Читать книгу: «Наши тонкие струны», страница 4

016. Просыпаемся и пляшем

Контрольный прогон для комиссии устраивают в учебном театре на Моховой. Это недалеко от института, за Летним садом, и еще немного пройти пешком. Там – настоящий зрительный зал с рядами кресел, расставленных полукругом, и выдвинутая вперед сцена, как в телестудии. Темный паркет и темный занавес. Если верить Бессонову, на этом фоне их костюмы будут смотреться сногсшибательно.

Жаль, что этого не видно, когда ты сам внутри костюма.

Ближе к вечеру ВИА «Молодость» собрался в полном составе. У девочек и мальчиков разные гримерки. Фил Филиппыч не преминул посетить обе. К парням зашел без стука, проверил костюмы и заодно принюхался: не курят ли какую-нибудь дрянь? К девочкам – вежливо поскребся, протиснулся в дверь и уселся на табуретку.

Вид у него важный. Черная двойка с отливом, белоснежная рубашка и галстук-бабочка.

– Комиссия приедет к пяти, – сообщает он. – С хлебом-солью встречать не будем, хотя было бы аутентично… Правда, о welcome drink я позаботился. Добавим вечер в ресторане – и документ у нас в кармане. О! Прямо стихи получились. Ладно, вы этого не слышали, я этого не говорил.

Крис морщит нос.

– Люди они взрослые, серьезные, – продолжает Фил. – Поэтому без фривольностей. И без этих вот саркастических улыбок. Никакой самодеятельности. Строго следуем программе. «И вновь продолжается бой», поняли? Это самая актуальная повестка. Поэтому глаза не закатываем, смотрим вдаль, чуть выше зрителя, как я вам показывал. На народном репертуаре можно сменить интонацию. Добавить, так сказать, интима.

Девицы с третьего курса радуются знакомому слову. Фил недовольно щелкает пальцами:

– Попрошу не расслабляться раньше времени! Напоминаю, если кто забыл: на «Вдоль по Питерской» устраиваем реальный хоровод, благо сцена позволяет. Ногами не топаем, гармониста в бочину не толкаем. Потихоньку разгоняем темп, следим за фонограммой. То же самое по «Валенкам». Эту историю инсценируем по полной. Реквизит не потеряли?

Одна из девушек демонстрирует новенькие валенки (из сувенирной лавки). Серенькие, с красной заплаткой на пятке.

– Когда по сюжету валенки примерять будешь – пожалуйста, без фанатизма, – дает наказ Фил. – Не надо пыхтеть там, кряхтеть, корячиться. С улыбочкой на ногу прикинула – и в сторонку отбросила. Смысл-то песни в чем? Нельзя валенки носить. Не в чем к милому сходить.

– Так, может, мне вообще босиком петь? – спрашивает девица.

– А что? Правильная мысль. Будешь у нас такая Сезария Эвора. Знаешь Сезарию Эвору?

Девица закатывает глаза (именно так, как просили не делать).

– Ладно, ладно, – говорит Фил. – С этим вроде разобрались. Теперь гитара. Крис, ты у нас на романсе солируешь. Бантик на гриф привязала? – (Крис неопределенно шмыгает носом). – Поясняю. «Гори, гори, моя звезда» – классическая стилизация под цыганщину. Но для богатых. С одной стороны, чтоб слушатель в трактире заревел белугой и погрузился мордой в салат, а с другой, чтобы и не забывал донатить, и коньяк заказывать. Скрытые смыслы мы здесь не затрагиваем! Это уже в твой огород камушек, Талашева.

– А? Что?

– Цой в пальто! Просыпаемся и пляшем! Мария, не разочаровывай меня. Вынь затычки из ушей, повторяю для тебя специально. Запомни: в этой песне нет никакого особенного драматизма, нет и не должно быть. Ты не Анна Герман. Не нагнетай жути. Звезда у нас по жизни оптимистичная. Можно сказать, много-го-обе-ща-ю-ща-я. Как пел упомянутый коллега? Звезда по имени Солнце. Моя бы воля, я бы последний куплет вообще отрезал, или фэйд-аут сделал, как на радио. Но мы, так уж и быть, допоем до конца. «Умру ли я – и над моги-илою… гори, сияй…» – и далее по тексту. Герой-то, как видите, еще не помер, а только собирается! И заранее звездочку себе заказывает!

Он объясняет еще что-то, и размахивает руками, и поминутно поправляет сбившуюся набок бабочку. Мало-помалу Маша и Крис перестают его слушать. Они смотрят друг на друга.

«Не обращай внимания, Маш, – как будто советует Крис. – Помнишь нашу песню? Пусть они все говорят, что ночь будет вечной. В общем, пусть говорят что хотят… Мы будем играть по их правилам и все равно победим».

«Ты веришь?»

«Я верю».

«А я буду верить тебе».

«Держись, – неслышно шепчет Крис. – Ты супер».

Бледные машкины щеки заливает легкий румянец, и от этого она становится еще красивее. Только это хрупкая, эфемерная, ускользающая красота, точно как ее голос – ломкий, почти мальчишеский, и такой же недолговечный: кажется, вот-вот последняя волна мутации проедет танковыми гусеницами по связкам и уничтожит всю эту прелесть навсегда.

Говоря проще – от Маши сейчас глаз не оторвать.

– Девушки, спокойнее! – сердится Фил Филиппович. – Глаза таращить перестаем! На сцене смотрим только на дирижера! То есть на меня. Пока программу худсовету не сдадим – никакой личной жизни!

– Да мы поняли, – говорит Крис за всех.

017. Больше не делай так

В темных кулисах перед сценой Крис сталкивается нос к носу с гармонистом. Он совсем молоденький, светленький и голубоглазый. И где Фил такого откопал, думает Крис. И как он его прослушивал.

Гармонист замирает и хлопает глазами, как старинная немецкая кукла.

– Тебе чего, Серега? – спрашивает Крис.

– Да я просто… это…

– Не тяни, мне еще гитару подстроить надо. Тебе-то хорошо, твой ящик всегда в тонусе…

– Ага, конечно, – обижается Серега. – Аккордеон – очень сложный инструмент. Там строй даже от давления воздуха зависит… плюс когда холодно, язычки замерзают… да еще, блин, неодинаково – одни больше, другие меньше…

– Прекрати, – машет руками Крис. – Язычки у него. Чего сказать-то хотел?

– Н-ну… я попросить хотел. Ты когда соло в романсе играешь, стой лицом ко мне. Ну, или вполоборота. Чтоб я аппликатуру видел. Я поведу второй голос контрапунктом, офигенно будет.

– Тебя Фил сожрет заживо за такие финты. Он перед комиссией знаешь как трясется?

– Да наплевать. Зато хоть услышим, как это все звучит в большом зале. Может, в последний раз.

Вот здесь Крис смотрит на него с интересом.

– Ладно, – говорит она. – Я поближе встану. Будешь видеть гриф. Это все?

– Ну и вообще. Успешно тебе отыграть.

– И вам того же.

Крис шутливо протягивает ему руку, он – легонько пожимает. Подушечки у него на пальцах упругие, но не грубые. Стучать по клавишам не так тяжело, как по струнам. Ну, или это гитаристы так думают?

Он перебирает ее пальцы, будто пересчитывает. Хоть и неловко, зато очень нежно.

Крис жмурится от удовольствия. Ч-черт. Нужно остановиться.

– Больше не делай так, – просит она.

– Почему?

– Ты все равно не умеешь.

Далеко по коридору, за серегиной спиной, хлопает дверь. Там музыканты выходят из гримерки. Серега беспомощно оглядывается.

– Я могу научиться, – говорит он.

– Ты даже не знаешь, что бывает дальше.

Сергей краснеет на глазах.

– Ты мне покажешь, – говорит он. – Основные… аккорды…

– Дурачок. Иди переодевайся. Смотри, ваши все уже в костюмах.

Непонятно почему, но Сергей улыбается. Радуется, что его дурачком назвали? Интересно, фольклористы все такие?

Он разворачивается и уходит. Крис разминает пальцы правой руки. Медленно подносит ладошку тыльной стороной к губам. Она еще чувствует на своей коже чужой запах. Еле заметный запах сигаретного дыма, выдохшегося парфюма, мальчишеского тела – или еще чего-то такого, древнего и дикого. Это странное ощущение.

Это неизлечимо.

018. Юные таланты

Комиссия – трое скучных мужиков чуть постарше Филиппа Филипповича. Господин Пехтерев явно самый главный. Особенно если судить по марке часов.

Комиссия занимает кресла в шестом ряду. Там для нее накрыт скромный столик, да и сцена как на ладони.

Сцена эта вытянута в сторону зрительного зала наподобие подиума. На ней можно проводить даже модные показы, а уж ВИА «Молодость» разместится тут с легкостью и удобством.

Первыми, потупив взоры, на сцену выплывают девчонки. Белоснежные атласные платья местами скрывают особенности фигуры, а местами подчеркивают. Лебединую походку оттачивали два дня. С этой целью просмотрели даже старинное видео валютного ансамбля «Березка».

Маша Талашева выходит последней. Ее белая масочка, как ни странно, не выбивается из общего ряда. Темные косички (привет, девочка Уэнздей!) Филипп Филиппович велел спрятать под шелковую косынку, тоже белую, и теперь Маша неуместно напоминает суровую Снежную Королеву с эскортом из толстеньких пингвинов. Хотя пингвины в тех широтах и не водятся.

За Снежной Королевой появляются и парнишки. Они – в льняных штанах и рубашках-косоворотках, расшитых алым шелком. Фил, особо не заморачиваясь, скупил целый магазин белорусской одежды. Алые сафьяновые сапожки нашлись в театральном гардеробе. Выходит и Есенин (такое погоняло дали безответному Сереге). Рубаха на нем и вправду красная, атласная, и зеленый аккордеон на широком ремне дополняет образ.

Следом за всеми выходит и Крис. На ней – вытертые голубые джинсы и синяя клетчатая ковбойка. Это – неожиданный кантри-стайл, но Фил одобрил. Нагло-рыжий американец «Гибсон» поверх белого лебединого платья смотрелся бы и вовсе возмутительно.

А так вроде и ничего.

Фил Филиппыч занимает дирижерское место. Кланяется залу. Поворачивается тылом к комиссии и незаметно нажимает кнопку на пульте. В громкоговорителях что-то щелкает, и звучит фонограмма-минусовка – да так мощно, что мужчины в шестом ряду переглядываются.

«Неба утреннего стяг!» – поют парни молодцеватыми голосами. Стремная рифмованная строчка пролетает как по маслу, без криминала. Фил Филыч выдыхает. Пока все в порядке. Бодро и весело. Комиссия ставит жирный плюс в своем протоколе.

Для Маши первые номера проходят как во сне. От оркестровой фонограммы у нее болят уши. Она ведет свою партию альта, не особо выкладываясь и не напрягая горло. На самом деле так и задумано. Торопиться некуда.

Пока что ВИА «Молодость» отрабатывает обязаловку. После боевиков Пахмутовой приходит черед современных композиторов. Местную повестку закрывает хит из 90-х: «Город, которого нет» с занудным гитарным соло. Потом парни на два голоса поют «Вдоль по Питерской», а девчонки заводят жидкий хоровод вокруг гармониста, у которого от их действий кружится голова.

Наконец движуха стихает. Комиссия прикладывается к коньяку.

Пора исполнять мегахит «Валенки»! Одна из певиц незаметно скидывает туфли и радостно шлепает босиком. Ну как босиком? Видно же, что под чудо-платьем у нее темные колготки.

Осталось примерить валенки.

Стоя на одной ноге, как цапля, девица вдруг теряет равновесие. Хватается за воздух. Поскальзывается на паркете. Роняет чертов валенок и в следующее мгновение уже сидит на полу в задранном платье и с выпученными глазами. Личная жизнь на сегодня отменяется. Какой уж тут милый, с отбитым-то копчиком!

Шестой ряд взрывается смехом. Еще один плюс в ведомость.

Теперь – романс о звезде, которая будет гореть над могилой. Маша поет в одиночку. Она приспускает маску и прячет лицо за микрофоном. Крис аккомпанирует на гитаре с розовым бантом.

И никакая это не цыганщина. Просто грустная песня о любви… и о смерти. С неуклюжим старомодным текстом. Но от души.

«Ты у меня одна, заветная».

И вовсе это не про любовь. Это же романс бедного музыканта. Неужели не ясно? Любовь рождается и умирает, и приходит снова, и только твоя звезда продолжает тебе светить из далекой неведомой галактики. Подмигивает, и мерцает, и транслирует сигнал, который ты все равно не расшифруешь.

Звезда твоей мечты. Звезда славы. Холодный красный карлик! Сколько поколений певцов молились ему, и скольких он убил, ослепив лазерным лучом, – об этом лучше не думать.

Маша старается не вслушиваться в текст. Иногда это помогает. Иначе она бы расплакалась на первой же репетиции. Как когда-то давно, в Архангельске, когда слушала ночное радио:

Wandering stars, for whom it is reserved —

The blackness of darkness forever?³

В финале на передний план выходит Крис. Мало кто может сочинить гитарное соло к русскому романсу, а она может.

Аккордеон следует за ней по пятам, выстраивая гармонический второй голос. Канон звучит неожиданно красиво. Оказывается, наш Серега умеет играть не только по нотам.

Только все это лишнее. Это сильно выбивается за рамки официально одобренного народного творчества.

Что-то такое чувствует и комиссия, потому что начинает волноваться.

Господин Пехтерев идет между рядов и подбирается к самой сцене. Внимательно вглядывается в солистку. Рассматривает гитару. Постное лицо чиновника темнеет на глазах.

Фил оборачивается. Мигом считывает сигнал. Подает знак музыкантам, и те замолкают. Аккордеон напоследок всхлипывает: вот все и кончилось. «Вельтмайстер» будет скучать по «Гибсону».

– Этого ничего не надо, – говорит Пехтерев скрипучим голосом. – Гитара не нужна, и баян тоже.

Серега обижается за «баян». Крис пожимает плечами. Пехтерев продолжает тише:

– И потом, что это у вас за певица? Откуда вы ее взяли? Нет, про голос ничего не скажу, тембр интересный. Но почему в маске?

– Боится простуды, – выкручивается Фил. – Ей надо беречь легкие.

– Выглядит демонстративно. Или она акционистка?

– Она даже и слова-то такого не знает.

– Зато мы знаем.

Филипп Филиппович бледнеет.

– Может, пусть лучше идет отдыхать? – говорит он примирительно. – Программа-то в общем закончена.

– Вот и зря, Филипп Филиппович. Хотелось бы услышать еще что-нибудь… жизнеутверждающее. Например, про Петербург. Вот вы спели «Город, которого нет». Как бы случайно, из сериала про бандитов. Вы-то должны помнить. Хорошо, это мы оставим за скобками. Но там даже место действия не упоминается. Весьма возможно, дело происходит в каком-нибудь… Архангельске…

Маша опять закрывает глаза. Теперь господин Пехтерев не виден. Зато слышен его скрипучий голос:

– Так что же, неужели у вас нет ничего эксклюзивного? Желательно, с узнаваемыми питерскими топонимами? Чтоб у Комитета по культуре не возникло вопросов?

Фил украдкой вытирает пот. Он понимает: все это не просто так. Грант запросто может уплыть к другим, более сговорчивым музыкальным коллективам.

– У нас есть одна песенка про Петербург, – вдруг говорит Крис. – Эксклюзивная. Мы с братом недавно сделали. А Маша спела.

Пехтерев смотрит на нее с недоумением:

– То есть как – сделали? Кто автор?

– Мы авторы. Кристина и Максим Кляйн. И Маша Талашева.

– Не понял. Текст утвержден?

Филипп Филиппович нервно поправляет галстук-бабочку:

– Как художественный руководитель, я читаю их тексты. Они вполне профессиональны. В целом соответствуют требованиям. Я ставлю свою подпись.

– Допустим. Потом не забудьте представить распечатку. А сейчас… так уж и быть, девушки… продемонстрируйте нам с коллегами свое творчество.

Крис откидывает рыженькую челку. Смотрит на чиновника зелеными глазами, и тот почему-то вздрагивает.

– Окей, не буду мешать, – говорит он. И отправляется на шестой ряд.

Певцы и певицы смотрят на дирижера и ждут команды. Фил показывает жестом: идите-ка от греха куда подальше. ВИА «Молодость» отступает в кулисы, и только непонятливый Серега не хочет уходить. Так и стоит в сторонке со своим аккордеоном.

На сцене – Маша и Крис. Все взгляды направлены на них.

Филипп Филиппович то бледнеет, то краснеет. Он снял бабочку и расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке. Отошел в сторону и присел на кресло в первом ряду. На него страшно смотреть.

Крис и не смотрит.

Она невозмутимо достает телефон и подключает комбик по bluetooth. В телефоне записан плейбэк: медленные разглушенные барабаны и какой-то совсем уж потусторонний бас. Несколько тактов длится вступление, затем Крис начинает доигрывать свою партию.

Кстати, это не такая уж простая песенка, с пульсирующим ритмом:

Что за город – то ли дождь, то ли снег,

То ли день, то ли вечер.

Я пойду гулять на Невский проспект,

а ты выйдешь навстречу.

В Питере в июле обычно не бывает снега, но уж если ты там живешь, то надо быть готовым ко всему. Хотя и в Архангельске та же беда, и летние пуховики там висят в каждом шкафу.

До сих пор мне было легко

Уходить, не прощаясь.

Одиночество – это такое

Странное счастье.

Да, именно этот текст Крис сочинила совсем недавно, разъезжая в автобусе между домом и институтом. Он немного печальный. Зато про Питер, что и требуется комиссии. Что поделать, если все тексты про Петербург немного печальные.

Может, это не нужно,

Но когда тебе грустно,

Иногда вспоминай меня…

«Вот хотя бы сегодня», – добавила Маша в текстовом сообщении.

Дело в том, что эту песню они придумывали прямо в чате. И репетировали тоже. Они еще ни разу не играли ее вживую.

«Про кого эта песня? – спросил Макс, когда услышал. – Кто главный герой?»

«Там нет героя, – сказала Крис. – Хочешь, ты будешь?»

Ее брат повторил про себя несколько строчек.

«Хочу», – сказал он.

И вот сейчас серьезные мужчины в шестом ряду перешептываются. Возможно, их волнует тот же вопрос. Кто герой?

Последний припев Маша повторяет дважды: в минусовке записано два лишних квадрата про запас. Последние строчки она поет, опустив голову. Это похоже на слепое прослушивание на «Голосе», когда к певцу не обернулся никто из жюри, и он уже готов впасть в отчаяние – и так до самой последней секунды, когда кто-то может еще хлопнуть ладошкой по красной кнопке!

Но по виду членов комиссии нельзя понять ровным счетом ничего.

Номер близится к финалу, когда голубоглазый аккордеонист вдруг выступает вперед и жмет на свои клавиши. И откуда что взялось? Пронзительная тема как будто украдена из старого французского фильма, только такого фильма, который никто никогда не снимал. Этот парень доигрывает мелодию примерно до середины и вдруг замирает на субдоминанте. Словно пугается собственной смелости.

Песня кончилась. И мечта кончилась. Ему тоже ничего не светит. Ни одной, даже самой крохотной звездочки.

Но Машка и Крис оглядываются на него и улыбаются. Крис тянет большой палец вверх. Это «лайк».

Как мало надо музыканту для счастья!

Но в шестом ряду трое серьезных мужчин поднимаются со своих мест. Стоят с каменными лицами. Пехтерев смотрит на часы. «Молодость» давно превысила регламент.

Машка снимает маску и роняет на пол. Ей тяжело дышать.

– Спасибо, – говорит она в микрофон. – Извините. Мы, наверно, пойдем.

Господин Пехтерев видит ее лицо. Его брови ползут наверх. Двое других косятся на него и все еще не понимают.

И тут он не спеша начинает аплодировать: хлоп, хлоп, хлоп. В пустом зале эти хлопки отдаются звонким эхом, как в пещере.

– Вынужден вас поздравить, – говорит он. – Программа в целом принята. Можете исполнять на концертах. Хотите в масках, хотите без. Детали внешности мы не обсуждаем.

Филипп Филиппыч подходит ближе. На ходу он вытирает пот белым платочком.

– Кроме последней авторской композиции, – говорит Пехтерев. – Она не нужна. Давайте договоримся, что мы ее больше не услышим.

– Почему?

– Вы правда не понимаете?

Фил приглаживает волосы.

– Н-ну… по-моему, это по-своему неплохо. Свежо. Талантливо.

– Вот именно поэтому. Из-за этих свежих талантов мы с вами когда-нибудь останемся без работы. Но вы – раньше, чем я. Надеюсь, я донес до вас свою мысль?

– В полном объеме.

– Вот и славно. Вечером обсудим нюансы. А пока что отпускайте ребят по домам. Пусть отдыхают. Валенки штопают. Поплясать еще придется, и не раз. Кстати, – говорит он тише, – напомните, как зовут ту рыженькую?

– Крис. Кристина Кляйн.

– Интересно. В смысле, гитара интересно звучит. И эта, вторая… замаскированная… тоже ничего. Одолжите на корпоративчик в Репино?

Фил молчит.

– Да шучу я, шучу, Филипп Филиппович, успокойтесь, – тихо смеется его собеседник. – Какое там Репино. Какие девочки. Вот лет двадцать назад – это да… Помните опен-эйры на фортах? Как со спонсорами эффективно работали? Туборги-хренуборги… помните?

Фил прозрачно улыбается.

– Вот и правильно, что забыли. Теперь нам с вами о других вещах надо думать. Как вот эти юные таланты поддержать. И удержать. Чтоб они… лыжи не навострили куда не надо. Согласны со мной?

– Это важнейшая задача, – кивает Филипп Филиппович.

Господин Пехтерев мягко берет его за локоть:

– Вот и решайте.

019. Братья по оружию

За сценой бедный Серега догоняет Машу и Крис. Аккордеон он кое-как закинул за спину.

– Девчонки, не уходите, – зовет он. – Меня подождите.

Солистки оборачиваются.

– Не уходите, – повторяет он. – Я ведь знаю, вы все равно когда-нибудь сбежите… из нашего цирка. Но я чего хочу сказать? Если вы уйдете, то я с вами.

Крис неожиданно смеется.

– Слышал сказку про Бременских музыкантов? Там все звери один за другим просились к Трубадуру в группу. Ну, или что-то вроде.

– К трубадурищам, – поправляет Маша. Под маской не видно, смеется она или нет.

Крис пихает ее в бок:

– Сама такая.

Серега улыбается тоже. Поправляет ремень. Его «Вельтмайстер» должен знать немецкие сказки.

Инструмент негромко вздыхает. Кажется, он не против.

– Может, я и осел, конечно, – говорит Серега. – Ну, или кто там. Мне все равно. Я хочу с вами играть.

Его красная шелковая рубаха под мышками промокла от пота. Ну да, аккордеон тяжелый. Гитара в кейсе – тоже. Они почти что братья по оружию.

Крис медленно проводит пальцем по его мокрой груди в разрезе рубашки. Серега похож на поэта Есенина, прямо один в один.

– Сережка, – говорит Крис. – Ну вот куда тебе к нам? Ты не понял, что комиссия сказала? Наши с Машкой песни нельзя исполнять. Можно только «Валенки».

– Значит, я все же осел. Но я только ваши и хочу исполнять. Если там все такие, как эта сегодняшняя. Если надо, я могу даже на улице играть… Зимой – в теплой трубе у Гостинки… ну, в подземном переходе, знаете?

– А иначе язычки отмерзают?

Серега краснеет. Ну почему же я такой дурак, думает он. Один раз скажешь глупость, всю жизнь будут вспоминать.

– Не обижайся, – успокаивает его Крис. – Ты на самом деле умную вещь сказал. Давайте и правда как-нибудь замутим уличный концерт? Возьмем на точке комбик. Максу купим кахон, чтоб ритм был. Потренируемся вживую играть. Многие начинали на улицах, даже в Европе. Annen-May-Kantereit, слышали про таких? Потом стадионы собирали.

– А чего, я хоть завтра готов, – говорит Серега.

– Я слышала, в Питере для этого разрешение нужно, – говорит Маша.

Крис усмехается. Откидывает челку.

– Спорим, мы его получим, – цедит она сквозь зубы. – Мне понадобится только телефон… господина Пехтерева.