Читать книгу: «На пороге бури», страница 8

Глава 10. Эхо тишины

Тишина, что осталась после исчезновения Врат и моста —Отшельника, была иной. Не давящей пустотой «Стирателя» и не умиротворяющим покоем его мира. Это была тишина после битвы. Глухая, звонкая, просторная, как небо над свежевыпавшим снегом, поглотившим все звуки войны. Они стояли в белом, безграничном не-месте, девять победителей, и не было ни победных криков, ни объятий. Была только оглушительная тишина и невыносимая тяжесть того, что они совершили – и что им предстояло нести. Воздух, если его можно было так назвать, вибрировал от сдержанной энергии, словно пространство затаило дыхание в ожидании их решения.

Первым нарушил молчание Генерал. Он тяжело поднялся с колен, его доспехи скрипели, будто оплакивая все сражения, которые им больше не суждено увидеть. Он не смотрел ни на кого, уставившись в белизну перед собой.

– Ну и что теперь? – его голос был хриплым, простуженным пеплом и усталостью, лишенным всякой злобы. – Мы вшили в себя этого… демона. Или бога. Или черт знает что. И что? Мы просто будем стоять здесь, в этой проклятой нигдешности, до скончания веков? Жить вечно в этой… тишине?

– Мы приняли его, – мягко, но твердо поправил Иван. Он поднимался медленно, чувствуя, как каждую мышцу, каждую косточку наполняет свинцовая тяжесть не физическая, а душевная. – Мы не «вшили» в себя демона. Мы усыновили потерянного ребенка. Самого одинокого и несчастного ребенка во всех вселенных. И теперь мы в ответе за него. Мы его семья.

– Великолепно, – с горькой, беззубой усмешкой бросила Императрица. Она пыталась придать своей позе былую величественность, выпрямить спину, отбросить прядь волос с лица, но плечи ее были ссутулены под невидимым грузом, а взгляд избегал встречи с остальными, будто она стыдилась своей минутной слабости перед иллюзией. – Теперь у нас на попечении вселенский разрушитель. Прекрасный, просто восхитительный итог крестового похода. Я всегда мечтала о таком… бремени. Теперь моя империя будет простираться и в сферу метафизического хаоса. Придется вводить новые налоги.

– Это был единственный путь, – тихо, но четко сказал Степан-ученый. Он не смотрел на мертвый экран планшета, а просто сжимал его в дрожащих руках, как тонущий соломинку. – Уничтожение было невозможно в принципе. Подавление – лишь временной мерой, отсрочкой неизбежного взрыва. Интеграция… это был единственный логичный, хоть и невероятно, безумно рискованный вывод из всех доступных данных. Мы не победили. Мы… ассимилировали угрозу.

– Логичный? – Майя-воин обняла себя за плечи, ее тени лежали у ног смирными, печальными пятнами, почти не шевелясь. – Мы поступили как люди. Сломленные, испуганные, но… люди. Мы увидели боль и обняли ее. Я не знаю, правильно ли это. Но я знаю, что иначе было нельзя.

Лилит молча кивнула, ее глаза были закрыты, но по бледным щекам беззвучно текли серебристые слезы. Она, чувствительная к боли больше остальных, теперь, казалось, ощущала ее в тысячу раз сильнее – не как острую, режущую рану, а как старую, ноющую боль, как шрам на самой душе, ставший ее неотъемлемой частью. Она прижала ладонь к груди, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя.

Внезапно пространство вокруг них дрогнуло, как поверхность воды от брошенного камня. Совершенная белизна стала мерцать, искажаться, как экран с помехами. Из нее проступили очертания – знакомые до боли, но искаженные, видимые сквозь толщу воды.

Пред ними предстали руины мира Генерала. Но это были не оплавленные, черные от гари и крови развалины, а покрытые тонким, искрящимся в невидимом свете серебристым инеем. Скелеты танков напоминали причудливые ледяные скульптуры, а из развалин домов тянулись к небу хрупкие, кристаллические структуры, переливающиеся тихим светом. Видение красивое и бесконечно грустное.

Они увидели башни империи Императрицы. Но они не сияли слепящим, холодным светом абсолютного порядка. Они были матовыми, затуманенными, будто вырезанными из облаков или самого утра. По их идеально гладким стенам не бежали больше потоки чистой энергии – теперь они дышали, испуская ровное, спокойное свечение. Империя заснула, но не мертвым сном, а легкой, восстановительной дремотой.

Они увидели лабораторию Ученого. Приборы замерли, но не сломались. Они были покрыты тончайшей паутиной светящихся линий, словно их схемы вышли наружу и застыли в воздухе. Формулы на голографических досках не менялись – они сияли, законченные и совершенные, но теперь напоминали не инструкцию, а поэзию, написанную на языке звезд.

– Что это?.. – прошептал Иван, и его голос прозвучал громко в наступившей тишине.

– Это… отголоски, – сказала Лилит, открывая глаза. Ее зрачки были огромными, черными, в них отражались мерцающие миры. – Наши миры. Они… отражаются здесь. Сквозь призму того, что мы сделали. Сквозь призму принятия. Боль «Стирателя» была… катализатором. Она не уничтожила их полностью, но… переплелась с ними. Изменила их суть на фундаментальном уровне.

– Они… не разрушены? – с надеждой, которой сам не верил, выдохнул Генерал, впиваясь взглядом в заиндевевшие руины своего дома.

– Они… преображены, – поправила Лилит. – Очищены. Боль не ушла. Она кристаллизовалась. Стала памятью, а не открытой раной.

Пространство снова дрогнуло, и перед ними возник новый, самый поразительный образ. Они увидели мир Отшельника – тот самый лес из черных деревьев и светящихся цветов. Но теперь он не был пустым. В нем медленно, грациозно, словно под водой, двигались существа. Они были сотканы из самого света и самой тени, безмолвные и невыразимо прекрасные. Это были не люди и не призраки. Это были души? Воспоминания, обретшие форму? Или совершенно новые формы жизни, рожденные из великой жертвы и великой тишины?

– Он… не исчез, – с изумлением прошептал Иван. – Его жертва… она не была напрасной. Она дала начало чему-то новому. Из самого небытия.

– Баланс, – сказала Ольга-императрица, и в ее голосе впервые прозвучало не осуждение, а глубочайшее, потрясенное понимание. Она смотрела на новый, дышащий облик своей империи, и в ее глазах не было ужаса, лишь принятие. – Он удерживал равновесие между бытием и небытием на своем пороге. Теперь… это равновесие перераспределилось. Расползлось. По всем мирам.

– По нам, – добавил Степан-ученый, наконец подняв голову и оглядев сияющие проекции. В его глазах вспыхнул огонь старого любопытства, но теперь он был смешан с благоговением. – Мы стали проводниками. Стабилизаторами. Живыми точками синхронизации.

Внезапно Иван почувствовал странный импульс – не голос, не слово, а скорее чистое чувство, теплое и печальное, как воспоминание о летнем дожде. Оно исходило откуда-то из самой глубины его существа, из того места, где теперь жил ребенок. Он посмотрел на других и увидел по их широко распахнутым глазам, что они тоже чувствуют это. Майя прижала руку к груди, ее губы дрогнули. Генерал нахмурился, пытаясь понять непривычное ощущение.

– Это… он? – тихо спросила Воительница. – Ребенок?

Иван кивнул, не в силах говорить. Чувство было ясным и отчетливым: благодарность. Глубокая, бездонная благодарность. И… просьба. Тихое, несмелое желание.

– Он не хочет оставаться здесь, – понял Иван, обращаясь ко всем. – В этом не-месте. В этой пустоте. Он хочет… домой.

– Какой дом? – с горькой, но уже беззлобной усмешкой спросил Генерал. – У него его никогда не было. Он и есть та самая бездомная тоска.

– Теперь есть, – тихо, но с непоколебимой уверенностью сказал Иван, обводя взглядом своих двойников. – Мы. Мы его дом. Его семья. Но ему тесно в четырех стенах нашей одной души. Ему нужно… чтобы его дом был больше.

И снова пришло чувство, сильное и отчетливое, подкрепленное внезапным всплеском тепла в груди: «Да». И затем – образ. Не одного-единственного мира. А всех их одновременно. Связанных воедино, как бусины на нитке, как страницы в одной книге. Каждый мир сохранял свою уникальность, свои краски, свою боль и свою радость, но был теперь частью большего, живого, дышащего целого. Между ними были натянуты тонкие, сияющие нити – пути, мосты, артерии.

– Портал, – прошептал Ученый, и в его голосе зазвенел знакомый всем им азарт исследователя. – Не разрыв. Не туннель для вторжения. Он показывает нам, как… Он хочет, чтобы мы создали постоянный мост. Живой. Для… циркуляции. Для обмена. Для баланса.

– Чтобы боль одного, – голос Императрицы прозвучал твердо и ясно, и в ее глазах вспыхнул огонь старого замысла, но преображенного, лишенного эгоизма, – никогда больше не становилась вселенской катастрофой. Чтобы ее можно было разделить. Унять сообща. Чтобы ни один ребенок во всех мирах не оставался со своей болью наедине, как остался он.

Они переглянулись. Не было необходимости в долгих словах, спорах или приказах. Они были единым целым в этот миг. Они подняли руки – все девять – не по команде, а по единому, синхронному импульсу, идущему из самой их общей сути.

Они не концентрировали силу, как раньше, не выжимали ее из себя через силу воли. Они просто… позволили ей течь сквозь них. Она была разной – яростная, огненная воля Генерала; холодная, неумолимая логика Императрицы; точная, выверенная до нанометра сила Ученого; мягкая, но несгибаемая защитная мощь Майи-воительницы; глубокая, древняя темная мудрость Лилит; и стойкая, человеческая надежда Ивана. И сквозь все это, как золотая нить в ковре, проходил тихий, очищающий свет принятия и прощения, который был сутью усыновленного ими ребенка – бывшего «Стирателя».

Они плели не луч энергии, не разрушительный заряд. Они создали нечто иное. Тонкую, сияющую, живую нить, сотканную из памяти, воли и сострадания. Нить потянулась в белизну и, как бы обладая собственным разумом, начала сама ткать сложнейший, бесконечно прекрасный узор – не взламывающий, а созидающий, не разрушающий, а соединяющий. Они не пробивали дыру между мирами. Они выращивали мост. Живой, пульсирующий, дышащий мост из энергии, памяти и света.

И по этому мосту, едва он обрел форму, хлынуло эхо. Но не больное, не разрушительное эхо войны. А эхо тишины Отшельника. Эхо его великого покоя и жертвы. Оно ложилось на миры тонким, невесомым слоем, как первый снег, исцеляя самые страшные, гноящиеся раны, приглушая самую громкую, невыносимую боль. Руины мира Генерала окончательно перестали дымиться, покрываясь серебристым, искрящимся инеем, в котором, как в зеркале, отражались звезды нового, чистого неба. Империя Императрицы замерла в идеальном, но не безжизненном порядке – магия текла плавно, могуче, но без прежнего гудящего, давящего напряжения. В мире Ученого хаотичные, рвущиеся на свободу энергии успокоились, обретая гармоничную, саморегулирующуюся структуру, как будто сама вселенная навела там порядок. Миры были спасены и стали постепенно восстанавливаться. То, что было разрушено, снова начинало обретать свою форму.

Они видели это все одновременно, как будто смотрели на одну и ту же, бесконечно сложную картину с девяти разных точек зрения, и каждая была права.

Мост был закончен. Он висел в белизне. Величественная, сияющая, живая артерия, связывающая миры в единый организм.

И тогда они осознали, что могут по нему вернуться. Не в один общий, усредненный мир. Каждый – в свой. Но теперь они будут чувствовать друг друга. Всегда. Как тихий, едва уловимый голос на задворках сознания, как легкую грусть или внезапную радость на краю сердца, как смутное воспоминание о сне. Они будут частью друг друга, как были всегда, но теперь – осознанно. Добровольно.

Первым сделал шаг Генерал. Он посмотрел на свой мир – залеченный, но не забывший боли, превративший ее в память, в красоту.

– Мне там есть за кем присматривать, – хрипло сказал он, не глядя на остальных. – Мои призраки стали тише. Но они все еще там. И им, наверное, холодно. – Он кивнул – неловко, по-солдатски, коротко и ясно – и шагнул на сияющий мост. Его фигура растворилась в сиянии, и они всеми чувствами ощутили, как он ступает на почву своего заснеженного мира.

За ним – Императрица.

– Мой долг стал… легче, – призналась она без сожаления. – И тяжелее одновременно. Теперь я отвечаю не перед абстрактным идеалом порядка, а перед… жизнью. Мне есть над чем работать.

Она ушла с достоинством, но без прежнего, отчуждающего высокомерия, и ее исчезновение отозвалось в них чувством холодной, ясной целеустремленности.

– Данные для анализа… более чем достаточно. – Ученый почти улыбнулся, впервые за долгое время глядя на свой планшет не как на костыль, а как на инструмент. – Целая вселенная в пределах доступа. И, кажется, она ждет, чтобы ее не просто изучили, а поняли.

Он скрылся в потоке света, и его уход показался им щелчком точного механизма.

– Мои тени… они теперь знают покой, – сказала Воительницы. – И я могу их отпустить. Когда-нибудь.

Она ушла, унося с собой частичку тишины и нежности. Следующей была Лилит.

– Боль… она больше не режет, – прошептала она, и ее слова были похожи на заклинание. – Она просто… есть. Как шрам. Как память. И с этим можно жить. Скоро увидимся, – сказала Лилит.

И исчезла, оставив после себя ощущение глубокой, древней мудрости.

Император молча кивнул и пропал, возвращаясь в свой мир, Романов долго протирал монокль, словно не решаясь что-то сказать. Иван протянул ему руку и крепко пожал. Романов посмотрел ему в глаза и молча растаял в воздухе.

– Что дальше? – Степа смотрел на Ивана.

– Не знаю, – ответил тот, – будем жить. Нам тоже пора домой.

Степа улыбнулся ему и тоже исчез.

Остался Иван. Он стоял и смотрел на мост, на белизну, на призрачные, медленно тающие отголоски миров. Он чувствовал их всех – их усталость, их надежду, их тихую печаль и их новую, странную решимость. И он чувствовал в своей груди тихое, теплое, спокойное присутствие – ребенка, который наконец-то нашел свой дом и заснул глубоким, мирным сном, убаюканный биением девяти сердец.

Он обернулся. Пространство позади него медленно менялось. Белизна отступала, таяла, и сквозь нее проступали знакомые, до боли родные очертания – его город, его мир. Но он видел его иначе. Не глазами того, кто бежал по его улицам, спасаясь от ужаса. Он видел его теперь сквозь призму всех пережитых миров, всей принятой на себя боли. Он видел его шрамы, его трещины, его боль, но теперь знал, как с ними быть. Не замазывать, не прятать, а принимать, как принимают шрамы на теле ветерана – с болью, но и с уважением.

Он сделал шаг вперед – не по мосту, ведущему в другие вселенные, а прямо в проступающий, знакомый пейзаж своего дома.

Иван очнулся на полу своей квартиры. Рассвет только занимался, бледный, разбавленный свет лился через разбитое еще в первые дни катастрофы окно, освещая кружащиеся в воздухе пылинки. Было тихо. Ни вой сирен, ни далекие выстрелы, ни подавленные крики. Только тихий, размеренный шум города, который начинал просыпаться ото сна, чтобы попытаться жить снова.

Он поднялся. Его тело болело – спина, ноги, руки, – но боль была привычной, своей, почти дружеской. Он подошел к окну и посмотрел на город. Легкая дымка тумана поднималась от мостовых к крышам, по улицам спешили редкие прохожие – час еще был очень ранний, но уже слышались голоса людей и звуки машин.

Он обернулся, и на мгновение ему показалось, что в углу комнаты, в луже утреннего солнца, сидит седой старик в стоптанных домашних тапочках и улыбается ему своей умудренной, чуть грустной улыбкой. И кивает. Не прощаясь, а как бы говоря: «Я же тебе говорил. Иди».

Иван кивнул в ответ. Не со страхом, не с изумлением, а с благодарностью. С пониманием.

Он вышел на улицу. Воздух был холодным и свежим. Ему предстояло невероятно много работы. Восстанавливать. Помогать. Объяснять. Любить. И он знал, что теперь он никогда не будет один. В его груди спал ребенок, который помнил всю боль мира и научился доверять. А в его душе, как тихие огни в окнах далеких домов, жили шестеро других, которые помнили его. И в тишине утра он мог услышать, если прислушается, отголоски их мыслей, их тихое дыхание.

И это был не конец. Это было очень тихое, очень медленное, самое трудное начало.

Глава 11. Академия

Воздух на плавучем острове, что сам собой сложился на перекрестке миров, был наполнен слабым запахом озона и свежего камня, а под ногами мягко и упруго пружинила поверхность, напоминающая застывший свет.

Иван стоял на самом краю этого творения, глядя в бескрайнюю, переливающуюся всеми цветами радуги и оттенками забвения пустоту междумирья. Он не чувствовал триумфа. Только тяжесть. Невыносимую, осязаемую тяжесть памяти, которую он теперь нес в себе. Он слышал постоянный, тихий гул на задворках сознания: отголоски миллионов последних вздохов, обрывки радостей тысяч уничтоженных цивилизаций, ледяное дыхание абсолютного одиночества. Он сжал виски пальцами, пытаясь заглушить этот навязчивый хор.

После победы над «Стирателем» Иван долго размышлял о произошедшем, об угрозах, что еще могли таиться среди множества миров. Нужно было что-то противопоставить им!

И он придумал, решил создать что-то посреди хаоса и страха, создать место надежды, место силы, место, где можно будет найти помощь и поддержку, где можно будет обучать новые поколения не только магии, но и любви, вере и надежде. Для создания такого места, ему были необходимы его друзья и союзники. Он снова собрал их и привел сюда, к этому клочку суши среди океана хаоса.

– Что теперь? – тихо, почти беззвучно спросила Майя-воин, и ее голос был хриплым, сорванным. – Мы… что мы будем делать со всем… этим? – Она прижала ладонь к груди, и ее пальцы слегка дрожали. Ее тени, обычно живые и подвижные, свернулись у ног, словно испуганные зверьки.

– Мы не можем просто разойтись, – монотонно, глядя в пустоту, констатировал Степан-ученый. Его пальцы непроизвольно двигались, будто по-прежнему печатая на невидимой клавиатуре. – Наш квантовый состав нестабилен. Мы – хранилище. Живой контейнер. Если мы потеряем связь, если дистанция превысит некую критическую отметку… последствия непредсказуемы. Боль может вырваться наружу лавиной.

– И мы не имеем морального права просто забыть, – добавила Ольга-императрица. В ее голосе не было привычной властности, лишь глубокая, уставшая до костей ответственность. – Мы должны позаботиться о том, чтобы это никогда не повторилось. Чтобы боль не копилась снова, не находя выхода, превращаясь в нового монстра. Мы должны создать систему. Надзор. Предупреждение.

Иван-генерал молча кивнул, сжимая и разжимая кулак. Он смотрел на свои руки – иссеченные шрамами, покрытые старыми ожогами и свежими ссадинами. Он был солдатом. Его долг – защищать. Но как защитить от чего-то, что рождается внутри, из самых темных уголков души?

Иван обернулся к ним. В его глазах горела не ярость и не отчаяние, а странная, новая, отлитая из стали решимость.

– Мы не можем уничтожить боль. Мы не можем забыть о ней. Мы можем только… научиться с ней жить. Не подавлять ее, а принимать. И научить этому других. – Он сделал паузу, обдумывая рождающуюся на ходу, безумную и гениальную идею. – Мы создадим место. Не крепость и не храм. Не дворец и не лабораторию. Мы создадим… Академию.

Остальные смотрели на него в полном недоумении. Генерал хмыкнул, скрестив руки на груди.

– Академию? – переспросил он скептически. – Чтобы учить чему? Как эффективнее убивать? Искусству смирения перед смертью?

– Нет, – покачал головой Иван, и его взгляд стал тверже. – Чтобы учить понимать. Понимать свою силу. Понимать свою боль. Понимать последствия каждого действия. Мы соберем тех, в ком есть искра – не обязательно сильная, но чуткая. Со всех уцелевших миров. Мы покажем им, что магия, сила, власть – это не просто инструмент для войн, строительства империй или личного обогащения. Это ответственность. Это связь со всей тканью реальности. И она требует баланса. Равновесия.

Идея, казавшаяся сперва безумной, начала обрастать плотью, находить отклик. Степан-ученый оживился первым, его глаза загорелись привычным огнем анализа.

– Логично. Централизованный межмирный институт для изучения метафизических законов, мониторинга стабильности реальности и управления восстановлением поврежденных секторов. Мы можем стать стабилизирующим якорем, предотвращающим новые коллапсы. Научный подход к тому, что всегда считалось искусством или хаосом.

– Мы можем дать им не только силу, но и мудрость, чтобы ею распоряжаться, – добавила Императрица, и в ее взгляде уже зажегся огонь созидательницы, архитектора будущего. – Кодекс чести. Этику власти. Историю падших империй, чтобы не наступать на те же грабли. Мы вырастим не просто магов, а правителей, мыслящих категориями целых миров.

– И место, где их не будут бояться, – тихо, но четко сказала Воительница. – Где их боль, их странности, их дар не будут клеймить, а будут поняты и приняты. Где они найдут не только учителей, но и семью.

Решение было принято. Единогласно. Без колебаний.

Создание Академии стало актом их совместной воли, самым грандиозным заклинанием, которое когда-либо видели миры. Они встали в круг в центре острова, взялись за руки – рука Генерала в руке Ученого, рука Императрицы в руке Воительницы и так далее, – и выпустили наружу ту самую силу, что приняли в себя. И в этом свете таилась память. Память, преобразованная волей и состраданием.

Остров ответил им. Из его поверхности начали расти стены. Но не просто каменные блоки. Это были кристаллы застывшего времени, в которых навеки запечатлелись вспышки последних мгновений погибших миров. Это были сгустки света далеких, угасших звезд, добытые из самых потаенных уголков памяти «Стирателя». Это был прочнейший, непробиваемый обсидиан из ядра мира Генерала, несущий в себе его несгибаемую стойкость. Фундаментом легла непоколебимая воля Императрицы, а кровлей стала тихая, всеобъемлющая защита Майи-воина.

Здание рождалось на глазах – живое, дышащее, органичное. Оно было асимметричным, полным стремительных арок, соединяющих факультеты, воздушных мостов над внутренними садами, уединенных башен для размышлений и глубоких, тихих гротов для уединения. Оно не подавляло размерами, но внушало благоговение своей историей и ощущением абсолютной, нерушимой безопасности. Оно было их общим детищем, воплощением их единства.

Они назвали его «Академия памяти и равновесия».

Шли недели, складывались в месяцы. Раны – как физические, так и душевные – потихоньку затягивались, оставляя после себя шрамы, которые ныли при смене погоды или при воспоминаниях. Академия постепенно обрастала бытом, обретая свой уникальный, мерный ритм.

Ивану удалось установить систему стабильных порталов в другие миры, откуда и пришли первые ученики.

Не забыл он и свой мир: Ольга Андреевна, полковник Карцев и, конечно, Майя, Маша и Степан были первыми, кому он показал Академию. Все они одобрили эту идею и принимали деятельное участие в обустройстве и налаживании жизни этого нового места.

Утро начиналось с низкого, бархатного звона Колокола рассвета, чей звук, сотканный из застывшего эха погибших миров, мягко, но настойчиво будил обитателей. Его зов нельзя было проспать – он звучал не в ушах, а в самой душе. Студенты – первые пятьдесят новобранцев, отобранные лично основателями из дюжины уцелевших реальностей – спешили на занятия по сияющим то ли стеклянным, то ли ледяным коридорам. Их внешность была пестрой: здесь были и девочки с кожей, отливающей перламутром, и юноши с горящими глазами и руками, от которых исходило легкое марево тепла, и бывшие солдаты с серьезными, замкнутыми лицами, искавшие не славы, а искупления и новой цели.

Их расписание было насыщенным до предела. После обязательной утренней медитации в «Зале тишины» под руководством Майи, где учились слушать не только внешний мир, но и тот тихий, вечный гул памяти внутри себя, начинались теоретические занятия.

В лабораториях Степана-ученого, наполненных приборами, собранными из обломков технологий и артефактов со всех концов междумирья, кипела работа. Пахло озоном, старым пергаментом и странными химическими реактивами. Студенты на курсе «Квантовая метафизика» под его чутким руководством картографировали энергетические потоки между мирами, а на «Энергетическом менеджменте» учились не просто черпать силу, а чувствовать ее течение и перераспределять, залечивая мелкие, едва заметные разрывы на ткани реальности. Сам Ученый, казалось, помолодел; его глаза горели азартом исследователя, наткнувшегося на самую великую и бесконечную загадку.

На большой тренировочной арене под открытым небом, вымощенной плитами с высеченными рунами защиты, гремели команды Ивана-генерала. Его курс «Тактика и стратегия защиты» был самым суровым. Он не учил нападать. Он учил держать строй, прикрывать спину товарища, оценивать угрозу холодным разумом и минимизировать потери любой ценой. Студенты, обливаясь потом под странным светом межмирного неба, отрабатывали совместное создание силовых щитов, способных выдержать удар стихии, и мгновенную эвакуацию под ложной атакой. Генерал же, стоя посреди поля со свистком в зубах и часами-хронометром в руке, был грозен и требователен, но в его крике теперь сквозила не слепая ярость, а суровая, отеческая забота. Он видел в них не пушечное мясо, а будущих стражей, тех, кто встанет на пути хаоса, чтобы защитить мир.

В просторных лекционных залах с идеальной акустикой, настроенной на шепот, царила Ольга-императрица. Ее курс «Искусство власти и бремя выбора» был обязательным для всех. На конкретных, беспощадных примерах падших империй, включая ее собственную, она разбирала по косточкам, как одно-единственное неправильное, принятое в гневе или страхе решение правителя может привести к цепной реакции и конечной катастрофе. Она учила их мыслить на столетия вперед, взвешивать последствия каждого шага и помнить, что за каждой сухой статистикой стоят живые люди, их судьбы и надежды.

Иван, как ректор, не был привязан к одному месту. Его можно было застать и на лекции Ученого, задающим каверзный вопрос о природе энергии «Стирателя», и на изнурительных тренировках Генерала, подбадривающим замерзших и выбившихся из сил студентов кружкой горячего чая, и в огромной библиотеке с бесконечными стеллажами, помогающим юной ученице найти нужный фолиант о древних ритуалах баланса. Его собственный, знаменитый на всю Академию курс «Основы принятия решений» стал легендарным. Он не давал готовых ответов. Он ставил студентов перед жестокими, почти неразрешимыми моральными дилеммами: сохранить один город сейчас или спасти знания, способные защитить десять городов в будущем? Можно ли пожертвовать верным человеком, чтобы спасти отряд? Его занятия всегда заканчивались жаркими, эмоциональными спорами, но Иван учил их главному: принимать решение, основанное не только на логике, но и на совести, и нести за него ответственность до конца.

В просторной общей столовой по утрам пахло свежей выпечкой и странными, но вкусными специями из других миров. По вечерам в «Уютном углу» – комнате с мягкими, проваливающимися креслами и камином, который затапливала сама Лилит, – студенты играли в сложные магические шахматы, где фигуры оживали, или просто болтали, делясь историями о своих домах. Здесь стирались границы между мирами, рождалась настоящая, крепкая дружба.

И вот пришло время для долгожданного и крайне нервного события – официального визита делегации из самого сердца их родного мира. Ольги Андреевны, министра магического образования, и полковника Карцева, представляющего Совет Безопасности. До этого все визиты были неофициальными. В этот же раз была строгая, тотальная проверка. Мир знал, что Академия стояла на передовой против неведомой угрозы, и теперь власти хотели лично оценить последствия, понять, что же произошло на самом деле.

Подготовка кипела несколько недель. Академия и так всегда сверкала чистой – за этим следили хитрые заклинания поддержания порядка, вплетенные в самые камни. Но теперь все было вылизано до блеска. Студенты факультета Стихий, под неожиданно строгим руководством самого Генерала (ко всеобщему удивлению, оказавшегося скрытым перфекционистом), днями напролет репетировали торжественный марш-парад с флагами и синхронными, ювелирно точными выбросами пламени и воды.

– Эй, Огонь! – гремел его голос, разносясь по арене. – Вы что, костер для жарки сосисок разжигаете? Контроль! Тонкие, изящные струи, как перья жар-птицы! Дыхание, а не ураган! А вы, Вода, не рвитесь вперед, вы – фон, плавность и гармония! Работайте вместе! – Студенты пыхтели, краснели, но старались изо всех сил. Бывший солдат видел в них свой новый, самый важный взвод.

На кухне царил хаос. Повара-маги экспериментировали с блюдами, которые должны были одновременно поразить гостей и при этом не взорваться от магического перенапряжения. Запахи стояли умопомрачительные: от жареной гигантской люминесцентной рыбы до пирогов с начинкой из засахаренных снов.

Степан-ученый со своей командой лучших студентов трижды проверял и перепроверял стабильность главного портала для приема высоких гостей.

Иван проводил итоговое совещание с деканами в своем кабинете, за столом, вырезанным из цельного купала окаменевшего времени.

– Помните, – сказал он, и его лицо было серьезно, – мы не должны ничего скрывать, но и не должны пугать. Мы показываем, что боль не забыта, но она под контролем. Что мы не угроза, а гарант стабильности. Наша сила – в понимании, а не в разрушении. – Все кивнули, даже Генерал, сурово скрестив руки на груди.

Настал день Икс. Вся Академия – студенты, преподаватели, администрация – собралась на главной арене, под открытым небом, где переливающийся купол-иллюзия имитировал ясное небо их родного мира. Воздух трещал от предвкушения и сдержанного волнения. Студенты стояли ровным, безупречным строем, в новой парадной форме с эмблемой Академии – стилизованным деревом, растущим из чаши весов. Преподаватели – в торжественных мантиях, цвет которых обозначал факультет.

Иван стоял впереди всех, в своем новом, парадном мундире ректора. Рядом с ним – Степан, Майя, Маша, остальные «я» – его и других. Он сделал глубокий вдох, чувствуя тихую, спокойную гордость. Они прошли через ад. Они вынесли невыносимое. И они построили что-то настоящее. Что-то хорошее. Островок разума и надежды в океане хаоса.

Портал в центре арены, огромный обод из полированного адаманта с вплетенными серебряными нитями, вспыхнул ровным, ослепительным светом. Загудели стабилизаторы, работавшие под пристальным взглядом Степана. В сияющих, переливающихся вратах появились два четких силуэта – элегантная, с безупречной прической и в строгом костюме Ольга Андреевна и подтянутый, с рядами орденов на груди, с внимательным, оценивающим взглядом полковник Карцев. Они сделали шаг вперед, на застеленную багряным ковром платформу арены, и улыбнулись, готовясь к торжественной встрече. Полковник окинул строя студентов одобрительным, профессиональным взглядом, заметно кивнув.