Антипедагогические этюды

Сильная личность

Первым человеком, которого встретила Наташа Павленко, придя пятнадцатого августа по направлению в эту школу, была Аронова Нина Константиновна. Сначала она девушке понравилась: деловая, решительная, громогласная. «Сильная личность», – сразу определила Наташа.

А вот с началом занятий она, учитель начальных классов Наталья Игоревна Павленко, увидела, что Нина Константиновна – уж слишком, чересчур сильная личность, любящая больше всего на свете власть над людьми.

Несдержанная и хамоватая по натуре, завуч, «реализовывая» себя, целый день шмыгала по школе, раздавая направо и налево указания-замечания, и её трубный глас слышался от первого этажа до последнего.

На беду Наташи и ещё нескольких «молодых», Нине Константиновне поручили вести «Школу молодого учителя», и девушки каждый день терпели на своих уроках завуча на задней парте, которая могла вмешаться в любой момент, считая необходимым без конца и края покрикивать на молодых учителей, понукать их. Чем, конечно, вызывала большое изумление у детей, для которых в этом возрасте учительница – это почти что Центр Вселенной. Нина Константиновна могла даже из класса выйти посреди урока, бросив на ходу: «Нет, дорогуша, этот бред я не могу слушать. Твоя педагогическая импотенция несносна. Я на воздух выйду, извини!»

В середине ноября администрация объявила «Неделю молодого учителя». Прошли открытые уроки и мероприятия, после которых, на обсуждении, Нина Константиновна похвалила одну лишь Милочку (Людмилу Андреевну) за урок математики. Все были на этом уроке и видели, что он просто вызубрен от начала до конца. Наверное, была не одна репетиция. Дети «щёлкали» примеры и задачки раньше, чем учительница успевала до конца прочитать условие. Однако когда Наташа робко попыталась об этом сказать, то получила суровую отповедь завуча:

– А тебе кто мешал подготовиться, как следует?! Да, отрепетируй, если надо! Урок ведь открытый, придут посмотреть на хо-ро-ше-е, а не на лишь бы что!

Девчата удивлённо переглянулись. Вообще-то их учили другому… Но промолчали. Наташа поздно сообразила, что правильно сделали. Вечно её язык подводит! Она начала доказывать, что такой урок – порочный, портит детей, заставляет их принимать ложь как норму…

Ну что ж, это ей даром не прошло. Нина Константиновна сосредоточила все свои наставнические способности теперь на одной Наташе, «сильно умной Наталье Игоревне».

До сих пор тот свой первый учительский год Наташа вспоминает с ужасом: Нина Константиновна практически не выходила из её класса, а в конце рабочего дня Наташа выслушивала «анализ». Девочки шутили: «Опять Нинушка Наташке анализы сдаёт. От избытка мочи, которая в голову стукнула».

Да, им смешно!

Обсуждение иногда затягивалось до шести-семи часов вечера, потому что бессемейная Нина Константиновна заставляла девушку в своём присутствии, «под чутким руководством», готовить новые конспекты уроков.

В конце концов отец Наташи отправился к директору. Тот несказанно удивился:

– Знаете, всё бывало, но чтоб родители учителей приходили – такого не припомню!

Однако после вмешательства отца (и, соответственно, директора) Нина Константиновна умерила свой пыл, но усилила концентрацию «заботы». Очевидно, по принципу: если не мытьём, так катаньем. Она теперь посещала уроки Наташи «по норме», один раз в месяц, но зато и разгром был – на весь месяц, один помножить на тридцать один.

Наташа уже не верила, что когда-нибудь могут пройти эти обязательные три года отработки, и уйдёт она на все четыре стороны, куда глаза глядят, но подальше от школы! Летом Наташа ушла в отпуск, который весь был отравлен мыслью о сентябре, и вдруг, незадолго до выхода на работу, встретила учителя физкультуры:

– О, Натали! С тебя причитается! Как это за что? Ты не знаешь?! Нинушку нашу убрали!!! Помнишь, она в мае девочку по уху ударила, ну, Васильеву из седьмого класса, вспомнила? Да, да, ту, что потом к медсестре водили. Так эта девчонка, оказывается, родная племянница инспектора ГорОНО, дай бог ей здоровья! Вот повезло нам, да, Натаха? А тебе – так вообще. Считай, заново родилась!

Вот так и не ушла из школы Наташа Павленко. Она теперь, говорят, подаёт надежды. Девушка старается, сама понимает, что до настоящего мастерства ей пока далеко, но всё обязательно придёт. Потому что, спасибо Нине Константиновне, она точно знает, как не надо. А это уже много, поверьте!

Чёрный снег

Больше всего на свете Надежда Павловна любила «образы», а шестиклассник Лёнька их ненавидел. Он не понимал, как про книжки – самое интересное на свете! – можно так говорить: «писателю свойственны тенденции…», «интерпретация авторского замысла…», «художественные построения значимых выводов…»

Он всегда, слушая монотонный голос учительницы, вспоминал почему-то о бормашине.

Недавно Лёнька прочитал такую книжку! А вот сегодня Надежда Павловна рассказывала о ней – и Лёньке хотелось умереть от тоски. Какая скукотища! Если б раньше не прочитал – никогда и близко к такому не подошёл бы. В изложении Надежды Павловны повесть потеряла свою прелесть, стала плоской, полной ненавистных «образов», тоскливой, неинтересной. Лёнька слушал и узнавал, что, оказывается, писатель «имел неординарное мышление и обладал ярко выраженным индивидуализмом, однако его личностные характеристики приобрели…»

В общем, что-то там приобрели. «Переученная», – так про себя прозвал Лёнька Надежду Павловну, у которой, однако, в классе была иная кличка – «Гипербола».

К тому же ещё Гипербола вела раз в неделю литературный кружок. Лёнька ходил туда, но не потому, что тянуло, а потому, что Надежда Павловна грозно пообещала:

– Кто не будет ходить – пусть на «четыре» даже не рассчитывает! Программа программой, а литературный вкус надо развивать и вне учебных занятий.

Сначала, когда Лёнька первый раз услышал про кружок, он невероятно обрадовался. Наверное, там будет такое, про что на уроках – не принято, не положено. Может, эти все «образы» – такой ритуал, без них – права не имеют, а? А кружок – ведь это же, как сказала Надежда Павловна, свободное творчество. Она пообещала: «Почитаем и ваши стихи, если кто пишет, обсудим! Приносите, не стесняйтесь!»

У Лёньки даже дух захватило. Стихи!!! Это же, это же… Мальчик много писал, подражая то одному, то другому. И мечтал когда-нибудь, потом… А тут – приходите, приносите, обсудим!

На первое заседание кружка Лёнька мчался, как на праздник. Накануне он долго отбирал стихи, переписывал, вымарывал, снова переписывал… Наконец, оставил для показа только два: одно – про любимую собаку Ласку, у которой «…пуговицы-глазки, пуговичка-носик, сделанный из ласки подметалка-хвостик».

И второе, самое дорогое сердцу мальчика – «Чёрный снег»:

 
Белое-белое небо
Чистой слепой высоты,
Мечутся заверти снега,
Словно кометы – хвосты…
Как я обманут глазами! —
По мановенью руки
Вдруг превращаются сами
В чёрного снега комки.
 

Эти строчки сложились внезапно, сами: Лёньке показалось, что кто-то, незримый и могучий, властный и добрый, водил его рукой по бумаге. Но Лёнька и правда однажды понял: если долго-долго смотреть вверх, как сыплется снег, то в какой-то момент светлые комки вдруг становятся похожи на рваные хлопья сажи, и это – такое чудо!

Мальчик полюбил эти стихи про снег и часто вслух, для себя, читал, меняя интонации, и виделся себе то задумчивым Пастернаком, то загадочным Северяниным, то богоподобным Блоком…

Когда Надежда Павловна прочла Лёнькины стихи, она насмешливо хмыкнула, потом презрительно пожала плечами, и, наконец, обратила свой взор на трепетно ожидавшего мальчика:

– Слушай, Коваленко, ты не обижайся, но я всегда говорю правду. Чтоб никаких иллюзий, а то потом – больнее. Не надо тебе писать.

– Почему?.. – подбородок Лёньки задрожал. Это было так стыдно, стыдно! Бог с ними, со стихами! – заплакать стыдно! Весь кружок смотрит!

– Ну, почему, – Гипербола красиво наклонила голову, – нелепо всё это. Чёрный снег какой-то… Где ты это видел? Ну, никакого воображения!

– Видел, – погибал Лёнька, – знаете, как сажа…

– Сажа?! – занервничала Надежда Павловна. – Мальчик мой, запомни, снег – искристый, серебристый, голубой! Слепящий, наконец! Но чёрный? – глупо. Да и про собаку, кстати, – чистый бред и непоэтично.

– А вот Пастернак… – Лёнька не мог вот так, совсем без боя, распроститься со своей любовью.

– Так то ж Пастернак! А ты – кто? – скривилась Надежда Павловна.

Больше Лёнька стихов не приносил.

– Правильно бросил, – одобрила Гипербола.

Нет, не бросил Лёнька. Хотел, но не смог. Тот, большой и сильный, сидящий в нём, не давал покоя, и мальчик записывал, записывал… И прятал. Подальше.

Правильно, мальчик, прячь. А мы будем верить, что встретится ещё тебе в жизни умный, талантливый учитель, который обрадуется твоему чёрному снегу. И поможет тебе.

Из жизни проезжающих

– Вот вы говорите, бить нельзя, – горячилась попутчица. А как же из него тогда человека сделать?!

Анне Егоровне бесконечно надоела эта Катя, и она уже не могла дождаться своей станции. Конечно, в дороге скучно, но уж лучше б ехали сами: попутчица заговорила почти насмерть и Анну, и её сына, семнадцатилетнего Сашку, который, правда, нашёл для себя выход:

– Мам, я пойду, пообщаюсь, там ребята во втором купе…

– Недолго смотри, сынок, может, люди отдохнуть хотят, неудобно.

– «Не рыдай, родимая, встреча недалёко!» – беспечно пропел баламут-Сашка и тут же «испарился».

– Ну, вот видите, – обрадовалась Катя, – что это за обращение с матерью? Сразу видно: не битый!

– Нормальное обращение, – обиделась Аннушка. – Он у меня хороший.

– А был бы ещё лучше. «Битие определяет сознание», – умная, между прочим, шутка! Меня вот мать-покойница лупила, как сидорову козу, бывало, и вовсе ни за что. В страхе держала! Я не смела лишний раз и взглянуть на неё. Так зато сейчас – толковая, и судьбу хорошо сложила. Я-то теперь – завмаг, с такими людьми за ручку – вам и не снилось! Спасибо матери: как услышала она тогда, что я в педучилище наладилась – так косу мою на руку намотала, да об пол пару раз головой, для ума! – Катерина визгливо засмеялась, затряслись все её подбородки. – В торговлю, говорит, и точка, а то – ноги повыдёргиваю. Ну, не права была, скажете?

– Не знаю. С вами, возможно, и права, – кивнула Анна. – А я, между прочим, в школе работаю, и профессию свою люблю, на вашу б не променяла.

– Ой, да бросьте, мы ж не на собрании, – брезгливо скривилась Катерина – У вас там через одного лупить надо! Не поверю, что вы никогда…

– Никогда, – оборвала Анна Егоровна. И твёрдо добавила: «И хватит об этом»

– Ну ладно, ладно, разобиделась! Нам ещё до вечера вместе ехать, давайте в мире и дружбе!

Катерина порылась в огромной кожаной сумке и достала внушительный неаккуратный свёрток: «Давайте перекусим лучше. И запьём знакомство. А то, что ж всухую? – никакого удовольствия, одни мозоли на…» (она смачно припечатала пошлятиной).

Анну Егоровну передёрнуло от такого «юмора», но она промолчала. А выпить – решительно отказалась.

– Слушайте, не ломайтесь, а то ведь подумаю, что брезгуете! – насторожилась Катя.

– Думайте, что хотите.

В тоне Анны было что-то такое, что попутчица смиренно притихла, молча налила себе полстакана, и молча же, выпив, принялась закусывать. Но через пять минут не выдержала и уже добродушно попросила:

– Аня, поешьте! Пожалуйста! Я не хотела вас обидеть, ей-богу! Извините, если что!

Анна Егоровна, чувствуя себя неловко от собственной резкости, кивнула: «Да и вы меня простите. Забудем»

Женщины стали есть, перейдя на другую тему, но захмелевшая попутчица, видно, должна была выговориться:

– Анечка, вот ты послушай одну историю! Ничего, что на «ты»?

Тут в купе вернулся Сашка, и весёлая раскрасневшаяся Катерина, решительно усадив парня, придвинула ему бутерброды: «Ешь, мужчина! Мужик должен быть сытым. Налить, может? Тоже нет? Ну что вы, в самом деле, такие некомпанейские? Ладно, кушай, кушай… Кушай – и слушай, тебе тоже полезно. Так вот, Анюта, племяшка у меня есть, брата двоюродного девчонка, такая, как Сашка твой. В прошлом году ездила я к ним в гости. Хорошо живут, всё есть, а книг-то, книг!.. В жизни столько не видела. А Женька, племянница, их день и ночь читает. Ну вот, и как раз ей какую-то там книжку дали, про мастера какого-то вроде, – так, веришь ли? – всю ночь читала! Отец – возьми и скажи: вот, мол, как матери помочь – так тебе некогда, уроки надо делать, а потом – спать хочется. А как всякую ересь читать – так ночи не жалко. Тут Женька как упёрлась: не понимаете ничего, это великая книга! А брат мой – тоже упрямый, я, говорит, читал, ничего, мол, выдающегося. Так Женька прямо в крик: примитивный, ограниченный! А он ей: недоучка! Было б из-за чего, тьфу!!! Короче, хлопнула девка дверью – и была такова. Дома не ночевала! Лизка, мать, всех обзвонила, братец мой – в милицию бегал. А я сразу сказала: небитая она у вас, други мои, вот что! Воли много взяла, а сама ещё зелень сопливая. И уймитесь, говорю, придёт, не надо сердце рвать! Наутро явилась. Да виноватая такая. Простите, папа-мама, погорячилась я. Ночевала-то где, спрашиваем? А нигде! В соседнем подъезде, говорит, простояла. Ну, братец с Лизкой ничего, рады. А я – не могу, аж кровь кипит! Это ж ей так и сойдёт, малолетке! Я говорю: „На колени перед нами встань, попроси, как следует. Знаешь, что мы пережили?!“ Брат замахал на меня руками, мол, девочке и так плохо. А я – как стена. Нет, говорю, вовремя не поставите на место – ей всегда плохо будет, а вам и того хуже! В общем, голос подняла, пригрозила: не встанет – знать вас больше не хочу. Брательник в курсе: если я чего задумаю – железно, и слово моё – кремень!»

– И что, встала?! – ужаснулся Сашка.

– А как же?! Поломалась, правда, часок, а потом, когда я сказала: «Не встанешь – значит, брешешь матери. Ни в каком не в подъезде ты была, а с хахалем отлёживалась. Так всем и буду говорить!» – встала, аж рухнула!

– И дальше что?.. – Анна Егоровна почувствовала, как ненавидит эту Катю.

– Ничего, рыбонька. Живут, как и жили. Но представляешь, надулись на меня все трое! Вот и делай людям добро. Прислали недавно письмо какое-то странное, мол, не езди к нам больше, Катерина. Вот и направляюсь узнать, чем я им так не мила стала? – она доплеснула в стакан, ловко заглотнула и умолкла, дробя зубами курятину. Потом сладостно икнула, зевнула и сказала:

– Хорошо с вами, а на боку – лучше. Посплю-ка я, пока можно! Да и вы давайте, что ж на столбы-то пялиться?

…Когда Катерина захрапела, Сашка осторожно подсел к матери, погладил её лёгкую маленькую ладонь:

– Ма, ты знаешь… Если захочешь меня когда-нибудь ударить – бей, я пойму. Но на колени – не заставляй никогда, слышишь?..

Первое место

Второклассники «загорелись», когда Антонина Алексеевна предложила: «Дети, а давайте устроим конкурс „Кто лучше расскажет сказку“? С костюмами можно, урок-спектакль!»

– А призы будут?

– Будут и призы, не волнуйтесь. Определим победителей – их и наградим.

– А сколько победителей?

Антонина Алексеевна пообещала: «Три места сделаем, как в спорте!»

И дети начали готовиться. Определились, кто будет принимать участие: ведь всех за один урок не выслушаешь, да и устанут. Получилось шесть человек.

Антонина Алексеевна распределила сказки «по народам», чтоб было интереснее. Алёне, например, досталась русская, Руслану – украинская, Карине – грузинская… А текст сказки – на их усмотрение, но чтоб не больше пяти минут.

Целую неделю конкурсанты суетились, подбирали сказки, бесконечно делились своими «секретами» с одноклассниками. Родительский комитет закупил «призы».

И в день «премьеры» все, конечно, знали, что их ожидает что-то совершенно невероятное. С самого утра в воздухе, как говориться, витал театральный дух. «Актёры» пришли в класс раньше всех, и за полчаса до начала урока уже томились за «кулисами», необыкновенно волнуясь.

Накануне вечером Иван Сергеевич Зотов, «папа – золотые руки», по просьбе Антонины Сергеевны превратил класс в маленький театральный зал, соорудив с помощью нехитрой конструкции («рейки-шторы») что-то вроде сцены, и вот теперь в закулисном мирке кипели настоящие театральные страсти. Антонина Алексеевна не разрешала «артистам» показываться «на публике» до начала конкурса, и «зрители» буквально изнывали от нетерпения и любопытства.

И вот, наконец, началось! Антонина Алексеевна торжественно объявила имя первого участника, название его сказки и добавила: «Китайская народная»

На «сцене» появился Юра, и дети завизжали от восторга: глаза мальчика были косо подведены, шёлковая просторная рубашка, подпоясанная «по-китайски», ясно свидетельствовала о том, что сказка будет и в самом деле «китайская народная».

Юрка отчеканил свой текст, кланяясь и улыбаясь «по-китайски». Дети восторженно захлопали. Закончив, мальчик прошёл в класс, облегчённо вздохнул, превращаясь теперь в обыкновенного зрителя.

Дальше выступали Карина, Вова, Инна… Все они сорвали аплодисменты и крики «браво!» Антонина Алексеевна довольно улыбалась, гордая от мысли, что такой праздник удалось сделать из обычного урока развития речи. Отличную разработку можно теперь представить!

Предпоследним выступал Руслан. Он выбрал украинскую сказку. Антонина Алексеевна посмотрела на ребёнка и поморщилась: ну что это за вид? Просила же! Руслан жил с одной только мамой, денег в семье, конечно, было маловато. Но ведь можно на конкурс что-то получше придумать? На Руслане была обычная белая рубашка, даже не «вышиванка», тёмные коротковатые брючки. Правда, всё чистое и аккуратное. Единственный «народный» атрибут – широкий красный пояс – украшал его маленькую ловкую фигурку.

– Начинай, – махнула рукой Антонина Алексеевна.

…Когда Руслан читал, она изумлённо думала: «Ведь артист, чертяка, настоящий артист! Кто б мог предположить?»

Руслан выступал «в лицах», смешно передразнивая и хитрую лису, и глупого волка… Он то басил, то пищал. При этом мальчику совершенно не мешали ни руки, ни ноги, как другим детям, которые держались как солдатики. Руслан понимал, чувствовал каждый жест, каждый поворот головы. Он умел (откуда?!) держать паузу!

Руслан закончил, вскинув руки и топнув ногой, и разразилась целая буря восторга! Дети долго не могли успокоиться, хлопая и крича: «Молодец! Молодец!..» Каждому хотелось дотронуться до мальчика, усадить его рядом с собой…

Антонине Алексеевне пришлось прикрикнуть:

– Дети, сейчас «поведение» запишу! Вы разве забыли, что у нас есть ещё одно выступление?

Она, наконец, добилась полнейшей тишины и пригласила: «Алёна, выходи!»

Когда девочка появилась, дети окаменели, вытянув шейки. Вот это был костюм!!! Алёнкина мама шила на дому и, конечно, постаралась на славу. На девчушке был роскошный шёлковый сарафан, расшитый бисером. Нежно просвечивали рукава белейшей нейлоновой сорочки «в русском духе». Красивую русую головку венчал настоящий кокошник, украшенный висячими бусами, которые красивой «чёлочкой» спускались на лобик и розовые ушки. И даже на ногах были парчовые красные башмачки!

Алёнка чувствовала, что хороша, и, нежно раскрасневшись, стояла, сияя голубыми счастливыми глазками. Она даже забыла, зачем вышла. Из оцепенения всех вывела Антонина Алексеевна:

– Алёнушка, давай! Ну что же ты?

Девочка выступала бойко, но заученно, держа ручки на поясе от начала до конца (видно, так велели). Она тараторила текст, убыстряя от волнения темп, и Антонине Алексеевне приходилось её «притормаживать». Но девочка снова разгонялась. Наконец, сказка иссякла, Алёнка отвесила глубокий русский поклон и с достоинством поплыла на своё место в классе.

– Ну вот, дети, мы и выслушали всех наших артистов. И сейчас я объявлю результаты…

Антонина Алексеевна помедлила, сделав эффектную паузу, затем жестом фокусника выложила из сумки на стол какие-то пакеты.

– Итак, ребята, первое место в нашем конкурсе (я уверена, что вы все это понимаете) заняла Алёна Сереброва! Она награждается главным призом: трёхтомником «Сказки народов мира»!

– О! – загудели второклашки. Алёнка, поджав хорошенькие губки, сплавала к столу за наградой.

– Поаплодируем, дети!

Зрители жидко захлопали, кто-то пискнул: «Нечестно!»

Антонина Алексеевна мудро не обратила внимания.

– Второе место занял, конечно, Шмелёв Руслан!

– Ура-а!!! – взорвался класс.

– Тихо, тихо! – учительница строго постучала по столу. – Ему мы вручаем набор фломастеров.

Руслан вышел, артистически поклонился, получив ещё аплодисменты.

– А третье место – разделили поровну все остальные! Им всем – по набору карандашей.

Дети с готовностью выскочили за подарками, радуясь, что оказались равными (умная Антонина Алексеевна заранее это предвидела, понимая, что нельзя детям говорить об их поражении, малы ещё).

А со Шмелёвым – она и сама знала, что «нечестно», но он был таким «некостюмированным»… Да и сам мальчик признался: «Алёнушка, конечно, была самая-самая распрекрасная!»