Читать книгу: «Ошибки, которые мы совершили», страница 3

5

«Просто приезжай». Разглядываю сообщение, лежа в кровати. Я уже давно удалила историю чата, в которой были годы сообщений, снимков экрана и видео, и теперь это единственные слова в нашей переписке.

Все остальное я отправила в прошлое, которое мне нельзя посещать.

В горле встает ком сожаления, когда я смотрю на пустой экран и спрашиваю себя, что он видит у себя. Остались ли у него наши сообщения? Перечитывает ли их, или ему так же больно, как и мне?

«Просто приезжай».

– Привет, – за открытой дверью моей спальни появляется тетя, – звонил твой папа.

Знаю. Он сначала позвонил мне. У меня множество пропущенных звонков из тюрьмы, помимо других сообщений и уведомлений, которые я отказываюсь читать.

– Он расстроился, что не смог с тобой поговорить. – Тетя прислоняется к косяку, и на меня на мгновение накатывает чувство вины за игнорирование звонка. А потом я думаю, что ему, наверное, понадобились деньги. – Ты не думала с ним встретиться, когда… вернешься домой? – спрашивает она, пытаясь придать голосу непринужденность. Но тетя знает, что держит в руках бомбу, говоря со мной об Олбри.

Я заставляю ее принять решение о нашем разговоре.

– Домой?

Тетя выбирает храбрость… или глупость. Кажется, для Трумэнов грань между ними слишком тонка.

– Я разговаривала с Такером. – А потом добавляет: – И с Сэндри.

Мысль о предательстве проскальзывает в мой разум подобно змее, прежде чем я решаю раздавить ее каблуком. Я забываю, что она выросла с Сэндри. Забываю, что тетя Кортни – одна из немногих, кто уехал из нашего городка. Может, она и правда из храбрых Трумэнов. А я еще не решила, из каких я сама.

– Я не поеду.

– Эллис. – Ее голос становится выше, но тон смягчен жалостью.

– А ты повидалась бы с бабушкой, если бы вернулась? – Я хочу, чтобы мои слова звучали обвинительно, но вместо этого получается просто вопрос. Мне любопытно, что она скажет.

Тетя обдумывает ответ, вероятно, решая дилемму, как ей сказать правду и в то же время убедить меня встретиться с отцом.

– Нет, но не из-за бабушки, а потому что остальная семья… Мне с ними вредно разговаривать. Сложно бороться с тем, как они втягивают меня в свой хаос. – Я слышу сожаление в ее словах. Она не может поговорить с братьями и тем не менее чувствует, что должна с ними поговорить. – Это же всего на несколько дней. Когда начнутся занятия в колледже, такого шанса может уже не быть.

Тетя делает два шага и кладет на кровать красный конверт. Я сразу узнаю почерк Сэндри.

Дверь за Кортни закрывается, давая мне уединение, в котором я так нуждаюсь. Я пялюсь в потолок, пересчитываю свои чаевые и отправляю деньги отцу на счет. Потом проверяю твиттер и наконец разрываю конверт и нахожу внутри открытку.

Блестящие буквы «Поздравляем, выпускник!». Обратная сторона исписана почерком Сэндри – с аккуратными петельками, выведенными фиолетовыми чернилами. Он такой знакомый, что я испытываю боль, глядя на буквы. На открытке нет свободного места, а посередине вставлено «ТЫ ЭТОГО ЗАСЛУЖИВАЕШЬ».

Эллис! Я так тобой горжусь. Ты это сделала – окончила школу. Жаль, что мне не удалось на это посмотреть, но я понимаю, почему ты не пожелала, чтобы там был кто-то из нас. Мне хотелось, чтобы это смог сделать твой отец, знаю, как он тобой гордится и насколько для него это важно, хоть он никогда и не говорил об этом. Диксон только что заступил на дневную смену в полицейском участке. Он нашел себе новую девушку – посмотрим, как долго она продержится. Такер рассказал, что ты по-прежнему работаешь в кофейне. Я представляю, как ты подаешь напитки на солнце рядом с пляжем. Звучит так классно, как в кино.

Ты превзошла все ожидания, и теперь пришло время решать, кем ты станешь. Надеюсь, это будет то, чего ты хочешь, а не то, чего, как ты думаешь, от тебя хотят другие. Знаю, ты на меня сердишься, но я лишь хотела, чтобы ты подошла к краю своей жизни и поняла, что способна прыгнуть в неизвестность. Я хотела, чтобы ты была уверена в себе и независима. Я хотела, чтобы ты нашла себя. Я так тобой горжусь, моя девочка.

Люблю тебя.

Сэндри.

Я сажусь и достаю из-под кровати потрепанную обувную коробку. Зеленая резинка, удерживающая крышку, уже теряет эластичность, и я легко ее сдвигаю. Внутри лежат все письма, что мне отправила Сэндри с тех пор, как я переехала. Они собраны в хронологическом порядке, и, хотя она ни разу не получила от меня ответа, письма по-прежнему приходят каждую неделю. Я кладу открытку в коробку и плюхаюсь обратно на подушки, глядя в потолок.

Так странно слышать от нее слова «край жизни». Я столько лет от него отступала, что не знаю, как выглядит уверенность в себе. Стоять у края жизни – это для тех детей, у которых за спиной есть рюкзаки с парашютами. Для таких людей, как Олбри. Я вижу глубочайшую несправедливость в том, что Сэндри как будто не осознает: именно она отобрала у меня способность стоять там и не бояться.

Те крупицы уверенности, что у меня есть, я заслужила сама, не благодаря ей. Сама!

Кое-что в глубине души не дает мне покоя. Она всегда как будто намеренно не упоминает в своих письмах Истона. Словно он провод, о который она боится запнуться, потому что тогда будет взрыв.

Я открываю страницу Истона в социальной сети, но вижу те же самые фото: пляж, ярко-бирюзовая вода, голубое небо.

А вот Истон стоит на вершине темной скалы, раскинув руки в стороны, словно молодой король. Обнаженная грудь, широкие плечи, обласканная солнцем кожа. Темные волнистые волосы, слегка влажные, обрамляют его поднятое вверх лицо. Улыбка слегка похожа на ухмылку. Он так делает, когда слишком в чем-то уверен.

Где он? Под фото нет геометки, но я вижу знакомый ник среди тех, кому понравился снимок: @sarasmile7360.

Мой палец накрывает имя за мгновение до того, как я решаю не слушать голос, говорящий: мне не понравится то, что я увижу.

Сара в Мексике. Первые три фотографии сделаны на пляже с наложенным фильтром яркости. На одном из снимков ее руки лежат на талии Истона, и он, кажется, смеется. У меня перехватывает дыхание – он в Мексике с Сарой. Они путешествуют вместе. Я смотрю на ее фотографии, словно они раскроют все секреты Сары. Письмо о поступлении в Нью-Йоркский университет – конечно же! У нее есть и деньги, и хорошие оценки, чтобы учиться в таком заведении. Снимок с ней в Центральном парке возле огромного фонтана и размытый кусочек Истона.

Несколько мгновений я растерянно размышляю, что делать. Позвонить Такеру? Позвонить Истону?

Он путешествует. С другой! Как такое могло произойти? Как он мог поехать без меня? Как он продолжил мечтать, когда я не смогла?

Нахожу номер кузины. Разговоры с Тэнни – это почти сплошные гифки и эмодзи. Я набираю три простых слова.

Эллис: Привет. Скучала по мне?

Тэнни: Думаю, ответ очевиден: нет.

Я улыбаюсь.

Эллис: Я думаю, не приехать ли домой на пару дней.

Я вижу «Прочитано» и тревожусь: что может происходить у нее в голове?

Тэнни: К Олбри? На вечеринку?

Эллис: Ага.

Снова молчание, а потом…

Тэнни: Зачем?

Отличный вопрос. Зачем? Если бы я могла ответить честно, то написала бы, что хочу показать Истону, как он ошибся, потому что я слабая. Но я не могу поехать домой из-за этого.

Эллис: Это последняя возможность, потом начнется учеба.

Тэнни: Ты хочешь с ними увидеться?

Да.

Эллис: Они купили мне билет.

Тэнни: Ты ничего им не должна, и решать только тебе.

Приезжай, если хочешь.

Я представляю ее лицо, когда это пишет. Обвинение в ее светлых глазах. Ее пышные волосы, разлетающиеся вокруг лица, подобно львиной гриве. Она всегда ненавидела Олбри. Истон всегда казался ей «слишком»: слишком громким, слишком высокомерным, слишком богатым. А если не таким, то слишком тихим, слишком скромным и недостаточно богатым. Для Тэнни не было никакого различия между Истоном и его семьей. Им никогда не стать достаточно хорошими, потому что они не такие, как мы. Для них жизнь не так тяжела, и наша борьба делает нас лучше их – сильнее.

Я втайне надеялась, что она напишет: «Не приезжай!» Но это не в духе Тэнни. Она хочет, чтобы я сама сделала выбор.

Не знаю, как ей объяснить, что для меня это шанс показать, как сильно я изменилась за этот год и больше в них не нуждаюсь.

У меня в памяти всплывает разговор с Такером: Истон выиграл приз. Я открываю «Гугл» и ищу упоминание о том, что он выиграл, но ничего не нахожу.

Переключаюсь на страницу Истона, но там ничего о том, куда он собирается дальше, ничего о Саре.

Я закрываю глаза и в миллионный раз повторяю себе, что в колледже все будет по-другому. Я наконец вырвусь из промежуточного состояния, в котором жду Истона, родителей или саму себя.

Мне надоело ждать, пока меня спасут или пока я найду себя, потому что я слишком боюсь, что человек, которого я обнаружу, кого-то разочарует.

Я отправляю сообщение Такеру.

Эллис: Подвезешь меня в аэропорт?

Такер:

Заберу тебя в семь. Будь готова. Ждать не буду.

Он отвечает сразу, будто знал, что я напишу. А потом приходит еще одно сообщение.

Такер: И так как я знаю, что тебе интересно.

Он отправляет ссылку на новость о том, что подросток из Индианы выиграл национальный поэтический конкурс в «Нью-Йорк Трибьюн», а также ссылку, где купить журнал со стихотворением.

Эллис: Что это?

Такер: Так смешно, когда ты начинаешь играть.

Кстати об играх.

Готова встретиться с Истоном?

Эллис: Я планирую сказать ему, что ты мой новый парень.

Такер: Фу, гадость! Прекрати говорить такие вещи, я же только что поел.

Эллис: Увидимся в семь, Дятел.

Он отправляет мне эмодзи со средним пальцем, и остаток ночи я лежу в постели. Не сплю, думаю о Саре на фотографиях Истона. Мне трудно не думать о том, что это было неизбежно. Они же постоянно то сходятся, то расходятся. Сара воплощает все то, кем никогда не буду я: ухоженная, уверенная в себе, популярная.

Я ненадолго засыпаю, убаюканная своими жалкими мыслями, словно колыбельной. Проснувшись, собираю чемодан и иду к машине, что уже стоит рядом с домом. Выхлопные газы поднимаются клубами в прохладном утреннем воздухе.

Сонная тетя обнимает меня.

– Рада, что вернешься домой? – спрашивает она.

Мои слова не кажутся ложью:

– Неплохо увидеть всех в последний раз.

Это правда. Стоит доказать себе, что я в них больше не нуждаюсь. Ни в ком. Я изменилась, повзрослела и закрыла те части своей души, которые мне больше не нужны.

И мне не нужны Олбри.

Я опускаюсь на пассажирское кресло, и Такер, нахмурившись, окидывает меня взглядом.

– Ты уже выпила кофе?

Не отвечая, я отворачиваюсь к окну.

В аэропорту Такер фотографирует нас с багажом.

– Мне нужно, чтобы фоном виднелся аэропорт, – командует он. А потом добавляет: – Улыбнись!

Я подчиняюсь.

Он загружает снимок в Сеть с подписью «Возвращаемся домой. Но сначала кофе».

– Ты как будто сорокалетний разведенка, пытающийся разобраться с соцсетями, – говорю я и сую телефон в карман.

– Но горячий же разведенка, верно? С вибрациями типа «Не злись, если твой муж захочет это разбить».

Я отвечаю ему раздраженным взглядом.

– О боже, ты просто невыносим.

Он улыбается мне как-то слишком долго… как-то слишком нежно.

– Что?

– Спасибо, что ты это сделала, – серьезным тоном произносит он. – Там будет хорошо.

Я киваю. Мне хочется верить его словам, хоть я и не верю словам всех остальных.

Но когда он берет меня за руку, мне кажется, что он, возможно, прав.

6

Тринадцать лет

Диксон учился печь.

Стойка, к которой мы обычно придвигали стулья и делали домашнее задание, была покрыта мукой и шоколадной крошкой. По всей кухне стояли мерные стаканы разных размеров, а рядом со спорящим Диксоном жужжал ярко-красный миксер.

– Я уже добавил три яйца.

Сэндри провела рукой по лбу, размазав по виску нечто цвета карамели.

– Дикси, добавь третье яйцо, или все расползется.

– Говорю же, уже добавил.

– Милый мой, посмотри на меня. Я достала три яйца. Всего три. Третье яйцо у тебя в руке.

Плечи Диксона опускаются, он откидывает голову назад и издает протяжный плаксивый стон.

– Почему я вообще должен этим заниматься?

Истон протягивает мне пакет чипсов, не сводя глаз с брата и мамы. Я беру горсть и продолжаюа смотреть послеобеденное развлекательное шоу.

– Потому что, как я уже сказала, я не собираюсь делать все за тебя. Это ты вызвался принести брауни. Я не соглашалась их печь. Я и так уже вовлечена больше, чем ты мне обещал. Добавь, пожалуйста, это яйцо в тесто, пока я не засунула в тесто тебя.

– Мама…

– Диксон, давай я помогу! – Беру из его руки яйцо, наклонившись над стойкой и заглядывая в миксер. – Добавим его и будем в безопасности. Тесто это не испортит.

На лице Сэндри отражается раздражение, она отходит в сторону, но я просто больше не могу слышать нытье Диксона. Истон щурит глаза, наблюдая, как я разбиваю яйцо в тесто. Его явно раздосадовало, что я испортила веселье.

– Ты уверена, что это не повредит? – спрашивает Диксон.

Я мою руки и беру полотенце, чтобы их вытереть.

– Понятия не имею, не будет ли тесто ужасным, но даже если и так, то причина не в яйце.

– Ты ведь поможешь мне? – умоляюще спрашивает Диксон.

– У нас еще домашнее задание не сделано, – отвечает за меня Истон, подталкивая меня плечом. – Пойдем!

Он берет наши рюкзаки с учебниками и несет в столовую, мы распологаемся за обеденным столом. Музыкальное сопровождение нам обеспечивают телевизор и продолжающие спорить Сэндри и Диксон.

В доме Олбри всегда шумно.

Истон достает из рюкзака тетрадь и открывает ее. В верхней части страницы нацарапано несколько слов.

– У тебя есть домашнее задание мистера Грейвса?

Я кивнула.

– Хорошо, тогда ты можешь сказать мне ответы, – он достал учебник.

– А это что? – спросила я.

Как будто только что заметив, он придвигает тетрадь и пытается перевернуть страницу. Но тут в комнату входит Такер со стаканом смузи в руке.

– Это его стихи.

– Стихи? – переспросила я.

– Истон пишет стихи, как девчонка.

– У поэзии нет пола! – крикнула Сэндри. – И прекрати дразнить брата.

Такер поджал губы.

– Еще как есть. И именно это он и делает.

Истон сжал тетрадь.

– Заткнись, Такер! Ты вообще еще писаешь в постель.

Такер побледнел.

– Я болел! – Он бросил на меня серьезный взгляд. – Я не писаю в постель.

Я подняла руки. Универсальный знак капитуляции. Оказаться между Такером и Истоном во время очередной ссоры небезопасно.

– Мама! – завопил Истон.

Но Такер уже, перегнувшись через стол, вырвал тетрадь у Истона.

– Глаза из огня и слова, как ножи, – прочитал Такер, подчеркивая каждый слог. Истон вскочил, его стул с грохотом упал назад. Он подпрыгивал, пытаясь отобрать у брата свою тетрадь.

– Такер, прекрати! – закричал Истон, цепляясь за руки Такера.

– Цветы, словно чувства, разнятся оттенком, – продолжил Такер, пятясь к стене, пока Истон не упал на пол. Я видела, что он вышел из себя. В его глазах блестели злые слезы, готовые вот-вот покатиться по щекам.

– Такер! – позвала я.

В столовую вошла Сэндри, и в этот момент Истон сжал кулак и ударил Такера прямо в живот.

– Истон! – закричала Сэндри, когда Такер упал,

Истон вырвал из рук брата тетрадь и захлопнул ее.

– Проклятье! – продолжила миссис Олбри, наклоняясь к Такеру. – И какого черта ты это сделал?

– Он прочитал мои стихи, – ответил Истон, едва сдерживая свою ярость.

Его стихи. Я не знала, почему это так важно, но поняла, что его мать знает, потому что с ее лица исчез гнев.

– Это не дает тебе права бить других, – вздохнула Сэндри, переводя взгляд с Такера на нас. – Ступайте отсюда. Идите в другую комнату и ждите там, когда я за вами приду.

Через час ни у кого не останется и следа от гнева, но пока он еще ярко горел, Такер держался за живот и стонал.

Дятел.

– Почему именно я должен уходить? – возмутился Истон.

– Потому что Такер лежит на полу. Уйди, пока я не уложила тебя рядом с ним.

На кухне Диксон выливал темное тесто в смазанную маслом форму.

– Если из-за вашей ссоры у меня не получатся брауни…

Истон поднял палец и провел им по поверхности теста. Диксон замер от шока. Тесто выглядело аппетитно, и я, улыбнувшись, сделала то же самое, а потом сунула палец в рот.

По лицу Диксона было отчетливо видно, что он считает нас предателями.

– Вы заразитесь сальмонеллой и умрете, а я прочитаю на ваших похоронах все эти стихи! – Он застонал, пытаясь пригладить следы, оставленные в его творении нашими пальцами. – Просто уйдите домой к Элвис.

– К Эллис, – поправила я, – больше по привычке.

– Эллис не нравится, когда к ней кто-то приходит, – сказал Истон, глядя на злополучную тетрадь. – Пойдем ко мне в комнату! – Пока мы поднимались по лестнице, он громко топал от досады.

Я тем временем прокручивала в голове слова Истона. Оказавшись в тишине его комнаты, я спросила:

– С чего ты это взял?

– Что взял? – переспросил Истон, слушая меня вполуха. Он сунул тетрадь в шкаф.

– Обо мне.

– Что – о тебе?

– О моем доме. Почему ты так сказал Диксону?

Истон, кажется, понял: что-то не так. Он смущенно прикусил губу.

– Что случилось?

– Почему ты сказал, что мне не нравится, когда ко мне домой кто-то приходит?

Он посмотрел на дверной проем, вероятно, ожидая помощи от матери, а потом повернулся ко мне:

– Потому что тебе не нравится. – Его тон подразумевал, что это очевидно. Точно так же люди говорили с моей матерью, когда она вела себя неразумно и невежливо.

Я стиснула зубы.

– Я никогда такого не говорила.

– Ну а еще ты никогда не приглашала меня к себе, – ответил Истон, подстраиваясь под мой сердитый тон, но затем сразу же расслабился. – Это нормально, если ты не хочешь, чтобы к тебе кто-то приходил.

Но это было не так. Он ошибался.

Сжав руки в кулаки, я пошла вниз по лестнице. Истон последовал за мной. Теперь пришел мой черед сердито топать. В столовой я затолкала учебники в сумку.

– Эл, не уходи. Я не… – начал Истон.

Но я не дала ему договорить.

– Пошли! – я протянула ему руку.

– Куда?

– Ко мне домой.

Истон уставился на меня. Заметно было, что в нем борются смущение и любопытство. Я спрашивала себя, разрешит ли ему Сэндри и что скажет моя мать, увидев Истона. Мама научилась принимать нашу дружбу, но это не значило, что она готова принимать его у себя дома.

Истон пожевал губу, а потом вздохнул.

– Ладно.

Облегчение от того, что я добилась своего, тут же сменилось тяжелым предчувствием того, что может случиться.

Истон собирался ко мне в гости.

Он собрал учебники и махнул, чтобы я выходила. Мы шли молча, без привычных разговоров о школе и друзьях. Лишь слышались звуки шарканья нашей обуви. Когда показался мой дом, я увидела, что гараж закрыт и маминой машины нет. Неясно, как скоро мама вернется. Она уехала еще вчера, и время ее возвращения непредсказуемо.

На крыльце лежала груда шлакоблоков, местами покрытых черной сажей, – о них тушили сигареты. Я открыла дверь, и в нос мне ударил затхлый воздух и застоявшиийся запах «Мальборо Редс». Я спрашивала себя, почувствовал ли это и Истон. Оранжевый диван истерся до грязно-коричневого в том месте, где обычно сидела и курила мать. На приставных столиках стояли пивные бутылки, а на плите – бумажная форма с едой для разогрева в микроволновке, которой мы вчера ужинали.

Я взглянула на Истона, осматривавшего комнату.

– Хочешь воды? – Больше мне нечего предложить.

– Нет, спасибо! – Он держал руки в карманах, словно боялся к чему-нибудь прикоснуться, окидывая взглядом мой дом.

Мы были не просто бедными, но еще и нечистоплотными.

– А где твоя мама? – спросил он.

– Уехала.

– А когда вернется?

Я не ответила.

– Кажется, она уехала очень давно, – добавил он.

Я пожала плечами, и мы пошли в мою комнату. Выцветшая желтая мебель и незаправленная постель теперь казались мне какими-то другими, но взгляд Истон даже не остановился на них – он рассматривал стены.

Они были плотно заклеены фотографиями разных мест со всего мира. Я вырезала их из путеводителей. Фото висели на прозрачных гвоздиках из долларового магазина, делая стены почти текстурированными. Рядом с каждым снимком я написала по два слова на языках, соответствующих местности на фотографи.

– «Ола. Грасиас», – Истон провел пальцем по краю бумаги, вслух читая слова.

– «Привет и спасибо», – перевела я, нервно переступая по ковру.

Истон стоял посреди комнаты и переводил взгляд с одной фотографии на другую.

Я ногой запихнула под кровать кучку одежды в надежде, что Итон не увидит лежавшее сверху нижнее белье. По-прежнему держа руки в карманах, он наклонился к вырезке с подчеркнутыми словами.

– Пляжи Таиланда, – громко произнес он. – Саваддии ка.

– Ты бы сказал «саваддии кхрап», потому что ты мальчик. – Я пыталась не ежиться от неловкости, пока он рассматривал стены. – О чем ты думаешь? – спросила я.

– «Гутен таг», – прочитал он, а потом тихо рассмеялся и наклонился к книгам, сложенным у стены. – Что это?

– Мне нравятся путеводители, – ответила я, теребя вылезшую из блузки нитку.

– Это заметно! – Итон глубоко вздохнул и поискал глазами место, куда можно присесть. – А почему?

– Мне нравится думать, что есть места, где все не так, как здесь. – Я опустилась на пол и открыла учебник. Истон сделал то же и наконец посмотрел на меня. Я достала тетради. – Мне нравится представлять людей, которые живут в этих местах, как они говорят.

– Например, «здравствуйте» и «спасибо»?

– Мне нравятся слова. – Я поскребла по обложке тетради, прежде чем добавить: – Если не считать Тэнни, ты первый человек, кому я это показала.

– А почему здесь больше никого не было? – спросил он.

– Наверное, потому же, почему не было тебя. – Я смотрела на свое домашнее задание, пытаясь сосредоточиться на математике, а не Истоне Олбри. Я не хотела быть честной. Я стеснялась: своего дома, своих родителей, того, кем была я.

Но Итон давил на меня, вытесняя из головы цифры и призывая обратить на него внимание.

– О чем ты думаешь? – снова спросила я.

Он продолжал рассматривать мою комнату.

– Мысли не бесплатны.

– Что? – спросила я.

– Ты не делишься ими просто так с тем, кто ничего не заплатил, – сказал он и прокашлялся. – Думаю, мы с тобой похожи.

– О, – ответила я, как будто поняла, о чем он говорит, хотя это было не так.

– Нам обоим нравятся слова.

Его стихи. Я спросила себя, являлись ли они тем же для него, давали ли слова ему свободу.

– Ты разрешишь мне почитать твои стихи?

– Возможно, когда-нибудь.

Я вжала кончики пальцев в пол, пока они не побелели, чтобы не дать Истону увидеть, как много для меня значило то, что он сказал.

– А ты знал, что в Древнем Китае те, кто хотел получить работу в правительстве, обязаны были сдавать экзамен по поэзии?

– Чтобы получить работу?

Я кивнула и снова посмотрела в тетрадь.

– Поэзия важна.

Мы слушали скрип ручек по бумаге, позволяя развиваться нашим мыслям.

– Мне нравится твоя комната, – вдруг сказал Истон.

Ему понравилось то, что я ему показала. Он знал, что это важно, хоть я и притворялась, будто все не так. И это пугало в Истоне: он всегда знал, что я имею в виду.