Читать книгу: «РУНА. Песнь двух миров», страница 3

А судьба – ещё не решена.

В воздухе витал стойкий запах горелых трав, древесной смолы и копчёного жира – аромат праздника, крови и древнего ритуала. Над площадью стелился сизый дым от множества костров, треск поленьев раздавался отовсюду, перемешиваясь с гулом голосов и грохотом барабанов. Земля под ногами была усыпана золой, мокрым хвоем и обрывками цветов, оставшихся от дневных обрядов.

Руна двигалась медленно, словно сквозь вязкое пространство, пробираясь по живому коридору из людей, расступающихся перед ней в молчаливом уважении или праздном любопытстве. Её голова была опущена, взгляд – приглушён.

Справа, почти на уровне плеча, появился мужчина с обветренным лицом. На запястье его была намотана короткая верёвка, влекущая за собой худую, едва держащуюся на ногах козу. Шкура её была в пятнах, глаза – стеклянные.

Животное тащили в том же направлении, что и её саму.

На мгновение их взгляды встретились. В этих глазах не было ни жалобы, ни злости – только глубокая, древняя, почти человеческая обречённость.

«То ли тоска, то ли безмолвный страх», – подумала Руна, и тут же отогнала мысль.

В конце этого живого коридора маячил центр ритуального круга – просторное, вычищенное до земли место, окружённое торчащими из земли факелами.

Посреди него возвышался гигантский, ещё не зажжённый костёр. В его основании лежали круглые валуны, испещрённые резьбой – на них выбиты руны и сцены древних жертвоприношений.

Толпа гудела – в ожидании, в возбуждённой суете. Шёпоты росли в голос, в голосах – азарт. Руну подвели к самому костру.

И тут, словно гром, над головами пронёсся рёв. Люди закричали, завопили, затянули хвалебные песни – все как по команде.

По коже побежали мурашки. Позвоночник сковало.

Это ощущение она уже знала. Ледяной ошейник страха, что сжимает шею перед его появлением.

Она медленно обернулась…

И увидела его.

Асгейр.

Высокий, плотный, с теми же тяжелыми шагами и надменной улыбкой, словно только что одержал победу в бою, а не получил в жёны живую душу.

За ним вился клуб пыли, вздымающийся из-под его сапог. Его появление сопровождалось не только визгами толпы, но и завораживающими звуками тальхарпы – древнего смычкового инструмента, что пел голосами умерших. Мелодия вилась, как заклинание, врезаясь в уши, как нож в кость.

Асгейр подошёл к ней, окинул взглядом и довольно прищурился. Она действительно выглядела прекрасно: наряд, венок, косы, всё как полагается…

Но она даже не взглянула на него.

Это задело.

Ярл усмехнулся и, возвысив голос, начал говорить, обращаясь ко всей площади:

– Слушайте, благословённый народ Вестмара! Сегодня наступила великая ночь! Ночь Летнего Солнцестояния, когда сама земля зреет в огне солнечного света, а светило наше достигает своей величайшей силы! В этот священный час мы обращаемся к богам с молитвами и подношениями, прося их даровать нам благословение, дабы земля наша родила богатство и обилие!

Он замолчал, его взгляд устремился в безбрежное небесное пространство, где вонзалась яркая звезда – символ божественной силы, неумолимо следящей за каждым движением человечества.

– Мы помним, как наши предки, с благоговением и верой, возносили жертвы Фрейру, величественному повелителю плодородия, который дарует нашей земле изобилие, а нашим рукам – обильный урожай! Пусть его божественная милость будет с нами! Пусть его всесильная рука дарует нам земли, полные жизни, а каждый колос на наших полях будет свидетельством его великой благосклонности! Пусть амбары наши наполнятся до краёв, а жизнь и радость будут следовать за нами в каждое мгновение! Сегодня, в знак своей благосклонности, Боги даровали нам её! – он вытянул руку в сторону Руны,– Мать будущих наследников! Хранительницу очага! Продолжательницу древних обычаев! Пусть же факел этой ночи возгорится так ярко, чтобы ослепить божественный взор! Пусть пламя озарит путь грядущим поколениям!

Толпа в ответ ревела и хлопала, вскидывая руки к небу. Кто-то поднимал рога с пивом и брагой, кто-то – факелы. Всё слилось в ритуальное безумие, в торжественную истерию.

Асгейр повернулся к Руне. Схватил её за плечо – с силой, как железный обруч. Второй рукой он провёл по её волосам, медленно и напоказ сняв с головы цветочный венок.

Он держал его секунду – как трофей.

А затем бросил в еще не горевший костёр.

Венок упал, зацепившись за полено.

Символ чистоты, девичества и связи между матерью и дочерью был сброшен на глазах у всего города.

Издревле существовал обычай: венок невесты передавался дочери – как оберег, как символ рода. Но Асгейру были чужды традиции, что не служили его желаниям.

Руна стояла молча. Прямо. Не шелохнувшись.

Каждая клетка тела хотела сбежать. Но разум знал: нельзя. Не сейчас. Просто выстоять. Не дать себя сломать.

Она продолжала смотреть вниз, и это раздражало его больше всего. Он хотел видеть в её глазах трепет. Покорность. Страх. Но всё, что он увидел – тишину.

Глухую, равнодушную, как бездна.

Резким, почти театральным движением Асгейр выхватил меч из ножен. Округу окатил пронзительный, шипящий звон тигельной стали – звук, от которого обычно замирают сердца. Лезвие, блестящее в отсветах огня, уставилось прямо в грудь Руны, как палец гнева самого Тора.

Толпа притихла. Даже ветер, казалось, замер.

Она подняла глаза. Их взгляды столкнулись – её холодная сталь против его пустой чёрной бездны. Внутри неё уже не пульсировал страх. Осталась только ненависть. Чистая, ледяная, будто выкованная из той же стали, что и его меч. Он видел это. И это его забавляло.

– Неужели только страх перед смертью заставил тебя взглянуть мне в глаза? – с ядовитой ухмылкой произнёс ярл.

– К смерти у меня нет столько ненависти, сколько к тебе, – спокойно, без колебаний, ответила она.

Каждое слово её резало воздух, как клинок. Она знала, что это обернётся для неё болью. Но больше не было сил молчать. Её правда нуждалась в том, чтобы быть услышанной – пусть даже на самом краю гибели.

Асгейр усмехнулся. Издевательски, по-своему. Он любил, когда женщина спорит – это делало её покорность вдвойне слаще. Не разрывая зрительного контакта, он перевёл меч в другую руку и медленно опустился на одно колено. Меч, направленный вверх, замер в его руке, словно продолжение его воли. Это был ритуал – дарение меча рода, символ передачи силы, рода и наследия женщине, чтобы она однажды передала этот меч своему сыну. Так требовала старая традиция.

Руна смотрела на сияние стали, которая отражала пламя от костров и лицо того, кого она ненавидела до боли в костях. Её пальцы коснулись рукояти, ещё горячей от его руки. По телу пробежала дрожь, будто прикоснулась к змеиной чешуе. Внутри, словно плотной пеленой, сгустилась тьма. И в этой темноте ей стали видны картины – жизни, исковерканные этим оружием. Сколько боли, страха, крови… Меч был полон криков. Они звенели у неё в голове, заполняя её череп металлическим привкусом.

Словно в забытьи, она схватила его – и в следующее мгновение рывком ударила. Сталь направилась прямо в лицо Асгейра.

Но он был готов. В ловком движении, почти небрежно, он остановил её руку, взглянув с презрением.

– Хочешь пустить кровь, девочка? Так давай, – прошипел он и грубо отшвырнул её руку прочь.

Из толпы вывели козу. Ту, что сопровождала её от самого дома. Она всё так же молча ступала по земле, смиренно, с пониманием. Без жалости к себе. Без страха. Она уже знала, чем всё закончится.

Её привязали к камню у основания костра – древнему алтарю, покрытому жертвенной золой и старой запёкшейся кровью. Руна смотрела на животное, всё ещё держа в руках меч. Всё внутри неё металось, сопротивлялось. Но боли не было – лишь пустота и тихое отрицание происходящего.

– Нет… пожалуйста, – прошептала она, едва слышно, взглянув на Асгейра.

Он поднял пылающий факел над головой и громко, чтобы слышала вся площадь, произнёс:

– Не забывай, что стоит на кону.

Его взгляд направился в сторону толпы – туда, где стояли её родители. И толпа заревела, как одичавшее море. Кто-то бросал в воздух лепестки. Кто-то выкрикивал её имя. Праздник крови начинал набирать силу.

Почему она всё ещё хотела сохранить им жизнь? Тех, кто не пожалел её саму? Почему сердце рвалось от мысли, что именно она может стать причиной их гибели?

В её глазах пылала ненависть. Она смотрела на него так, будто могла испепелить. Сжечь дотла. Сделать его пеплом, который рассеется ветром над пустошами.

Он лишь довольно наблюдал. Наслаждался её страданиями. Её борьбой.

Но животное нельзя было спасти. Оно было рождено для того, чтобы однажды стать даром для богов.

Руна опустилась на колени рядом. Провела рукой по шерсти. В глазах козы не было страха. Только ожидание.

Руна приложила лезвие к горлу, стараясь не дрожать.

Она замерла на долю секунды…

Затем – резкий рывок. Животное осело, истекая алой рекой. Скрежет стали по коже. Хрип. Её руки, грудь и ноги залило тёплой кровью. Густой. Живой.

Она обняла бездыханное тело, словно извинялась перед ним.

И тут же, как от удара грома, толпа взорвалась восторгом. Гул, песни, крики.

Асгейр подошёл к костру и опустил факел. Древесина вспыхнула мгновенно, охваченная пламенем, подняв ввысь сверкающий столб света.

Руна смотрела на пламя, не моргая. Это было лицо её проклятия.

Ярл взял её за руку, приподнял с колен, воздел руку к небу:

– Да здравствует священный и великий праздник!

Пусть боги узрят нашу благодарность! Пусть возрадуются, приняв наш дар! Нас ждёт великое будущее!

Толпа скандировала, он был героем. Холодным. Жестоким. Беспощадным. Идеальным для народа, что выбрал страх для подчинения.

Они питались его тьмой. Его злобой.

Руна стояла, как статуя. Меч всё ещё в руке. Кровь всё ещё теплилась на коже. А в голове – только гул.. Сердце стучало с глухим эхом.

Она опустила взгляд. Её платье было залито тёмной кровью. Руки дрожали. Всё вокруг покачивалось.

Перед тем как провалиться в темноту, её взгляд зацепился за пылающий в огне венок.

Тот самый, который должен был стать оберегом для её дочери.

Он был последним, что она увидела.

А затем – пустота.

Тёплое солнце мягко касалось её кожи, словно ласковые пальцы забытого бога. Легкий, влажный ветерок, наполненный дыханием лесов и далёких рек, скользил по телу, будто стараясь утешить её встревоженный разум. Он касался её, как мастер-музыкант касается струн древнего инструмента, извлекая из самой глубины души тихую, чарующую мелодию. Всё в этом месте дышало покоем.

Перед Руной раскинулся водопад – такой высокий, что казалось, он стекает прямо с небес. Потоки воды с грохотом низвергались вниз, поднимая к небу туманную пелену. Звук падения был громогласным, но не страшным – он пронизывал насквозь, унося с собой боль, гнев и остатки страха. В этом месте даже горе казалось мелким. Здесь сама жизнь звучала иначе – свободно, без плети и железных оков.

Руна стояла босыми ногами на влажной траве. Каждый её шаг отзывается в теле прохладным покалыванием – зелёные побеги травы щекотали кожу между пальцами. Ткань её лёгкого платья колыхалась от малейшего движения воздуха, будто танцевала. Воздух был наполнен влагой, но в этом было нечто живое. Всё вокруг дышало, росло, звало… и принимало.

Это было место, где душа обретала крылья. Словно долгие годы она была сжата в кулак – и вот, ладонь раскрылась.

За спиной послышались шаги. Лёгкие, как дыхание.

Руна обернулась.

– Просто невероятно… – прошептала она, не осмеливаясь говорить громче.

Перед ней, в лучах света и завесе водяной пыли, стоял олень. Высокий, величественный, с ветвистыми рогами, увитыми цветами, травами и мхом. Его глаза – глубокие, тёплые, полные непостижимого знания. На рогах – не меньше двенадцати отростков. Старый. Мудрый. Его дыхание двигало тишину.

Олень смотрел прямо в её глаза.

И в этом взгляде было нечто до боли знакомое. Будто через него на неё смотрел кто-то очень родной. Кто знал её лучше, чем она сама. Кто-то, чьё присутствие нельзя объяснить словами.

На миг всё вокруг замерло. Грохот водопада стих, будто кто-то внезапно выключил звук целого мира. В этой странной, почти божественной тишине, она услышала:

– Помоги мне, Руна…

Голос проник в сознание, как шёпот сквозь сон. Он не был громким. Но он звучал внутри.

И тут раздался резкий свист стрелы.

Её сердце сжалось.

В следующее мгновение она увидела, как тело оленя дернулось. В его боку – древко стрелы. Он пошатнулся… и рухнул. Медленно, как падающее дерево в тишине леса. Глухой звук удара тела о землю сотряс не только воздух – он прошёлся дрожью по её позвоночнику.

– НЕТ! – вскрикнула Руна, сорвавшись с места.

Она бежала, что было сил, но с каждым шагом животное отдалялось. Мгновения растягивались в вечность. Трава под ногами становилась всё гуще, движения – всё тяжелее.

Ноги подогнулись. Она рухнула на колени. И тогда – увидела кровь.

То самое платье, что было на ней, теперь снова покрыто алыми пятнами. Кровь стекала по ткани. Липкая, тягучая. В нос ударил её тёплый металлический запах.

– Нет… Нет… НЕТ! – закричала она, вонзая пальцы в мягкую землю. Она вырывала траву с корнями, с комьями земли, разбрасывая вокруг себя в истерике.

Небо потемнело. Шум водопада вернулся – теперь как рев тысячи голосов. Солнце исчезло за чёрными облаками, и всё вокруг начало исчезать, распадаться.

Она оставалась на коленях – одна, посреди разрушающегося мира.

И только внутри – пульсировало то же слово, что и раньше:

Помоги…

Мир рухнул, и тьма поглотила всё.

Следующее, что ощутила Руна – воздух, жадно врывающийся в лёгкие, будто после долгого погружения в чёрную бездну. Глаза распахнулись – резкий свет обжёг зрачки. Тело было тяжёлым, кожа – липкой. Она сидела на деревянном полу, совершенно нагая, с кожей, запачканной кровью и землёй, в комнате, больше напоминающей баню, чем жилое помещение.

Пахло паром, древесиной и чем-то ещё… железом? Кровью?

В центре стояло большое корыто, выдолбленное из цельного дерева. От стен струился приглушённый свет, ломающийся на влажном воздухе. Всё выглядело нереальным – будто сон, продолжающийся за гранью сна. Сердце стучало медленно, с глухими ударами. Сознание плавало между двух миров – прошлого и настоящего.

За дверью послышались шаги.

Она вскочила и, дрожа от холода и страха, метнулась за ближайшую колонну. Кожа прилипала к дереву, волосы спутались, дыхание было частым.

В проёме появилась женщина.

Та самая пожилая служанка, что вела её от дома на церемонию. Сейчас она выглядела иначе. Не как безмолвная тень обряда, а как человек. Живой. Уставший.

В руках она несла тяжёлое ведро, от которого дрожали её руки. Подойдя к краю корыта, женщина с усилием вылила в него воду – пар тут же взвился в воздух, затуманив всё вокруг. Затем она заговорила, тихо и спокойно:

– Не бойся, дитя. Моё имя – Кэйа. Я здесь старшая из слуг.

Голос её был тёплым, будто треск пламени в очаге. Она медленно подошла к Руне, не делая резких движений, и осторожно коснулась её руки. Потом – погладила по спутанным волосам.

– Я знаю, тебе страшно. То, что ты пережила на площади… это был настоящий кошмар, дитя.

– Ч-что произошло?.. – Руна говорила с трудом. Голос дрожал, будто у раненого зверя.

– Ты потеряла сознание, – с печалью ответила Кэйа. – Ярл велел отнести тебя в дом.

На губах Руны появилась горькая усмешка.

– Я всё ещё здесь, – выдохнула она. В её голосе звучало разочарование, как у человека, которого забыли вырвать из плена.

– Дитя… тебе нужно смыть с себя этот день. Я помогу тебе.

Она повела Руну к корыту, поддерживая за локоть, словно боялась, что та упадёт. Вода была тёплой, но не приносила утешения. В ней отражались тени сегодняшнего дня. Всё тело отзывалось болью, страхом, холодом. Никакая температура не могла согреть ту бездну внутри, куда она провалилась.

Кэйа опустила деревянную кружку в воду и стала бережно поливать плечи Руны. Прикосновения были материнскими – мягкими, внимательными, будто кто-то впервые в жизни прикасался к ней не ради боли.

Руна сидела, ощущая, как тонкие струи воды стекали по её коже, смывая пыль, грязь, траву, кровь… но не вину. Не отчаяние.

– Ты сильная девочка, Руна, – прошептала Кэйа, обводя взглядом руки девушки, по-прежнему дрожащие. – Твоё сердце – храброе. Не дай этому миру сломать тебя. Не позволяй ему омрачить то, что в тебе светлого. Ты не из тех, кто должен жить в мире зла. Ты способна его изменить. Ты изменишь всё.

Руна вскинула на неё глаза, полные боли.

– Как?.. Как мне изменить это всё, Кэйа? Всё вокруг прогнило – до самого костного мозга. Всё, чего касаюсь, разлагается. Они празднуют, пока мы гибнем.

– Всё пройдёт, дитя. Всё пройдёт, – ответила женщина, продолжая поливать её волосы, пока с концов не закапала тёмная вода. – Но ты должна остаться собой.

Слова звучали почти как заклинание, как оберег, наложенный на душу. В них не было ложной надежды. Лишь тихая вера, способная удержать в этом мире.

После купания Кэйа отвела Руну в маленькую комнату, уложила на узкую кровать, накрыла шерстяным пледом. Ткани пахли сушёными травами и древесным дымом. Впервые за долгое время Руна почувствовала тепло. Не телом – душой.

Снаружи всё ещё доносились голоса праздника – гулкие, пьяные, невнятные. Смех. Песни. Кто-то ронял посуду. Кто-то спорил. Город пил, ел и веселился, будто не было крови, боли и жертв.

Но в доме ярла было темно и холодно, как в логове зверя.

Город медленно просыпался, будто выныривал из густого пепла ночи. Сквозь ставни пробивались мягкие лучи утреннего солнца, окрашивая комнату в медово-золотой свет. Где-то вдалеке лениво кричали чайки, и ветер доносил слабые, затухающие отголоски праздника. Новый день вступал в свои права – спокойный, но неумолимый.

Руна открыла глаза и застыла, внимательно оглядываясь. Комната была ей незнакома – просторная, залитая светом, богатая до неприличия. Массивные балки потолка, покрытые резьбой, шкура медведя на полу, тяжёлые ткани, свисающие с окон и стены, будто из дворца. Это место было во сто крат роскошнее её родительской землянки, – и, пожалуй, во столько же раз – холоднее.

Она поднялась на локтях, сдерживая дрожь, и провела рукой по мягкому покрывалу.

Вчерашнее обрушилось на неё мгновенно, как ледяная вода – пламя костра, слова ярла, кровь на её руках. Сердце ударилось в грудь. Уголки губ едва коснулась тень улыбки – быстро стёртая горькой мыслью:

– Неужели женщины меняют свою свободу на всё это? На серебро, на бархат и вышивку? – прошептала она в пустоту. – Лучше жить в хлеву, чем гнить в золотой клетке.

За дверью послышались осторожные шаги. Через секунду створки отворились, и в комнату вошли несколько девушек – служанки, молчаливые и скромные. В руках они несли шёлковые платья, украшения, ожерелья и нарядный хенгерок – лёгкое одеяние для утреннего приёма. За ними тянули небольшое корыто, уже наполненное водой с лепестками и травами.

Руна лишь бросила взгляд в потолок и, не скрывая иронии, процедила:

– Снова вы. Предвестницы несчастья с кружевами и звоном серебра.

Никто не ответил. Лишь скромно опустили головы и продолжили своё дело – раскладывать ткани, расправлять подолы, развешивать украшения. Казалось, у этих девушек было лишь одно предназначение – готовить чужую женщину к чужой жизни.

– Госпожа, – раздался тихий голос одной из них, – пора умываться. Затем – к завтраку. Ярл уже ждёт вас.

– О нет. Нет, нет! – воскликнула Руна, сбросив покрывало и сев на край кровати. Она ловко накинула на плечи тёплую накидку и босыми ногами ступила на мягкую шкуру. – Вы собираетесь ещё и умывать меня? Это уже за гранью безумия.

Служанки переглянулись, сбитые с толку её резкостью. А Руна, не теряя ни секунды, выскользнула из комнаты и шагнула в коридор, где воздух казался холоднее и строже.

Она шла наугад. Одинаковые двери, гулкие шаги, равнодушные стены. Где выход – неважно. Главное – уйти. Подальше от бархата и шёлка. От взглядов. От него.

– Святые духи! – раздался за спиной знакомый голос. – Куда же ты, нагишом, дитя?

Кэйа.

Пожилая женщина догнала её, подняв подол своей юбки, и уже почти шептала, пытаясь не привлечь внимание:

– В одной накидке по дому ярла! Руна, милая, ты с ума сошла? Возвращайся. Давай-ка, приберём тебя. Волосы растрёпаны, плечи голые…

С трудом развернув девушку, она буквально втолкнула её обратно в спальню, где слуги замерли, ожидая дальнейших указаний.

– Ах, Кэйа… – Руна в отчаянии сжала край накидки. – Прошу тебя. Скажи им всем уйти. Я не могу… Не сейчас.

– Ступайте на кухню, – велела Кэйа строго, обернувшись к девушкам. – Готовьте завтрак. И скажите повару – ярл голоден.

Слуги склонились и поспешно удалились, только шёпот их шагов ещё тлел в воздухе. Руна рухнула на кровать, закрыв лицо руками.

Кэйа присела рядом и обняла её, как мать обнимает дрожащего ребёнка.

– Девочка моя… Я знаю, как тебе больно. Я правда знаю. Но теперь ты жена ярла. Это – не наказание, дитя. Это судьба. Да, он суров. Да, он темен… Но он чтит традиции. Он не обидит тебя, если ты не сломаешься. И ты не должна. Держи голову высоко.

– Как же, – горько усмехнулась Руна. – Голова высоко, а корни в навозе. Ты видела, как на меня смотрят? Крестьянка. Игрушка. Случайность. Они ждут, когда я запнусь, чтобы шептать за спиной. Но даже если бы никто не знал, я ведь знаю. Я – та, кто родилась в хлеву, среди кур и холода. Я – не одна из них.

Кэйа посмотрела на неё с теплотой и силой.

– Послушай меня. Ты – вода. Жестокий путь у неё – пробивает скалы, бурлит, срывается вниз… Но она всегда течёт вперёд. Таков и твой путь. Ты не выбрала его. Но ты – идёшь. И в этом твоя сила.

Руна кивнула, но голос её дрожал:

– Всё слишком стремительно. Как будто я – в самом водопаде, и до дна не достать ногами…

– Но даже на дне, вода не останавливается. Она всё так же жива. Твоя душа – полна протеста, я это вижу. Но знай: принятие – не слабость. Иногда, чтобы изменить мир, нужно сначала выжить в нём. Не сдавайся. Притворись. Живи. А потом – меняй всё, как хочешь.

Кэйа встала и подошла к резному столу, на котором лежали серебряные гребни, янтарные подвески и расшитые платки. Она взяла один из гребней и повернулась к Руне:

– А теперь – соберись. Встань. Умойся. Надень это платье. И покажем им всем, кто такая Руна – жена ярла Асгейра, но прежде всего – дочь Вестмара. Твоя кровь сильна. И никто не посмеет назвать тебя игрушкой.

Внизу, под её ногами, глухо вибрировали голоса. Один из них – хриплый, надтреснутый, с тягучей яростью – принадлежал Асгейру. Его голос был груб, словно тёсан топором, и от одного его тембра по спине пробегал холод.

Руна замерла у верхней ступени. Лестница, ведущая в тронный зал, казалась длиннее, чем была на самом деле. Сердце билось в груди, как птица, отчаянно колотясь о прутья.

Но она сделала шаг. Затем ещё один.

Шёлк хенгерока шелестел по деревянным ступеням. С каждым шагом гул голосов становился отчётливее.

– …в Северные земли мы не войдём без поддержки Сигвальда. Один свидетель – если не заручимся ею и попытаемся пройти в одиночку, нас вырежут. Один за другим, – говорил один из мужчин. Говорил резко, но рассудительно, в его голосе не было страха – только расчёт.

– И что ты предлагаешь? – усмехнулся Асгейр. – Проползти к нему на коленях?

– Пока не знаю. Но гонять разведчиков – бесполезно. У Сигвальда союз с Фолкором. Если мы подставим его… тела наши не найдут ни в этом, ни в девяти других мирах.

– Довольно, – рыкнул Асгейр, со злостью ударив кулаком по подлокотнику трона. – Сигвальд, Сигвальд, тыщу раз слышал. Не сучи языком, если идей нет.

Руна уже вошла в зал.

Огромное помещение, как брюхо зверя, прятало в себе холод и камень. Высоко под потолком – балки, на которых висели щиты и боевые знамёна. У дальней стены – два трона. На одном, словно лев в своём логове, восседал Асгейр. Вокруг него – несколько мужчин в кольчугах. Один из них – высокий, крепкий, с густыми рыжими волосами – стоял чуть впереди, держа руки за спиной. Именно он говорил с ярлом.

Тишина накрыла зал, когда Руна ступила в свет.

На ней был белоснежный хенгерок – лёгкий, почти воздушный, но сшитый по всем законам северной традиции. На висках – тонкие косы, волосы спадали чёрной волной до пояса. Узкое серебряное ожерелье, словно замысловатая тиара, пересекало лоб, вплетаясь в пробор. Она шла уверенно, несмотря на боль в груди. Несмотря на взгляды.

Асгейр взглянул на неё и улыбнулся. Грубо. Владетельно. Как на трофей, что добыт с боем. И заговорил:

– Мои верные воины. Поскольку всё свершилось в ваше отсутствие, позвольте представить мою жену – Руну из Вестмара, дочь Ингрид и Варди. Правительницу. Мать будущих наследников наших земель.

Он указал на трон рядом с собой.

Несколько мужчин сдержанно кивнули. Но один – тот самый, рыжий, с шрамами – не отвёл взгляда. Его глаза, темно-зелёные, почти болотные, прожигали Руну, как будто что-то в ней было ему… чуждо.

Он был моложе Асгейра – но не юн. Шрамы на лице делали его старше, и вместе с тем – вызывали настороженность. В нём чувствовалась сила, но не откровенная. Скрытая. Сдерживаемая. Такая, что может взорваться внезапно.

Руна удержала его взгляд. Не моргнула. Не дрогнула. И шагнула ближе.

Когда она подошла, мужчина наконец заговорил. Его голос был чуть мягче, чем ожидалось – бархат с лезвием внутри.

– Госпожа Руна, – он чуть склонил голову, – столь неожиданна, сколь и редка эта радость. Моё имя – Ульвар. К сожалению, честь быть на вашем венчании мне не выпала.

Он протянул руку.

Руна коснулась его ладони. Холодной, сухой.

Ульвар потянулся к тыльной стороне её руки – жест, исполненный формальной вежливости. Но не успел коснуться.

Всё произошло за миг.

Змея. Сверкающая серебром, с громадными клыками. Она извивалась, шипела, обвивая птичье гнездо. Руна видела, как птица отчаянно защищала своё потомство. Как кроваво-красные глаза твари заливаются злобой. Один бросок – и…

Руна вздрогнула. Ладонь выскользнула из рук Ульвара, как из пламени.

Он поднял брови:

– В чём дело, госпожа?

Она не ответила. Лишь быстро прошла к трону, тяжело сев и сжав пальцы в подоле платья. Сердце гремело в груди.

Асгейр смотрел с прищуром:

– Чем тебя так испугал мой воевода? – его голос был тише, чем обычно. Осторожнее.

– Простите… Я… просто нехорошо себя чувствую, – выдохнула она.

И тут – взрыв хохота. Грубый, разящий, как удар.

Асгейр запрокинул голову:

– Ульвар! Ты, рыжая свинья! Да ты баб пугаешь с одного взгляда! Вот почему до сих пор ни одна не согрелась рядом с тобой. Ха-ха-ха! Не быть тебе с женой, если даже моя испугалась!

Смех разнёсся по залу. Кто-то хлопал по столу, кто-то уже тянулся за кубком. Только Ульвар не смеялся.

Он усмехнулся уголком рта – устало, с насмешкой:

– Потому и живу, что времени на баб не трачу. Пока вы спите в чужих постелях – я гляжу на север и считаю, сколько копий нам нужно.

Асгейр фыркнул:

– Когда-нибудь твоя гордость сама на тебе женится, и родит тебе дюжину таких же язв, как ты.

И, махнув рукой, крикнул:

– Слуги! Еду в зал! От разговоров этих у меня уже голова пустая. Я готов сожрать вас всех.

Тронный зал ожил. Но Руна сидела молча. В сердце змеилась тревога. И в этот раз – она знала точно: Ульвар – не просто воин. Он был тем, кто смотрит в темноту и ждёт, когда ты отведёшь взгляд первым.

Веселье гремело за столом, как летняя гроза. Мужчины пили, жевали, ругались и смеялись, словно за ночь не произошло ничего значительного. Но Руна – сидела в этом зале отдельно от всех, как чужак среди пирующих. Лицо её было спокойным, почти каменным, но за этой маской прятался ураган.

Она села рядом с Асгейром – её пальцы едва коснулись ложки, взгляд скользил по столу, не задерживаясь ни на еде, ни на людях. Единственное желание – уйти как можно скорее. Стать невидимой.

Но ярл, будто почуяв её отчуждение, наклонился ближе. Его рука опустилась ей на плечо, тяжело, как оковы. Голос, хриплый, но наигранно ласковый:

– Душа моя… Вина?

Руна не подняла взгляда. С холодной вежливостью, не сводя глаз с тарелки, произнесла:

– Воды.

Она едва заметно дёрнула плечом, словно хотела сбросить его руку – но та не шелохнулась. Её тело напряглось.

Асгейр продолжал жевать мясо, будто ничего не произошло. Но вояки напротив всё заметили.

– Похоже, твоя жена не горит к тебе страстью, Асгейр, – с ухмылкой бросил один из них. Это был Зигрид – хмурый, сутулый воин с тёмными глазами, вечно искавшими повод для подначки.

Ярл даже не посмотрел на него. Только хмыкнул, смачно отгрыз кусок от ребра:

– Это у неё характер. Такой… с острыми углами. Но если бы не чувствовала ко мне ничего, вышла бы за меня? – он усмехнулся, будто сказал особенно остроумное, и запил мясо пивом.

Руна сжала зубы. Тишина внутри неё трещала от напряжения. Она знала, чего он добивается – чтобы она сорвалась. Чтобы потеряла лицо. Он наслаждался её злобой. И потому не получит ни единой искры.

Но, как и прежде, Ульвар нарушил игру первым. Его голос, сдержанный, ровный, прозвучал через весь зал:

– Скажи, Асгейр… Когда нам ожидать наследников?

В зале воцарилась на мгновение насмешливая тишина. Все ждали, что скажет ярл.

– Думаю, мы с моей жёнушкой займёмся этим в самое ближайшее время, – сказал он, усмехаясь, почти по-звериному.

Удар.

Не физический, но внутренний. Руна резко поставила кубок на стол, звон разнёсся по залу. Её дыхание стало резким, как у загнанной лани. Она встала. Но едва поднялась со скамьи, как Асгейр крепко схватил её за запястье.

– Сядь на место.

Рука его была горячей и цепкой, как капкан. Руна встретилась с ним взглядом. В её глазах – не страх. Отвращение. Прямое, обнажённое, почти не человеческое. Секунду она просто смотрела – а потом сказала:

– Я не голодна. Мне нужно подышать. С вашего позволения, господин.

Последнее слово, сказанное почти ядом, тем не менее прозвучало с достоинством.

Асгейр, довольный тем, как всё повернулось, отпустил её руку. Глаза его скользнули за ней до самых дверей, и он, не дождавшись их закрытия, уже рявкнул слугам, чтобы несли следующую тарелку.

На улице было прохладно. Солнце только-только поднялось, оставляя на крышах дымчатые блики. Улицы постепенно наполнялись жизнью – коровы мычали, торговцы выкрикивали цену на вчерашнюю рыбу, дети играли в грязи. Всё было таким, каким оно всегда было.

Но Руна чувствовала себя так, словно ходит по миру, которого уже не существует. Всё внутри было иным. Её душа – будто вывернута наизнанку.

Она не знала, куда идёт, пока ноги сами не направили её к землянке родителей.

Хоть одно знакомое место. Хоть один тёплый след прошлого…

Сердце защемило при мысли об отце и матери. Нет, она не ждала любви. Не ждала понимания. Но сердце любило – вопреки всему.

Вдали, у края деревни, показался их дом. Простой, низкий, с провалившейся крышей – всё такой же, как в детстве. Руна ускорила шаг, почти побежала. Тёплая надежда стучала в груди.