Читать книгу: «По следам Палленальере. Том II: Град Саринтен»

Герои покидают гнетущую тишину Заземелья и держат путь к стенам Града Саринтена, но сууровый свет верхнего мира не приносит им облегчения. Даже днём над городом висит чуждый мрак, словно сам Суур не смеет разогнать сгущающуюся тьму. Мрак больше не скрыт под землею – он разлит в самом воздухе, и в каждом вздохе древнего города чуется пробуждающееся древнее зло.

После подземных испытаний их сердца так и не обрели покоя: тени Саринтена скрывают истинные лица встречных, и каждая дружеская улыбка может обернуться оскалом врага. Память о мёртвой тишине подземелья ещё звенит у них в ушах, и теперь каждый шорох верхнего мира кажется зловещим предостережением.

Впереди их ждёт Саринтен, где каждый неверный шаг подобен искре, что может разжечь пожар войны, готовый пожрать всё вокруг. Каждому из них предстоит сразиться не только с внешним злом, но и с тенями собственных сомнений и боли.

Информация

Хоть древняя война с драконами уже давным-давно закончилась, человек не перестал разрушать. История циклична, и кровопролитная бойня началась вновь. Два могущественных альянса, схлестнувшись, начали очередное глобальное противостояние. Империя Ковенант, – жестокое авторитарное государство, и Восточная Коалиция, – объединившая всех желающих свергнуть тиранию запада, обеспечив «мир во всем мире». Времена не меняются, короли и придворные крысы до сих пор вонзают друг другу кинжалы в спину и подливают в вино яд, а низшие сословия находятся в очень ужасном, нищенском положении. Вместе со всем этим начинает пробуждаться древнее и могущественное зло…

Данная книга является продолжением истории первой книги цикла. Варатрасс Валирно’орда, встретившись с храбрым Джерумом фар’Алионом, держит свой путь на север, по следам Палленальере.

Все совпадения с реальностью случайны и не несут какого-либо скрытого смысла. Автор опирался на другие произведения и вселенные, поэтому похожие вещи и отсылки уместны.

***

Цикл фэнтези книг «Амбиции, падение, расцвет»

Нити судьбы множества героев поневоле переплетаются воедино вокруг алого камня Палленарьере. Камня, чей свет и блеск затмевает собой Суур в безоблачный полдень.

Стоило разобраться со своими проблемами, как появляются новые. Объединившись, герои путешествуют по следам утерянного осколка Ока Архаэля, что бесследно пропал после смерти правителя Империи нордов. Держась за тоненькую нить, они идут дальше, ещё не зная, что одних ждут осуществлённые амбиции, а других полнейший крах, падение и смерть.

1. «Кинжал во тьме»

2. «Ночь Грёз»

3. «По следам Палленальере»:

Том I: Тишь Заземелья

Том II: Град Саринтен

Том III: Пяст Перволюдей

4.«Блик разбитого меча»

***

Введение в повествование

Обрушился тяжёлый удар по неогранённому камню… Удар, дрогнувший земную кору нестабильной на те времена Лофариан, обрушивший волнение на всех, кого она держала нерушимой хваткой. Подобное – немыслимо. Подобное – не было предсказано, а уж тем более, – не было ожидаемо. Сама идея воздействия на него – апогей безумия и самодурства Мастера. Но Тифаринтор-тзарк Ара-Абаль не верил в страх, рука Первоэльфа не дрогла. Камень, треснув в центре, раскололся на четыре равные доли.

Каждое касание голыми руками поднимало дыбом все волоски на его смертном теле. Но Величайший кузнец непоколебим. Каждая грань, отлетевшая от осколка Ока Архаэля на пыльный стол – шипела, показывала своё сопротивление. Искры, вымещаемые из-под зубила, озаряли ночное небо, создавая иллюзию секундного дня. Волшебный драгоценный камень потихоньку начинал принимать задуманную форму, начинал отблёскивать сотней уже сотворённых острейших и идеально ровных граней. Пять самых больших отслоённых камней, а также шестнадцать, что в разы меньше, отложены в стекларову колбу.

Двадцать лет кропотливой работы, тысячи сломанных ювелирских инструментов и сотня лопнувших от воли Алого Камня квадрантов, приближали рождения самого главного творения в жизни Мастера, что уже нарёк оное на родном языке воистину выдуманным словом – Палленальере.

Алой заговорённой пыли, настоящего хрустального стекла, становилось всё больше и больше. По желанию Мастера колющие гранулы станут нерушимой закалкой его будущих произведений кузнечной мысли.

***

Шло время, работа подходила к заветному окончанию. Была скована покоряющая чрез глаз душу цепь и крупный стекларовый, покрытый чистейшим золотом кулон с сотнями инкрустированных частиц Ока Архаэля и иных изумительных глубинных камней. Выгравированная надпись на тыльной стороне отражалась под тусклым, по сравнению с лежащим под рукой Палленальере, магическим свечением. Гласила она: „Сильнейшая воля очарует Небесное Величие“.

С каждым движением работа давалась труднее. Положив огранённый самоцвет в ложу, кузнец навсегда закрепил его семью равномерно расположенными крапанами. Гений магии Фауканора скрепил и закалил Амулет материей и хаосом. Любой, кто увидел бы подобное, тут же провалился в состояние неопределённости, удовлетворения и экстаза.

Работа была окончена, но не всё так просто. Тифаринтора мучил вопрос, на который не мог дать ответ ни он, ни его уважаемые кровные братья. Кому же даровать Амулет Власти? Кто достоин, и кто нуждается?

Сначала выбор эльфа-кузнеца пал на славного потомка его старшего брата. Но Тифаринтор недолго проносил эту мысль в голове, покуда тот и не имея Амулета Власти был любимым в народе и неоспоримым всеми правителем.

Младший брат Мастера, Фауканори-Илäн Ара-Абаль, сам отказался от дара, то ему неинтересно, да и без того тот велик.

Сам кузнец не имел права брать подобное, то ему не нужно. В тот момент взгляд его устремился за свирепые волны Великоэльфийского моря, за могучие горы Водамина… Устремился к Северу, к варварам-налётчикам, что не способны существовать в мире между собой… К земле волевых северных нордов…

Ступив на их землю в одиночестве, укатанный тёплым мехом, Первоэльф нашёл самое большое их селение, центр объединённого государства, зарождающееся королевство. И прибыл он на пир, ставший аудиенцией, хоть слово это и не было знакомо варварам. Северяне изумились, ибо не видывали их глаза раньше подобных эшау, но приняли щедрый дар. Алиронт Юстиан взял из его рук невиданное ранее по красоте творение и преклонил колено, что не зрил ни один из его соплеменников до этого момента. И при всех поклялся Алиронт беречь наречённый им Амулетом Перволюдей златой камень, неосознанно запустив цепь несомненно значимых для всех обитателей Лофариан событий, не зная истинную природу и назначение инкрустированного вовнутрь Палленальере. Началась вечная история божественного Кровавого осколка…

***

Том второй

Прибытие в город Саринтен. Построение плана и отплытие в ледяные воды Хладоморя.

Глава I: Прибытие в лагерь

Во Междуцарствии годах,

Горит-пылает пламя битвы,

Когда короны на главах,

Блестят, но власти камни биты.

Во Междуцарствии, в горах,

Бушуют штормом Сквара мужы,

И, столкнувшись на мечах,

Cгорит костёр судьбы и догорят их души.

Империя, встречая крах,

Умоет лико алой кровью,

Когда станцуют на костях,

Всё те, кто утопает властью.

Они, короны водружая страха,

Народ бросают в смерть, в убой,

И, питая алым знамя,

Корону делят меж собой.

Империя природой нестабильна,

Сломаться было где-то суждено,

Когда последний волей Бога,

Её правитель был жестоко умервщлён.

Но истина, иль небылица?

Не каждый верит в грешные слова…

Что императора муки и кончина,

Пришлись на руку Лонруса раба…

И каждый, расстилая к небу знамя,

Претензий ложных взяв на горб,

Идёт вперёд, войска сопровождая,

Считает, что другой король – поныне лорд.

И, лишь ярый бред внимая,

Молчит Совет, коль умер государь.

Идёт туманом, года перебирая,

Багряная заря, что закалила сталь.

– баллада «Второе Междуцарствие»

В высоких зарослях, смягчённых мраком и дыханием земли, звенели и попискивали ночные твари. Кузнечики, словно осыпанные светом созвездий, перекликались где-то слева, а справа, в завихрении трав и корней, невидимые стрекозы били крыльями, будто крохотные волшебные молоточки по стеклянной мембране мира. Всё жило, дышало, колыхалось под полуночным небом, как будто сама планета вспоминала себя до рождения городов. Башня кеварийцев – исполинская, безмолвная, окованная рунами и тысячами шестерёнок – теперь осталась где-то позади, как исполинское воспоминание, исчезающее за складками холмов и воспоминания.

Арликино Манасхар, не обронив ни звука, шагнул за черту её врат и… исчез. Не растворился, нет – скорее, вывернулся из пространства, как если бы его вытолкнула обратно сила, которой он сам был частью. Магия, почти неощутимая, словно касание чьего-то влажного пальца к шее, прошла по воздуху. Ветер вздрогнул. Пыль поднялась на миг, закружилась и легла обратно, как если бы только что присутствовало нечто невозможное.

– Что теперь делать, а? – прохрипел Транг, стараясь держать голос твёрдым, но тот ломался. Он был будто остывшим металлом – тяжёлым, неподатливым, внутренне разбуженным. – Ты ведь понимаешь, что…

Его глаза, прищуренные, полные боли, блуждали по небу, по линиям леса, как будто искали чего-то утерянного: знакомого сигнала, понимания, точки опоры. Он, в отличие от даранта, уже снял повязку, но мир был слишком ярким. Суур, даже отражённый от облаков, бил по зрачкам, как молот по тонкой серебряной чаше. Боль в глазах будто прорастала из глубин черепа, доходя до затылка и снова возвращаясь в лоб тяжёлой нитью.

– А чего ты его не остановил сам-то? – устало бросил Варатрасс.

Он шёл чуть впереди, не поворачиваясь, и голос его был груб, но не сердит – скорее, тянулся из глубины раздражённого сердца, где каждый нерв был натянут.

– Сейчас совсем не время находить на жопу подобные неприятности. Всё рушится, всё дрожит, и ты бегаешь за иллюзией.

– Сейчас-сейчас… сейчас… – Транг запнулся, будто сам испугался звучания этого слова. – А что сейчас-то? Что идёт? Какой день?.. Месяц?.. Какой, к едрёному праху, час?

– Eashu fead zrashar?¹ – прошептал Энлиссарин, будто сквозь решето.

Его голос звучал не как вопрос, а как предчувствие, как восклицание, вложенное в дыхание умирающего леса.

Он поправил повязку, едва заметно дёрнув подбородком. Полоса ткани, некогда белая, теперь серая от пыли и пота, снова легла на его лицо. Даже в этом жесте сквозила эльфийская грация – осторожность, будто он нёс на себе сосуд с заклинанием.

– Да, мне это важно, таахарские ёлки-иголки! – с надрывом бросил Транг, словно защищаясь от призраков непонимания. – Я… я должен знать, где мы, когда мы, кто мы… иначе всё плывёт, как гниль в тёплой воде.

– Сегодня первиус, семнадцатое число Последнего урожая. – отчеканил Джерум.

Его голос прозвучал, как удар ножа в дерево, без эмоций, но с уверенностью.

– Ты… – Варатрасс изумлённо обернулся. Его брови чуть приподнялись, и в уголках губ проскользнула сухая усмешка. – Ты что, всё это время вёл счёт? Под землёй?

– Да. – Джерум не стал добавлять больше.

Он просто шёл. Его шаг был упрям, тяжёл, будто каждое движение было шагом сквозь ил и сталь. Он знал, что если отпустит счёт времени – отпустит себя.

Он шёл как тот, кто несёт в себе внутреннюю ось мира.

И Варатрасс, хоть и не сказал ничего больше, понял. Внутри него, где-то на уровне сердца, эта точность вызывала уважение, сродни горечи.

Впереди, за дымкой, над залитым туманами изгибом долины, виднелась вершина холма – Саринтенов холм, опоясанный рекой, как кость венами. Там, под ним, должен был стоять город – Саринтен², последняя твердыня Тремаклийской веры, столица Королевства Западной Тремаклы, залатанная, как доспех старого воина. Им оставалось лишь дойти, добраться, добежать.

И тогда… тогда всё начнётся по-настоящему.

Из-за поворота, сквозь травы, пробили шум и хрип колес. Повозки. Две, три… нет, пять. Скрип, топот, тяжёлое дыхание. Пыль взметнулась. Ветер донёс запах мёда, смерти и пота.

– Эт… наши? – глухо выдохнул Транг, остановившись как вкопанный.

Его голос будто бы потонул в собственном дыхании, едва донёсшись до спутников, растворяясь в вязком сумраке наступающего утра. Он щурился, с трудом различая очертания процессии, мерцающей сквозь пыль и полусонный туман над равниной. Взгляд его дрогнул, точно цепляясь за реальность, которая то обретала чёткие грани, то рассыпалась призрачными тенями в дыхании мёртвой травы.

Мрангброн поднял голову, тяжело повёл взглядом вслед. Его глаза были пустынны, неподвижны, будто вырезаны из камня. Он следил не за повозками – за их следами в пыли, за роями мух, ползущими по воздуху, за дрожью тени, скользящей по щитам и раненым.

Кареты медленно плыли по дороге, скрипя своими колёсами, словно жалуясь самой земле. Каждая везла в себе тела погибших – завёрнутых в ткани, залитых кровью, или вовсе ничем не прикрытых, чтобы не скрывать правду. Рой трупных мух – густой, как сгусток вины, – сопровождал их, кружась над плотью, улавливая последний запах солдатского страха и смерти.

Из-под одного покрывала свисала рука – изломанная, тёмная от засохшей крови, неподвижная, с ладонью, всё ещё застывшей в жесте, будто пытающейся что-то схватить: клинок, щит, веру, жизнь. Всё впустую.

У одного из павших броня была расстёгнута – на груди всё ещё висела простая медная цепочка с полустёртым кулоном. На нём была гравировка. Джерум заметил её, но не смог прочесть. Он и не пытался.

Броня сопровождающих воинов блистала в блеклом свете раннего утра. Да, это были западные норды – их изящество, заклёпки, скосы наплечников и стальные гофры в локтевых зонах выдавали авортурскую школу. Но цвета… цвета стали чужими. Не привычное золото Ингмара Второго, не бело-синие эмблемы легионов, а резкие снежно-фиалково-багряные линии, будто раны, рассечённые прямо по латам. Печать новой эпохи. Эпохи, что не знала жалости.

Каждое их движение было тяжёлым, замедленным, словно даже воздух давил на них. Воины шли как призраки, как остатки чего-то забытого. Ни один из них даже не взглянул на героев. Они не заметили их. Или же просто были слишком выжжены изнутри, чтобы что-то ещё замечать.

– Нет, Транг. – тихо сказал Джерум, не поднимая головы. – Это не наши. Это не воины Торальдуса. Наши союзники носят чёрно-алые элементы.

Он не осуждал. Он констатировал. Голос его звучал, как сухая хроника, как строчка, вписанная в протокол перед казнью. Без эмоций. Без сожаления. Только факт, вытянутый из раскалённой действительности.

– Это… противоположная сторона этого дурацкого конфликта. – добавил Варатрасс, сплёвывая в траву. Его голос был сдержан, но внутри клокотал – не гнев даже, а усталость. – А, может, и не совсем. Может, это уже даже не Совет. Может, кто-то новый. Кто отвалился, вырос, пустил корни в крови. Здесь теперь много таких.

Он говорил, глядя не на дорогу, а сквозь неё – вглубь равнины, где уже не было видно ни башни, ни повозок, только мягкое жжение горизонта.

Это была лишь малая часть того, что грядёт. Эхо настоящего. Предчувствие будущего.

Не исключено, что где-то недалеко уже пронеслась очередная битва, и в ночи хрипели умирающие. Или только собирались. Знамёна поднимались, клинки затачивались, речи произносились в шатрах с картами. Всё это было слишком близко – словно дыхание волка, стоящего за спиной.

Гражданская война. Второе Междуцарствие. Слово, которое знали уже даже дети, и которое горело в сердцах как заточенный кинжал. Страна разрывалась между Первым Советом, держателем престола без короля, и бесчисленными претендентами – королями, лордами, авантюристами, магами и фанатиками, каждым из которых двигало лишь одно: желание дотянуть до себя обрывок тронной ткани и сделать его знаменем.

Лоскутная империя. Ветхая скатерть. И каждый тянет её в свою сторону, не глядя, кто уже упал под ногами.

В этом шуме, в этом марше мёртвых и живых, четверо героев стояли как молчаливые узлы судьбы – среди руин государства, среди следов погибших, среди песен, которых уже не поют. И только ночь, звенящая насекомыми и тяжестью неба, слышала их.

***

Прошло время. Потихоньку начинало светать, близилось прекрасное утро – если, конечно, можно было называть утром эту сизую, медную зарю, что еле пробивалась сквозь нависшую над равниной пелену дыма и испарений. Воздух стоял густой, тягучий, напоённый запахами сгоревших трав, металла, навоза, копоти и далёкой, уже разложившейся крови. Герои, миновав три знаком обитых распутья, близились к равнине, где тёмными плавниками в полутьме дрожали очертания военного лагеря.

Из-за холма начинал блистать тусклый свет факелов, расставленных по периметру и цепочечно уходящих вдаль, туда, где сквозь дымку мерцали зубчатые силуэты городских стен – стен Саринтена, столицы, опоясанной чёрной, гнилой водой, что вяло колыхалась под мостами и дамбами. Шатры, раскинувшиеся вокруг, уходили вглубь пелены, будто армия пришельцев из другого века застыла в момент перед пробуждением. Они были самых разных видов: простые серые палатки с холщовыми входами, промокшие и просевшие, как спины стариков; палатки-командные, с гербами и знаками – выцветшими, изодранными, но всё ещё гордыми; лазареты с полуоткрытыми пологами, откуда несло вонью гари, зелья и смерти. Некоторые шатры были связаны между собой верёвками, на которых сушились перевязочные тряпки, шлемы, кальцоны, цепи и даже искалеченные, смытые дождём флаги.

Стук молота по наковальне то и дело разрывал предрассветную вязь. Там, где стояли кузнечные палатки, всё ещё работали. Один из кузнецов, одетый в наспех подогнанный кожаный жилет и закопчённый фартук, что-то выкрикивал своему подмастерью, уронившему багровый кусок раскалённого железа в золу. Рядом лошади тянулись к ведру с грязной водой, фыркая и беспокойно переступая копытами. Они чувствовали запах смерти, повисший в воздухе.

Пыль смешалась с жиром. Сапоги солдат, снующих по лагерю, оставляли глубокие следы в рыхлой почве, пробитой дождями и кострами. Многие двигались без слов. Их глаза были уставшими, лица покрытыми сажей, щетиной и недоверием. Один раненый воин сидел на деревянном ящике, завёрнутый в одеяло, держась за бок, из-под которого сочилась старая, пропитанная бинтами кровь. Медик в остроконечном капюшоне прижимал к его ране раскалённую скобу, и тот даже не кричал – только стиснул зубы и посмотрел в сторону, на светлеющее небо, как на избавление.

Пахло всем и сразу: отваром фрумиска, горелым луковым корнем, потом, прокисшей кашей, костями, дымом, перепревшими травами. Вдалеке, у главной дороги, стояли тяжёлые обозные телеги, накрытые брезентом, на которых лежали груды тел – как живых, так и мёртвых. Некоторые шевелились. Их никто не трогал. Слуги, прислужники, повозочные – все сновали по своим делам, бросая взгляды на чужаков лишь краем глаза, с опаской, без желания связываться. Лагерь жил своей тяжёлой, прерывистой жизнью, словно гигантское раненное животное, которое продолжает дышать, не в силах ни бежать, ни умереть.

В центре, ближе к восточной кромке лагеря, возвышался шатёр с гербом чёрно-алой лилии – его навершие было украшено латунным шипом, а изнутри пробивался слабый магический свет. Там, судя по всему, размещался штаб. Возле него стояли часовые – высокие, крепкие, с мрачными лицами, в наплечниках, похожих на пластины панциря кеварийских машин. На щитах у них вроде бы были нарисованы знаки, свидетельствующие о принадлежности к Торальдусу – грозному союзнику. Но всё же… всё расплывчато… Их взгляды скользнули по фигурам приближающихся героев, но они не сдвинулись ни на шаг.

Шатры, удаляясь на сотни окелъров вдаль, плавали на тонкой поверхности сумерек, местами доходя до самих стен Саринтена. Изредка слышался глухой голос: кто-то пел похоронную песню, сквозь мрак и усталость. У ворот в сторону города стояли телеги, гружённые ящиками с маналюмином, зачарованным оружием и алхимическими капсулами. Из-за пологов одной из палаток вылетел светляк – искусственно созданный дух, его крылышки вибрировали с тонким звоном, разгоняя мрак на пядь вокруг себя.

Не зная наверняка, их ли это лагерь, герои с предостережением подходили к нему, вглядываясь в флаги, в фигуры, в холодное, едва озарённое пространство, где слились в одно грязь, сталь, магия и уставшее людское тело. Живот урчал от голода то у одного, то у другого. В любом случае им придётся столкнуться с гарнизоном – это было ясно. Но в их походке уже не было сомнений: путь завершался. А вот что начиналось – этого пока никто не знал.

Впереди их кто-то, не думая обращать внимания, осторожно шёл в сторону лагеря. Незнакомка несла корзину, наполненную самыми разными цветами.

«Синий и фиолетовый паслён, бесов гриб и волчий корень. – промелькнуло у Варатрасса, когда он вгляделся в содержимое корзины, покачивающейся в руке незнакомки. Пёстрая, неестественно выразительная комбинация, будто нарочно подобранная, чтобы пробуждать опасения. Он замедлил шаг, чуть отстав от остальных, уловив вкрадчивым чутьём алхимика нечто зловещее, знакомое, болезненно точное. – Запросто способна повалить здоровую лошадь, если растворить каплю в воде или вине… – шевельнулась в нём старая осторожность. – Или, если судить по фиолетовому паслёну… не яд вовсе, а часть какого-нибудь низкого колдовства. Зелье памяти? Противозаклятие? Или – сон на двенадцать лун…»

Она шла медленно, почти нарочито неторопливо, словно всё вокруг не касалось её ни в малейшей степени: ни война, ни лагерь, ни предрассветная усталость. Голубой пелисон, сшитый из дорогого, благородного сукна, сидел на ней безукоризненно, с тем изяществом, что бывает лишь у одежды, пошитой для одного-единственного тела, для фигуры, привычной к роскоши. Капюшон был наброшен высоко, скрывая лицо, но шёлковые алые рукава с позолоченными узорами – чуть вытершимися на сгибах, но всё ещё сияющими при свете факелов – выдавали её безошибочно: не местная. Не крестьянка, не лекарка, не жрица, не бродяга. Не с этих равнин. Не с этих троп.

Ткань играла лёгкими волнами при каждом шаге, переливаясь от алого к багровому, словно кровь, влитая в пламя. Её силуэт был странно неподвижен внутри движения, как бывает у тех, кто слишком хорошо знает, куда и зачем идёт – и даже если замедляется, делает это с замыслом, с безмолвной точностью.

Транг бросил на Варатрасса взгляд, короткий, почти угрожающий в своей тревоге. Но в ответ получил лишь лаконичное пожатие плеч – невольный жест, который не столько умывал руки, сколько подчёркивал общее недоумение. Незнакомка продолжала идти, совсем близко. Им оставалось несколько шагов.

– Руби? – окликнул Джерум.

Она остановилась, словно этот голос, вышедший из сна, дотронулся до глубин её памяти. Плавно, без суеты, она обернулась. Капюшон, соскользнув, открыл её лицо – усталое, прекрасное, будто выгравированное в фарфоре. Мягкий свет факелов поймал прядь её волос, сверкнувшую медным отсветом.

– Джерум, милый… – губы её едва тронула улыбка, слабая, печальная, неживая, как роса на мраморе. – Рада тебя видеть, хоть, признаюсь, совершенно того не ожидала.

Он узнал её. Безошибочно. Даже если бы глаза не увидели – походка, манера держать корзину, изгиб запястья. Только у неё. Только у Руби. Он шагнул к ней быстро, будто из-под ног ускользала сама земля, а эта женщина была единственным якорем.

Напарники остались стоять. Варатрасс вскинул руку, остановив Энлиссарина, тот уже потянулся вперёд, но резко замер, не сбрасывая повязку. Дварф почесал затылок, не зная, куда смотреть, в то ли на шепчущие тени шатров, то ли на странную встречу.

– Он её знает, Варатрасс?! – Транг прошептал с таким напряжением, будто сдерживал не только гнев, но и страх. – Что, чёрт подери, происходит?

– Откуда я могу знать, знает он её или же нет? – отозвался Варатрасс, устало. – Я встретил старика чуть раньше, чем мы встретили с ним тебя и Энлиссарина, понимаешь? Да и… что для тебя измениться, будь знает, будь нет?

Транг насупился. Его пальцы сжались в кулак, а голос стал резче, грубее, с ноткой уязвлённого упрямства:

– Тогда бы он не стал кликать незнакомцев на дороге. Вот и все пироги.

В животе у следопыта тут же загудело. Протяжно, предательски.

Варатрасс склонил голову набок, перевёл взгляд на дварфа и криво усмехнулся:

– Ты гений, Транг, честно… – выдохнул Варатрасс, чуть склонив голову, будто признавая в этом упрямом дварфе странный, неуместный, но всё же блестящий здравый смысл. – И почему мы не встретили тебя раньше?

Эльф едва заметно улыбнулся, чуть приподняв уголки губ, и всё его лицо на миг осветилось внутренним теплом – как треснувший камень, из которого просочился свет. Мрангброн вздохнул, ссутулившись, будто с плеч его скатилась тяжесть, невидимая, но давящая, и он, как всегда, понял: его слова, брошенные без расчёта, вновь были не к месту. И вновь обернулись против него – мягкой насмешкой, лёгкой подколкой, укутанной в иронию. Всё, как всегда. И всё равно – неизбежно.

А тем временем Рубия Фенрир – та, что шла столь невесомо, будто и не ступала по земле вовсе – сделала шаг вперёд. Свет от далёких факелов лагерьного полога пробежался по её лицу, застывшему в лёгкой, хрупкой, едва заметной гримасе. Усталость струилась с неё, как невидимая вуаль – не физическая лишь, но душевная, глубокая, та, что не лечится сном. Даже линии под глазами, даже дрожь в ресницах, даже напряжение в пальцах, сжавших ремешок корзины – всё выдавало её с головой.

Она выглядела так, словно слишком долго держалась на ногах только по привычке, как будто не могла себе позволить упасть.

– Ты выглядишь слабой, очень уставшей… – Джерум говорил тихо, почти шёпотом. Слова ложились между ними, как пласты инея на тонкое стекло. – Как ты себя чувствуешь?

Она сделала глубокий вдох, почти с надрывом, как человек, которому нечем дышать в собственном теле, но который не может позволить себе показать это слишком явно. Потом медленно выдохнула – и её голос, глухой и чуть хриплый, прозвучал, как затонувший колокол.

– Могу сказать, что это всё… не идёт мне на пользу. – губы её тронула кривая усмешка, без радости. – Но я, как и всегда… как-нибудь справлюсь.

Молчание, будто остывшая руна, повисло между ними, и только ветер, пробегающий сквозь высокие травы у лагеря, тревожно шептал чужие имена.

– Мы не виделись… практически год, Руби. – Джерум сделал шаг ближе, почти неосознанно. Его голос звучал тише, будто боялся, что её образ рассыплется, стоит ему повысить тон. – Где ты была всё это время?

Она подняла на него глаза – в их глубине плескалась сдержанная печаль, будто она видела слишком многое, чтобы об этом просто говорить.

– То там, то сям… – голос её был рассеянным, как у той, кто пытается не впустить воспоминания слишком близко. – Где я только не успела побывать за минувший год… Долетала даже до восточных ящеров. Но, признаюсь, не нашла там ответа.

Она на миг прикрыла глаза, будто пытаясь выровнять дыхание, вернуться в своё тело, покачнувшееся где-то меж миров.

– Наракод-шорас³… – продолжила она, почти вкрадчиво. – или, как его со временем прозвали обратившиеся, Наракс-Империас… Он отказался говорить со мной, хоть и признал. Просто отвернулся. Как будто я была для него… отражением. Или тенью. А Транис-Син’тарог… даже не попал в моё зрение.

Имена падали, как заклинания, и от каждого из них веяло чем-то древним, чуждым, отдалённым, будто она выговаривала не слова, а открывала двери, за которыми стояли не боги – но обломки божественного.

Варатрасс, до сих пор сохранявший отстранённость, медленно подошёл ближе. Его шаги были осторожны, будто он ступал не по земле, а по льду. То, что услышал – сбивало дыхание. Слишком много слоёв. Слишком много намёков. Подозрение закручивалось в его груди, как узел из света и тьмы. Подошёл – и не сказал ни слова. Просто стоял рядом, чуть склонив голову, вглядываясь в эльфийку, будто где-то её уже видел.

За ним, как по цепной реакции, двинулись и остальные. Шорох одежды, приглушённые шаги. Энлиссарин шёл всё так же молча, не снимая повязки, но напряжение его чувствовалось даже сквозь воздух – как натянутый канат. А Мрангброн, почесав затылок, тяжело вздохнул, будто не знал, стоит ли говорить что-либо, или лучше просто отступить.

– Как вижу, ты не скучал без меня. – голос её прозвучал почти лениво, но под кожей этой фразы пряталась искорка внимания, ревности, тонкого испытания.

Она скользнула взглядом по его одежде – по потёртой тунике, измятому плащу, белёсым следам пыли и влажного песка, что вбился в складки ткани на груди и локтях. Пыль скитаний, соль дорог, сажа разбитых костров, кровавые следы от древних ран, ещё не заживших до конца – всё это кричало о времени, что он провёл вдали от неё.

– Друзья – твоё всё.

– Ошибаешься, дорогуша. – тихо, почти с хрипотцой выдохнул фар’Алион. Он не поднимал глаз, будто бы голос её уже был достаточным, чтобы вспомнить каждую черту, каждое движение. – Ещё как скучал.

Он протянул руку вперёд с некоторой неуверенностью – словно опасался, что она исчезнет, будто мираж или тень от миража. Эльфийка, почти не колеблясь, шагнула навстречу, позволив тяжести мгновения лечь на её хрупкие плечи.

– Запачка… – начал было он, бросив взгляд на её сверкающее одеяние, но не успел закончить.

– Мне всё равно. – твёрдо. Почти шёпотом, но с тоном, что не допускал возражений.

Её руки обвили его, как опавшие крылья птицы, что вновь обрела гнездо. Джерум ответил ей медленно, но крепко, осторожно проводя ладонью по её спине, чувствуя под тканью напряжённые мышцы, холодок дороги, пропитанный её телом.

И вдруг что-то потонуло внутри. Глухо и тяжело. Словно из глубин сердца поднялся древний, забытый камень. На душе наплыла волна тоски – не та, что рвёт и душит, а та, что безмолвно ложится на плечи, как плащ, сотканный из прошлого. Её тепло, её запах – всё это возвращало слишком многое.

– Я наслышана о том, что ты сумел спасти деревушку Кильтенривер. – её голос звучал, как будто издалека. – Поветрие было уничтожено, долг отдан.

– Верно. – кивнул он медленно. – Я справился.

Она подняла голову. Тонкие пальцы едва заметно коснулись его груди, будто хотели ощутить, не стучит ли там что-то иначе. Её взгляд углубился в его, и в этом взгляде была усталость, укор и – неизбежность.

– А дети?

Он закрыл глаза. Мгновение длилось вечность.

– Дети… – наконец выдохнул. – Арисс и Делисса сейчас в Коллегии, на Тау’Элуноре. А Матин… Матин принял для себя путь… не самый лёгкий. Он ищет себя. Один.

Молчание на секунду стало абсолютным, как если бы время и ветер сдержались, уступив место горечи. Где-то позади зашелестела чья-то шагнувшая нога.

– Кхм-кхм… – Варатрасс, откашлявшись в кулак, привлёк их внимание.