Младший брат

Но вдруг, за миг до того, как меня окликнули по имени и повели обратно в камеру, дверь распахнулась и во двор вышла… Ванесса! Как же приятно было увидеть дружеское лицо! Вид у нее было усталый и недовольный, но не истерзанный. Заметив меня, она вскрикнула: «Маркус!» – и подбежала. Мы крепко обнялись, и меня пробила крупная дрожь. Потом я почувствовал, что ее тоже трясет.

– Как ты? – спросила она, отстранившись на вытянутую руку.

– Ничего, – ответил я. – Мне сказали, что отпустят, если я выдам свои пароли.

– А меня без конца расспрашивают о тебе и о Дэрриле.

Громкоговоритель взревел, требуя от нас прекратить болтовню и продолжать прогулку, но мы пропустили это мимо ушей.

– Отвечай им, – немедля сказал я. – Отвечай на всё, что ни спросят. Может, сумеешь выбраться.

– А как Дэррил и Джолу?

– Я их не видел.

Дверь с грохотом распахнулась, оттуда вывалились четверо здоровенных дуболомов. Двое схватили меня, двое – Ванессу. Меня швырнули на землю, отвернули голову в другую сторону от Ванессы. Судя по звукам, с ней обошлись так же. На руках защелкнулись пластиковые стяжки. Меня поставили на ноги и потащили обратно в камеру.

Вечером меня оставили без ужина. Наутро не принесли завтрака. Никто за мной не пришел, не повел в комнату для допросов, чтобы выпытать еще какие-нибудь мои секреты. Никто не снял пластиковые наручники. Плечи сначала горели огнем, потом стали тупо ныть, потом онемели, потом опять заполыхали. Рук я давно уже не чувствовал.

И мне очень хотелось в туалет. Очень, очень. А штаны расстегнуть я не мог.

Я обмочился.

После этого, когда моча уже остыла и холодные джинсы, и без того грязные, прилипли к ногам, за мной пришли. Пришли и повели по длинному коридору, где с обеих сторон тянулись двери, и на каждой двери был штрих-код, и за каждым штрих-кодом скрывался несчастный узник, такой же как я. Меня долго вели по закоулкам и втолкнули в комнату для допросов. Войдя туда, я словно очутился на другой планете – в безмятежном мире, где все идет как положено, где ни от кого не несет мочой. А я, грязный и вонючий, стоял, сгорая от стыда, и на меня снова нахлынуло то же самое чувство – будто я получаю по за- слугам.

Стриженая дама уже сидела на своем месте. Выглядела она идеально: аккуратная укладка, чуть-чуть косметики. До меня долетал запах ее парикмахерского средства. Она поглядела на меня и наморщила носик. Я был готов провалиться сквозь землю.

– Ай-яй-яй, как не стыдно. Такой большой мальчик – и так плохо себя ведет.

Сгорая от стыда, я тупо уставился на стол. Не было сил поднять глаза. Хотелось только одного – поскорее сообщить ей пароль от электронной почты и исчезнуть.

– О чем вы с подругой говорили во дворе?

Я горько рассмеялся, не сводя глаз со стола.

– Сказал ей, чтобы отвечала на все ваши вопросы. Чтобы слушалась вас.

– Значит, приказы отдаешь ты?

Вся кровь бросилась мне в голову.

– Да хватит уже, – сказал я. – Мы просто вместе играли. Есть такая игра – «Харадзюку Фан Мэднесс». Я капитан команды. Мы просто школьники, а не террористы. Никаких приказов я ей не отдаю. Сказал ей, что надо честно отвечать на все ваши вопросы, и тогда мы сможем отвести от себя все подозрения и выйти отсюда.

Она ничего не ответила.

– Что с Дэррилом? – спросил я.

– С кем?

– С Дэррилом. Вы схватили нас вместе. Он мой друг. Его пырнули ножом на станции «Пауэлл-стрит». Потому мы и вышли из метро на поверхность. Чтобы позвать кого-нибудь на помощь ему.

– Уверена, с ним все хорошо, – ответила она.

У меня внутри все перевернулось.

– Значит, вы даже не знаете? Он не тут, не у вас?

– Мы не собираемся с тобой обсуждать, кто тут у нас, а кто не у нас. Это не твоего ума дело. Маркус, ты уже убедился, что с нами лучше сотрудничать, чем спорить. Видел, что случается, если ты не подчиняешься нашим приказам. Раньше ты был более сговорчив, и это сильно приблизило тебя к моменту, после которого мы могли бы тебя отпустить. Если хочешь, чтобы эта возможность осуществилась, продолжай отвечать на мои вопросы.

Я промолчал.

– А ты понятливый. Так-то оно лучше. А теперь назови пароль от электронной почты.

К этому я был готов. И выдал все: адрес сервера, логин, пароль. Все эти подробности не имели никакого значения. Потому что я не держу писем на сервере. Мой домашний ноутбук каждые шестьдесят секунд заходит в почтовый ящик, проверяет письма, загружает их к себе на диск и стирает с сервера. По электронному адресу они ничего не найдут – вся почта давно перекочевала ко мне домой.

Потом меня увели обратно в камеру, однако освободили руки, разрешили помыться под душем и вместо джинсов выдали пару оранжевых тюремных штанов. Они оказались мне велики, мотня болталась почти до колен, как у мексиканских братков у нас в Мишен-Дистрикте. Теперь понятно, откуда у них мода на мешковатые штаны, которые болтаются ниже задницы. Из тюряги. И таскаться в таких штанах не фасона ради, а по необходимости совсем не прикольно.

Так прошел еще один день в тюремной камере. Обшарпанные стены были сделаны из бетона, залитого поверх стальной арматуры. В соленом воздухе сталь быстро ржавеет, и сквозь зеленую краску проглядывали красно-оранжевые проплешины. Где-то там, за этим окном, мои мама и папа.

Назавтра за мной пришли опять.

– Мы целый день изучали твою почту. Пришлось изменить пароль, чтобы твой домашний компьютер не забирал ее с сервера.

Ну разумеется, в этом я не сомневался. Если вдуматься, я бы и сам так поступил.

– Теперь мы знаем о тебе, Маркус, достаточно, чтобы закрыть тебя очень, очень надолго. Все эти принадлежащие тебе предметы… – Она обвела рукой мои мелкие гаджеты. – Вместе с данными, которые мы получили из твоего телефона и с карт памяти, а также подрывные материалы, которые мы, без сомнения, найдем, если обыщем твой дом и заберем компьютер, дают основания полагать, что на свободу ты выйдешь глубоким стариком. Тебе это понятно?

Я не поверил своим ушам. Ни один судья не признает в моем барахле состава преступления. У нас все-таки существует свобода слова, а мои проделки – всего лишь технологические манипуляции, а никакое не преступление.

Но разве эти отморозки допустят, чтобы я предстал перед судом?

– Мы знаем, где ты живешь, знаем, кто твои друзья. Знаем, как ты действуешь и о чем думаешь.

И тут до меня дошло. Они собираются меня отпустить. В комнате словно стало светлее. Я так обрадовался, что даже дыхание участилось.

– Мы хотим узнать только одно. Каким образом бомбы были доставлены на мост?

У меня перехватило дыхание. В комнате опять сгустился сумрак.

– Чего?

– На мосту, по всей его длине, было заложено десять зарядов. Именно заложено, а не привезено в автомобильных багажниках. Кто и как доставил их на мост?

– Чего? – оторопело повторил я.

– Маркус, даю тебе последний шанс. – Она печально покачала головой, словно ей меня искренне жаль. – До сих пор ты себя вел просто замечательно. Скажи нам это, и тебя отпустят домой. Ты сможешь нанять адвоката, который будет защищать тебя в суде. Наверняка найдутся смягчающие обстоятельства, которыми ты сможешь объяснить свои поступки. Только скажи нам это, и будешь свободен.

– Да я вообще не понимаю, о чем вы говорите! – У меня из глаз хлынули слезы. Я, не смущаясь, всхлипывал и рыдал в голос. – Ума не приложу, чего вы от меня хотите!

Она покачала головой.

– Маркус, прошу тебя. Мы хотим тебе помочь. Ты наверняка уже понял, что мы всегда добиваемся того, чего хотим.

В голове словно что-то щелкнуло. Да они все с ума посходили! В этом-то все и дело! Я взял себя в руки, постарался унять слезы.

– Послушайте, все это какая-то нелепость. Вы изучили все мои вещи, все файлы, знаете обо мне все. Я не террорист, я школьник, и мне всего семнадцать лет! Неужели вы всерьез…

– Маркус, разве ты еще не понял, что мы всегда предельно серьезны? – Она покачала головой. – У тебя хорошие отметки в школе. Мне казалось, ты умнее.

Она взмахнула рукой, охранники подхватили меня под руки и уволокли.

Уже в камере мне пришли в голову сотни вариантов различных ответов. Французы называют это esprit d’escalier – лестничная реакция, едкие остроумные ответы, которые приходят в голову, когда ты уже покинул комнату и катишься вниз по лестнице. Мысленно я произносил десятки пламенных речей, втолковывая ей, что я истинный гражданин своей страны и стою на страже свободы, и это делает меня настоящим патриотом, а ее – предательницей. Мысленно я стыдил ее за то, что она превращает мою страну в армейский лагерь. В своем воображении я был блестящим оратором и убедительными речами довел ее до слез.

Но знаете что? На следующий день, когда меня опять притащили на допрос, все эти прекрасные слова мигом вылетели из головы. В мыслях осталось только одно – вырваться на свободу. Увидеть маму и папу.

– Здравствуй, Маркус, – произнесла стриженая. – Как ты себя чувствуешь?

Я посмотрел на стол. Перед ней лежала аккуратная стопка документов и стоял неизменный кофейный стаканчик из «Старбакса». Он даже как-то успокоил меня, напомнив, что где-то там, за стенами, по-прежнему шумит обычный реальный мир.

– Мы пока что закончили расследование касательно тебя. – Она многозначительно примолкла. Может быть, ее слова означали, что меня наконец отпустят. А может – что сбросят в шахту и забудут, что я был на свете.

– И что? – спросил я, не выдержав.

– И я хочу еще раз подчеркнуть, что мы относимся к этому вопросу крайне серьезно. Наша страна подверглась самой жестокой террористической атаке за всю свою историю. Сколько раз еще должно повториться одиннадцатое сентября, чтобы ты наконец захотел с нами сотрудничать? Детали расследования держатся в строжайшем секрете. Мы не остановимся ни перед чем в своих усилиях выявить и призвать к ответственности всех причастных к этим чудовищным преступлениям. Тебе это понятно?

– Да, – выдавил я.

– Сегодня мы отпустим тебя домой, но знай: мы взяли тебя на заметку. Отныне ты будешь под нашим неусыпным контролем. Ты не сумел доказать необоснованность наших подозрений, и мы отпускаем тебя только потому, что уже задали тебе все вопросы, какие намеревались. Но в покое мы тебя не оставим. Будем наблюдать за тобой. Будем ждать, пока ты совершишь хоть один неверный шаг. Тебе ведь понятно, что мы способны не сводить с тебя глаз денно и нощно?

– Да, – опять промямлил я.

– Вот и хорошо. Ты никогда и никому не обмолвишься ни единым словом о том, что здесь происходило. Это вопрос национальной безопасности. Известно ли тебе, что за государственную измену в военное время полагается смертная казнь?

– Да, – пролепетал я.

– Вот и чудненько, – промурлыкала она. – А теперь ты должен подписать вот эти документы.

Она придвинула ко мне стопку бумаг. То тут, то там были прилеплены стикеры со словами «Подпись». Охранник расстегнул мне наручники.

Я пролистал бумаги, и голова закружилась, а в глазах защипало. Сначала я ничего не понял. В юридическом языке я не силен. Попытался разобраться в этом словесном хитросплетении – получалось, что я находился здесь по доброй воле и сознательно дал разрешение подвергать меня допросам.

– А если не подпишу? – спросил я.

Она выхватила у меня бумаги и снова привычным жестом взмахнула рукой, будто прогоняла муху. Охранники рывком поставили меня на ноги.

– Погодите! – крикнул я. – Не надо! Я все подпишу!

Меня поволокли к двери. Для меня весь мир сжался до размеров этой самой двери. Я видел только ее, мог думать только об одном – она вот-вот захлопнется у меня за спиной.

Я слетел с катушек. Рыдал горькими слезами. Умолял, чтобы мне дозволили подписать эти бумаги. Свобода была так близко, и ее выдернули у меня из-под носа, поэтому я был готов сделать все что угодно. Мы все много раз слышали выражение «Я скорее умру, чем сделаю то-то и то-то», я и сам так частенько говорил. И только сейчас я в полной мере понял весь смысл этих слов. Я скорее умру, чем вернусь в свою камеру.

Меня вытащили в коридор, а я все умолял и умолял. Говорил, что подпишу все, что они попросят.

Стриженая окликнула охранников. Меня втащили обратно. Усадили за стол. Дали ручку.

Я, как заведенный, ставил и ставил свою подпись под всеми до единого документами.

* * *

В камере меня ждали мои джинсы и футболка, постиранные и сложенные. От них пахло стиральным порошком. Я надел их, умылся, сел на койку и уставился в стену. У меня отобрали все. Сначала свободу и частную жизнь, потом достоинство и уважение к себе. Довели до того, что я был готов подписать все что угодно. Вплоть до признания в том, что я убил Авраама Линкольна.

Хотелось зареветь, но из глаз не выкатилось ни слезинки. Наверно, все уже выплакал.

За мной опять пришли. Охранник принес мешок, такой же, как тот, в котором меня привезли сюда. Сколько прошло с тех пор – дни, недели?

Мешок надели мне на голову и туго затянули на шее. Я снова очутился в полной темноте, в спертом застоявшемся воздухе наедине со своим дыханием. Меня поставили на ноги, повели по коридорам, по лестнице, вывели на улицу. Под ногами захрустел гравий. Заскрипели доски – вверх по сходням. Зазвенела стальная палуба. Мне завели руки за спину и приковали к поручням. Я опустился на палубу и стал прислушиваться к ровному гудению дизельных двигателей.

Корабль тронулся в путь. Соленый воздух просочился даже в мешок. Шел мелкий дождик, одежда промокла и стала тяжелой. Я наконец-то очутился под открытым небом, пусть даже с мешком на голове. Вернулся в реальный мир, и считаные мгновения отделяли меня от свободы.

За мной опять пришли, помогли спуститься с корабля на твердую землю. Ноги ступали по неровному грунту. Три металлические ступеньки вверх. Мне расковали руки, сняли с головы мешок.

Я снова очутился в кузове того же самого грузовика. И стриженая дама уже была там, сидела на своем прежнем месте за столом. Без единого слова она протянула мне застегнутый пакет, в котором лежало все, что у меня отобрали. Телефон и прочие девайсы, бумажник, горсть мелочи.

Я рассовал вещи по карманам. Как приятно было почувствовать, что все лежит на своих привычных местах, что на мне снова надеты привычные шмотки. А через заднюю дверь грузовика доносятся привычные звуки моего привычного города.

Охранник вернул мне рюкзак. Дама протянула руку. Я не взял, лишь вперился взглядом. Тогда она убрала руку, криво улыбнулась. Изобразила, будто застегивает рот на молнию, и показала пальцем на меня. Потом распахнула дверь.

Снаружи хлынул яркий свет. Стоял день, серый и дождливый. Вдаль уходил переулок, за перекрестком по дороге проносились машины, грузовики, велосипедисты. Я в оцепенении застыл на верхней ступеньке грузовика, смотрел на эту свободу и не мог насмотреться.

Колени задрожали. Я понял: они издеваются надо мной. Еще миг – и охранники схватят меня, заволокут обратно, мне опять натянут на голову мешок, погрузят на корабль и отправят в тюрьму, будут снова и снова терзать бесконечными, бессмысленными допросами. Стало так горько, что я чуть не застонал.

Поборов слабость в коленях, я пошел. Одна ступенька. Другая. Последняя. Под ногами хрустнул мусор. Его тут, в переулке, было много: битое стекло, кирпичная крошка и тому подобное. Шаг. Еще шаг. Я добрел до переулка и ступил на тротуар.

Никто за мной не гнался.

Я свободен.

И вдруг меня обхватили сильные руки. Я чуть не зарыдал.

Глава 5

Это была Ванесса. Она плакала и обнимала меня так крепко, что аж дыхание перехватило. Ну и пусть. Я тоже обнял ее, зарылся лицом в волосы.

– Ты жив! – всхлипнула она.

– Жив и здоров, – кое-как выдавил я.

Наконец она выпустила меня, и в тот же миг я снова очутился в объятиях. Это был Джолу! Нас привезли вместе.

– Братан, ты цел! – шепнул он мне на ухо и обнял даже крепче, чем Ванесса.

Когда он отпустил меня, я огляделся.

– А где же Дэррил?

Они переглянулись.

– Может, еще в грузовике? – предположил Джолу.

Мы обернулись и посмотрели на машину в конце переулка. Это была непримечательная белая фура без опознавательных знаков. Складную лесенку уже подняли и спрятали внутри. Вспыхнули красным задние огни, и грузовик, надсадно гудя, попятился в нашу сторону.

– Стойте! – закричал я. Фура, все ускоряясь, катила прямо на нас. – Погодите! А как же Дэррил? – Грузовик приближался. А я все кричал и кричал: – Где Дэррил? Что с ним?

Джолу и Ванесса подхватили меня под руки и оттащили в сторону. Я вырывался, кричал. Грузовик задним ходом выехал из переулка на улицу, повернул и покатил под горку. Я хотел было бежать следом, но Ван и Джолу не пустили.

Я сел на тротуар, обхватил колени руками и заплакал. Плакал долго, навзрыд, горькими слезами, громко всхлипывая, как не ревел с раннего детства. И не мог остановиться. Меня била крупная дрожь.

Ванесса и Джолу поставили меня на ноги, повели. Мы добрели до автобусной остановки, они усадили меня на скамейку и сами сели рядышком. Долго сидели в обнимку, обливаясь слезами. Мы оплакивали Дэррила, потому что не надеялись увидеть его больше никогда.

* * *

Мы находились на севере Чайнатауна, там, где он постепенно переходит в Норт-Бич. Здесь сверкают неоновыми огнями бесчисленные стрип-клубы, среди них спрятался легендарный независимый книжный магазин «Сити лайтс», где в далеких пятидесятых зародилось движение бит-поэзии.

Я хорошо знал этот район. Здесь находился итальянский ресторан, куда любили ходить папа и мама, они часто брали меня туда. Я поглощал огромные тарелки лингвини и целые горы итальянского мороженого с засахаренными финиками, запивая их крохотными чашечками эспрессо убийственной крепости.

Но сейчас этот район воспринимался совсем иначе. Я впервые за долгое время – казалось, за целую вечность – с наслаждением вдохнул воздух свободы.

Мы вывернули карманы и наскребли на уличный, скрытый под матерчатым навесом столик в одном из итальянских ресторанов. Симпатичная официантка зажгла газовый обогреватель, приняла наш заказ и скрылась внутри. До чего же приятно было выбирать блюда из меню, чувствовать, что я снова могу поступать как хочу, что моя судьба снова находится в моих руках.

– Сколько мы там проторчали? – спросил я.

– Шесть дней, – ответила Ванесса.

– Я насчитал пять, – отозвался Джолу.

– А я вообще не считал.

– Что с тобой делали? – спросила Ванесса. Мне не хотелось об этом говорить, но они оба не сводили с меня выжидательных взглядов. Начав рассказ, я уже не мог остановиться. Выложил все, не утаил даже, как меня заставили нассать в штаны. Друзья слушали, не произнося ни слова. Официантка принесла нам газировку. Я дождался, пока она отойдет, и только тогда продолжил. Под конец я уже и сам не понимал: то ли привираю ради красного словца, то ли стараюсь, чтобы это звучало не так ужасно. Воспоминания плавали, как рыбки в аквариуме, я выхватывал их одно за другим, но иногда они изворачивались и выскальзывали из рук.

Джолу покачал головой.

– Ну и досталось тебе, братан.

И рассказал о своих собственных приключениях. Его допрашивали большей частью обо мне, и он отвечал без утайки, упрямо рассказывая всю правду о нашей дружбе и о том, что случилось в тот кошмарный день. Его заставляли повторять это снова и снова, однако не издевались над его рассудком так, как над моим. Его кормили в столовой с остальными пленниками, выпускали в общий зал смотреть телевизор, где по видео крутили прошлогодние блокбастеры.

История Ванессы была примерно такой же. Пообщавшись со мной, она разозлила их, у нее отобрали одежду и заставили напялить оранжевую тюремную робу. Два дня держали в камере, не давая ни с кем видеться, однако кормили регулярно. Но в основном с ней действовали как с Джолу: снова и снова повторяли одни и те же вопросы.

– Они на тебя очень сильно взъелись, – сказал Джолу. – За что? Что ты им такого сделал?

Я понятия не имел. Потом припомнилось: «Если не станешь сговорчивее, то очень сильно пожалеешь».

– Потому что в первый вечер я не разблокировал для них свой телефон. Потому меня сразу и невзлюбили. – Мне и самому трудно было в это поверить, но другого объяснения не было. Надо мной измывались чисто из жажды мщения. От этой мысли перед глазами все поплыло. Им хотелось только одного – наказать меня за непослушание.

До этого мне было очень страшно. Но сейчас я разозлился.

– Вот мерзавцы, – еле слышно выдавил я. – Поквитаться со мной хотели! За то, что посмел раскрывать рот!

Джолу выругался, а Ванесса разразилась длинным потоком слов на корейском – это случалось лишь тогда, когда она была зла как сто чертей.

– Я до них доберусь, – прошептал я, глядя в стакан с газировкой. – Они у меня поплатятся.

Джолу покачал головой.

– Не доберешься, сам знаешь. На них управы нету.

* * *

Никому из нас в тот раз не хотелось говорить об отмщении. Вместо этого мы стали думать, что делать дальше. Прежде всего надо вернуться домой. Батареи в телефонах давно сели, а таксофонов в нашей округе уже давным-давно нет. Надо возвращаться как можно скорее. Я даже подумал, не взять ли такси, но на это, даже если скинуться, денег не хватало.

Так что мы пошли пешком. На углу бросили несколько монеток в газетный автомат, приобрели «Сан-Франциско Кроникл» и стали изучать передовицу. После взрывов прошло уже пять дней, но эта новость все еще не сходила с первых полос.

Стриженая тетка говорила о взорванном мосте, и я предположил, что имеется в виду мост Золотые Ворота. Оказалось, нет – террористы взметнули на воздух Бэй-Бридж, мост через Сан-Францисский залив.

– Какого черта им понадобилось взрывать именно Бэй-Бридж? – недоумевал я. – Ведь на всех открытках печатают Золотые Ворота.

Даже если вы никогда не бывали в Сан-Франциско, все равно наверняка знаете, как выглядят Золотые Ворота. Большой оранжевый мост, висящий на тросах, ведет от старинной военной базы под названием Президио в уютный пригород Саусалито, тихий виноградарский район с колоритными городками, где на каждом шагу попадаются картинные галереи, а в магазинчиках торгуют ароматическими свечами. Этот мост настолько живописен, что практически стал символом штата Калифорния. Даже у входа в калифорнийский Диснейленд установлена его точная копия, и по ней бегает монорельсовый поезд.

На мой взгляд, если уж взрывать мост в Сан-Франциско, то выбор террористов должен был пасть на Золотые Ворота.

– Испугались, наверно, – предположил Джолу. – Там же сплошные проверки. Национальная гвардия досматривает машины на обоих концах. На каждом шагу камеры, по всей длине изгороди от самоубийц, навороты всякие.

С самого первого дня, когда в 1937 году открылось движение по мосту, люди начали с его помощью сводить счеты с жизнью. В 1995 году, после тысячного случая, за числом жертв перестали следить.

– Ага, – подтвердила Ванесса. – К тому же Бэй-Бридж хоть куда-то ведет.

Бэй-Бридж идет из центра Сан-Франциско в восточные пригороды – сначала в Окленд, а оттуда в Беркли. Множество народу каждый день ездит по мосту на работу и обратно. Эти городки – единственные места на всех берегах Залива, где нормальный человек может купить себе дом, в котором хватит места хотя бы вытянуть ноги. Кроме того, там расположены Калифорнийский университет и множество предприятий легкой промышленности. Между городами под Заливом проходит линия метро, однако самую большую транспортную нагрузку все равно берет на себя Бэй-Бридж. Золотые Ворота, конечно, хороши для туристов и для богачей, ушедших на покой и поселившихся в винодельческих округах, но этот мост скорее красивая достопримечательность. А Бэй-Бридж – сан-францисская рабочая лошадка. Точнее, был ею.

Я на минуту призадумался об этом и наконец сказал:

– Ребята, вы правы. Но, по-моему, дело не только в этом. Мы упорно считаем, что террористы уничтожают самые заметные объекты просто потому, что питают к ним жгучую ненависть. А на самом деле террористам все равно, что взрывать – здания, мосты, самолеты. Они просто хотят всех запугать. Навести ужас. Это и называется террор. Именно поэтому, когда Золотые Ворота увешали камерами, а в аэропортах поставили металлоискатели и рентгеновские рамки, террористы обратили внимание на Бэй-Бридж.

Я поразмыслил об этом еще немного, безучастно глядя по сторонам. По улицам катились машины, по тротуарам спешили пешеходы – словом, кипела обычная городская жизнь.

– Самолеты и мосты террористов не колышут. Они просто хотят поселить в людях страх.

Мысль была настолько очевидная, что я диву дался, как она не приходила мне в голову раньше. Наверно, мозги шустрей заработали после того, как со мной несколько дней обращались как с террористом.

Приятели изумленно уставились на меня.

– Ведь так, да? И вся эта дребедень, все рентгеновские рамки и сплошные проверки документов – от них никакого толку, верно?

Они медленно кивнули.

– Толку нет, а вот вреда сколько угодно. – У меня дрогнул голос. – Потому что из-за них мы очутились за решеткой, а Дэррил…

Впервые с той минуты, когда мы сидели на скамейке, я вспомнил о Дэрриле, и теперь он снова, как живой, возник у меня перед глазами. Мой друг, мой лучший друг исчез, пропал без вести. Я умолк и стиснул зубы.

– Надо рассказать родителям, – сказал Джолу.

– Надо пойти к адвокату, – добавила Ванесса.

Я представил себе, как излагаю свою историю на весь мир. Потом наверняка всплывут видеозаписи допросов, на которых я рыдаю и скулю, ползаю и умоляю о пощаде, как загнанный зверь.

– Ни в коем случае, – брякнул я не раздумывая.

– Почему? – изумилась Ван.

– Нельзя никому ничего рассказывать, – пояснил я. – Ты же слышала ту тетку. Если проболтаемся, за нами придут. И с нами будет то же, что с Дэррилом.

– Шутишь, что ли? – произнес Джолу. – Хочешь, чтобы мы…

– Хочу, чтобы мы начали ответный бой, – сказал я. – А для этого надо остаться на свободе. Если начнем распускать языки, они скажут, что, мол, мы глупые ребятишки и всё напридумывали. Мы ведь даже не знаем, где находится та дыра, в которой нас держали! Никто нам не поверит. Потом в один прекрасный день за нами придут.

Я немного помолчал и продолжил:

– Лично я расскажу родителям, что был в лагере на том берегу Залива. Мол, поехал туда, чтобы повидаться с вами, потом застрял, потому что обратной дороги не стало, и сумел выбраться только сегодня. В газетах пишут, что люди до сих пор оттуда возвращаются.

– Нет, я так не могу, – вздохнула Ванесса. – А ты? После всего, что они с тобой сделали, у тебя хватает сил строить такие планы?

– В том-то и дело: все это случилось не с кем-нибудь, а со мной. И теперь моя очередь разбираться с ними. Я до них доберусь. Вызволю Дэррила. Им это с рук не сойдет. Но если сюда будут вмешаны родители, пиши пропало. Никто нам не поверит и не станет заморачиваться. А если сделаем, как я предлагаю, люди не смогут остаться в стороне. Такая каша заварится!

– А что ты предлагаешь? – спросил Джолу. – Что ты задумал?

– Еще не знаю, – признался я. – Конкретных идей пока нет. Погоди хотя бы до завтра. К утру я что-нибудь придумаю.

Я понимал: если они сумеют сохранить тайну хотя бы один день, то и потом уже не проболтаются. Родители не поверят откровениям своих чад, если те «внезапно вспомнят», что несколько дней терпели побои и издевательства в секретной тюрьме, а не жили под неусыпной заботой в лагере для пострадавших от теракта.

Ван и Джолу переглянулись.

– Ребята, прошу, поверьте в меня, – воззвал я. – По дороге придумаем нашу легенду, обсудим, что и как мы будем рассказывать. Потерпите всего день, всего один день.

Они мрачно кивнули, и мы побрели под горку к нашим домам. Я жил в Потреро-Хилл, Ванесса – в Норт-Мишене, а Джолу – в Ноэ-Вэлли. Эти три района совершенно непохожи друг на друга, хотя и расположены в нескольких минутах ходьбы.

Мы свернули на Маркет-стрит и остановились как вкопанные. На каждом перекрестке улица была перегорожена баррикадами. Для проезда оставили всего по одной узкой полосе. А по всей длине Маркет-стрит выстроились огромные фуры без опознавательных знаков, точно такие же, как та, в которой нас с мешками на головах везли от причала до Чайнатауна.

У каждого грузовика от задних дверей была откинута стальная лесенка в три ступени. А вокруг царила суматоха: по лесенкам то спускались, то исчезали внутри солдаты, люди в штатском, полицейские. У штатских на лацканах виднелись небольшие опознавательные значки, и на входе и выходе солдаты проводили по ним ручным сканером, считывая информацию о допуске. Проходя мимо одного такого фургона, я увидел знакомый логотип: Департамент внутренней безопасности. Солдат заметил, что я глазею, и впился подозрительным взглядом.

Я понял намек и двинулся дальше. На Ван-Несс мы с ребятами расстались. Обнялись на прощание, всплакнули и дали слово созвониться.

В Потреро-Хилл ведут два пути – легкий и тяжелый. Второй пролегает по самым крутым в городе холмам вроде тех, на которых в приключенческих фильмах снимают погони, когда машины мчатся вверх по крутому склону, а потом с ревом взмывают в воздух и летят по небу. Я всегда хожу домой этим путем. Здесь стоят красивые викторианские дома, прозванные «разукрашенными леди» за яркую, утонченную расцветку, в палисадничках среди высокой травы благоухают цветы, с живых изгородей вас провожают взглядами домашние кошки и совсем нет бомжей.

Но сегодня тут было для меня слишком тихо. Я даже пожалел, что не пошел другим путем, через Мишен-Дистрикт. Этот путь… как бы его поточнее назвать… крикливый, что ли. Тут всегда кипит жизнь. Шатаются отпетые алкаши и наркоманы в отключке, и тут же прогуливаются мамаши с колясками и добропорядочные семьи, сплетничают старушки на верандах, под оглушительную музыку проносятся приземистые тачки с мощными аудиосистемами. Бродят веселые хипстеры и печальные эмо, попадаются даже толстопузые панк-рокеры старой школы с пивными животиками, выпирающими из-под футболок с портретами музыкантов группы «Дэд Кеннедис». А в придачу – дрэг-квины, воинственные гопники, перепачканные краской художники-граффитчики и растерянные владельцы недвижимости, мечтающие не расстаться с жизнью, пока их вложения подрастают в цене.

Я стал подниматься на Гоут-Хилл и прошел мимо хорошо знакомой пиццерии. Ее вид сразу напомнил о тюрьме и о пережитых мучениях. Пришлось сесть на скамейку и ждать, пока уймется дрожь в руках и ногах. Потом немного выше на холме показалась непримечательная фура с тремя железными ступеньками у задней двери. Я встал и побрел дальше. Кожей чувствовал, как за мной со всех сторон следят внимательные глаза.

Остаток пути до дома я чуть ли не пробежал. Не притормозил посмотреть ни на «разукрашенных леди», ни на сады, ни на кошек. И глаз не поднимал.

Была середина дня, но перед домом стояли обе машины – и папина, и мамина. Все правильно. Папа работает в Ист-Бэй, поэтому не может туда добраться, пока не починят мост. А мама… мало ли почему она дома.