Ловушка для Инквизитора

– Небеса святые, на кого вы похожи! Весь в крови! Испортили свое замечательное пальто! Что там произошло?! Вы читали заклятья, которые взрывали ваших врагов?!

– Нет, – грубо ответил Тристан, швырнув голову усача на пол. – Я просто воспользовался ножом.

– Ножом?! Но зачем?! Если можно было действовать магически! Вы же наверняка знаете магические заклятья…

– Я хотел подраться – я подрался, – агрессивно рыкнул Тристан, стаскивая испачканное пальто с плеч. – Лучше посмотрите на мой трофей. Это один их ваших Пожирателей. Очень сильно хотел сожрать меня, но зубы обломал. Знаете вы его?

Софи склонилась над отрубленной головой и почти тотчас же разогнулась, скрывая позывы к рвоте.

– Это один из помощников Патрика, – ответила она слабым голосом. – О небо, великая магия! Неужто он причастен к этой некрасивой истории?

– Причастен? – насмешливо воскликнул инквизитор, закатывая окровавленные рукава белоснежной сорочки. Тут же, словно и не ложился спать, очутился Густав, слуга Софи, застенчивый паренек, вступающийся за оборотней. Он с готовностью притащил таз, теплой води и полотенце, и теперь поливал Тристану на руки, смывая засохшую кровь. – Итак, мы имеем: клирика, который душит у людей своей паствы все яркие магические способности – верно, чтоб загнанный Пожирателями человек не смог сопротивляться, – его помощников, которые выбирают жертв и высушивают всю его магию, видимо, для того, чтобы кого-то усилить, и знаки на домах. Я их посмотрел; это никакая не защита. Это самая настоящая сортировка, указание, люди с какими способностями живут в этом доме, и дата, назначенное время, когда можно этого человека взять. Это не защита, Софи, это отсроченная казнь. Как курица к новому году. У всех свой час. И вы спрашиваете меня, причастен ли к этому злодейству Патрик? Я отвечу – да.

Софи в ужасе замотала головой. В глазах ее стояли слезы.

– Этого быть не может! – выкрикнула она.– Вы лжете! Это слишком чудовищно! Зачем вы были так жестоки?! Отрубить человеку голову…

– На вашем доме, – произнес неумолимый инквизитор, – написано «собственность клирика» на старом, забытом языке. Вот это чудовищно. Полная уверенность в собственной безнаказанности. Людей он держит, как овец. Этот усатый, – Тристан недобро усмехнулся, – даже припомнил, как убивал мою жену и ранил меня. Он был очень возмущен тем, что я не умер.

– Ну, хорошо, он виноват, – горячо воскликнула Софи. – Он преступник! Но вы-то! Вы ведете себя как самый жестокий головорез!

– Головорез?!

Одним прыжком инквизитор оказался рядом с Софи и та вскрикнула, стиснутая его жесткими руками.

– Ну, чем от меня пахнет, – шептал он, тиская женское податливое тело, упиваясь его запахом, зарываясь лицом в волосы Софи. – Чем пахнет от инквизитора, я спрашиваю?

Он ловко просунул ладони меж ее бедер, подкинул ее в воздух, вжался в ее тело, и вот Софи уже перед ним, с раздвинутыми ногами, обнимающими его жесткое сильное тело.

– Женщина, – выдохнул он, прижимаясь лицом к ее часто вздымающейся груди, стискивая жесткие пальцы на ее ягодицах. Софи забилась, застонав то страха, чувствуя его прикосновения на тех местах, какие и мужу-то она позволяла трогать после некоторого сопротивления. – Нежная, сладкая женщина…Так чем пахнет от инквизитора? Кровью? Смертью? Болью? А она принимала меня любого. И за это я готов отрубить еще не одну голову!

Он лихорадочно раскидывал юбки, добираясь до живого, теплого тела Софи, ногтями проводя на ее бедрах чувствительные полосы, и она не выдержала. С криком она притянула к себе Тристана, обхватив его за шею, впилась в его губы поцелуем, жаждая получить ту изощренную ласку и блаженство, что видела в своем видении.

На краткое мгновение Тристан замер, но ласка была слишком горяча и желанна, слишком соблазнительна, и после мига колебания он ответил на ее сумасшедший обжигающий поцелуй, полный безумия.

Его руки ласкали ее бедра, ее раскрытое перед ним лоно, пальцы безжалостно погружались в обе ее дырочки, и Софи кричала, ощущая себя всецело принадлежащей инквизитору. Он мог брать и терзать ее так, как ему вздумалось бы, и каждое его проникновение она приняла бы как величайшее наслаждение.

– Нет, – вдруг произнес он, отстраняясь от женщины. Его ладонь лежала на груди Софи, которую ласкала и тискала до того, но Тристан остывал после первого всплеска страсти, дрожа и приходя в себя. – Нет, это неправильно. Мы не будем делать этого.

Он отпустил ее бедра, словно с сожалением. Его мокрые пальцы пахли ее соком желания, женщина хотела его, в том он мог поклясться, но это была не та женщина, о которой он грезил.

Глава 3

Софи, тяжело дыша, наскоро привела в порядок одежду, отряхнула и оправила юбки. Щеки ее пылали; отчего-то она почувствовала себя обманутой.

«Она принимала меня любым», – сказал инквизитор.

Дыша страстью, живя ею, он ранил сердце Софи своим огнем, и она позволила себе быть откровенной, позволила себе неудержимый порыв. Она потянулась к Тристану всей своей душой, тоже приняла его таким, каков он был в ту минуту – фанатичным, жестоким, безумным и страшным от запаха крови. Она пожелала его, впервые в жизни пожелала мужчину до головокружения, до грешного безумия. Но он не понял этого – или, что еще хуже, понял, но не принял порыва ее души.

Не принял…

Не та женщина, что волновала его воображение!

И это после трех лет вдовства!

…Интересно, были ли женщины у инквизитора? Или он все еще хранит верность той, ушедшей, никак не смирившись с ее смертью и отрицая ее?

– Почему? – с вызовом в голосе произнесла Софи, стягивая на груди порванную блузу.

Инквизитор кинул на нее взгляд алых горящих глаз искоса, и она его выдержала, не отвела своего взгляда.

– Вы желали бы продолжения? – насмешливо произнес он. – Так извольте, я готов. Если вам холодно и одиноко этой ночью, я всегда готов утешить и согреть любую хорошенькую женщину. Насчет этого я не хотел бы, чтобы у вас оставались сомнения. Я не пуританин и не ханжа. Никогда не отличался… гхм… сдержанностью. И потереться животом о чужой мягкий животик было бы весьма неплохо.

– О, благодарю, не стоит напрягаться! – раздраженно ответила Софи. – Добывайте огонь трением где-нибудь в другом месте! Я подумала, вам это действительно нужно, и не банальный грех, а…

– А что?

– Не важно. Но ваших одолжений мне не нужно!

– Вот поэтому и нет, – произнес инквизитор особым стервозным голосом.– Вы же все понимаете сами. Вы… хорошая девочка. Хорошие девочки всегда все портят своей излишней серьезностью. Они сразу хотят отношений, любви и замуж. Вы замужем – значит, третий пункт отпадает сразу. Но и любви я вам дать не могу. Ангелы, – инквизитор помедлил, словно припоминая что-то, – даже падшие, даже карающие – они не должны принадлежать никому. Такие отношения приносят только боль и смерть.

– О, не надо этих пафосных речей! – со смехом воскликнула Софи. – Я всего лишь… словом, не важно. Но вы навыдумывали себе много того, о чем я даже не помышляла! Ничего себе, самомнение! Вы не праздничный сладкий пирог, чтобы каждая хотела от вас откусить!

– Мне все больше и больше нравится ваша фантазия! В какое место вы желали бы укусить?

Глаза инквизитора  вспыхнули насмешливым огоньком, и Софи покраснела, припоминая его, обнаженного, белого, как взбитые сливки в дорогом пирожном.

– Ни в какое! – выкрикнула она сердито. – Что за сальные пошлости!

– Но вы хотели пригласить меня в свою постель, – с нарастающим интересом продолжил он. – Неужто не страшно?

Он улыбнулся хищно, ноздри его дрогнули, как у хищного животного, учуявшего жертву.

– Вдруг я безжалостен в постели и люблю причинять боль, – прошептал он, наступая на женщину, окутывая ее своей тяжелой,  напряженной аурой. – Вдруг я люблю сечь розгами своих любовниц и насиловать их?..

– О, не надо лжи! – воскликнула раздраженно Софи. – Я знаю, каков вы в постели – вы нежный, внимательный и ласковый любовник! Но чтобы ваш грозный имидж не пострадал, я никому об этом не скажу!  Рычите себе на людей дальше и запугивайте их грозными взглядами, я никому не скажу, что вы любите нежно целоваться!

С громовым звоном и грохотом упал таз, ссорящиеся обернулись и увидели Густава, вытаращившего глаза и раскрывшего рот, от удивления упустившего вышеупомянутый таз с водой.

– Что уставился! – рыкнула Софи.

– Вы, – пробормотал Густав, указывая трясущимся пальцем то на Софи, то на Тристана. – Вы… вы…

– Мадам посетило интересное видение, касающееся моей личной жизни, – вежливо пояснил инквизитор. – Не более того. Я мадам и пальцем не тронул.

– Вообще-то, тронул, – осторожно напомнил Густав, явно страшась нарваться на гнев инквизитора. Но тот внезапно рассмеялся, прищурил алые глаза и осмотрел долговязого мальчишку.

– А у тебя храброе сердце, – заметил он.

Густав невпопад поклонился, нескладно прижимая руки к груди.

– Как скажете, ваша милость.

Тристан снова глянул на пылающую гневом Софи и с преувеличенной вежливостью произнес:

– Могу я получить завтрак?

– Разумеется! – едко ответила она. – Что предпочитаете с утра? Выдавленные глаза грешников? Отрезанные уши некромантов?

– Будете так шутить – закажу, – пригрозил Тристан спокойно. – И попробуйте не выполнить.

– Густав, что стоишь столбом! – выкрикнула Софи. Ей просто необходимо было прикрикнуть на кого-то, чтобы вернуть себе хоть каплю уверенности. – Собери тут воду! Скоро посетители придут, постояльцы к завтраку спустятся!

– Конечно, – поддакнул ей Густав. Но у самого так и бегали хитрющие глаза и оттопыренные уши  горели от предвкушения чего-то опасного и интересного.

Едва шаг рассерженной Софи смолкли на лестнице, как инквизитор, по-свойски обняв парнишку за плечи, очень проникновенно и даже просяще произнес:

– А скажи-ка мне, храбрый юноша, что там ты упоминал про оборотней? Все части головоломки у меня сходятся, вот только оборотни никак не вписываются в общую картину. Ты ведь оборотень, мой друг?

Эти сказанные добрым слова подействовали на мальчишку словно удар тяжелым молотом по голове. Тощие колени его под короткими штанишками подкосились, длинное лицо  вытянулось еще больше, вся кровь отлила от щек и Густав стал бледным, как полотно.

– Откуда вы… – пробормотал он испуганно, еле живой от ужаса. Тристан снова покровительственно похлопал его по плечу. – Не говорите никому! Всеми святыми заклинаю – никому! Не то мне!..

– Ну, ну, – ободрил он насмерть перепуганного мальчишку. – Я же не Патрик ваш. Я сразу понял, что ты оборотень. От тебя псиной пахнет. Ну, и некоторые особенности строения черепа, суставов… Да не трясись ты так. Я не вижу в этом ничего дурного и предосудительного. Оборотень – значит, оборотень. Лишь бы человек был хороший. А мне что-то подсказывает, что ты хороший человек. И очень храбрый, если много чего знаешь об этих мерзавцах.

Краска медленно возвращалась на щеки мальчишки. Тот с облегчением вздохнул и отер взмокший лоб под черной ровной челкой.

– Ну, рассказывай, – проговорил инквизитор. – Ты пытался спасти одну из жертв Пожирателей?

– Откуда вы… – мальчишка уставился на Тристана с почти благоговейным ужасом.

– Я видел на них амулеты, отпугивающие оборотней, запрятанные под этими их развевающимися тряпками, – ответил инквизитор. – Очевидно же, что оборотни на них нападали, и Пожиратели их боятся. Так ты будешь уже говорить, или мне самому придется гадать?

– Да нечего рассказывать, – затараторил Густав. – Ну, была у нас девчонка такая, Мария. Нравилась она мне. Провожал я ее по вечерам, чтобы не случилось ничего…

– Но оно случилось.

–Да. Пожиратели пришли за ней…

– …И погнали по городу пару напуганных детей, – задумчиво произнес инквизитор. – Сердца у них нет.

Густав кивнул и сделался серьезным.

– Они не хотели меня, они хотели ее.

– И тогда ты перекинулся.

– Да, – Густав снова густо покраснел. – Я перекинулся, и их лошади почему-то меня напугались. Пару раз гавкнуть было достаточно, чтобы они взбесились, перестали слушаться седоков, и Мария успела удрать.

– Почему-то? – удивленно переспросил инквизитор. – Ты не знаешь, почему лошади боятся волков?

Густав покраснел еще гуще.

– Но, строго говоря, я не совсем волк, когда оборачиваюсь, – ответил он.

– Волчонок? Молодой щенок?

– Не совсем…

– А ты умеешь заинтриговать! Всегда веди себя так с девушками – отбоя не будет. Так кто ты, смелый оборотень? Ты достаточно высокого роста, худощавый, но крупный – медведь?

Мальчишка грустно вздохнул, крутнулся вокруг себя и тотчас у ног инквизитора, трясясь тощей шкуркой, заплясала маленькая пучеглазая черная собачка из тех, что дамы любят носить в муфте, для красоты.

– Что?! – поразился Тристан, разглядывая крохотное хрупкое существо, щурящее круглые огромные глазки. – Чихуахуа?! И тебя напугались лошади?

– Да, ваша милость, – ответил Густав, снова оборачиваясь в человека. – Голос у меня, сами понимаете, тоже не самый грозный, скорее наоборот. Но страху я на них нагнал доброго!

– Интересное какое явление, – пробормотал инквизитор. – Пожиратели оборотней боятся! Патрик задавил всех магов в округе и перевел оборотней. Выходит, оборотни им ни к чему, но магия их опасна для злодеев. А магически бессильные люди не могут сопротивляться… Да, интересно. Я поразмыслю на досуге над этим, – он снова по-дружески хлопнул мальчишку по плечу. – А ты не исчезай. Ты мне понадобишься, такой храбрый.

– Да? Правда? – Густав так и расцвел. Перебросив полотенце через плечо, он засеменил за инквизитором, как преданный пес. – Всегда мечтал стать грозным, таким, как вы. Одного вашего появления достаточно было, чтоб все разбежались, как тараканы! Наверное, быть инквизитором здорово…

– И не мечтай даже, – холодно ответил Тристан, и Густав тотчас обиженно надулся:

– Это потому, что я чихуа? – проговорил он обиженно. – Был бы волком, вы б меня приняли в инквизиторы?

– Глупый, – Тристан неодобрительно покосился на него. – Это тут причем? В инквизиторы берут не за анимагическую форму, а за желание души. В сердце твоем должно жить желание справедливости.

– Оно там живет! – радостно воскликнул Густав, скача вслед за Тристаном по ступенькам лестницы. – Ей-же богу, живет!

– Инквизиторский труд, – поучительно произнес Тристан, – очень опасное дело и кровавое.

– Так попробуйте меня в деле! Я не струшу!

– Не струсишь – в этом я уверен, – произнес Тристан, с удивлением качнув головой. – Чихуахуа на Пожирателей, м-да… но одной смелости маловато.

– А еще? Что еще надо? – не отставал Густав, и Тристан с удивлением обернулся к нему.

– Ты серьезно? – произнес он. – Ты правда просишься в Орден?

Густав с жаром закивал.

– Да и кто ж, как не вы, туда может принять! – выпалил он. – Вы же Тристан Пилигрим, Первый! Я о вас кое-что знаю.

– Никто не знает – а ты знаешь? – удивился Тристан.

– Я читал книги, – признался Густав. – Те, что Патрик велел сжечь на городской площади.

– Но ты их не сжег? – уточнил Тристан.

– Нет, конечно, – ответил Густав. – Бросил в огонь мешки с тряпками и старыми газетами. А в книгах были написаны заклятья… и кое-что об инквизиторе Тристане Пилигриме.

Тристан сжал губы, пристально заглянул в преданные мальчишечьи глаза.

– А ты действительно смелый, маленький оборотень, – произнес он. – Хорошо, я  подумаю.

***

Верный Густав все же подменил свою изнемогшую хозяйку, которая почти не спала ночь, поджидая инквизитора. Впрочем, это ему было не впервой; частенько, когда хозяин поколачивал Софи, а затем отправлялся в город, молодая женщина уходила наверх, чтобы отлежаться. Тогда Густав вертелся волчком, чтобы все успеть.

Но сегодня Софи, ускользнувшая от обязанностей хозяйки, хоть и улеглась в постель, уснуть не могла. Она ворочалась, и в голове ее вспыхивали видения, одно ярче другого.

Прикосновение к инквизитору будто бы пробудило ее дар, вдохнуло в нее новые магические силы. Стило ей закрыть глаза, как видения начинали кружиться в ее голове, тревожа и мучая ее.

То она видела площадь, темное, будто грозовое небо, и Тристана под ливнем из острейших стрел-перьев.

То чудилась ей некая тайная комнатка, неплотно запертая и золотой свет, бьющий из щели между косяком и дверью. Темное это место почему-то казалось Софи очень знакомым, даже дверная ручка – бронзовая голова льва с кольцом в зубах привычно ложилась в руку, –  но как бы она не оглядывалась кругом, вспомнить, что это за дом, ей никак не удавалось.

В своем видении она толкала эту дверь, и раздавалось грозное и страшное, словно тиканье тысячи часов, биение сердец.

Они были в стеклянных баках повсюду, отнятые у хозяев, но странным образом живые. Они бились, часто и испуганно, и каждый их удар превращался в прозрачную слезу, что стекала по стенке хрустального прекрасного сосуда. Он был наполнен уже почти доверху, и там, в прозрачной, как жидкий горный хрусталь, воде, зарождалось что-то новое, что-то магическое, что-то невероятно сильное и прекрасное, такое великое, что Софи не могла ни постичь, ни рассмотреть.

Она касалась стеклянной блестящей стенки сосуда, и ее вышвыривало в другое видение, затирая темнотой комнату с сердцами.

Становилось темно и жарко, Софи беспокойно стонала и ворочалась, чувствуя, что жара навалилась на нее тяжелой плитой. Она тянулась к свету, а из света огня к ней шел Тристан.

Он был одет по-домашнему, рукава его сорочки были закатаны, как у лекаря, и весь его вид наводил на мысль, что он ухаживал за больным.

«А кто заболел? – думала Софи. – Неужто я?»

Инквизитор подходил к ней, клал руку на ее лоб, и она ощущала прохладу его пальцев. Софи стонала и пробовала пошевелиться, но у нее выходило плохо. Инквизитор касался ее магией, она чувствовала, как его сила льется в ее тело, поддерживая, унося в спасительное беспамятство.

«Это было или будет?» – думала Софи, стараясь понять, видения прошлого это или будущего. Лечил ее инквизитор? Или только будет спасать от какой-то болезни? Но ответить ей было некому. И она снова погружалась в видения, пестрые и непонятные, мучающие ее.

Очнулась Софи от того, что кто-то тряс ее за плечо, довольно грубовато, но несильно.

Разлепив тяжелые веки, она потерла глаза и увидела склонившегося над ней мужа.

«Ага, – подумала она, – инквизитора нет в гостинице, иначе Ричард ни за что не осмелился бы подойти ко мне! Что ему нужно? Явился, чтоб за косы оттаскать за то, что я сплю днем?»

Но Ричард, несмотря на то, что тряс ее бесцеремонно и требовательно, решил сыграть в хорошего и заботливого мужа.

– Милая, – сказал он с такой кислой физиономией, будто это ласковое слово щипало его за язык и кололо насквозь острыми иглами, – ты не заболела ли? Спала так беспокойно, стонала и кричала…

«Ага, – подумала Софи, пристально глядя в неестественно доброе, чересчур заботливое лицо Ричарда. – Кричала. Интересно, что я такого выкрикнула, что он поспешил ко мне? Секрет, где отец припрятал мое приданое? Или… имя инквизитора?!»

В самом деле, такая заботливость для Ричарда была неестественна. Зимой Софи сильно простудись и три дня не поднималась с постели. Так питье и лекарства ей подносил избегавшийся, валящийся с ног Густав. Муж пришел проведать ее лишь однажды, когда она уже шла на поправку, и доктор, уходя от больной, сказал Ричарду, что она не заразна.

И то Ричард глянул на жену лишь издали, из раскрытых дверей, на всякий случай зажимая рот и нос платком, чтоб не подхватить заразу.

А тут такая забота!

Приревновал? Не произнесла ли она часом имени Тристана, не позвала ли его в бреду?

– Что тебе нужно, – грубовато ответила Софи, поднимаясь с постели.

Ее шатнуло, постель эта явилась ей в видениях, наложившись на реальность.

Она была разобрана и смята, подушки расползлись, сплющенные, раскиданные. А в простынях, остывая после любви, лежали они с Тристаном. Обнаженные и уставшие. Обнявшиеся, ласкающиеся.

Софи снова застонала, отчаянно и громко, вцепившись руками в спинку кровати, чтоб не упасть. Ноги ее подгибались, видение настойчиво витало над головой. Софи чувствовала привычный запах мужа – табак, мята и пыль, – но и вкус языка Тристана на своем языке, его мягкие волнующие прикосновения чувствовала отчетливо, как будто он был тут сам и целовал ее так, как никогда не целовал муж, Ричард.

Даже в день свадьбы.

От Тристана тоже пахло индивидуально, так, как не пахло ни от кого. Тонким острым запахом свежести, горечи и отчего-то – золота. Софи иногда вываливала драгоценности из шкатулки себе в ладони, чтоб полюбоваться масляным блеском желтого металла. После него ладони им пахли; Софи не была уверена, что кто-то еще чувствует этот запах, а она вот чувствовала.

В видениях ее поцелуи Тристана тоже пахли золотом.

Они оглушали Софи своей ласковой страстью, она приникала к его губам и позволяла ему ласкать свои губы, свой рот языком. Отчего-то эта ласка была очень возбуждающей. Софи чувствовала, как все горит у нее меж ног, как сладкие спазмы охватывают живот. Под своими ладонями она чувствовала теплую кожу и тугие мышцы инквизитора, и тогда у нее  начинала кружиться голова от возбуждения.

«Да это всего лишь картинки, – пыталась она уверить себя. – Никто не знает, сбудутся они… или уже сбылись… или это просто магия рисует мои потаенные мечты!»

– Ну как же, – оживился Ричард, поднимая повыше лампу и освещая бледное лицо Софи. – Мы же женаты, и я должен о тебе заботиться! В болезни и здравии…

«Да как же не так! – уже озлобленно подумала Софи. – Особенно в болезни-то от тебя помощи не дождешься! Значит, что-то тебе понадобилось! Что я такого могла сказать, чтобы он прибежал ко мне со своими нежностями?!»

– Не ври мне! – грубо  ответила ему Софи. – Обычно тебе наплевать на меня!

– Софи! – притворно удивленно выдохнул Ричард. – Не говори так! Ты не права! Да, возможно, я сдержан в проявлениях своих чувств, но это вовсе не означает, что мне все равно! Я люблю тебя, и не хотел бы, чтобы наша семья распалась из-за какого-то постороннего…

«Ага, – подумала Софи, невольно краснея. – Звала Тристана…»

– Если б ты был хорошим мужем, – простонала она, – наша семья бы не распалась не из-за какого постороннего человека. А это ведь мысль! Развестись.

– Нет-нет-нет! – затараторил Ричард, отчаянно замотав головой. – Только не это! Я не допущу! Я не переживу этого.

– Да, точно, – злорадно ответила Софи. – С голода помрешь. Кто ж тогда на тебя работать станет.

Видение накатило на нее с новой силой, и она охнула, вдруг ощутив на себе тяжесть обнаженного тела Тристана, его возбуждение, его нетерпеливую дрожь, ладонь, поглаживающую ее живот и вкрадчиво скользящую у нее меж ног, его поцелуй, стирающий ее нежный, возбужденный стон.

Видение было намного приятнее, чем разговор с мужем, и Софи с удовольствием нырнула в него, очутившись лицом к лицу с Тристаном. Инквизитор двинулся – плавно, гибко, ласкаясь об нее всем телом, прижимаясь животом к ее животу, и у Софи дыхание перехватило от возбуждения.

«Этого еще не хватало! – в панике подумала она. – При муже быть с другим мужчиной… пусть даже в видениях! Изыди!»

Однако, видение ее не отпускало.

Как завороженная, Софи смотрела в него и видела, как инквизитор, перевернув ее легко, словно пушинку, заставил встать, опершись на локти и колени, и Софи прикусила губу, чтоб не взвыть, когда почуяла, как в нее проникает его тугая горячая плоть.

Близость с ним не приносила ей ощущение тяжелого, гнетущего, душного стыда, какой обычно она испытывала в объятьях Ричарда. Вместо боли и усталости каждое прикосновение Тристана дарило ей удовольствие, и она покорно следовала за его руками, сама ласкаясь к ним и млея.

Белоснежные ладони крепко, даже жестко обхватили ее бедра, Тристан толкнулся в ее тело сильно, агрессивно, глубоко, и женщина едва сдержала крик, полный наслаждения.

– Да что с тобой такое?! – воскликнул Ричард в панике.

– Мне очень больно, – выдохнула Софи. – Живот болит… врача позови! Иди… иди же!!

В ее видении Тристан вжался в ее тело бедрами, прижался животом к ее ягодицам, членом проникая очень глубоко, надавливая на упругое бархатное донышко ее женского естества, поглаживая женщину там, в глубине, давая ей понять, что она вся принадлежит ему, что он властвует над ней.  Ощущения почти невыносимые; настоящие; слишком реальные.

Он неспешно запустил свои белоснежные пальцы в ее волосы, намотал их на кулак, заставив изнемогающую, нанизанную на его жесткий член женщину прогнуться назад, и стал брать ее жесткими, сильными, отрывистыми толчками, каждый из которых выбивал крик из ее напряженного, задыхающегося горла.

Терпеть это бесстыдное и чувственное видение у Софи сил не было. Ноги ее подогнулись, она сползла на пол, всем своим телом ощущая прикосновения тела Тристана, жар его кожи, крепкие пальцы, впившиеся ей в бедро.

Он словно мстил ей за то, что она опровергла его слова, что он может быть жестоким в постели. Но в этой его жестокости было величайшее наслаждение и страсть. Его руки в золотом свете огня тискали и ласкали все тело любовницы, повторяли его плавные линии, очерчивали напрягающиеся мышцы, перемешивая ее боль и наслаждение.

Сцены акта любви стерли все иные видения Софи. Она закрыла лицо руками, бессильно усевшись на пол у постели, и позволила видению течь плавно и поглотить ее. Она не слышала реальности и больше не сопротивлялась волшебному сну.  Ричард в панике убежал, а она сидела, поскуливая, вздрагивая, обмирая и любуясь игрой золотого света на лице альбиноса, ласкающего ее так нежно и чувственно, что Софи разрыдалась, поняв, насколько ее жизнь была лишена любви.

«Как жаль, – рыдая, думала Софи, когда страстное видение, выжав из нее все силы, погасло. – Как жаль, что мои видения – все лишь цветные, ничего не значащие картинки, всего лишь отражение в магии моих желаний…»

***

Патрик, вероятно, и сбежал бы из города ночью, несмотря на свой страх перед оборотнями, некромантами и страшным туманом. Но Инквизитор, видимо, вместе с парой оплеух наложил на него какое-то заклятье. Поэтому поутру клирик первым делом прибежал на площадь, сам сунул голову и руки в колодку, сам встал на колени, и к моменту, когда солнце поднялось повыше, освещая замерзший слякотной ночью город, Патрик уже успел прийти в себя, нарыдаться, обмирая от страха, и в кровь ободрал руки и шею, стараясь высвободиться.

Но колодки, установленные  на деревянном помосте посередине города, держали его крепко. Отойдя от заклятья Инквизитора, Патрик скулил и орал, вертелся, как волк, попавший в капкан, но освободиться не мог.

К моменту, когда на помост поднялся приехавший вчера инквизитор, солнце сожгло нос несчастного страдальца до цвета спелого помидора. Патрик уже успел раскаяться во всех своих нечистых делишках и с исступлением безумца надеялся на пощаду.

Но не тут-то было.

В руках Тристана был черный меч – уже недобрый знак. Патрик даже заверещал, мелко дрыгая ногами от ужаса, когда инквизиторский клинок, вещь зловещая и будто бы живущая своей, отдельной, таинственной жизнью, качнулся у его лица.

Вокруг помоста собралось много людей – и зевак, и тех, кто жаждал его, Патрика крови. Тех, кого Патрик наказывал или лишил близких. Он видел их озлобленные лица в толпе и чувствовал себя загнанным зверем.

Инквизитор, одетый во все чистое и свежее – даже новое черное пальто со светлыми пуговицами сыскалось в его багаже, – зловеще прогуливался рядышком с жертвой, похлопывая мечом по голенищу высокого сапога.

И небо над помостом  вдруг налилось зловещей чернотой, словно все тучи королевства, закрыв мгновенно небо, сбежались в одну точку…

– Сегодня, – звучно произнес инквизитор, и его сильный, хорошо поставленный голос разнесся над площадью,  – я хотел бы поговорить с вами о том, что есть хорошо, а что плохо. Этот человек, – Тристан указал на обмирающего от страха Патрика своим мечом, – пользуясь вашим невежеством, выдумал множество правил, которые не имеют к истинной магии никакого  отношения! Он запугивал вас и пытал, когда ему вздумается. Так вот я вас научу, как изобличать мошенников. Во-первых, – он обернулся к Патрику и чуть качнул головой, – левшей жечь на кострах инквизиции нельзя!

Он размахнулся что есть силы и плашмя врезал мечом по заднице скованного клирика.

Рука у Тристана была тяжела; от удара шкура на заду Патрика лопнула, боль огнем обожгла нервы, и тот взвился, словно горячий скакун, ревя на всю площадь кабаном, и дрыгая ногами так, что с него слетели штаны и запутали его ноги. Он, брыкаясь, переломал бы себе шею и руки, зажатые в колодках, если б его же собственные помощники, подчиняющиеся теперь Тристану, не удержали его за плечи.

– Ты как-то без благодарности принимаешь инквизиторскую милость, – холодно заметил Тристан, без сожаления разглядывая вопящего Патрика.  – Согласись, что я очень милосерден. Я не обложил тебя хворостом и не отрубил тебе голову сразу же. Я всего лишь секу тебя.

– О-о-о, – орал Патрик, багровея, шипя, хрипя и булькая, корча ужасные рожи, чтобы как-то перенести наказание. – Какая чудовищная боль!

– Наверное, нерв перебил, – спокойно заметил Тристан. – Или кость сломал. Наверное, ты останешься хромым… если вообще сможешь ходить!

И он, размахнувшись, еще раз врезал мечом плашмя по заднице Патрика.

Тот заорал еще громче, извиваясь и дергаясь, как буйно помешанный в приступе. Его вытаращенные глаза смотрели в черное небо – и не видели, глотка рвалась от криков.

– Так вот я, высший инквизитор, Тристан Пилигрим, – произнес Тристан, дождавшись, когда извивающийся наказанный немного стихнет, – говорю вам: нет никаких правил.  Есть один непреложный закон: не навреди. Магия есть черная, магия есть белая. И инквизиторский гнев направлен на тех, кто использует эту магию во вред людям – и на тех, кто призван людей защищать, но вместо этого выращивает их, словно овец, для своих недобрых целей!

Он снова с размаху опустил меч на зад Патрика, и разодранная в клочья замызганная сутана разошлась под его клинком, обнажая белую тощую дрыгающуюся спину клирика.

Тристан уж было занес меч для следующего удара – но тут, на бледной дряблой коже, чуть ниже поясницы, он заметил знакомое пятно, чуть серое, как не отмытая грязь.

Ухмыляющийся череп с пустыми глазницами.

Точно такой же, какой оставила чужая магия напротив его сердца.

Тристан почувствовал, как трясется его рука, сжимающая эсток, словно это меч тянет ее, нетерпеливо дергает, умоляя – пронзи! Рассеки!

– А что это такое у тебя, мерзавец, – прохрипел задушенно Тристан, не удержавшись и кольнув в зад Патрика, сильно, до крови. – Что это за метка, я тебя спрашиваю, скотина?

– Ась? – настрожился Патрик, позабыв в очередной раз поорать. Он изо всех сил вытяну шею, чтобы выглянуть из-за колодки и увидеть то, на что указывает инквизитор, но у него не вышло.  – А что там? Я откуда знаю? Может, подтерся недостаточно хорошо…