Читать книгу: «Чужбина. Родина. Любовь», страница 3

– А когда четыре фрейлины прикрепили императорскую мантию на плечи Александре Федоровне, та покачнулась! Да-да, я сама видела, ей стало дурно от духоты и свечного смрада! Но государь!.. Ах, как он ласково поддержал ее… Он ее так любит! Хотя что там любить? Ни красоты, ни очарования… Так вот, после этого Николай снял свою огромную корону, подержал над головой жены и снова надел на себя. Далее он увенчал царицу маленькой короной, такой аккуратненькой, по виду не тяжелой… Но боже, до чего красиво все это было… А царевич?! Этот маленький мальчик столь героически себя вел! Ни слезинки, ни пятнышка на личике – херувим, да и только… А вот по вдовствующей императрице было видно – не особо она всему рада. Ну да, ведь это третья коронация, которую она наблюдала… Так вот, Бибикова Катюша, фрейлина новой государыни, говорила мне…

Девушка заерзала в кресле, на что Софи рыкнула:

– Выпрямись, Трубецкая, а то горб нарисую!

– Ладно-ладно! Не ругайся, голубушка. Я про фрейлин хотела сказать… но забыла… Кстати, душеньки мои, вы знаете, я совсем не против фрейлиной послужить. Но, как обычно, с Николаем Павловичем мне не повезет… Спросите – отчего «как обычно»? Отвечу, что тут скрывать – однажды в столице я уже упустила свое счастье… Ах, девочки, какой был шанс… Могла стать фавориткой, да! Как-то в Петербурге на маскараде мне удалось познакомиться с Николаем Павловичем. Ну я и договорилась с ним о рандеву! Вы понимаете, о чем я – свидание прямо у меня на съемной квартире! Ах, не красней, Машенька, ничего тут нет грешного! Ну, или почти ничего, все умные девушки так делают… Так вот, Николай пообещал, что будет инкогнито. В указанный день я принарядилась, сижу, жду свидания. Служанке своей сказала, что как придет, мол, государь, так сразу ко мне и веди. Она дура у меня, чухонка грязная, но стряпает вкусно. Так вот, сижу я, сижу, время указанное уже прошло, думаю – обманул меня государь. Или попросту адрес позабыл?.. Слышу, чухонка с кем-то ругается, кого-то скалкой гоняет. Она так многих попрошаек выпроваживает, вот и очередного выставила. Выглядываю: «Что, мол, шумишь»? Говорит: «Пришел какой-то хлыщеватый вахмистр, говорит, я – царь, скорей госпожу сюда зови. Какой же он царь – без короны да в нашивках мальчишеских? Вот и спустила его с лестницы!». Вот так, душеньки мои, мой шанс и полетел вдоль лестницы…

Александрин развела руками и до того комично вздохнула, что Софья отложила кисточку и расхохоталась.

– Полагаю, великий князь Михаил Павлович в тот вечер изрядно над государем потешался… Чтобы чухонка царя скалкой гоняла – это, дорогуша, сильно, это Франция, девяносто третий год. Но ты, Трубецкая, не переживай за своего красавчика. Уверена, замену тебе нашли в тот же вечер, уж больно слаб наш Николай до бабских ляжек.

Маша Грибоедова резко взяла фальшивый аккорд:

– Софи! Так грубо, прекрати сейчас же!

– Да брось – разве я что новое или тайное открыла? Все отлично об этом знают. Даже молодая императрица. А ты, солнце мое Александрин, если уж действительно хочешь завести важное знакомство с этим красавцем, то должна в первую очередь не ему понравиться, а его жене.

Маша отошла от фортепиано, по-дружески обняла подругу за худенькие плечи:

– Дорогая, постарайся не говорить подобных вещей в обществе. Мы тебя поймем, но свет может осудить… И даже не пытайся уверить меня, что тебе плевать на всеобщее мнение! Тебе не удастся изобразить из себя живой скандал, подобие Жорж Санд. А если и удастся, то у нас не Европа, поймут тебя неправильно… Душа моя, ты хочешь показать себя с худшей стороны, но ты не настолько груба и черства. Мой брат Александр подобным поведением в юные годы шокировал общество, до добра его это не довело… – взгляд Маши упал на портрет. – Боже, как красиво, ты волшебница, Софи! Надо показать месье Соколову, он начнет завидовать!

Софи пренебрежительно кинула рисунок Александрине, та влюбленно вперилась в него – она обожала подобные экспромты Мальцовой и за каждый портрет ее работы была готова продать душу. Но Софье ее душонка была ни к чему – она рисовала, лишь бы набить руку и не потерять форму.

– А-а, ничего особенного, глупости, – фыркнула Софи, – Жан намного лучше рисует. Ты не видела, насколько прекрасный у него вышел портрет Вальтера Скотта. В «Московских вестнике» обещали напечатать, вместе с переводом «Жизни Наполеона».

Маша одобрительно закивала:

– Вероятно, твой брат очень одаренный, если его печатают в столь юном возрасте. Вот «Горе» моего Саши так и не напечатали…

– Просто Жан, возможно, пишет то, что пропускает цензура. Александр Сергеевич создал гениальную, но весьма неудобную комедию. Думаю все же, когда-нибудь ее напечатают. При Николае должны.

Вытирая от сангины²¹ руки, Софья прошлась по комнате. Девушка с детства привыкла к роскоши, местная убогость ее подавляла, ей стало искренне жаль Машу. Гостиная была обставлена старой мебелью, обои вышли из моды лет десять назад, вместо картин на стенах висели дешевые гравюры, весь дом казался пропитанным какой-то холодной, неуютной атмосферой. Но посреди всей этой скудости самородком возвышался дорогой, блестящий концертный рояль. Хвала небесам, старая карга Грибоедова пока не посмела продать его за долги.

Подругу нужно было спасать. Софи решительно повернулась к Грибоедовой.

– Маша, ты должна немедленно съехать от матери. Здесь ты задохнешься, я вижу, как эти стены давят на тебя, ils empêchent la réalisation de ta personnalité!²² Ты должна либо сбежать и выступать по Европе с концертами, либо… черт, выбора нет – либо выйти замуж.

Александрин захлопала в ладоши и затараторила:

– Ой, как это замечательно! Мы выдадим замуж нашу Машеньку! Это будет так весело! Ты уже придумала, кого ты пригласишь? А у кого будешь заказывать платье?.. Я бы посоветовала обратиться к мадам Полин…

– Стойте! – Маша Грибоедова впервые за свою жизнь повысила голос и тут же заплакала. – Прекратите! И вы туда же, как и маменька!.. Ну а ты-то, Софья?! От тебя я не ожидала… Тебе легко рассуждать, за твое приданое очередь бьется, а я почти нищая, не видать мне хорошего мужа… А если убежать в Европу, то я одна не смогу, я не такая сильная, не такая храбрая, как ты! Софи-и, что мне делать?!

Софи хмуро обняла подругу, погладила ее по блестящим черным волосам.

– Не хнычь… И… прости, я не хотела тебя расстроить. Сглупила. Ну, ты же знаешь, я такая… Стать богемной актрисой или пианисткой для девушки нашего круга – значит, опуститься ниже панели. Не такое у нас образование, не таких женщин желают видеть наши мужчины… А мы, увы, полностью в их власти…

Александрин взмахнула ресницами и просияла:

– Я знаю, знаю, что нужно сделать! Мы в ближайшее время найдем Маше мужа, мы спасем ее от нищеты и материнских упреков! У меня туча поклонников, кого-нибудь из них обязательно подберем. И тебе, Сонечка, мы тоже найдем мужа!

Маша, вытерев слезы, хихикнула над столь очевидной глупостью, а Мальцова и вовсе расхохоталась:

– Ну, в таком случае, дорогуша, ты тоже обязана выйти замуж. Кстати, как тебе Серж Соболевский, нравится? Он богат. И влюблен не на шутку, уж я-то знаю. Скандалист, улучшенная копия Булгарина, с будущим. Хорошенький, богатенький, образованный…

– Н-нет, я его побаиваюсь, он какой-то неуправляемый… – красавица капризно взмахнула веером.

– А Погодин? Михаил Петрович мужчина умный и солидный, уже сейчас при должности и с положением.

– Да, но его происхождение… – красивые губки капризно изогнулись.

Софи ругнулась по-гвардейски:

– Ах ты ж… она еще выбирает! Своего брата тебе не буду сватать, жалко мне его, не заслужил он такой награды. Хоть и дурак – тоже влюбился.

Александрин и бровью не повела – она любовалась своим портретом.

– Мои дорогие! – Маша вновь улыбнулась своей мягкой улыбкой. – Душеньки, я вас так люблю! Давайте вместе подумаем – нужны ли нам мужья? Мы все умные, красивые, самодостаточные. Но, увы, мы зависимы от наших близких. И в то же время, будучи старыми девами, мы стесняем их. Тебя, Александрин, родители хотят выдать замуж за Веневитинова, тебе он немного нравится, но будущего с ним ты не видишь. Да и он влюблен в Волконскую, это все знают. Я сама опасаюсь, что маман отдаст меня за первого попавшегося старика, лишь бы он был с состоянием. Ты, Софи, с трудом выживаешь у дяди с тетей, я вижу, как мадам Мальцова тебя ненавидит. Милые мои, мы сами должны это прекратить. Давайте пообещаем друг другу, что уже в следующем году найдем себе мужей! Коли мы не можем жить свободно, ездить с концертами по Европе, вести богемную жизнь, то сделаем хотя бы эту малость – сами выберем тех, кто по сердцу, а не согласимся на тех, кого нам подсунут!

– Ах, Машенька! Ты такой ангел!.. – Трубецкая кинулась ей на шею, расцеловала в обе щеки.

Софи изогнула губы:

– Если я сейчас не выпью горячего шоколада с пирожным, то тотчас растаю от этой слезливой розовости… Собирайтесь, дорогуши, мы едем в кондитерскую! Я угощаю.

Вечером того же дня, проводив на очередной раут старуху-мать, Мария Грибоедова разбирала новые ноты для арфы. Она никак не могла сосредоточиться, слова подруги не выходили из головы. «Эти стены давят на тебя, они мешают раскрытию твоей личности! Ты должна либо сбежать, либо выйти замуж». Она вздохнула и отложила нотную тетрадь – Софи как всегда была права. Маленькая, но жесткая, грубая и упрямая, она вещала истину, она видела весь мир насквозь, вникала в суть вещей, не отвлекаясь на предрассудки – она была права. Марии необходимо либо сбежать, либо, увы, выйти замуж. Мать уже давно возила ее за собой по домам, показывая женихам как родовитую кобылу или борзую, расхваливая и бессовестно предлагая, будто Мария – залежалый товар в лавке, будто матери срочно нужно было отделаться от дочери.

Убежать… Идея недурная… Месье Лист, венгерский композитор, рассказывал, что по Европе гастролируют с концертами весьма знатные особы. В Париже и в Вене на это смотрят намного проще – там ценят в первую очередь талант…

Внезапно дверь широко распахнулась, в комнату с шумом и грохотом влетел любимый брат, поправил очки, расплылся в широкой улыбке, схватил за руку и потащил вниз, к роялю.

– Мари, ты должна на это взглянуть! Солнце мое, без тебя никак, только ты на это способна!

С хохотом и топотом они спустились по лестнице. Матери дома не было, и они могли вести себя раскованно, как в детстве. Мари покружилась по зале, со смехом расцеловала Александра в обе щеки: он совсем недавно приехал из столицы с очистительным аттестатом, можно было счастливо выдохнуть – ни тюрьма, ни каторга ему больше не грозили!

Александр нетерпеливо сел за рояль, подвинулся, давая место рядом, раскрыл какие-то ноты:

– De cette place, allons-y!²³ В четыре руки они принялись за «Эгмонта» Бетховена. Без репетиций, без разбора по исполнителям – они как будто чувствовали друг друга в музыке. Мари вела, беря сильные нижние и мрачные аккорды, Александру же доставалась взволнованная бетховенская тревога. С хохотом и азартом, подталкивая друг друга локтями, брат и сестра сидели у рояля и музицировали, не замечая, что за ними наблюдают.

В один самый эпический момент за спиной брата с сестрой раздался хрустальный звон. Мари подскочила от неожиданности, Александр же моментально перестроился и продолжил играть, уже в две руки, нечто новое, лиричное и негромкое.

Бокал из дорогого сервиза, подаренного Софьей Мальцовой, разлетелся по углам мелким крошевом, на полу растеклось густое красное вино. Коренастый светловолосый мужчина нагнулся, пытаясь оттереть винные пятна со своих светлых панталон. По-видимому, безуспешно. Он поднял на Марию ярко-голубые глаза и виновато улыбнулся:

– Простите великодушно, я напугал вас. Заслушался и случайно выронил бокал, – он склонился в галантном поклоне. – Позвольте представиться, Дурново Алексей Михайлович к вашим услугам. Еще раз прошу прощения. Вы, пожалуйста, продолжайте, у вас с Сашей великолепный дуэт.

Александр, не отвлекаясь от рояля, язвительно заметил:

– Мари, это Алексис, я как-то рассказывал тебе о нем, мы вместе учились в пансионе. Но не обращай внимания на этого недотепу, садись, ты мне нужна как никогда.

Пылая от смущения, Мари послушно села за рояль, а «недотепа» с восторженной улыбкой вновь заслушался волшебной музыкой.

* * *

Камушек звонко плюхнулся в центр небольшого пруда, от резкого звука из камышей вылетела утка. Три собаки навострили уши, жалобно заскулив, с надеждой посмотрели на хозяина, но тот повременил стрелять. Крахмально хрустящий воздух был чистым, свежим, дышалось легко. Над водой тянулся легкий туман, утро обещало перейти в пригожий сентябрьский денек.

Александр Грибоедов глубоко вдохнул, поправил очки и улыбнулся Ивану Акимовичу:

– Да, Мальцов, у тебя здесь, конечно, не Симеиз, но…

– Недурно. Да, тут, в Дядьково, вполне даже недурно. Но я в этих краях, увы, по необходимости. Заводы, производства, одним словом – рутина… Друг мой, скажу как на духу, труд негоцианта заключается не только в продажах и выгодных сделках. Чаще приходится биться с поставщиками, подрядчиками, нерадивыми работниками, с их капризными семьями и глупыми требованиями оных… Эх, Саша, как же я хочу вернуться в Крым, отдохнуть… Таврида тянет посильнее юной и горячей любовницы! Ее вина, ее фрукты, ее море в конце концов… Ты помнишь, как мы вместе отдыхали в двадцать четвертом году? Я еще сильно расстроился, утопив в море обручальное кольцо.

Грибоедов ухмыльнулся:

– Помню, как же! Я тогда посоветовал тебе купить все побережье, дабы кольцо все равно осталось на твоей земле.

Мальцов громогласно рассмеялся, несколько уток вспорхнули в небо.

– Именно, дружище! Именно! Я ж последовал твоему совету и купил-таки весь тот берег!

Александр с удивлением протер очки и водрузил их обратно на нос:

– Ты это серьезно?! Это была шутка, Иван. Ты же знаешь, меня вечно тянет подцепить тебя за твои хваленые миллионы… Неужто и вправду купил?..

– Несомненно! Симеиз мой, и я жду тебя в гости следующим летом! Будем вместе отбирать новые сорта винограда, посоревнуемся с подкаблучником Воронцовым… – он приобнял друга за плечи, ехидно блеснул глазами. – Тайно надеюсь, что и ты утопишь в море свое обручальное кольцо!

– Мальцов, не болтай чепухи. Чтобы такой закоснелый холостяк, как я, женился?! Упаси господь… Что скажут мои театральные цыпочки? Их маленькие сердца разобьются. И не смейся, Иван! Думаю, моя маман постаралась – нынче в Москве на меня глядят как на жениха. И мало того дочери – ха-ха, я бы и не против, – но мамаши!.. Ох, дружище, рановато мне жениться…

Охота удалась: за изумрудные шейки к седлу была прикреплена дюжина уток, довольные собаки, играючись, ластились к хозяину, а гость, ведя на поводу коня, с блаженством вдыхал сентябрьский воздух и щурил на солнце подслеповатые глаза.

Только здесь, в деревне у Мальцова, Грибоедов впервые за долгое время почувствовал себя свободным. Его арестовали в крепости Грозной еще в январе, и если бы не старик Ермолов, его начальник и наставник, давший время сжечь компрометирующую переписку, сейчас Александру Сергеевичу пришлось бы куда хуже. Пожалуй, да, сейчас он мог быть уже в Сибири…

Следствие по делу заговорщиков велось тщательно, потому сидеть на гауптвахте²⁴ Главного штаба пришлось долго. Не имея прямых улик, причастность Грибоедова доказать так и не удалось – его отпустили с очистительным аттестатом. Но на заметочку, как и многих, взяли. Среди тех самых многих был и сам Алексей Петрович Ермолов. Новый император освободил командующего Кавказским корпусом от службы едва ли не с фронта Русско-персидской войны и с поспешностью отправил на «заслуженный отдых», как будто позабыв его многочисленные заслуги перед Отечеством и героические военные подвиги.

Время генерала Ермолова прошло. Верные люди шептали, что теплое место старика со дня на день займет молодой и активный, но пока ничем не проявивший себя близкий к новому трону Иван Федорович Паскевич. Грибоедову, вновь посланному на Кавказ, этот выбор был на руку: Иван Федорович являлся мужем кузины Александра, Елизаветы Алексеевны. Ну как не порадеть родному человечку… Ситуация была скользкая, но вполне естественная на русской земле, сам Грибоедов когда-то высмеял ее в комедии, сам же и глупо попал в оную. Но, как ни крути, не воспользоваться ею стало бы еще большей глупостью. Однако ему было неловко, неприятно и даже стыдно перед самим собой.

– Ну и что же ты расстраиваешься? – Иван Акимович, выслушав жалобы друга, добродушно рассмеялся. – Все тузы колоды у тебя на руках, глупец! Радуйся! Ну, согласись: Ермолов хоть и был тебе наставником, но не очень-то и доверял, верно? Ни свободы действий не давал, ни предприятий не позволял. Из такого веревки не совьешь, старик-кремень, старик-гора. А этот мальчишка Паскевич, я слышал, тряпка еще та, да к тому же тугодум. Тем более уважает тебя до дрожи. А быть может, попросту любит как родного человека?.. Но не в том суть. Паскевичем ты сможешь руководить, подсказывать, направлять его действия. Для тебя, брат мой Александр Сергеевич, ныне открывается простор деятельности поистине государственной при тех почти неограниченных полномочиях, которыми наделен, ни много ни мало, сам наместник Грузии.

Грибоедов остановился и пронзительно взглянул на Мальцова:

– Я правильно понял, к чему ты ведешь? Сбыт в Персию?..

Иван Акимович просиял:

– Ах, золотая голова!.. Да-да, ты прав. С двадцать первого года, как тебе хорошо известно, в Закавказье введен льготный тариф на ввозимые товары и беспошлинный транзит из Редут-Кале в Иран. Это, брат, нетронутая золотая жила, рай для нашего брата-негоцианта! И я предлагаю тебе обдумать и разработать план освоения этих новых для нас рынков сбыта. Ты знаток Востока, ты свой человек у грузинского губернатора. А теперь, когда обстановка в персидской войне стала в нашу пользу и Аббас-Мирза отступает, ты только представь, сколь радужная будущность тебе откроется!.. Ах, кабы узнать там пару-тройку нужных человечков… – Мальцов обнял Грибоедова за плечи, заговорщицки прошептал на ухо: – Вижу, как загорелись твои глаза, Сашка! Полагаю, ты уже знаешь, что именно будешь делать?..

* * *

Монументальные напольные часы английской работы гулко пробили восемь раз. Званый вечер непоправимо двигался к провалу, и если Грибоедов не успеет подойти в ближайшие полчаса, то Капитолине Михайловне придется лишиться звания владелицы лучшего литературного салона в Москве.

Хозяйка, обещавшая «угостить» общество отменными сюрпризами, была не готова к такому количеству отказов. Клятвенно пообещавший явиться Александр Пушкин небрежно отписался, что приболел. Вероятно, вновь проигрался в пух и прах – после возвращения из ссылки он вел себя крайне неумеренно во всех отношениях. Барон Дельвиг, посетивший белокаменную, буквально вчера отбыл в столицу. Во всяком случае, в его записке с извинениями именно так и было сказано. Быть может, соскучившись, старые лицейские товарищи объединились и предпочли ближайший трактир обществу благоговейных почитателей их творчества… Князь Вяземский с супругой отбыли ненадолго в свое имение, и потому для московских любителей литературы оставалась последняя надежда – Александр Грибоедов, но тот безбожно опаздывал уже на полтора часа.

Нервно обмахиваясь веером, мадам Мальцова прошлась по салону: общество заскучало, и это было ужасно. Если старшее поколение еще немного общалось и сонно перекидывалось московскими сплетнями, то молодежь захандрила не на шутку. Жан, не таясь, читал новый «Московский телеграф», Серж Соболевский, зевая, слушал Погодина, который битый час рассуждал о своей нормандской теории. Софья что-то рисовала, ее кузен со стороны матери, Николай Мещерский, лениво листал богато украшенный альбом Капитолины Михайловны. Большой и толстый богатырь Степан Нечаев, сосед Жана по Гусь-Хрустальному, дремал на подоконнике, иногда от него исходил звук, похожий на всхрапывание. Софья то и дело хмыкала – этот простой деревенский помещик ее очевидно веселил. Капитолина Михайловна заволновалась – кабы не выкинула чего эта язвительная девчонка…

В четверть девятого появился Александр Сергеевич. Поправил очки, неторопливо сделал общий поклон и ввел в залу свою сестру. Мария нынче была очаровательна, она просто сияла. Вместе с Грибоедовыми прибыл Алексей Дурново, молодой и весьма перспективный для московских невест жених.

Общество радостно воспрянуло, зашевелилось, обступило главного гостя. Мари, прошмыгнув меж спин, весело подскочила к Софье, расцеловала ее и зашепталась. Софи цепко оглядела подругу, обняв за талию, шепнула:

– Неужто это твой выбор?! А ты шустра, подруга! Уважаю – дала слово и тут же сделала!

Мари порозовела:

– О чем ты?..

– О мужчине, разумеется, – она вытянула шею, приглядываясь к Дурново, который с живостью вступил в дискуссию с Погодиным. Не стесняясь, внимательно изучала его, оценивающе причмокнула губами. – А он ничего… ты видела его кадык? А руки? Такие тонкие и длинные пальцы…

– О боже правый, Софи! Прекрати, нельзя же так бессовестно разглядывать человека, это неприлично, – Мария еще сильнее запунцовела. – Он старый друг Саши…

– Ну-ну, я поняла. Разумеется, этот недотепа в своей медвежести не знает, как ухаживать за такой барышней, как ты. Ну так мы его научим.

Она громко, на весь салон, крикнула:

– Алексей Михайлович, будьте любезны, взгляните во-он на ту нашу люстру!

Помимо Дурново на затейливую хрустальную люстру в недоумении подняли головы все гости. Тетушка начала раздуваться от возмущения, а Софи как ни в чем не бывало сказала Марии:

– Вот теперь ты видишь, какой у него кадык? А если, душа моя, у мужчины такое адамово яблоко, то ты понимаешь, какое у него все остальное?.. О да, это настоящий мужчина.

– Софи! Ты что такое говоришь?!

– Ну а если это чудо сможет тебя достойно содержать, то я вас, дети мои, благословляю. Хочешь, я напишу для тебя его портрет? Да хочешь, я же вижу! – Мальцова вновь закричала: – Алексей Михайлович! Идите к нам! Вы будете мне позировать, и не отнекивайтесь. Марии Сергеевне необходим ваш портрет, вам придется посидеть без движения.

Маша со стыда уткнулась красным лицом в веер, а Дурново был вынужден покинуть мужской спор, подойти и вежливо поклониться барышням. Софи усадила его в картинную позу, показала, как красивее сложить холеные руки. Подумав, бесцеремонно отцепила маргаритку с прически Марии и прикрепила ее в петлицу фрака несчастной жертвы.

– Так лучше. Если захотите, Алексей Михайлович, попозже отдадите владелице. Только вряд ли захотите. И смотрите, пожалуйста, не на меня, а вот сюда, на Мари. Ракурс в три четверти лучше подчеркнет ваше лицо, тени лягут контрастнее. Я прошу прощения, но вы, месье Дурново, всегда такой красный? У вас, быть может, газы? Или все же вас смущает красота мадемуазель Грибоедовой?..

Бедолага пролепетал что-то невнятное, а на Софью накинулась Капитолина Михайловна:

– Софи! Хотелось бы напомнить тебе о приличиях, достоинстве и благоразумии…

Племянница картинно закатила глаза:

– Ma tante!²⁵ Когда речь идет о вдохновении, то благоразумнее всего засунуть ваше хваленое благоразумие в отхожее место, а самому отдаться порыву истинного творчества. К тому же господин Дурново пришел сюда вовсе не за тем, чтобы обсуждать с Погодиным скучные похождения на Руси давно почивших варягов. Полагаю, он явился сюда, дабы насладиться обществом Марии Сергеевны, не так ли?..

– Уж точно не твоим обществом, бесстыдница! Не видать тебе достойной партии! – прошипела мадам Мальцова и, отчаянно обмахиваясь веером, отошла к старикам.

Софья, лишь хмыкнув, быстро приступила к рисунку.

В графике мужчина оказался действительно хорош: острые скулы, четко очерченный подбородок, тонкий орлиный нос. Но под нежной акварелью вся красота хищности исчезала – неестественно яркий румянец и ярко-голубые глаза делали из Гектора нежного Аполлона.

За спиной раздался голос Жана:

– Еще, пожалуй, чуть ярче маргаритку, и отсылаем Вигелю – тот непременно оценит!

Соболевский громоподобно захохотал, Дурново еще сильнее покраснел.

Софи прорычала:

– Сама вижу, это осечка, – она выдернула из папки почти готовый портрет, бросила на пол. – Здесь необходимы только карандаш или масло. Акварель – ни в коем случае… Терпение, дорогой господин Дурново, мы непременно сделаем из вас человека. Сидите ровно.

Степан Нечаев, проснувшись от голоса Софьи, по-медвежьи неуклюже подошел и с любопытством поднял с пола неудачный черновик:

– Очаровательно, это восхитительно… Дорогая Софья Сергеевна, вы настоящий художник, я готов вам позировать за любую плату!

Девушка бросила беглый взгляд на пухлощекого соседа, пренебрежительно хмыкнула:

– Деньги мне не нужны, а как натурщик вы мне, любезный Степан Дмитрич, совсем не интересны.

Он у всех на виду неожиданно нагнулся к ее уху:

– А как сердечный друг?..

Софья впервые в жизни не нашла, что съязвить. Она подняла беспомощные глаза на Нечаева, карандаш выпал из ее рук.

Маша обняла подругу и засмеялась:

– Ну, моя дорогая, вот теперь пришла твоя очередь краснеть!

Март 1827 г., Санкт-Петербург

Литературного таланта или хотя бы простого дара гладко складывать мысли на бумаге у Степана Дмитриевича Нечаева, увы, не оказалось. А мыслей было много, и все важные. Булгарин, бегло пролиставший работу всей его жизни, вынес суровый приговор: «Писанина, в которой черт ногу сломит. Не научный труд, а любительское merde²⁶ – свинарки в деревне выражаются куда складнее. Любезный, вы либо приведите это безумие в удобочитаемый вид, либо попросту бросьте в печь. Править мне некогда, в «Северную пчелу» я это в таком виде не поставлю, да и в другие газеты отдавать не посоветую. Ежели я напечатаю такую статью, то общество вас как автора засмеет, а меня как издателя опозорит».

От расстройства Нечаев не запомнил, как, не попрощавшись, быстро покинул издательство, позорно пробежал по улицам и оказался в Летнем саду. Он специально приехал из Рязанской губернии в столицу, он так долго готовился, так ярко представлял свое выступление перед почтенной публикой! Степан ожидал восхищения его гениальным открытием, победоносного шествия среди историков и обывателей… а тут – такое.

Прижав к пухлой груди бювар с бумагами, Нечаев вздохнул и тяжело присел на скамью. Летний сад тихо просыпался после зимы, статуи уже были освобождены от деревянных заслонов, дорожки расчищены, но под деревьями все еще лежал снег. За ажурной оградой сада темнел лед еще не вскрывшейся Невы.

Степан Нечаев, простой, но весьма состоятельный помещик из-под Рязани, был холост, любил славно покушать, помечтать да выпить доброго домашнего вина. Ему исполнилось тридцать пять лет, из которых последние семь были посвящены небывалому открытию: раскопкам места величайшей из битв древней Руси, Куликова поля.

Как-то, обрабатывая землю на дальних угодьях, его крестьяне выкопали нечто, напоминающее проломленный шлем древнего витязя. Потом соха едва не сломалась о ржавый меч. Кольчуги, наконечники стрел и детали старинной конской упряжи – все говорило о том, что когда-то на этом месте произошла серьезная битва. И Степан Нечаев уверился, что битва была не рядовой, а именно той, что свершила историю Древней Руси. Он понял, что на его землях находилось легендарное Куликово поле.

Изучив и несколько сгруппировав весь материал, Степан принялся писать трактат об открытии, а для уточнения деталей и мнений историков он отправился в Москву, рыться в архивах. Там он встретил одного из своих соседей, молодого Ивана Мальцова. Под Рязанью у того был один из хрустальных заводов. И через Жана Нечаев познакомился с его сестрой Софьей Сергеевной. Эта встреча несколько отвлекла кладокопателя от находки, добавила в жизнь ярких красок вкупе с едкими замечаниями барышни. На большого неуклюжего Нечаева крохотная хрупкая девушка произвела неизгладимое впечатление: Софи оказалась неординарной женщиной, с жестким, волевым, почти мужским характером и внешностью маленького ангела…

С трудом вспомнив, что привело его в Москву, Нечаев наскоро дописал статью об открытии и помчался в Петербург, дабы лично отдать работу в издательство. Он желал побыстрее обнародовать свое открытие, поставить мемориал на месте древней легенды, но скотина Булгарин пребольно оборвал его крылья…

– Нынче многим из нас жестоко оборвали крылья, мальчик мой. Многие уже не полетят… – схожая мысль, произнесенная мягким голосом, донеслась от соседней скамьи, вернув Степана на землю. – А те, что были ангелами при жизни, обретают свои крылья и побыстрее возвращаются на небеса.

– Он же был так молод… Моложе меня… Он не мог так подло поступить со всеми нами! Он был моим другом… Да как он вообще посмел?! – всхлипнув, вскричал юношеский голос.

Смущаясь, что подслушал личный разговор, Степан искоса взглянул на соседей: полный господин в очках, опираясь на дорогую трость английской работы, важно сидел под статуей. Весь его вид создавал впечатление надежности, доброты и искреннего сострадания. Перед ним, яростно дергая себя за светлые кудри, бегал и нервически всхлипывал молодой человек. Его атласная широкополая шляпа à la Bolivar²⁷ небрежно валялась на скамье.

Нечаев в удивлении встал – он узнал юношу, но не думал, что так скоро встретит его в Петербурге. Уезжая из Москвы, Степан покидал Ивана Мальцова сияющим и язвительным, а через неделю тот предстал перед ним раздавленный горем и недоумением.

– Жан?! Неужто ты здесь? Что случилось, друг мой?..

Молодой человек кинулся ему на шею:

– Степан Дмитрич, дорогой мой! Вы представляете – Веневитинов помер! Вы же помните нашего Митеньку?.. Выбежал на улицу после бала, простудился и помер… – Мальцов, будто очнувшись, отстранился, представил поднявшегося со скамьи полного господина. – Ах, что это со мной, будто одичал совсем… Позвольте вам представить барона Дельвига, прекрасного издателя и моего доброго друга. Антон Антонович, это Степан Дмитриевич Нечаев, мой друг и сосед и, надеюсь, в ближайшем будущем родственник…

Нечаев неловко склонился:

– Что ты несешь, Жан? Так уж и родственник… Софья Сергеевна пока не дала согласия на мое предложение… Но довольно обо мне. Веневитинов преставился – несчастье-то какое… Как же так? Я недавно встречал его в Москве – он был вполне здоров, насколько вообще можно быть здоровым с его тщедушной комплекцией… Стихи, помню, забавно читал, что-то про перстень…

Барон со вздохом принялся протирать очки:

– Пройдемся, господа, устоять на месте трудно и больно, смерть друга душит, напоминает о скоротечности бытия… – он взял под руки Мальцова и Нечаева и неторопливо повел их по садовым аллеям. – Ах, друзья мои, какой поэт ушел, какой гений… Через пару лет он легко бы смог посоревноваться с Пушкиным за право называться лучшим поэтом в России… Я печатал его в «Литературной газете» и в «Северных цветах». Он бывал у нас дома, моя супруга держалась приветливо с этим милым юношей… Как-то раз Дмитрий рассказывал мне о своей болезненной любви к мадам Волконской, а та, как вы знаете, нынче не в почете у государя. Дабы не компрометировать юношу и дать ему возможность расти, здесь, в Петербурге, ему было предложено место. Разумеется, бедный мальчик не желал уезжать от своей возлюбленной, но выбора у него не оставалось, ему пришлось покинуть Москву. На прощанье Зинаида Александровна подарила ему бронзовый перстень-талисман, откопанный в античном Геркулануме. Извержение Везувия погребло под своим пеплом много судеб, но снятое с пальца мертвеца древнее кольцо вернулось в мир. Волконская попросила Веневитинова надеть талисман перед его венчанием или перед смертью. Увы, выбор Фортуны пал на второе.