Возвращение домой: Крымский тустеп. Возвращение домой. Крымский ликбез

© Комбат Найтов, 2020

© ООО «Издательство АСТ», 2020

Крымский тустеп

 
Он грешниц любил, и они его,
И грешник был он сам,
Но где ж ты святого найдешь одного,
Чтобы пошел в десант
 

Михаил Анчаров

Глава 1
Крымские пляжи сорок первого

– Делай «раз», делай «два», делай «три», – раздавались команды старшины второй статьи Бобича, и отделение кололо соломенные чучела, отбивая штыками и стволами винтовок торчащие из них палки-винтовки.

– Старший краснофлотец Матвеев! Энергичнее! Вам замечание! – послышалось сзади. Матвеев остановился и повернулся лицом к «комоду».

– Товарищ комод! Разрешите взять другую винтовку? Тогда буду энергичнее!

– Вам что, в бою будут оружие менять? – Бобича аж перекосило.

– После таких «упражнений» мне необходимо заново ее пристреливать! Снайперская винтовка предназначена для другого! Это все равно, что микроскопом гвозди заколачивать!

– Отделение! Смирно! Старший краснофлотец Матвеев! Бегом к старшине роты и доложите ему о вашем неподчинении!

– Есть! – вскинув винтовку на плечо и придерживая ее рукой, Матвеев добежал до края площадки, увидел старшину роты на левом фланге и побежал туда. Перешел на строевой.

– Товарищ главный старшина! Разрешите обратиться! Старший краснофлотец Матвеев!

– Что у тебя? Опять с Бобичем поругался?

– Да, товарищ старшина! Получил замечание от него за неэнергичный отбой «винтовки» противника. Вступил в пререкания, что это все равно, что микроскопом гвозди заколачивать. Я – снайпер, и эта винтовка не предназначена для штыкового боя.

Филимонов покрутил головой, окрикнул какого-то бойца из первого взвода.

– Гришанин, ко мне! Дай винтовку! Держи! В атаку, вперед! – и побежал за Матвеевым, наблюдая за его движениями. Тот не ломанулся напрямую, а бежал коротким зигзагом, постоянно смещаясь вправо и влево. Добежав до линии чучел, правильно и резко атаковал четыре подряд мишени. Последовала команда: «Стой!»

– Молодец! Умеешь действовать. Ну-ка, пошли обратно.

Матвеев вернул винтовку Гришанину, и они со старшиной прошли к месту, где занималось отделение. Вызвав отделение назад, старшина дал команду: «К бою, вперед!» Матвеева он оставил рядом с собой. Посмотрев на «атаку», он послал его в строй и подозвал Бобича. Довольно долго что-то выговаривал тому, затем забрал у него винтовку и подозвал Матвеева.

– Матвеев! Держи! – он перекинул ему винтовку, которую тот поймал, забросив за спину свою. – В атаку, вперед!

Пришлось еще раз показывать атаку. После этого ему разрешили не использовать «его микроскоп для забивания гвоздей». Но вечером он получил наряд вне очереди за что-то другое от Бобича. Такие мелкие стычки с командованием преследовали его все время, с того момента, как Кронштадтское высшее военно-морское училище имени Фрунзе эвакуировали в Астрахань, а оттуда в Ахубинск. Там четверокурсников произвели в командиры и направили в бригады морской пехоты лейтенантами и командирами взводов. Всех, кроме него. Ему же не повезло нарваться на военкома училища бригадного комиссара Ефименко в момент бурного свидания с поварихой на лестничной клетке камбуза. В результате спорол нашивки мичмана, стал старшим краснофлотцем и угодил в 83-ю морскую стрелковую бригаду старшим стрелком.

По приезде в Баку, с помощью «огнетушителя»^[1], добытого по дороге на станции Кизляр, получил редчайшую АВС-36 с оптическим прицелом (их всего выпустили две тысячи штук), с записью в краснофлотскую книжку, не так давно введенную на флоте и в армии, и был направлен старшим стрелком во второе отделение второго взвода 9-й роты третьего батальона. Командиром отделения был старшина 2-й статьи Бобич Роман Васильевич из Осиповичей, что под Минском, точнее, из маленького села под Осиповичами под названием Верайцы, в шестидесяти километрах от Минска. Тот служил второй год, а Дмитрий – шестой, из них три с половиной года в ВВМОЛУ имени Фрунзе. Однако общего языка с командиром они не нашли, и начались постоянные придирки. Шел октябрь 1941 года, РККА отступала по всем направлениям, родная Беларусь отделенного уже была под фрицем, он нервничал, и срывал это на всем отделении.

Филимонов был с ЧФ, служил более десяти лет, добровольно перешел с «Парижской Коммуны» в 83-ю бригаду. Весь средний и старший комсостав бригады был с Черноморского флота. Но бригада формировалась как из состава добровольцев с трех флотов, так и из призывников запаса. Военкомы на местах смотрели только на ВУС, он должен был быть флотским. Но большинство личного состава опыта сухопутных боев не имело. Поэтому сразу в бой их не послали, а дали месяц на обучение.

Близился ноябрь 1941 года, немцы были под Москвой, в Крыму, под Ленинградом, Мурманском и под Ростовом.

Высокий и видный Матвеев сильно выделялся в роте. Он успел получить практику в сороковом году под Ленинградом, но Филимонов, который после учебного дня подошел с этим вопросом к ротному, старшему лейтенанту Россу, получил от ворот поворот:

– Ты его характеристику видел? Краше в гроб кладут! Хлебнем мы с этим распи…ем горюшка по самое не хочу! И вообще, штат укомплектован, и завтра грузимся в вагоны и выдвигаемся в Коноково. Дальше будем посмотреть. Подъем в 5:30!

Прибывшего на внеочередной наряд Матвеева старшина отправил спать, ничего не объяснив. Ночью Диме снилось, как они с Настей, в Ленинграде, бродили по набережным и наблюдали разводку до утра. Снились ее плотные тугие груди и прерывистое дыхание. В самый интересный момент прозвучал голос старшины Филимонова:

– Рота, подъем! Сбор!

«Завтрака не будет!» – первое, что подумал Митя, привычно влезая в клеши и во фланку. Быстро зашнуровав «хромачи», вытащил из рундука зеленый вещмешок и побежал к вешалке за бушлатом. Затем в оружейную, достал все семь магазинов из нижнего отделения, сунул их в вещмешок, выскочил из оружейки, на ходу вешая штык-нож на ремень. На построении был первым и начал строить отделение. Полусонные краснофлотцы собирались довольно долго. Затем последовала команда: выдвинуться на плац. Там на ветру долго стояли, потом была вдохновенная речь военкома батальона и команда: «На-пра-аво! Правое плечо вперед, шагом марш!» Почти час шли до вокзала, затем погрузка. А патронов не выдали… И еды тоже… Ехать не так далеко: всего 850 км. В мирное время за ночь можно преодолеть. Но поезд кланялся каждому столбу, ни дров, ни угля к буржуйкам не было. На станции Огни Матвееву удалось выпросить уголь и растопку в теплушку. Опять получил втык от командования, но появился кипяток, и стало чуточку веселее ехать.

Ночью чуть не загремел в комендатуру в Новом Кушете, но сумел купить картошки и лепешки на станции. Разделили на одиннадцать человек. Утром наконец выдали сухой паек за два дня, обещали к вечеру покормить горячим. Чуть ускорилось движение, и в конце дня добрались до Прохладного. Там встали на шесть часов, с запрещением покидать вагоны. Железнодорожники пропускали длиннющие составы, шедшие на восток с ранеными, каким-то оборудованием, беженцами и эвакуируемыми.

По вагонам разнесли сильно подгоревшую кашу и дурно пахнущий чай. Ночью тронулись далее и остановились уже в Минеральных Водах. Там к эшелону прицепили несколько вагонов с пушками и минометами. Пришлось выделять караул на вагоны. Медленно двинулись в сторону Невинномысска, пропуская встречные на каждом разъезде. Опять «забыли» покормить. Весь день ушел на эти постоянные гудки, торможения, разгоны. Лишь к двум часам ночи поезд встал на какой-то небольшой станции, и была подана команда: «К вагонам!» Станция называлась Коноково. Справа по ходу поезда небольшая аккуратная станица, но батальон выгрузили налево, затем сооружали помост и по нему выгружали орудия и боеприпасы к ним. Ставили палатки, оборудовали лагерь.

Провозились всю ночь, толком не выспались, буржуек было меньше, чем палаток, да и топлива не было. Начальство переместилось в станицу, а остальные мерзли на станции, ожидая прибытия других эшелонов бригады.

Днем подвезли печки, уголь, дрова. Лагерь обустраивался, началась длительная и суматошная процедура с пере-обмундированием в новую полевую форму. Приближался праздник, была отдана команда закончить переобмундирование к 7 ноября. Из флотского разрешили оставить тельники и ремни. Но многие пытались припрятать форму 4 и бескозырки. Дмитрий на этот соблазн не поддался и, пользуясь расположением старшины роты, неплохо прибарахлился для будущих боев: два маскхалата, куча тряпок для винтовки, отличные меховые сапоги, ватник, ватные брюки, катанки в сапоги, меховые трехпалые рукавицы. Седьмого ноября прослушали речь Сталина на параде в Москве, а восьмого получили приказ сворачивать лагерь и грузиться по вагонам. Зачем было столько сил вкладывать в оборудование лагеря? Через полтора дня высадились в Троицкой, там погрузились на баржи и маленькие пароходики. Перед посадкой наконец выдали боеприпасы. И двинулись в сторону Темрюка по узкой и извилистой Кубани. Там, в Темрюке и в порту Емрюк, накапливался десант 51-й армии, которому предстояло высаживаться в Керчи. Командовал бригадой полковник Леонтьев, бывший старший преподаватель тактики ПВО в Стрельне, комиссаром бригады был полковой комиссар Василий Навознов из Одессы, командиром батальона – старший лейтенант А. П. Панов. Бригада собиралась не слишком организованно: впервые командира бойцы увидели 8 ноября. Комплектование происходило «по ходу пьесы»: приходил очередной пароходик с одной или двумя баржами, на нем техника и небольшая группа краснофлотцев и командиров. Их распределяли по комплектуемым ротам, взводам и батареям. Шестнадцатого ноября была оставлена Керчь, части 51-й армии эвакуировались на Таманский полуостров и занимались строительством укрепрайонов. От места базирования бригады до противника было чуть больше шестидесяти километров. А из-под Севастополя приходили все более тяжелые новости: Манштейн, сбросив армию Батова в море, начал перегруппировку для решительного штурма города. Еще через неделю стало известно, что наши войска оставили Ростов-на-Дону, а бригада продолжала медленно пополняться. Все считали, что ее перебросят под Ростов. Но командование медлило. Немецкая авиация господствовала в небе две недели после шестнадцатого, затем ее активность упала до нуля. Место расположения бригады ей вскрыть не удалось. Через шесть дней стало известно, что войска Южного фронта перешли в наступление под Ростовом, и 28 ноября ворвались в Ростов.

Восемьдесят третья бригада продолжала формирование, Темрюк считался тылом, поэтому норма питания была тыловая, наркомовские были не положены. Единственным развлечением были земляные работы. Зато в большом количестве. Отделенный оказался плотником, поэтому все отделение пилило бревна и сбивало сходни и помосты для неприспособленных для десанта пароходиков, барж и кораблей Азовской флотилии. На этих работах на Дмитрия обратил внимание капитан-лейтенант Бархоткин. Ребята потащили сбитый трап куда-то, а Дмитрий забавлялся со штык-ножом, метая его то снизу, то сверху в щит, стоявший от него в пятнадцати метрах. За этим занятием его и поймали Бархоткин, и Росс. Росс решил «раскатать» за порчу казенного имущества, но его остановил начальник разведки флотилии и минут десять наблюдал за тем, как нож влетает практически в одно и то же место из любого положения. После этого они подошли к Дмитрию, у которого застрял нож в щели между досками. Дима отправил нож в ножны и доложил Россу:

– Второе отделение второго взвода занимается хозяйственными работами. Старший стрелок Матвеев.

– Да вижу я, какими работами вы тут занимаетесь.

– Погоди, погоди, старлей! Давно служишь, краснофлотец?

– С весны 1936 года, товарищ командир.

– Воевал?

– Немного, с финнами.

– А с немцами?

– Нет еще.

– Он – курсант, отчисленный из «Фрунзе».

– С боевой подготовкой как?

– Умелый боец, снайпер, но дисциплина хромает на обе ноги.

– Снайпер, говоришь… А что еще умеешь?

– Все, что должен уметь вахтенный начальник.

– На ключе работать можешь?

– Сто восемьдесят знаков.

– Продолжайте работать! – командир отдал честь и пошел в сторону КП флотилии, вслед за ним двинулся и Росс. Через час подошел какой-то старшина 1-й статьи, перепоясанный пулеметной лентой, с гранатами на поясе.

– Кто тут старший краснофлотец Матвеев?

– Ну, я.

– С оружием и вещами к штабу флотилии, – и раскачивающейся походкой двинулся в том направлении.

Пожав плечами, Дмитрий пошел на БР-15, в трюме которой была плавказарма 9-й роты. Забрал у старшины свои вещи, забрал свой вещмешок.

– Куда тебя? – спросил Филимонов.

– Не знаю, к штабу флотилии.

Старшина 1-й статьи ждал его, сидя на крыльце штаба.

– Блин, мешочник! Ну, давай, помогу.

Дима передал ему более удобный для переноски вещмешок, а сам взвалил на плечо холщовый мешок с обмундированием.

– Флотский?

– С Балтики.

– У-у, кореш! А мы с Одессы. Кеша! – представился он.

– Дмитрий.

– Димон? Отлично!

– И куда меня?

– На кудыкину гору, коров пасти. Где ты так прибарахлился?

– Я – снайпер, все согласно аттестата.

– Вот как! Ну, проходи, пришли! – улыбка слетела с его лица, и он доложился: – Товарищ капитан-лейтенант! Старший краснофлотец Матвеев доставлен.

В довольно светлой комнате за длинным столом сидело человек пятнадцать, в основном в нижнем белье, в комнате было жарко. Потрескивала дровами русская печь, возле которой суетилась пожилая женщина в косынке, завязанной на лбу.

– Вот, знакомьтесь, товарищ Матвеев, разведвзвод Азовской военной флотилии. Ваше новое место службы. А я – начальник разведки Азовской флотилии, капитан-лейтенант Бархоткин, Александр Сергеевич. Командир взвода сейчас на задании, его обязанности исполняет лейтенант Острец. С остальными познакомитесь по ходу службы. Раздевайтесь, садитесь и расскажите о себе.

Дмитрий снял ватник и ватные штаны, оставшись в гимнастерке.

– Родился в Петрограде, перед самой революцией, жил на Васильевском, там же пошел в школу. Закончил десять классов, пошел добровольцем на флот для поступления в морское училище, в моей семье все мужчины были военные моряки. Служил два года на эскадренных миноносцах наводчиком, затем поступил в училище имени Фрунзе, на артиллерийский факультет. На практике, на втором курсе, участвовал в войне против белофиннов, в артиллерийской разведке 15-го отдельного артдивизиона, перешел на 4-й курс, тут война. С октября в 83-й бригаде старшим стрелком.

– А почему не стал командиром? Всем же лейтенантов присвоили? – задал вопрос лейтенант Острец.

– Уже после приказа, но до его объявления, был дежурным по камбузу, отвлекся от службы на оказание половых услуг в не очень подходящем месте – других мест не было. Меня попытались остановить, я и послал «помощника». А это оказался военком училища. – Матвеев слегка улыбнулся, а взвод закатился в хохоте.

– Все!!! Наш человек!!! – прохрипел, давясь от смеха, Кеша.

Вытирая слезу с глаза, каплей Бархоткин сказал:

– Гораздо важнее, что есть опыт корректировки артогня. Так, а ты чего не ешь? Налегай! Василий! Проверь его подготовку и включай в свою группу. Выход через два дня!

Он встал, разведчики тоже, прощаясь, накинул шинель и вышел из хаты. Через час после обеда лейтенант Острец объявил тактические занятия. С интересом рассмотрел «боевую сбрую» Дмитрия, у которого магазины лежали в специальных карманах на масккомбинезоне, и его лешак был гораздо гуще увешан различными веревочками, чем у остальных разведчиков.

– А это что?

– Маска.

– Не мешает?

– Иногда, в основном помогает.

– Ну, давай, артразведка Балтфлота, показывай, что умеешь.

Вечером лейтенант доложил каплею, что Матвеев полностью готов к выходу, а сейчас занимается со взводом рукопашным боем. Он, оказывается, занимался боевым самбо у самого Ларионова и был чемпионом Ленинграда.

Через два дня «ТКА-1», типа Д-3, отвалил дождливой ночью от причала в Емрюке и двинулся в сторону Арабатской стрелки. Разведчики разместились в форпике и в каюте экипажа. Погода не баловала, катер шел малым ходом к пляжам Ак-Моная. Уже в море был лед, поэтому даже средним ходом можно было повредить винты, предстояло пройти сто восемь миль, поэтому через полчаса командир катера лейтенант Овчинников прибавил ход, выставив еще одного впередсмотрящего на баке. Радовало только то, что ветер был юго-западный, он должен был отогнать лед от берега Керченского полуострова. В группе было семь человек: лейтенант Острец, старшина 1-й статьи Кеша Андрушко, два пулеметчика – Красавин и Хабибуллин, радист Сергеев, похожий на подростка связной Архипцев и снайпер Матвеев. Другое плохо, что дно в этом районе каменистое и прибрежная мель довольно большая. Катеру с его выступающими винтами там к берегу не подойти. Берег укреплен еще при турках: через каждые пятьсот метров блокпост со взводом пехоты. Во многих местах установлены орудия, которых в 46-й немецкой дивизии более двухсот пятидесяти. Поэтому за кормой катера на буксире шла шлюпка, а на баке лежали сколоченные плотики на одного человека с грузом. Поверх всей одежды группа надела костюмы химической защиты. Максимально удобной бухтой для высадки была бухта Насыр, но наверху стояло татарское село и четыре пулеметных гнезда немцев и татарских полицейских. Высаживаться там разведке было невозможно.

Высадка у Ак-Моная не состоялась: немцы не дремали, постоянно пускали ракеты, слабая видимость и дождь насторожили их. Поэтому катер высадил группу на траверзе села Корбек, почти в пятидесяти километрах от планируемой точки. Перетащили плотики через Арабат и форсировали на них Гнилое море. Степь да степь кругом, нигде не спрятаться, кроме камышей вдоль берега Сиваша. По наблюдениям, в Чуюнчи и в Дмитриевке постоянных гарнизонов нет, но много полицейских. Дважды выходили на связь со штабом. В Некрасовке немцы гоняют местных жителей на какие-то земляные работы, пришлось форсировать Сиваш и уходить плавнями по косе. У немцев где-то недалеко аэродром. Как только стихла погода, с него начали постоянно взлетать и садиться самолеты, но в сторону Тамани они не летали, уходили к Севастополю. Напротив Чуюнчи – артиллерийская позиция, но орудий нет, охраняется немцами.

Вообще, немцев в районе мало. Отдельные посты по десять – двенадцать человек, отделение с пулеметом.

Много вышек построили. Лишь на девятые сутки вышли к Владиславовке, конечному пункту высадки. Станцию охраняет до роты немцев, три батареи малокалиберных «Эрликонов» и шесть 88-мм зениток. Санька Архипцев переоделся в гражданку и куда-то ушел, остальные остались на старых пехотных позициях в разрушенном блиндаже в небольшом овраге на восточном берегу озера Ачи. Вели наблюдение за тремя ветками железной дороги и готовили их подрыв в день «Д». Предположительно, это должно быть тринадцатое декабря. До него оставалось два дня. Выпавший снег, который парализовал действия группы, наконец смыло дождем. Продукты практически кончились, оставалась пачка галет на шестерых. Кончалась батарея к рации. В этот момент Бархоткин организовал сброс группе продуктов, тола и батарей. Летчики на «У-2» отбомбились точно: один из мешков упал прямо на блиндаж и порвался. Как назло, именно в нем были продукты. Их пришлось собирать из-под бревен, чистить от грязи. Ночью тринадцатого приняли сигнал о начале операции. Трое пошли к Кош-Асаку, там мост, вторая группа, где был Дмитрий, к мосту у Владиславовки. Мост охраняло два отделения немцев и полицейских.

Четыре пулеметных точки. На троих – это очень много.

Последние восемьсот метров ползли, буксируя за собой три ящика тола. В двухстах метрах от моста неглубокий, почти сухой ручей. Удалось скрытно подползти на семьдесят метров от южной пулеметной точки. Два немца сидели там, а два полицейских гуляли по мосту. И тут на скате дороги Дима увидел торчащий из земли «веник» немецкой «лягушки». Мины! Сзади подполз командир группы Кеша. Дмитрий отрицательно помотал головой и показал на мину. Командир хлопнул его по плечу и подал сигнал отхода. Ополз на тридцать метров. Дмитрий накинул суровую нитку на «веник» и довольно долго отползал назад.

– Удочка, – прошептал он. – Отползайте еще дальше, займите качественную позицию, так, чтобы видеть дорогу. Сигнал к открытию огня – взрыв мины.

Подождав несколько минут, он снял с предохранителя винтовку, дождался, когда оба немца высунут головы из окопа, и произвел два выстрела подряд. Ударила огневая точка с противоположной стороны моста, но немцы били наугад. Дмитрий щелкнул прицелом, произвел еще один выстрел. Пулемет затих. Зато открыл огонь полицейский на мосту. Выстрел. Огонь прекратился. Вновь заговорил пулемет. Выстрел. Через пути к пулеметной точке метнулось тело. Точку на прицел. Ждать! А по дороге уже топали сапоги немцев. Немец попался опытный, он ждал подмоги. Чуть заметно дернулся ствол, показалась голова, выстрел. И Дима начал подтягивать на себя нитку. Вокруг стрекотали пули, но он был прикрыт берегом ручья. Нитка натянулась. А он, лежа на боку, наблюдал, как приближаются солдаты и полицейские. Рывок! Послышался хлопок подкидного заряда и взрыв. Тут же сзади заговорил МГ, сметая с шоссе остальных немцев, а Дмитрий, подхватив ящик, бежал к мосту. Сзади слышались довольно шумные шаги Андрушко. МГ прекратил огонь. Добив из ТТ пулеметчика с обратного ската, Андрушко заложил ящик под балку, Дмитрий под вторую, а подбежавший Хабибуллин под третью, соединили ящики детшнуром, зажгли огнепроводный.

– Отход! Двадцать секунд! Ноги! – выкрикнул Кеша. Успели нырнуть в любимый ручей. Взрыв!

– Ноги!

Сзади одиноко захлопала винтовка. Кто-то умудрился выжить.

– Димон! Ты чем занят?!

– Нитку наматываю.

– Ты что, сдурел?

– Пригодится еще, это ШХБ-20, из парашютных строп.

И точно, еще три дня с ее помощью рыбу ловили, так как путь назад, к продуктам, им отрезали полицаи. Сорок четвертая армия и 7-я ОСМБр высадились в Феодосии, но развить успех смогли не очень сильно. Феодосия освобождена, но бои вокруг города не прекращались. Группа отошла к Дальним Камышам, к реке Песчанке. Там была небольшая пещерка, вырытая, видимо, детьми. В Тома Сойера играли. Море видно, видно, как бьют по немцам крейсера и эсминцы, до города всего восемь кэмэ. А связи и хода нет. Сырая рыба невкусная, но не дает умереть с голоду. На пятый день немцы появились на шоссе, и у Ближних Камышей разгорелся сильный бой. Группа вышла из укрытия и ударила по немцам с тыла, захватив водонапорную башню в Ближних Камышах. Немцы драться в окружении не любят, и они начали отход к Узловой и Владиславовке. Через несколько часов отход превратился в бегство. А группа вышла к своим. Впрочем, вышел один Дмитрий. Остальных вынесли из «Башни». Кеша еще был жив. Диму перевязали на полковом сборном пункте: два касательных ранения и посекло осколками кирпичей. Намазали лицо йодом, и он упал спать. Во сне чувствовал, что его грузили на телегу, куда-то везли, он с кем-то разговаривал, но очнулся в небольшом домике с видом на море. Чернявая женщина принесла воды, лепешек и козьего молока. Ее звали Десфина Илиади. С виду – обыкновенная татарка, но высокая, грудастая, и волосы ничем не мажет. Она говорила, что она «румейка» – крымская гречанка. Рассказала, что легкораненых разрешили забрать из Ближних Камышей, выдали справку, и по ней можно получить продукты в Феодосии. До Феодосии тут недалеко. Взяв с собой справку из эвакогоспиталя, Дима пошел в город. Час что-то доказывал в комендатуре, затем прошел на канлодку «Красная Абхазия» и попросил связать его со штабом Азовской флотилии. Передал, что жив и находится на Керченском шоссе у самого въезда в Сары-Гель. Затем получил продукты и пошел обратно. Десфина обрадовалась тушенке, муке и другим продуктам, вечером покормила скотину, приготовила мусаку, откуда-то достала сладкое вино. Выпила немного водки, полученной Димой по справке. Постелила ему на постели и куда-то вышла, вернулась в какой-то накидке, долго что-то шептала на образа, потом задула лампаду перед иконой и легла с ним рядом, обдав ароматами каких-то масел. Всю ночь она неистовствовала, лишь немного давая ему отдохнуть. Только под утро, наконец, устала и уснула, крепко прижав его к себе. Однако проснулась раньше него, зажгла свет перед лампадой, долго молилась, а потом побежала по домашним делам. Весь день она его не беспокоила, стыдливо отводила глаза, но ночью повторила все то же самое, и опять до утра. А утром у них были гости: приехал Бархоткин из Керчи на машине за Дмитрием. Глаза Десфины наполнились слезами, она молча собрала ему еду в дорогу. Проводила до машины, тут ее нервы не выдержали, и она бросилась ему на шею, целуя и шепча, что будет его ждать.

– Ну, прям Таис Афинская! – улыбнулся Александр Сергеевич после того, как машина тронулась. – Как себя чувствуешь, не спрашиваю! Сразу видно, что я рановато приехал. Но труба зовет! Контр-адмирал Горшков присвоил тебе звание лейтенант. Взвод понес большие потери, твоя задача: восстановить взвод. Так что принимай командование.

– А что с Острецом?

– На связь не выходил. Мост в Кош-Асаке цел до сих пор.

– Там подходы заминированы.

– Уже знаем, но у тебя же получилось!

Дмитрий достал катушку с ниткой и долго на нее смотрел.

– Что это?

– Нитка, которой подорвал мину.

– Не дергайся! Козлов, Батов и, в меньшей степени, Первушин настаивали на другой последовательности исполнения операции, чем было определено Ставкой по предложению вице-адмирала Октябрьского и нашего командующего Горшкова. Они настаивали на первоначальной высадке в Керчи, и позже. Ваши радиограммы, что на Парпачском перешейке войск нет, и доклад Архипцева, что в Феодосии сосредоточен всего батальон охранных войск, решили исход операции. Сорок шестая дивизия сняла два полка и бросила их на Феодосию, а в этот момент наши высадились на Этильгене, в Казантипе, Насыре, Хрони, Зюке, Тархане и Камыш-Буруне, и враг побежал. И мы его преследуем. Снят Шпонек, командир 42-го армейского корпуса, вместо него Маттенклотт, отменен штурм Севастополя, 170-я дивизия снимается и перебрасывается под Феодосию.

– Танки нужны… А у нас всего пара недель.

– Танки уже выгружаются в Керчи, сейчас увидишь.

Действительно, у Кенегеза увидели большую колонну танков, машин сто – сто двадцать, правда, все легкие:

Т-26. Кого-то увидев, капитан-лейтенант приказал водителю остановиться.

– К машине!

Дмитрий вышел из эмки и пошел за Бархоткиным к группе командиров, стоящих на холме. Подойдя к ним, каплей попросил разрешения обратиться. Командиры были все незнакомые Дмитрию. Знаков различия ни у кого не видно, все в полушубках и ушанках. Он приотстал от Александра Сергеевича и не слышал обращения. Поэтому остановился, не доходя нескольких шагов до начальства. Доносились только обрывки фраз. Бархоткин знаком приказал подойти. Дмитрий представился:

– Лейтенант Матвеев.

– Единственный оставшийся от группы Остреца, это он подорвал мост во Владиславовке, Павел Иванович.

– Лейтенант, сюда подойдите. Покажите, что видели западнее Парпачка.

Дмитрий отметил разведанные объекты, показал два аэродрома, позиции артиллерии, рассказал о состоянии дорог.

– Сергей Георгиевич! Разберитесь с этим дивизионом!

– Извините, товарищ генерал! – вставил Дмитрий. – Вот здесь вот, напротив этих позиций, старая турецкая крепость. Там около батальона немцев и восемь 150-мм орудий. Сектора обстрела у них могут быть круговыми. Собственно, Парпач прикрывало два таких батальона с усилением: один в Феодосии, второй в Ак-Монае. В Феодосии батальон разгромлен, а в Ак-Монае еще сидит. С моря его не взять. Но немцы там наступать не будут. Там у них нет войск и дорог, они ударят от Старого Крыма и от Коктебеля. Там пока держится 2-й румынский горнострелковый.

– Это не наш сектор! Это сектор Первушина. Разговорчивые у вас лейтенанты, Сергей Георгиевич!

– На этом фланге у противника войск нет, кроме одного батальона, дороги в очень плохом состоянии. Активно работает только аэродром «Ички», за селом Ислям-Терек, и западнее Феодосии, и в Первомайке, тоже работающий аэродром противника. А нашу авиацию за три недели мы так ни разу и не видели. Чуть погода наладится, будет нам на орехи, – устало проговорил Дима. Ему было все равно, чем закончится разговор, принимавший нехороший оборот.

Худощавый генерал, которого Бархоткин назвал Павлом Ивановичем, обернулся на него, чуть прищурив левый глаз. На узком, покрытом глубокими морщинами лице играли желваки. Ему не нравилось, что лейтенант не испытывает благоговейного трепета перед ним. Помолчав несколько минут, он картинно откинул правую руку, в которую адъютант тут же вложил трубку телефона.

– Четырнадцатого… Алексей Николаевич! Тут разведка Азовской флотилии вернулась… Да-да! Та самая. Предлагают без задержки нанести визиты на аэродромы противника в Ички и в Первомайке. Говорят, что самолетов там много. У меня закончили высадку и сосредоточение 56-я танковая бригада и 24-й отдельный танковый полк. У тебя как?.. Понял! Принимай 24-й полк, кадровый, справится. Кроме того, разведка говорит, что удар будет нанесен по тебе с двух направлений: от Старого Крыма и от Коктебеля. Что говоришь? – указательный палец его левой руки указал на Дмитрия: – Когда?

– Двадцать восьмого – тридцатого.

– Через пять – семь дней, Николаич… Задача? Феодосия. А уж потом за меня примутся.

– Уходим! – послышался шепот Бархоткина. Дойти до машины они не успели. Танки взревели моторами, и пришлось пропускать полколонны. В машине каплей вздохнул:

– М-да, с дисциплиной у тебя действительно не очень. Впрочем, разведка, которая врет, никому не нужна. Но это я так, себе.

Оставшуюся дорогу до Керчи они молчали. Командный пункт флотилии располагался в здании управления Керченским судоремонтным заводом, взвод разведки занимал помещение бывшей столовой. Во взводе осталось восемь человек: два радиста, три пулеметчика, три автоматчика. Один радист не сильно годился для выходов: девчонка. Коротко представив Дмитрия, Бархоткин перешел к постановке задач. Его интересовал аж Геническ и Перекоп. Вскользь он, правда, упомянул, что Перекоп находится в зоне ответственности Черноморского флота. Выслушав с каменным лицом командира, Дмитрий заметил, что стоит ли так замахиваться? Испокон веку одна крепость у Арабатской Стрелки отлично держала это направление. На косе не спрячешься, и окоп не выроешь, сразу вода проступает. Если речь идет о Генической Горке и о Стрелковом, то да, некоторый смысл это имеет, а сам Геническ не удержать. И вообще, его учили, что ко всему надо готовиться заранее. Он бы, например, сделал закладки в Аджимушкайских каменоломнях в виде топлива, продовольствия и боеприпасов. А то 51-ю армию месяц назад вышибли из Керчи, и в момент высадки поддержать десант с тыла оказалось некому. А немец воевать в окружении не любит. И вообще, требуется сейчас сосредоточиться на поддержке десанта, а не на распылении его сил, которых и так не много.