Хмельной транзит

© Бахарева К., 2023

© Оформление. ОДО «Издательство „Четыре четверти“», 2023

Тихое место

Середина лета 1981 года. На узком подоконнике настежь открытого окна под ажурной занавеской прижились кем-то посаженные пузатый кактус в пушисто-колючем обрамлении и яркая, пахнущая клопами, витиеватая герань. «Видимо, моей предшественнице нравились дешевые горшки с колючками… Надо бы полить, иначе засохнут… Или выбросить?» – разморенная жарой и послеобеденной сытостью Ирина Ивановна перевела взгляд от пересохшего кактуса на занудную раздатчицу столовой, которая битый час вымаливала прощение. Но тщетно… Принципиальная женщина с громким властным голосом, зачесанными в пучок волосами, сдобренным высоким шиньоном, была готова постоять за интересы вверенных ей детей.

– Ирина Ивановна, голубушка, не увольняйте! Больше такого не повторится!

– Светлана Леонидовна, что вы и впрямь, как маленькая… Что значит: больше не повторится? У вас и не будет впредь такой возможности! Вы бы и дальше таскали с кухни продукты, если бы я вас с поличным не застала. И какой смысл битый час повторять: безнравственно объедать детишек!

– Ирина Ивановна, миленькая, они же малыши, им столько не съесть… Не увольняйте! Христом Богом прошу, мне не выжить… Муж у меня – лоботряс, тунеядец, его с работы поперли, сидит камнем на шее, а зарплата – сами знаете какая…

– И как же от моего прощения ситуация изменится, коль ваш супруг по-прежнему остается на шее и работать, я так понимаю, не собирается? Вы с вымоленного прощения мясо с сосисками домой не понесете? Или хотите, чтобы я в милицию сообщила? Вам же светит уголовное дело! Гоните благоверного в шею. Как заведующая детским садом не имею права оставлять на работе человека, который каждый вечер с полными авоськами… Что там за шум?

Услышав крик, доносящийся с улицы, воинственно настроенная начальница с невероятным усилием наклонилась над пахучей геранью, выглядывая в окно. Причем для сохранения равновесия принципиальная женщина изобразила почти невозможное па – чуть ли не выше головы подняла правую ногу, согнув ее в колене и оттолкнувшись от старого кресла на колесах. Дабы не вывалиться из распахнутого окна, Ирина Ивановна, еще несколько минут назад боровшаяся с жарой, послеобеденной дремой и раздобревшей на детсадовской пище раздатчицей, одной рукой ухватилась за подоконник, а другой – за кактус. Впрочем, на причиненный ущерб своему здоровью мелкими занозами заведующая не обратила ровным счетом никакого внимания. На территории вверенного ей детского сада неизвестный субъект припарковал транспортное средство, по всей видимости «Волгу», перегородив вход в учреждение. В зеркало бокового вида сияющего чистотой автомобиля слепило жаркое солнце, и лучи его, преломляясь на множество линий, создавали эффектный кадр, прыгающим зайчиком обжигая глаза раздраженных родителей. Мамочки с колясками, нервные бабули и одинокие папаши уже успели сбиться в группку и устроить шумное обсуждение на острую тему нахальства и непочтительности неизвестного субъекта, «благодаря» которому они вынуждены терпеть неудобства. Долговязый мужчина в дырявой шляпе, больше похожей на панамку, предположил, что сверкающая на июльском солнце бежевая «Волга» может принадлежать новой заведующей детским садом. Толпа отозвалась очередной волной возмущения, а малыш, до того крепко спавший в коляске, закатил голодную истерику. Через минуту по закону сообщающихся сосудов орать начали все. И дети. И родители, а так же случайные прохожие, готовые постоять за правое дело…

– Скандала мне только не хватало! – в беспокойстве Ирина Ивановна села в кресло, опершись на шершавый стол, вскрикнула от заноз кактуса, вонзившихся в ладонь с невероятной силой. – Светлана Леонидовна, пишите заявление по собственному желанию, иначе пойдете по статье! Разговор окончен!

Принципиальная Ирина Ивановна, вскинув голову, сдобренную шиньоном, в изящных туфлях-лодочках выбежала на вверенную ей территорию с острым желанием распустить стихийное собрание, поскольку недавно назначенной заведующей детским садом неприятности не нужны.

– Не волнуйтесь, товарищи, сейчас я все улажу, расходитесь, не надо кричать!

– Вы хотите сказать, что не знаете, чей это автомобиль? – стихийное собрание уже вынесло безапелляционный вердикт о принадлежности «Волги» новой начальнице.

– Да! По какому праву вы поставили машину так, что даже с коляской протиснуться невозможно, – поддакнула хору расстроенная мамочка разбуженного младенца.

– Увы, я еще не заслужила такую роскошь… Мы все исправим… Нарушителя отыщем и накажем… – Ирина Ивановна не желала портить настроение из-за автомобиля, поэтому разбираться с раздраженной толпой невесть сколько времени показалось ей неуместным. С важным видом женщина засеменила в свой кабинет и сделала то, что обязан предпринимать в подобных случаях каждый советский гражданин – позвонила в милицию…

Как правило, по таким вызовам выезжал обычный наряд милиции. Но в этот знойный день неудачно припаркованная звезда советского автопрома заинтересовала оперуполномоченных из отдела по борьбе с хищением социалистической собственности, сокращенно ОБХСС. Почему? По чьей-то халатности ли, отсутствию патрульного транспорта, недосмотру дежурного сержанта либо обеденному перерыву участкового? Может быть, все может быть… Сейчас об этом можно только гадать. Впрочем, дорогой читатель, давайте предположим, что это простое совпадение явилось дальновидным проявлением профессионального чутья, практически не подводившего советских милиционеров…

Итак, сотрудники ОБХСС – кареглазый капитан Корнеев, по мнению большинства коллег – персона выдающаяся, и его правая рука инспектор Бусько – на вызов приехали в погруженный в тихий час детский садик. По логике вещей, устроенный родителями шум не мог пройти незамеченным для владельца «Волги», однако хозяин злополучного автомобиля до сих пор так и не объявился. Значит, что-то здесь не так. И пока проницательный капитан дотошно опрашивал принципиальную заведующую, инспектор Бусько в деталях осматривал пышущую глянцем щеголеватую легковушку. Стремительность в линии кузова, декоративный контур заднего крыла, ниспадающий багажник, антенна по центру крыши и сверкающая на солнце порывистая фигурка оленя на капоте излучали манящую и недосягаемую буржуазную роскошь. Вытирая струящийся пот с загорелого лба, инспектор не нашел каких-либо царапин, вмятин или, того хуже, ржавых пятен. Он не поленился заглянуть под колеса воздушного, словно вздутого, бежевого корпуса, не забывая и про прямую свою обязанность записать в блокнот государственный номер транспортного средства.

– Ну, Серега, что скажешь? Красавица «Волга»? – возвратившись после опроса заведующей долговязый капитан Корнеев, согнувшись в три погибели, заглянул через гнутые стекла в салон. Отделка приборной доски цвета слоновой кости вполне походила на интерьеры хороших зарубежных марок с картинок запрещенных капиталистических изданий.

– Надежная машинка и долговечная. Правда, говорят, кушает много, – глядя, как капитан любуется салоном автомобиля, подытожил инспектор.

– И это тоже объективный признак благосостояния, Бусько, ведь такая тачка не каждому гражданину по карману. «Волга» всегда означает реальную власть, деньги и реальную мечту, к которой самые амбициозные субъекты стремятся при жизни.

Капитан Корнеев, похлопывая ладошкой по капоту, обошел машину со всех сторон, аккуратно нажал на ручку передней двери, и она с легкостью открылась.

– Вот те раз! Волга впадает в Каспийское море! Ее даже закрыть забыли! Когда на планы денег нет, они становятся мечтой! – инспектор не скрывал ехидного удивления.

Подозрения стражей порядка несколько усилились: владелец дорогого автомобиля явно процветал, у него хороший стиль, но отчего он беспечно оставил транспортное средство в неположенном месте, да еще не запер? У обаятельного офицера Корнеева с невероятным чувством долга, знакомому далеко не каждому советскому человеку, проснулся азарт невероятной силы. К тому же в салоне 21-й «Волги» внимание сыщиков привлек кассетный магнитофон – настоящая роскошь времен эпохи застоя. Инспектор Бусько тут же не преминул нажать на клавишу воспроизведения, через секунду раздался хриплый голос популярного исполнителя Высоцкого, настойчиво призывавшего привередливых коней не спешить в гости к Богу.

– Тише ты, Серега, детей разбудишь. Тихий час…

Неожиданно осмотр «Волги» прервался появлением хозяина.

Немало не смутившись, представительный, в белой синтетической рубашке и светлых льняных брюках крепкий мужчина средних лет предъявил документы. Благодушно извиняясь, владелец «Волги» Александр Соловьев честно признался, что оставил автомобиль в неположенном месте и готов понести заслуженное наказание. Документы в порядке. Казалось бы, инцидент исчерпан.

«Ишь, какой интересный человек, – размышлял инспектор Бусько, глядя в ясные и честные синие глаза нарушителя, – какой-то весь квадратный».

– Спортсмен?

– Так точно. Мастер спорта по боксу.

– Ух ты!

Бусько вдруг громко икнул. В одно мгновенье он пожалел о своей ненакачанной мускулатуре и никчемной будничной жизни в милицейской форме, представив атлетически точеную фигуру боксера с оголенным загорелым торсом. Инспектор тряхнул головой, изгоняя воображаемое наваждение, от чего обронил фуражку. Поднимая с пыльного асфальта головной милицейский убор, инспектор заметил, как могучая рука нарушителя с изящными золотыми часами и маленьким циферблатом потянулась к заднему карману льняных брюк.

– Нарушитель порядка найден, документы в порядке. Надеюсь, этого хватит для прощения? – с миловидной улыбкой на лице хозяин «Волги» протянул Корнееву хрустящий червонец.

– Это в обязанности инспектора ГАИ входит штрафовать водителя, припарковавшегося в неположенном месте.

– А вы не из ГАИ?

– Нет, к счастью… Мы взяток не берем. Мы ищем, откуда люди их берут. ОБХСС. Капитан Корнеев.

После резкого отказа от предложенного почти новенького червонца боксер с глупой улыбкой продолжал бездейственно стоять на месте. Что-то не давало покоя дотошному капитану ОБХСС Корнееву. Что ему показалось странным, одному Богу известно. Но Соловьеву вдруг стало зябко, пот, струившийся с синтетической ослепительной рубахи, высох, а в душе тоскливо заныло.

Тем временем Корнеев с неторопливой настойчивостью, с какой может двигаться только человек двухметрового роста, сел на мягкий широкий диван просторного салона, мягко закрыл за собой дверь и вытянул ноги. Не зря на некоторых зарубежных рынках 21-я «Волга» официально считалась шестиместной – два кожаных дивана цвета слоновой кости, высокий потолок и почти ровный пол были комфортны для длинных конечностей капитана, в отличие от иных менее прославленных моделей советского автопрома, в которых Корнееву частенько приходилось передвигаться, согнувшись в три погибели. И тут капитан вскочил с дивана, почти выпрыгнул из салона, предлагая сделать такой же осмотр инспектору Бусько. Преданный напарник никогда не злился на деятельного Корнеева, считая одаренного на правое полушарие вышестоящего по званию коллегу гениальным сыщиком. Не торопясь Бусько проделал то же самое: залез в салон, удобно устроился на мягком диване, прикрыл дверцу… и с удивлением глянул на капитана. «Запах!» – услышал он подсказку Корнеева и наконец-то понял, в чем дело. В салоне пахло водкой, сильно… Конечно! Как же сразу не догадался инспектор, впитавший этот дивный, дурманящий хмельной аромат с пеленок: его дед Матвей был известным на деревне самогонщиком! Из первоклассной пшеницы на своем хуторе он гнал чистейший напиток, любовно разливал полупрозрачную живительную влагу по поллитровкам и хранил в огромном шкафу прохладной каморы, чтобы каждый божий день к обеду требовать у бабы Евы налить семидесятиграммовый (и ни грамма больше) граненый стаканчик для верного аппетита. Такая точная мера позволила деду с двумя контузиями после обеих мировых войн прожить до глубокой старости.

Водитель «Волги» – трезв как стеклышко. В крайнем случае, если «употреблял», то немного, да и то с раннего утра. Впрочем, человек с натренированными мышцами вряд ли позволит себе нарушать спортивный режим в знойный июльский полдень. Откуда тогда запах не перегара, смешанного с резкой туалетной водой, а чистейшего спирта, если в салоне нет «пахучих» емкостей?

– Дыхните! – скомандовал капитан.

После грозного приказа воцарилось молчание. Каждый обдумывал услышанное. Соловьев замер с искусственно поставленной улыбкой, теперь больше похожей на гримасу, как будто капитан Корнеев заподозрил его в совершении самого страшного преступления. Инспектор Бусько уже вообразил, как по смене передаст патрульным чудного нетрезвого интеллигентного водителя атлетического вида с устойчивым запахом алкоголя, потому что только спьяну можно оставить дорогую машину незакрытой в детском саду.

– Не пью я, товарищ капитан. Я – спортсмен… – Взгляд Соловьева по-прежнему излучал ироничное спокойствие, словно вместе с мышцами множество часов тренировал рационально обоснованную буддистскую философию.

– Разберемся! Откройте багажник!

Дунуло свежим ветерком, и с этим новым порывом ветра фуражка Бусько вновь очутилась на пыльном асфальте. Поднимая ее в очередной раз, инспектор заметил не только лицо заведующей, все еще торчащей в открытом окне, – казалось, ко всем окнам детского садика прилипли все штатные нянечки и воспитатели.

– Не понял? – с широкой располагающей улыбкой Соловьев попытался включить дурака.

– Все вы прекрасно поняли. Открывайте багажник.

Какую-то минуту Соловьев с усмешкой еще переминался с ноги на ногу, словно ожидая, что принципиальный милиционер вдруг сменит гнев на милость, но поскольку капитан продолжал сурово глазеть на нарушителя, вскоре открыл бардачок «Волги», чтобы оттуда извлечь ключ от автомобиля. Корнеев с Бусько многозначительно переглянулись, принимая во внимание не только невероятную беспечность спортсмена, но и свою непростительную невнимательность при первичном осмотре транспортного средства. Тем временем мускулистый атлет нехотя вставил ключ в замок багажника, несколько раз прокрутил в разные стороны, но тот и не думал открываться.

– Видимо, замок заклинило.

– И давно?

– Сегодня утром еще был в норме.

– Что же случилось за это время?

– Расплавился на солнце… Честное слово, товарищи, не знаю, что с ним. Не ломать же машину.

– Да, ломать не будем. Придется вам проехать в отделение.

– С какой стати?

– У меня есть все основания предположить, что вы угнали эту машину.

– Вы смотрели документы и убедились, что они в порядке, – обалдел Соловьев.

– Меня еще никто не убедил в том, что документы – не липовые. Вот и здесь сверху красочкой кто-то умело подработал. Хотя, не спорю, выглядят как настоящие!

Соловьев тяжело вздохнул, осознавая, что Корнеев вцепился в него мертвой хваткой всеми своими тигровыми когтями.

– Эвакуатор вызывать, товарищ капитан? – быстро смекнул инспектор Бусько.

– Зачем же? Мы и так с ветерком доедем… на «Волге». Тем более, пора освободить территорию, вот-вот проснутся сорванцы и с недюжинной силой, подобно крошечным муравьям, облепят «Волгу», как детскую горку. Заводи машину! – властно скомандовал Корнеев и уселся на пассажирское место.

В отделении милиции непослушный багажник «Волги» осторожно вскрыли отмычкой, на днях экспроприированной у бывалого уголовного элемента. Взорам капитана Корнеева, инспектора Бусько, еще парочки милиционеров, словно пчелы, слетевшихся на устойчивый хмельной запах, и присутствующих понятых (по случаю жалобы на громких соседей пригодились два забредших пенсионера) предстали поливочные шланги вперемешку с огромными, литров на 50, прочными полиэтиленовыми пакетами. Мешки казались такими огромными, будь они черного цвета, использовать такую тару лучше всего было бы для перевозки трупов. И прежде, чем учинять допрос излучающему рационально обоснованное спокойствие Соловьеву, Корнеев отправил все содержимое багажника на экспертизу. Очень скоро опытный в хмельных вопросах эксперт-криминалист Евгений Грищенко вынес свой трезвый вердикт: багажник со змейкой поливочных шлангов – и есть тот самый источник запаха. Спиртосодержащая жидкость – водка… Не самопальная, заводская… по самому настоящему ГОСТу.

– Не проясните, товарищ Соловьев, почему из ваших шлангов и пакетов так навязчиво тянет водкой? – поинтересовался на последовавшем допросе капитан Корнеев у владельца «Волги».

– Проводил обеззараживание дачного инвентаря, – Соловьев невозмутимо поправил расстегнувшуюся золотую запонку на белоснежной синтетической рубахе.

– И где?

– Что где?

– Дача?

– Какая дача?

– На которой вы проводили обеззараживание?

– А… в Вишневке. Недалеко от города…

– Вы в таком виде этим занимались? – довольно топорно намекнул Корнеев на щеголеватый вид задержанного.

– Зачем? Я переоделся…

– Увлекаетесь земледелием?

– Почему нет? Люблю ромашки, помидорчики…

– Сколько соток?

– Где?

– На даче?

– Четыре…

– Не разгуляешься с помидорчиками…

– Это верно… Но больше не дают, даже по большому блату и заслугам… И то не мне, а моей теще…

Корнеев был уверен, что происхождение водки в поливочном шланге нечистое. Но не трупы же, в самом деле, этот нахальный самоуверенный спортсмен в них перевозил, однако докопаться до истины пока не получалось.

– Уведите! – приказал капитан, уткнувшись в заполнение протокола.

– За что? За поливочные шланги или угон моей «Волги»? – ехидно парировал невозмутимый задержанный.

– Гражданин Соловьев, вы не арестованы, а пока только задержаны на трое суток, а там посмотрим…

Санаторий

Морозной ночью в темном сыром бараке при свете маленькой свечки в жестяной банке Гришка Федоров по кличке Федор в сотый раз строчил кассационную жалобу прокурору. Нанесенная обида, высказанная в неровных строчках разнокалиберных букв, нет-нет, а начинала душить и выливаться в виде горьких слез, заливая клетчатый листок тетради так, что слова, написанные чернильным карандашом, расплывались и превращались в неразборчивые каракули. И тогда Гришка снова комкал мокрый листок, бросал на глиняный пол, на время успокаивался и брался за новый. А когда добирался до сути, глухие рыдания вновь накатывали и создавали тот же эффект расплывчатой тетрадной мокроты.

– Федор, слышь, чего нюни распустил? – от рыданий проснулся Дед Филимон. Собственно говоря, по возрасту он мало походил на деда, скорее, это прозвище мужик с ярко выраженными скулами и колючим взглядом получил за многолетний статус в местах не столь отдаленных. Филимон, отбывающий наказание за неслучайное убийство из-за неконтролируемого чувства ненависти к некому милиционеру, который то ли соблазнил, то ли изнасиловал его жену, слез со шконки и, громко шаркая стоптанными кирзовыми сапогами, добрел до стола.

– Роман строчишь? – Филимон, не глядя на Гришкины расплывшиеся каракули, потянулся к недопитому с вечера чифирю, сверкая многозначительными татуировками на руках.

– Жалобу… – смахнул слезу Федоров.

– Малец, тебе еще никто не говорил, что жалоба прокурору только удлиняет срок? Или ты на Хрущевскую оттепель рассчитываешь? Так она давно закончилась… На дворе 1964-й!

– Почему? Но я не виноват… Это ошибка… Должен же прокурор разобраться!

– Глупости… Все вернется к первой инстанции. Жалобу будет рассматривать тот же прокурор района, который влепил тебе срок. Так что бумага твоя многострадальная только для сортира. Поверь, никто ее даже отсылать не будет из нашей глухомани.

– Но это несправедливо!

– Да, конечно… Нет правды на земле, но нет ее и выше.

– Что же тогда? Терпеть?

– Зачем? Терпилами нам по статусу быть не положено. Для начала сопли подотри, чайку выпей. Курить есть?

– Не курю…

– Вот это правильно. Ты закрой глаза и представь, что попал в санаторий. Круглогодичный. И у тебя есть теперь несколько лет активного отдыха. Экстремального, но все же отдыха.

– Какой отдых, Дед Филимон? В бараке на сыром полу или на лесоповале?

– Ну, во-первых, есть вещи, которые ты изменить не можешь, значит, отгородись высоким забором и старайся в каждом моменте заметить хорошее… Не захочешь работать – не заставят.

– Как это?

– Просто в передовиках и шестерках не будешь числиться. Зато будешь жить по справедливым понятиям. Читать тут можно до одури! Станешь образованным, на воле на книжки времени всегда не хватает. А главное – человеком станешь!

– Это как? Я, по-твоему, что же – не человек?

– Нет, ты – малявка, слюни распустил, тебя проткнуть одной левой, защитить самого себя не сумел… Жалобы строчишь…

– Дед, – раздался настойчивый шепот сидельцев с дальнего угла, – хорош воспитывать первоходку, спать дай!

– Все, Федор, спим, завтра спозаранку начнем новую жизнь. Не кисни!

Следующим утром Дед Филимон на самом деле взялся за физическое воспитание малахольного Федора. С какой стати татуированный сиделец с многолетним стажем обратил внимание на слезливого пацана, было непонятно. Одни обитатели барака определили, что Дед готовит смену с прицелом на будущее, другие решили, что подобное покровительство и есть один из способов защиты мальца от поползновений беспредельщиков, для которых не писаны законы принятой жизни по понятиям. Во всяком случае цепляющая своей новизной нескучная картинка из опостылевшей нелегкой лагерной жизни привлекла внимание всех. Для начала Дед сконструировал грушу из сломанной табуретки, обложил ее русским матом, жестяным листом и сложенным в несколько слоев тонким дырявым одеялом, подвесив к балке перекрытия на потолке между шконок. Затем новоиспеченный воспитатель перебинтовал невесть откуда взявшимися старыми бинтами руки неуклюжему и хилому Федору, завершив подготовку амуниции дефицитными грубыми перчатками, предназначенными для работы на лесоповале.

– Становишься в стойку и наносишь удары по груше с такой силой и скоростью, с какой можно идти только на таежного медведя!

– Я и в глаза его ни разу не видал… – пролепетал Гриша, но послушался.

Федоров сосредоточенно прицелился к боксерской груше, несколько раз ударил, но самопальный спортивный снаряд лишь слегка покачнулся… Послышались ехидные смешки и смачные сплевывания в дальнем углу барака, однако это лишь подзадорило будущего боксера, и он выдал серию неплохих тумаков. Через несколько минут тренировки у Федора пересохло в горле, в висках застучало, в глазах потемнело и перехватило дыхание. Филимон бросил колючий взгляд в сторону дальнего угла, откуда все еще доносились ехидные словечки, докурил папиросу и смачно сплюнул. Казалось, ему одному было ясно, что успех в воспитании нового чемпиона не за горами.

– Не будь слабаком, – Дед явно вошел в раж. – Только так ты можешь добиться невероятной выносливости, чтобы вести бой в нужном темпе! Отдохни пару минут и продолжим!

Удивительно, но Федор оказался весьма одаренным учеником. И не только в боксе. Как будто на самом деле он выстроил для себя установку жизни в экстремальном санатории. Без вертухаев, сирены, вонючей баланды и колючей проволоки. Уже через месяц усиленных тренировок парень показал недюжинные способности в футболе, хотя на свободе вообще играть не умел. Как пнет мяч, тот неизменно летит в ворота. Правда, лагерные ворота сильно отличались от настоящих, размер прогулочного дворика явно уступал футбольному полю, и все же далеко не каждый игрок на воле обладал таким умением обработать мяч. Кроме всего прочего, Федор проглатывал книги, словно горячие пирожки. Точнее, даже не книги, а журнал «Знание – Сила», который в большом достатке в лагерной библиотеке всегда присутствовал. От научных статей по физике и химии у Федора дух захватывало больше, чем от тренировочного процесса и спарринг-боев с наставником. Но признаться в этом Деду Филимону Федор не смел. Засыпая, он мечтал о покорении космического пространства, если не им самим, поскольку реально понимал, испорченная приговором биография не позволит стать даже простым летчиком, так хотя бы конструктором корабля или каким-нибудь научным исследователем межгалактического пространства. И видел по ночам Федор всегда один и тот же сон, в котором укутанный в пеленки парень размером с младенца в маленькой капсуле вместе с тысячами таких же парней парит в космическом бесконечном просторе и тянется к яркому солнечному свету. И ощущение от полета было настолько умиротворяющим и счастливым, что, просыпаясь утром, Федор на самом деле чувствовал себя как в настоящем санатории. Правда, жизнь в параллельной реальности, так или иначе возвращала в лагерное бытие в виде громогласной сирены, хамства вертухаев и отвратительной пищи, но энергию и силу духа восполняла определенно.

Несколько месяцев упорных тренировок с учителем, который ставил жесткую манеру ведения боя, дали результат – Федоров сильно выделялся среди сидельцев реакцией и скоростью. И однажды в затянувшемся спарринге Филимон стал медлить и пропускать удары, так что Гришке дважды удалось отправить Деда в нокдаун. После второго такого приема тренер не поднялся, потеряв сознание. Испугавшись, мальчишка заботливо отнес поджарого Филимона на шконку и облил водой. И тогда у очнувшегося учителя обнаружилась частичная потеря памяти. Когда боксер вспомнил детство, отрочество и юность, стало понятно, что в спарринг-партнеры Дед Филимон больше не годился. В тот же вечер перед отбоем тренер, хитро прищурясь, сел на шконку и закурил папиросу.

– Две минуты и двадцать секунд… Столько времени мне понадобилось, чтобы стать самым молодым чемпионом в полутяжелом весе. Мне было двадцать, и я в финальном бою отправил одного финна в нокаут. Я был не очень сильным, как ни странно это звучит, но у меня была репутация нокаутера. Меня даже прозвали художником нокаута. Это когда у тебя на ринге появляется бешеное чутье, которое и стало моим главным козырем. Я бил в тот момент, когда надо было ударить, когда соперник этого меньше всего ждал… Вскоре меня настигла слава. Как лавина… И я с ней не справился, – Филимон замолчал, глубоко затянулся, выпуская клубок дыма, и продолжил. – Мне трудно было пройти по улице, останавливали на каждом шагу, и все желали со мной выпить… Мог выпить с соседом, дворником во дворе, с сантехником, который чинил в квартире трубы… Боялся отказать, неловко как-то… Я готовился к Олимпиаде, но к 24 годам моя карьера внезапно закончилась. Тяжелые нокауты начали сказываться на быстроте реакции. Я все еще пытался жестко и неожиданно наносить удары, но чаще всего запаздывал. И это не удивительно. К тому времени я перестал серьезно относиться к тренировкам и спортивному режиму. Был в себе уверен, в своих исключительных природных данных, не хотел тренироваться в полную силу… Вино, друзья, девочки, потом семья… В общем, часто к соревнованиям подходил не в лучшей форме. И только коронный нокаутирующий кросс спасал от постоянных поражений…

– Дед Филимон, а как же… Как же ты здесь? За что?

– Это не твое дело. Не твой базар… Сейчас о другом… Ты готов. У тебя есть чутье… Можешь играть…

– Где? В бараке? На лесоповале? – Федор не скрывал удивления. – Мне дали пять лет!

– Здесь. И на тебя уже делают ставки. Все случится завтра. И помни: дело не в силе. А в том, насколько ты готов идти до конца. Мы – победители. Особенными делает нас страх. Но когда страха нет, значит, ты умер. Так что ничего не бойся.

Своего первого соперника Федор увидел перед самым боем. Справедливости ради, конечно, надо отметить, что иногда в бараке на 140 зэков ему попадался на глаза этот большой человек в тренировочных штанах и дырявом замызганном свитере, но официального знакомства не было. Был он широкоплечим, мускулистым с маленькой лысой головой, значительно превосходил в росте Гришку Федорова, и потому решительно считался фаворитом боя. Ставки были явно не в пользу новичка. Впрочем, это не пугало Федора, напротив, он был как никогда спокоен, уверен в себе, потому что верил слову учителя – авторитетного чемпиона, который случайно оказался изолирован на 15 лет.

«Что могло произойти с таким правильным поджарым человеком в искусных живописных татуировках по всему телу?» – долго задавал себе вопрос Федор, пытаясь заснуть в ночь перед боем. Мысль о том, что, быть может, он тоже, как и Федор, не виновен, роднила и согревала душу. И если Дед Филимон – настоящий чемпион – не сломался, выжил в нечеловеческих условиях, так и ему, Григорию Федорову, тоже удастся прожить оставшиеся четыре года. А потом на свободе отомстит своему обидчику по полной.

В назначенный час, когда законопослушные зэки отправились на лесоповал кормить армию насекомых, барак загудел в истошном исступлении в ожидании яркого спортивного зрелища. Алюминиевые тарелки гремели, как ударные инструменты, заключенные орали по очереди имена героев схватки, готовясь вцепиться в глотку каждому несогласному с его мнением о возможном победителе. Лишь Дед Филимон спокойно крутил «Беломорканал» в углу огражденного табуретками самопального ринга, на месте, где должен был находиться тренер и назначенный жребием рефери.

Перед первым боксерским поединком у Федора, глянувшего на мускулы соперника, в животе посеялся страх, но он вышел на ринг, и неуверенность понемногу рассеялась. Лысая глыба мяса то и дело пыталась настигнуть Федора мощной лавиной ударов, но тот каждый раз ловко увиливал в сторону. В первом же раунде после небольшой пристрелки под истошные крики сидельцев Федор в защите вдруг почувствовал момент и внезапно нанес в челюсть сопернику тот самый правый кросс навстречу – убийственный удар, после которого уже мало кто мог встать. Лысая огромная статуя зашаталась и брякнулась на пол. Так молодой боксер вынес могучую глыбу с ринга за один раунд. Зэки замерли на несколько мгновений, ошарашенные тем, что все случилось так быстро и неожиданно, и в оголтелом улюлюканье застучали тарелками в честь рождения нового чемпиона барака. Федора принялись качать даже те, кто ставил на победу проигравшего соперника, и только лишь Дед Филимон с удовольствием разминал самокрутку, понимая, что это и его победа. Игра принесла слегка прихрамывающему учителю заслуженные дивиденды – обшарпанная тумбочка бывалого арестанта к вечеру наполнилась настоящей лагерной валютой – выигранными папиросами и чаем. К тому же из соседнего барака сидельцами был послан поистине царский подарок – эксклюзивная деревянная трость с рукоятью в виде парящего орла, как знак уважения и признания заслуженного авторитета.

О тренировках, спарринге и боксерских боях со своеобразным лагерным тотализатором вертухаям доложили вездесущие стукачи, так что ничего удивительного, что вскоре для профилактической беседы в свой кабинет Федора пригласил начальник лагеря Бобров.