов! Перед тобой будущий великий кардиолог страны!

– Кардиолог?

– Он самый! – Мурзя забавно потрясла головой, дурачась, и снова резко толкнула меня в бок. – Наша остановка! Бежим!

Звонко смеясь, толкаясь и обгоняя друг друга, мы вывалились из дверей автобуса прямо на обжигающий ноздри морозный воздух. Мурзя всю дорогу катилась на сапогах, как на лыжах, падала и хохотала, пока я пыталась её поднять. Вставая, она валилась в ближайший сугроб, возвещая на всю улицу о том, что она – подводная лодка «Малютка», которая совершает погружение.

Вряд ли кто из прохожих мог хотя бы на секунду поверить, что две полоумные девицы, и правда, станут врачами, которые будут спасать жизни людей. Вряд ли вообще кто-то мог верить в то, что из подобных девиц могли бы получиться порядочные люди.

А мы, вот, верили.

– Мам! Мам! – воскликнула я, отряхивая снег с куртки.

Мне хотелось скорее сообщить ей о своем решении, обсудить планы и возможные трудности, связанные с нашим будущим переездом в город. В квартире было странно тихо. Я быстро скинула сапоги и, не снимая куртки, прошла в комнату.

– Тетя Галя? – удивилась я, увидев соседку, сидящую на диване.

В её руках был зажат носовой платок. Пожилую женщину слегка потряхивало. От страшных мыслей, лезущих в голову, у меня моментально похолодела спина.

– Теть Галь, а где мама? – тихо спросила я.

– Деточка, – прикрывая рот платком, всхлипнула она. – Ты присядь.

Я оглянулась вокруг. Маминой коляски нигде не было. На столе рядом с таблетками от давления лежали мамины очки и не тронутый набор для вышивания крючком.

– Не буду я садиться! Где мама? Теть Галь!

Мой голос разлетелся по комнате, словно тысячи осколков, и, натолкнувшись на стены, растворился в пустоте.

– Я приходила в обед. – Женщина промокнула платком глаза и уставилась в пол. – У нее просто болела голова. Голова.

– Где она? – Я поняла, что кричу. – Где мама?!

– Инсульт, – единственное, что смогла произнести соседка перед тем, как бессильно разрыдаться.