Я кивнула и нехотя перевела на нее глаза. Мой психотерапевт. Человек, которому нужно рассказывать о своих проблемах, а она, в теории, должна помочь мне их решить.

– Как прошла твоя неделя, Белинда?

– Так же невыносимо долго, как и предыдущие здесь.

Миссис Томпсон – так ее зовут – тяжело вздохнула. Она хотела услышать не это.

– Я знаю, Белинда, ты не видишь смысла в наших встречах, но ты должна хотя бы попытаться мне открыться.

– Я не понимаю, зачем вам это нужно.

– Я хочу тебе помочь. Это моя работа.

– Вы помогаете людям за деньги.

– Таков наш мир.

Я закусила губу. Единственного человека, который искренне хотел помогать мне, я потеряла. И теперь сидела здесь, пытаясь подавить в себе протест и хоть что-то сказать, потому что мой отец за это заплатил. Через силу я выдавила:

– Всю неделю я думала, что хочу выйти отсюда и сорваться.

Миссис Томпсон кивнула.

– И что тебя остановило?

– Не знаю, – усмехнулась я. – Охрана?

– Тебя не держат здесь насильно. Ты можешь уйти в любой момент.

– Тогда чувство вины.

– Так, – протянула она, – продолжи эту мысль.

Я вздохнула. Мне не хотелось говорить, потому что не хотелось ничего вспоминать и испытывать боль. Но чем быстрее я сделаю это, тем быстрее отсюда уйду.

– Я виновата перед людьми. Перед своей семьей. И перед Томом. – На этом имени мой голос сорвался. – Я ужасно с ними поступала. Я просто… кусок дерьма. Я не заслуживаю быть здесь. Я вообще не заслуживаю ничего из того, что имею, особенно хорошего отношения.

– Почему ты думаешь, что такие вещи нужно заслуживать?

Я раздраженно дернула головой. Ее уточняющие и наводящие вопросы меня бесили.

– Не думаю, что кто-то что-то должен заслуживать. По-моему, такое говно, как я, не имеет на эти вещи прав.

На лице миссис Томпсон появилось сожаление. Я отвела взгляд, чтобы не смотреть.

– Из твоих слов понятно, как сильно ты себя ненавидишь.

– Это не новость – все, действительно, так.

– Признание проблемы – важная часть ее решения.

Мне хотелось возразить, что это никакая не проблема, это моя жизнь, но я промолчала.

– Ты хочешь еще что-то сказать? – спросила миссис Томпсон.

Я нерешительно пожала плечами.

– Хорошо, – она кивнула, – Белинда, твоей жизнью и твоими эмоциями управляет вина. Тебе нужно себя простить.

Я сильнее натянула рукава кофты и посмотрела на свои руки.

– Даже не знаю, как это… Просто, понимаете, мне не нравится жаловаться или ныть, и все такое, но… – Я глубоко вздохнула, пытаясь собрать слова в нормальное предложение, – я знаю, что виновата во всей своей жизни. Если бы я была другой, если бы иначе себя вела… наверное, и в моей семье все было бы не так. Мама любила бы меня, и у них с отцом все было бы хорошо. Может, это глупая мысль, но не могу не думать о том, что это я все испортила.

Психотерапевт нахмурилась и кивнула. Потом сказала:

– В твоей семье происходили ужасные вещи.

– Да, – тихо согласилась я.

– И ты с детства чувствовала вину.

Я кивнула и опустила взгляд в пол.

– Ты думала, что виновата в происходящем, – добавила миссис Томпсон.

– Когда мы все это озвучиваем, ситуация кажется бредом. – Я подводила итог нашей беседы. – Как может ребенок быть в чем-то виноват, ничего не сделав? Но… я жила в своей семье. И понимала, что так считают и другие.

– Ты чувствовала обвинение от родителей?

– Да.

Повисла пауза. Врач смотрела на меня, а я на свои руки.

– Белинда, – мягко сказала она, вынуждая взглянуть на нее, – ты молодец, что говоришь об этом. Я понимаю, как тебе больно.

– Спасибо, – прошептала я, боясь заплакать.

– Как чувство вины влияет на твою жизнь?

Я задумалась. Немного помолчав, ответила:

– Мне хочется умереть или сделать себе больно. Или принять наркотики, потому что… черт, это невыносимо.

– То есть ты пытаешься облегчить чувство вины и наказать себя? И всю жизнь ищешь наказание?

Где-то в солнечном сплетении стало очень больно. Мне не нравилось, что все мои поступки можно так грубо разложить по полочкам и обобщить. Моя жизнь всегда казалась мне сложной, но… По сути, она была примитивной.

– Да, – сказала я, – наверное, это правда.

Отец навестил меня спустя две недели нахождения в рехабе^[1]. Мне по-прежнему было невыносимо стыдно перед ним, но я была очень рада его видеть. Чувствовала, что обо мне помнят. За пределами этого места продолжает идти жизнь, и, кроме режима уборки и программы реабилитации, в этом мире есть что-то еще. Мы гуляли по двору, на улице было душно, солнце скрылось за тяжелыми тучами. После долгого разговора ни о чем, я сказала:

– Ты не ответил на прошлой неделе, когда я звонила.

– Если я не отвечаю, значит, работаю, – объяснил папа. – «Нитл Граспер» скоро начнут записывать альбом, нужно, чтобы к тому времени все было готово.

Я вздохнула. Не винила отца за занятость, но мне, правда, было грустно, когда в свободное время все болтали с родными, а мне никто не отвечал.

– Мне выдают телефон раз в неделю по субботам с пяти до шести. В следующий раз, пожалуйста, ответь…

– Я постараюсь, Бельчонок.

– Ты привез мне плеер? – я сменила тему.

– Конечно, как просила! – радостно ответил папа.

Мы прошли внутрь клиники, и он достал из рюкзака большой прибор, который я видела первый раз в жизни.

– Ого! И как этим пользоваться?

Отец закатил глаза и ответил:

– В мое время были только такие.

– Пап, не начинай, а?

Он улыбнулся и принялся объяснять. Дело в том, что здесь были запрещены телефоны или любые другие программируемые устройства. Музыку слушать было можно, но только с плеера, который проигрывает диски. До этого я даже не знала, что такие существуют.

Отец привез мне свой старый, но наушники взял новые. Было приятно, что он обо всем позаботился. Когда папа показывал мне, как открывать дисковод и воспроизводить песни, я спросила:

– А диски взял?

– Ну, конечно, взял.

– Как я просила?

– Не все получилось достать, но большинство да.

Я стала копаться в них в надежде увидеть самые желанные…

– Где «Нитл Граспер»? – возмутилась я.

Папа устало вздохнул. Я никогда специально не слушала эту группу, но сейчас мне было жизненно необходимо услышать голос Тома.

– Я привез все альбомы, – сказал он, в то время как я увидела нужные обложки.

– Спасибо, пап! – Я улыбнулась.

Немного помедлив, обняла его. Он погладил меня по голове и сказал:

– Белинда, я очень хочу, чтобы ты справилась. Не забивай свою голову ничем лишним, прошу тебя, думай только о выздоровлении.

Я отстранилась от него и неловко кивнула.

– Ты же знаешь, что наркомания не лечится. – Попыталась перевести тему. – Болезнь может только уйти в ремиссию.

Отец поджал губы. Наверное, он подумал, что я, как обычно, ничего не поняла, но это не так. Папа не хотел, чтобы я вспоминала о Томе. А я не могла о нем не думать. Я буквально жила только благодаря мыслям о нем. Мне было больно, но я изо всех сил держалась за мгновения, что у нас с ним были. Я не могла его отпустить, наверное, умерла, если бы сделала это.

– Ты по-прежнему слушаешь его песни? – спросила миссис Томпсон.

– Да… – протянула я, – каждый день.

– И что ты чувствуешь?

Я опустила голову и снова посмотрела на свои пальцы. В горле и глазах закололо. Когда дело касалось Тома, я начинала плакать.

– Мне больно, – ответила тихо, – мне очень больно. Я сделала ему столько дерьма, что не могу об этом думать…

Слезы полились из глаз, и я всхлипнула. Потом выдавила из себя:

– Простите…

– Ничего страшного, – ответила миссис Томпсон и протянула мне коробку салфеток.

Я взяла, но лицо все равно вытерла руками.

– Что ты сделала Тому? – спросила она.

– Я была ужасной эгоисткой… Вообще не думала о нем, о его чувствах, о том, как ему сложно… Я просто хотела, чтобы он был мой, мне нужен был этот сумасшедший кайф рядом с ним. А что происходит с Томом, мне было неважно.

– Но ведь быть эгоистом – нормально.

– Не до такой степени. Я ведь люблю его по-настоящему! Как можно было так наплевательски к нему относиться? – Мой голос сорвался, пальцами я поймала слезы у глаз и смахнула их. – Но я поняла это только сейчас, когда мы больше не вместе, и в этом нет никакого смысла.

– Он бросил тебя в самый тяжелый период жизни, – напомнила миссис Томпсон. – Это тоже было эгоистично, ты так не считаешь?

– Он… – я запнулась, потому что никогда не думала в таком ключе. – Ему было плохо, понимаете? Правда плохо, я видела. А еще я устроила ему ад на земле. Слабо понимаю, как он вообще продержался так долго и не послал меня раньше. Нет, его можно понять.

– Но тебя тоже можно понять. Ты больна, у тебя наркозависимость, – она пожала плечами, – ты встречалась с Томом, когда употребляла. Болезнь управляла тобой, ты была не в силах с ней справиться. Не могла думать о нем, потому что все мысли были о наркотиках.

– Зато теперь я хочу вылечиться, чтобы хоть как-то загладить вину. Может, это глупо, но я надеюсь, что у меня появится шанс его вернуть.

На лице психотерапевта отразилось сочувствие. Она кивнула и сказала:

– Но ведь он мог поддержать тебя в этом деле. Мне кажется, тебе было бы проще.

– Не знаю… – задумалась я. – Может, он просто меня разлюбил.

– Этого мы не можем исключать.

Было больно такое слышать. Проигнорировав ее слова, я сказала:

– Я живу призрачной надеждой, что мы снова будем вместе. И если этого не случится, то я просто не знаю, как мне жить дальше. Я не представляю своего будущего без него, не представляю, что смогу влюбиться в кого-то другого.

– Нужно время, чтобы стало легче.

Я грустно улыбнулась.

– Это звучит как издевательство… Прекрасно понимаю, что никто и никогда не будет любить меня так, как любил Том. Таких, как он, больше нет. Даже родители обо мне так не заботились.

Повисла пауза. Я обратила внимание на приоткрытое окно, из которого дул прохладный свежий ветер. В небе собирались тучи, а пальмы качались. Люди, гуляющие во дворе, начинали заходить обратно в здание.

– Тебе не хватало заботы родителей? – спросила миссис Томпсон.

Я очнулась и посмотрела на нее.

– Да. Просто… Кто еще будет заботиться о тебе, если не родители? Любым другим людям это не надо, всем плевать. Но мама меня не любит, а отец любит, но… ему по большей части не до того, что со мной происходит.

– То есть Том дал тебе то, чего не давал твой отец?

Я закусила губу и уставилась на нее, покачав головой.

– Да, но… Слушайте, я знаю, как это звучит. Но это ничего не значит. Том – просто хороший человек и так проявляет любовь. То, что эти вещи совпали – случайность.

– Как думаешь, твой отец и Том похожи? – Она нахмурилась.

– Возможно, в чем-то. Они же друзья. А друзья всегда похожи, это логично.

– И как много в Томе черт твоего отца?

Тревога и тошнота сдавили грудь. Я сглотнула и сжала челюсть.

– Я понимаю, к чему вы клоните. Вы думаете, что я вижу в Томе отца.

– Я думаю, что ты переносишь роль отца на Тома, а он отчего-то с радостью ее выполняет.

– Вы ведь не должны давать оценку моим или его действиям, психологи так не делают, правильно?

Миссис Томпсон пожала плечами.

– Ты сложный пациент, и я пытаюсь говорить с тобой так, чтобы ты меня поняла.

– Меня тошнит от этой мысли, – бросила я, – давайте о другом.

Она кивнула.

– Честное слово, Белинда, у меня нет коварного плана. Мы будем говорить только о том, о чем ты сама захочешь.

– Ладно.

Я снова замолчала, а психотерапевт не торопилась прервать тишину. Спустя время она все-таки спросила:

– О чем ты хочешь поговорить?

– Не знаю. Предложите вы.

– Хорошо, – миссис Томпсон улыбнулась. – Как твои ощущения от приема лекарств?

Я задумалась. Мне прописали антидепрессанты и еще какие-то таблетки почти сразу, как приехала. Пичкали ими исправно каждый день, вот уже три недели.

– Ну, у меня больше нет тревоги, я не бьюсь в истериках и не пытаюсь себя убить. Я стала спокойнее, но… не могу сказать, что чувствую себя замечательно. Сами понимаете.

Она покивала.

– Лекарства должны поддерживать тебя, но основная работа – это психотерапия.

– Я понимаю. На самом деле, меня просто убивает мысль, что нужно использовать костыли, чтобы быть нормальным человеком.

– Ты нормальный человек. Просто твой мозг работает немного неправильно. Таких, как ты, много.

Я кивнула. Мне нужно было время, чтобы смириться с тем, что теперь всю жизнь я буду сидеть на таблетках.

Я оперлась о подоконник руками и посмотрела в окно. На улице шел ливень: летом в Майами сезон дождей. Сейчас было свободное время, отведенное на встречи с родными. Я никого не ждала, отец точно не стал бы приезжать ко мне две недели подряд, так что проводила время наедине с собой.

В наушниках играли «Нитл Граспер». Том пел совершенно прекрасную, но до боли грустную песню. Про одиночество, разбитое сердце и непрекращающееся похмелье. Я чувствовала, насколько он был разбит в этой песне. Хотя никогда не видела его таким в жизни. И даже не подумала бы, что такой, как он, может чувствовать себя подобным образом.

И в то же время трек был про меня. Том как будто озвучивал все то, что сейчас происходило со мной. Не в силах больше себя жалеть, я переключила на следующий трек, но и он был печальным. Черт, почему у «Нитл Граспер» так много грустных песен? Можно включать и плакать, а потом резать вены.

Меня вдруг тронули за плечо, и я вздрогнула, стягивая с себя наушники.

– Белинда? – спросила работница клиники.

– Да, это я.

– К вам пришли.

– Что? – сердце бешено забилось. – Ко мне? Вы уверены?

– Да, я уверена, пройдите в зал для встреч.

– А кто там? – не унималась я.

– Простите, я не в курсе, меня просто попросили передать.

– Хорошо.

Женщина ушла, а я почувствовала нервный мандраж. Руки затряслись и вспотели, дыхание сбилось. Ко мне кто-то пришел, и это точно не отец. Это… я одернула себя от предположений, но я была уверена, я чувствовала, я знала. Это он. Кто кроме него?

Войдя в зал, я пыталась успокоить слетевшее с катушек сердце. Искала знакомую высокую фигуру с черными взъерошенными волосами. Я судорожно обводила помещение глазами, как вдруг наткнулась на свою мать.

Все органы провалились вниз. Воздуха не хватало, я не могла вдохнуть, не могла выдавить слов или сдвинуться с места. Она сказала:

– Ну, привет, Белинда.

– Мама… – вылетело у меня.

– Я похожа на кого-то другого? – она свела брови и добавила: – И все-таки ты в психушке.

Я поджала губы и отвела взгляд.

– Зачем ты приехала?

– Как зачем? Я твоя мать.

Мне хотелось заплакать, несмотря на всю ту эмоциональную отрешенность, что появилась из-за таблеток. Мама взяла меня под руку и повела за собой.

– Сядем, поговорим.

Я не хотела с ней разговаривать, но сопротивляться не могла. В ее руках я была тряпичной куклой, с которой можно делать что угодно.

Мы дошли до ближайшего свободного столика и сели друг напротив друга.

– И о чем нам с тобой разговаривать? – сквозь зубы спросила я, злясь на свою слабость перед ней и ее полную бесчувственность.

– Ну, как о чем… например, о том, что ты наркоманка, а твой отец хочет обрубить наше с тобой общение.

– Почему у тебя всегда дело в отце?! – возмутилась я. – Мама… это я не хочу тебя видеть, я не хочу с тобой общаться! Почему ты не можешь оставить меня в покое, ты ведь так ненавидишь меня!

Мама задрала подбородок и подняла брови. Потом поставила локти на стол и, сцепив руки в замок, сказала:

– Говоришь, я ненавижу тебя, – она кивнула. – Это не так, но ты можешь думать что угодно.

Мама сделала паузу, с пренебрежением оглядев всех находящихся в комнате, и внутри меня поднялась тревога.

– Ты совсем не понимаешь, что я пытаюсь для тебя сделать?

Я прервала ее:

– Все, что ты делаешь, – это делаешь мне больно!

Не отреагировав на мои слова, она продолжила:

– Тебя всегда тянуло к тому блядству, которым живет твой отец. С самого детства было понятно, что ты его копия.

Я сжала ладони, сдерживая злость, в то время как она была абсолютно спокойна.

– Ты могла бы стать нормальным человеком, могла учиться, денег у твоего папаши много, он мог бы оплатить тебе хоть Гарвард, – мама покачала головой. – С ресурсами, как у твоего отца, люди становятся президентами. Ты, наверное, не знаешь, но некоторые убивают друг друга за такие возможности.

Она замолчала специально, чтобы сделать на этих словах акцент. И чтобы я сполна почувствовала себя последней тварью.

– Но ты предпочла ширяться и спать со взрослым мужиком. Все, что ты делала – это тратила впустую время и просила у отца деньги на новые айфоны, когда разбивала старые. Представь, что будет, когда он умрет…

– Мама! – вскрикнула я.

Она вздохнула:

– Это все равно случится, Белинда. С таким образом жизни очень скоро. Половина его денег отойдет лейблу, на который он работает, остальная половина тебе. Когда-нибудь они закончатся. Что ты будешь делать дальше?

Я проглотила ком в горле и замолчала. Понимала, мама будет ждать моего ответа и не продолжит, пока я не скажу.

– Не знаю, – буркнула я, лишь бы это скорее закончилось.

– Ты думаешь, я тебя ненавижу, но я всего лишь хочу, чтобы ты не сливала свою жизнь в унитаз, потому что этого хочет любая мать.

Все тело обожгло изнутри, и я сказала:

– Я знаю, что вы меня не хотели и поженились только по залету.

Мама замерла, но в лице не изменилась. Потом пожала плечами.

– Я решила, что тебе не надо об этом знать. Но кто-то, видимо, думает по-другому.

– Теперь я хотя бы понимаю, что к чему.

– Что случилось, то случилось.

Я сжала челюсти и посмотрела в сторону, пытаясь сдержать слезы. Слышать о своей жизни, как о чем-то просто «случившемся», – невыносимо.

– Я не знаю, как ты будешь дальше, – сказала мама, – если продолжишь так жить, сопьешься вместе со своим папашей и кучкой его рокерских выродков.

– Я на реабилитации, как ты и хотела, что еще надо? – тихо спросила я.

– Это не реабилитация, это каникулы в Майами. Полное здание таких же избалованных мажоров, как и ты, которых все жалеют и облизывают. Нахождение здесь тебе не поможет.

Мне хотелось уйти, но я не могла. Мне хотелось послать ее, но я не могла. Мне хотелось не обращать внимание на ее слова, но и это я не могла. Только сложила руки на груди и посмотрела на нее со всей злостью, что была во мне.

Лицо мамы осталось безэмоционально, но я привыкла. Она облокотилась на спинку стула и вздохнула.

– Ты безнадежна, и я пытаюсь хоть что-то с тобой сделать. Всю жизнь пытаюсь, но ты воспринимаешь это как издевательства.

Я закусила губу, а мама скрестила руки на груди и продолжила:

– Вы с отцом сделали из меня самого худшего злодея на свете. И, как обычно, у вас во всем виновата я.

– Ты… – я запнулась, потому что не могла понять, что из огромного вороха мыслей хочу сказать. Мама перебила меня:

– Я всегда хотела сделать из тебя нормального человека. Если бы не твой отец и его влияние на тебя, у меня бы получилось. И, может, тогда ты бы не сидела сейчас здесь и не тратила полгода своей жизни, просто чтобы перестать быть животным.

Я почувствовала злость таких масштабов, что мир вокруг схлопнулся и перестал существовать. Кроме меня, матери и этой злости больше ничего не осталось.

Она еще что-то говорила, но я не слышала. Немного совладав с собой, я сказала:

– Знаешь что, мам? Я не хочу тебя знать. Я не хочу тебя видеть, не хочу с тобой общаться. Я бы предпочла вообще забыть о том, что у меня есть мать. Не собираюсь больше терпеть это. – Вздохнула и, не дав ей вставить слова, продолжила: – Ты пролетела полстраны, чтобы сказать мне, что я животное? Замечательно, а теперь лети обратно и живи своей жизнью «настоящего человека». А я пошла. Пока.

Я встала, с грохотом отодвинув стул. Мама проследила за мной взглядом и сказала:

– Если ты думаешь, что можешь так легко распрощаться со мной, то глубоко ошибаешься.

Я впилась ногтями в кожу ладоней, развернулась и ушла прочь.

– Я слышала, к тебе приезжала мама, – сказала миссис Томпсон, заглянув в свои записи.

– Да, – ответила я. – Приезжала.

– И как прошла встреча?

Я замолчала, задумавшись.

– Как всегда.

Она покивала, прищурилась и спросила:

– Что ты чувствуешь рядом со своей матерью?

– Ужас, – без колебаний выдала я. – Ненависть. Я ненавижу ее и до смерти боюсь.

– Твоя мать – жестокий человек, – напомнила психотерапевт.

– Да, – тихо согласилась я.

– Как ты думаешь, она отдает себе отчет в том, что делает?

– Да, она прекрасно все понимает.

Миссис Томпсон снова кивнула.

– Знаете, – не выдержала я, – мне очень больно от этого, правда. Даже больнее, чем от отсутствия Тома. И эти вопросы, которыми я с детства задаюсь… «почему так», «за что это»… Я понимаю, что они не имеют смысла.

– Не почему и ни за что, – согласилась она.

– Да.

Я замолчала и снова взглянула в окно. Там начался дождь. Миссис Томпсон не дала мне переключить внимание:

– Ты можешь спрашивать «для чего» и «что с этим делать», – предложила она.

Я посмотрела на нее и усмехнулась:

– Что, скажете, я должна простить ее?

Она вскинула брови:

– Ты? Свою мать? Ни в коем случае.

Я сглотнула. Почувствовала облегчение и удивление.

– Просто все вокруг удивляются, как можно ненавидеть маму, это же мама… И все вокруг требуют ее простить. Как будто бы я не имею права на те чувства, что к ней испытываю.

– Все вокруг не были на твоем месте, – миссис Томпсон поставила локти на колени и подалась ко мне: – Твоя история особенная, Белинда. Прости за прямоту, но твоя мать – психопатка. Она не причиняла тебе боль случайно, как большинство других мам, она делала это осознанно.

Я поморгала.

– Психопатка?

– Не совсем верное, с медицинской точки зрения, определение, но… да. То, о чем ты рассказываешь: контроль и доминирование, конфликт как способ общения, навязывание чувства вины, – это говорит о ее психическом расстройстве.

Я на несколько секунд впала в ступор, а потом выдавила из себя:

– Ничего не понимаю.

– Скажи, как ты думаешь, твоя мама испытывает эмоции?

– Эмоции?

– Да, обычные человеческие эмоции.

Покопавшись в себе и обведя помещение глазами, я ответила:

– Иногда мне кажется, что нет.

– Тебе кажется? Или так оно и есть? – уточнила миссис Томпсон.

– Я слабо понимаю, как можно не испытывать эмоции.

– Но ты же знаешь свою мать.

Я напряглась. Она пыталась добиться от меня ответа, который я не знала. Поэтому попросила:

– Объясните.

– Хорошо, – кивнула она. – Я скажу, только попрошу тебя не отвечать сразу.

– Ладно… а когда можно будет ответить?

– Например, на следующем сеансе.

Я пожала плечами, и она сказала:

– Такие люди, как твоя мама, не испытывают эмоций – ни переживаний, ни страданий. У них есть только голый инстинкт выживания. Отношения с людьми они строят исключительно из своей личной выгоды. Не любовь, не доверие – только эксплуатация.

Она сделала паузу, наблюдая за мной. А у меня сердце стучало в ушах, и выступил пот на спине.

– Когда отношения с человеком перестают быть полезными, у таких людей они списываются в утиль. Без сострадания, сочувствия или сожаления.

Она снова замолчала, а я подумала об отце и их с матерью браке.

– Если такие женщины рожают ребенка, то чтобы удовлетворить какую-то потребность или решить проблему. Но не потому, что они хотят детей.

Я поморгала, прогоняя пелену с глаз. Дрожащим голосом спросила:

– И какая ей выгода от меня? Она ненавидит, но не оставляет в покое.

– Контроль. Она реализует свой контроль.

Повисла тишина. Я была готова согласиться с ней и сказать, что такая моя мать и есть, но решила послушаться и промолчать. Миссис Томпсон что-то отметила в своих записях и перевела тему:

– Ты говорила, что хочешь сорваться.

Мне потребовалась целая минута, чтобы успокоиться и переключиться:

– Хочу. Если честно, в какой-то момент я думала, как бы поскорее отсидеть здесь, чтобы потом заново вернуться в прежнюю жизнь. Первую неделю в клинике эта мысль заставляла меня жить. – Я сделала паузу. – Потому что это очень сложно – бороться с самой собой. Проще послать все к черту и…

Я махнула рукой, не желая говорить это вслух. Миссис Томпсон обнадежила:

– Победа над зависимостью – это ежедневная борьба.

– Я знаю. Но, понимаете, некоторые не могут отказаться от бургеров. А тут речь о наркотиках.

– Сейчас у тебя нет физической зависимости, так что ты мало чем отличаешься от того, кто хочет съесть бургер.

– У меня ставки намного выше.

– Это правда.

Я поставила локти на колени и опустила голову на ладони.

– Я хочу бороться, – сказала сдавленно. – Я готова, и я делаю это. Просто очень сложно и, если честно, будь я на воле, то давно бы уже сорвалась.

– Именно поэтому ты здесь, а не где-либо еще.

– Да. Но я не понимаю, как можно справиться с этим невыносимым желанием.

Немного помолчав, психотерапевт ответила:

– Ты сможешь. Я в тебя верю.

– Спасибо, – грустно усмехнулась я.

Я посмотрела в окно. Дождь превратился в ливень, и во дворе клиники собирались большие лужи, которые не успевали стекать в сливы.

– Кажется, наше время закончилось, – вдруг сказала миссис Томпсон. – Сегодня ты очень постаралась, могу тебя похвалить.

– Я, правда, стараюсь, – тихо сказала я, неловко проведя руками по коленям, потом поднялась с дивана. – Тогда до завтра.

– До завтра, – попрощалась она, и я вышла из кабинета.

1. Рехаб – реабилитационный центр.

12 3 4 5 6 След.

Другие книги автора

Текст

Ксения Ладунка

Три секунды до

Две секунды после

* * *

Пролог

С этой книгой читают

Другие книги автора