Читать книгу: «На пороге бури», страница 10

Степан подошел к центральному столу, смахнул с него пыль и задумался.

– Ладно, – прошептал он, его глаза горели фанатичной решимостью. – Если нынешняя магия бессильна, может, пришло время для чего-то более старого. Более темного. Ты где-то здесь. Ответ должен быть здесь.

Он был полон решимости найти ответы. Выяснить, куда пропал Иван. Кем был этот Лука. Он чувствовал, что стоит на пороге страшной тайны, и был готов заплатить любую цену, чтобы ее раскрыть.

Спустя несколько часов Степан уже не чувствовал ни усталости, ни боли в руке. Его сознание было полностью поглощено древними текстами. Он перелопатил десятки манускриптов: трактаты о межмировых разломах, бестиарий о существах других миров, хроники Великой Смуты, когда реальность трещала по швам. Ничего. Либо информация была слишком обрывчатой, либо не имела никакого отношения к делу.

Отчаяние снова начало подбираться к нему, холодными щупальцами сжимая горло. Он отшвырнул очередной потрепанный фолиант, и тот с глухим стуком приземлился в груду ему подобных.

– Где же? – прошептал он, сжимая виски. – Должен же быть ключ…

Его взгляд упал на самый дальний, самый темный угол хранилища. Там, закованный в массивные цепи из сплава серебра и стали, стоял небольшой ларец из черного дерева. На его крышке был вырезан странный символ: семь концентрических кругов, пересеченных зигзагом молнии.

Степан никогда не видел его раньше. И он, казалось, знал все, что было в этой библиотеке.

Сердце его учащенно забилось. Он подошел ближе. Цепи были холодными и тяжелыми, но на них не было видно замка. Они, словно гигантская змея, которая поймала и сдавливала добычу, охватывали ларец.

Степан протянул руку, чтобы прикоснуться к дереву, но цепи внезапно вспыхнули тусклым синим светом, и болезненный разряд ударил его по пальцам. Охранное заклятие. Древнее и очень мощное.

Он отшатнулся, сунул обожженные пальцы в рот. Это только подстегнуло его интерес. Что они так тщательно охраняли?

Он осмотрел цепи. Ни замков, ни видимых рун. Заклятие было вплетено в сам металл. Его нельзя было взломать грубой силой или обычным развеиванием. Нужен был ключ. Или… правильный вопрос.

Степан закрыл глаза, пытаясь уловить логику охраны. Что защищали создатели? Не предмет. Знание. Опасное знание. А к такому знанию нельзя подобраться с наскока. Нужно доказать, что ты готов его принять.

Он сделал глубокий вдох и сосредоточился. Он мысленно отбросил свою ярость, свою ревность, свою боль. Он представил себя чистым инструментом. Инструментом познания. Он не искал силу или месть. Он искал истину. Ради спасения своих друзей. Ради Ивана.

Он снова протянул руку, теперь его пальцы не дрожали. Он не пытался прикоснуться к ларцу. Он просто держал ладонь над ним, излучая чистую, незамутненную жажду понять.

Цепи дрогнули. Синий свет вспыхнул снова, но на этот раз он не был болезненным. Он был холодным и безразличным, как свет далеких звезд. Металл заскрежетал, и цепи медленно, словно нехотя, поползли вниз, освобождая ларец. Охранное заклятие было снято.

Степан с замиранием сердца приоткрыл крышку. Внутри, на бархатной подушке, лежала не книга, а один-единственный предмет: идеально отполированный черный камень размером с кулак. Он был не просто черным. Он был воплощением тьмы, поглощающей весь свет вокруг себя. Смотря на него, Степан чувствовал, как взгляд увязает в бесконечной глубине.

Он осторожно дотронулся до камня. Камень был холодным и гладким. И в тот миг, когда его пальцы коснулись поверхности, в его сознание ударил шквал образов.

Лука был этой новой неизвестной в этом уравнении. Осколком. Был ли он чем-то большим? Его действительно вышвырнуло в эту реальность, но откуда?

Но что это значило? Были ли они в нем? Исчезли ли они навсегда, оставив после себя лишь его? Или… он был мостом? Ключом к их возвращению?

Его мысли прервал тихий, скрипучий голос, раздавшийся из темноты:

– «Вита-куб»… редко кто решается прикасаться к нему добровольно.

Степан резко обернулся. В проходе между стеллажами стояла древняя, сгорбленная фигура в темных одеждах хранителя. Его лицо было скрыто глубоким капюшоном, но Степан почувствовал на себе тяжелый, изучающий взгляд.

– «Вита-куб»? – переспросил Степан, смотря на черный камень. – Но это же камень…

– Это не камень, – проскрипел хранитель. – Это сгусток информации. Память о начале и конце всех вещей. Он показывает то, что было, и то, что может быть. Ты искал ответы, сын мой. Ты их нашел. Доволен ли ты?

Степан молчал. Нет, он не был доволен. Он был напуган. Ответ оказался гораздо страшнее, чем он мог предположить.

– Он… мальчик… Лука… что он такое? – наконец выдавил он.

Хранитель медленно покачал головой.

– Он – то, что осталось. Печать на ране мироздания. Он несет в себе их силу и их боль. Он не помнит, потому что память была бы для него ядом. Но она никуда не делась. Она спит в нем.

– И что мне делать? – в голосе Степана слышалась беспомощность.

– Выбор за тобой, – скрипуче произнес хранитель. – Можно попытаться разбудить память. Вернуть то, что было утрачено. Но цена… цена может быть разрушительной. Или… можно принять то, что есть. И защищать то, что осталось.

Старик повернулся и медленно зашагал прочь, растворяясь в тенях между стеллажами.

– Подождите! – крикнул ему вдогонку Степан. – Какой выбор правильный?

Но в ответ донесся лишь шепот:

– Правильного выбора не бывает, дитя. Бывает просто выбор и его последствия.

Степан остался один на один с черным камнем и страшной истиной. Он смотрел на «Вита-куб», и его ум лихорадочно работал. Разбудить память Луки? Или… оставить все как есть? Принять, что его друзья ушли, оставив после себя лишь эхо?

Он думал о Луке. О его спокойной силе. О его печали. О том, как Маша смотрела на него. Он думал об Иване.

Он не знал, что правильно. Но он знал, что не может принять это решение один.

Осторожно, с большой почтительностью, он взял «Вита-куб» и положил его в специальный защитный футляр.

Он вышел из библиотеки, неся в руках не ответ, а еще более тяжелую тайну. Битва была далека от завершения. Она только начиналась. И на кону было уже нечто большее, чем жизнь его друзей. На кону был покой всего мироздания.

Начало формы

Глава 14. Мост через бездну

Тишина в кабинете Виктора Леонидовича Багрина была густой, звенящей, налитой доверием и медицинским авторитетом. Она давила на Ивана – нет, на Александра – словно ватное одеяло, которым пытаются затушить огонь. Огонь его прежней жизни.

– Вот видите, Александр, – голос врача был самим спокойствием, – мозг – удивительный инструмент. Он способен создать целые миры, чтобы защитить нас от невыносимой реальности. Ваша «магия», ваши битвы, ваш «Стиратель»… это все метафоры. Мощные, красивые, но всего лишь метафоры вашего горя. Одиночества. Желания все исправить, повернуть время вспять.

Иван молчал. Он смотрел на свои руки. Руки, которые обнимали Майю и гладили по голове Машу. Они казались ему чужими. Бледными, безжизненными. В них не было силы. Никакой. Только мелкая дрожь.

Он попытался. Внутри себя, в самой глубине, где всегда тлела искра его дара, он искал хоть что-то. Хоть намек на энергию, на тепло. Встретил лишь ледяную, бездонную пустоту. Ту самую пустоту, с которой он, якобы боролся.

– Дедушка… – выдохнул он, и голос его прозвучал хрипло и слабо.

– Я здесь, Сашенька, – отозвался пожилой санитар, стоявший у двери. Его лицо, такое родное и такое невозможное, было искажено печалью. – Я никуда не уйду. Мы поможем тебе. Правда же, Виктор Леонидович?

Доктор Багрин кивнул, сложив руки на столе.

– Конечно. Но для этого вам, Александр, нужно сделать первый и самый важный шаг. Принять. Принять нашу реальность. Принять то, что ваш разум создал сложную защитную конструкцию. Принять, что Майи и Маши нет. Это больно. Невыносимо больно. Но только пройдя через эту боль, вы сможете исцелиться. Попробуйте сказать: «Меня зовут Александр Сергеевич Семенов».

Иван закрыл глаза. Где-то там, в параллельном мире, в Академии на перекрестке, его друзья, его союзники, его семья… Они что? Часть его бреда? Диссоциированные субличности? Ольга-императрица с ее стальной волей? Степан-ученый с его холодным умом? Генерал с его яростью? Неужели все это – лишь части его собственного скрытого эго?

Он чувствовал, как его воля тает, как края реальности, которую он знал и любил, становятся расплывчатыми, как акварельный рисунок под дождем. Так было легче. Неимоверно легче. Сдаться. Принять эту простую, страшную правду. Утонуть в этом медицинском спокойствии и позволить им лечить себя от самого себя.

– Меня… – он начал и почувствовал ком в горле. – Меня зовут…

И в этот момент репродуктор на столе доктора переключил тихую волну с классической музыкой, прорвался на мгновение сбой, помеха. Искра статики. И в этой искре ему показалось, что он слышит знакомый голос. Тихий, отчаянный, словно доносящийся с другого конца вселенной.

«…Иван! Держись! Мы…знаем… мы найдем…»

Голос Маши. Перекрытый помехами, искаженный, но это был он.

Сердце Ивана рванулось в груди, как пойманная птица. Доктор Багрин, заметив его вздрог, слегка нахмурился и постучал по репродуктору. Помеха исчезла, и снова зазвучал плавный голос виолончели.

– Что-то не так, Александр?

Иван посмотрел на него. На его спокойное, профессиональное лицо. На деда, который смотрел с беспокойством. И вдруг он понял. Понял самую суть этой ловушки.

Ее сила была не в правдоподобии. Ее сила была в нормальности. Она не атаковала его силой, она предлагала ему сдаться. Предлагала самый легкий путь – путь безумия, который на самом деле был путем покоя. Признай, что ты сумасшедший, и вся твоя боль, вся ответственность, весь груз – растворятся. Ты не виноват. Ты просто болен.

Но тот обрывок голоса, эта искра извне, была мостом. Хрупким, тонким, как паутина, но мостом обратно к себе.

Он глубоко вздохнул и поднял голову. В его глазах, всего на секунду, вспыхнул прежний огонь.

– Меня зовут Иван Кузнецов, – сказал он тихо, но четко. – Я – ректор Академии памяти и равновесия. И вы… вы не настоящие.

Лицо доктора Багрина не изменилось. На нем появилась лишь тень сожаления.

– Отрицание – это часть процесса, Саша. Я понимаю. Но ты делаешь себе только хуже. Тебе нужен покой. И лечение. Сергей Иванович, помогите нашему пациенту вернуться в палату. Пора принять лекарства.

«Дед» шагнул к нему. И в его глазах Иван увидел не любовь и печаль, а нечто пустое, механическое, исполняющее программу.

Это был не его дед. Это была хитрая, идеально выверенная иллюзия.

Иван отшатнулся. Он был слаб. Без сил. Но он все еще оставался Иваном.

***

В это же время, в измерении Академии, царил хаос иного рода. Хаос тихий, но от того не менее губительный.

Майя стояла у огромного окна в зале Совета, глядя на мерцающие огни бесчисленных миров. За ее спиной сидели Степан и Маша. Лука, уставший и напуганный, дремал на одном из диванов, его серебристые волосы отливали призрачным светом. Воздух в зале был спертым, насыщенным невысказанными страхами и взаимными упреками, витавшими между тремя взрослыми, как ядовитый туман.

– Я ничего не нашел, – голос Степана был плоским, выгоревшим. В его глазах не осталось и следа от любопытства, лишь пепел поражения. Он смотрел в пол, избегая встретиться взглядом с Машей. – Я просканировал все прилегающие сектора. Никаких следов портала, никаких следов энергетического выброса. Они исчезли. Тетя Оля, Борис Петрович… Иван. Как будто их и не было. Это… это как «Стиратель», но тоньше. Без шума и ярости. Тихая, хирургическая ампутация.

– Не говори так! – резко обернулась Маша. Ее глаза были красными от слез, но в них горела не детская обида, а ярость девушки, которая отказывается смиряться. Она вскочила, и ее тень, отброшенная за спину, казалась вдруг больше и острее. – Они есть! Я чувствую папу. Он… жив. Но он далеко. Очень далеко. И ему страшно. Он борется с чем-то, что пытается его… стереть изнутри.

Майя молча кивнула, не отрывая взгляда от звездной бездны. Она тоже чувствовала. Но не связь, а… разрыв. Дыру в мироздании, затянутую какой-то чужеродной, неестественной материей. Как шрам, который не болит, но постоянно напоминает о себе ледяным онемением.

– Степа, – сказала она, не оборачиваясь. Голос ее был низким и опасным. – Ты что-то скрываешь. Я читаю тебя, как открытую книгу. Твоя аура колется, как еж. Говори. Сейчас же.

Степа вздрогнул. Он взглянул на Луку, потом на Машу, и его лицо исказилось гримасой боли и стыда. Пальцы его непроизвольно сжались в кулаки.

– Я был в библиотеке Михайловского замка, – начал он с трудом, слова встали комом в горле. – Я… я прикоснулся к «Вита-кубу».

Майя резко обернулась. Даже Маша замерла, и ее гнев сменился леденящим ужасом.

– Ты сделал что? – прошипела Майя, и тени у ее ног зашевелились, поползли к Степану. – Это запрещено даже нам! Силы, хранящиеся там… они не для живых умов! Они разъедают сознание!

– Я знаю! – перебил он ее, вскочив. Его собственная тень, обычно такая четкая, задрожала и поплыла. – Я знаю! Но что мне оставалось делать? Сидеть сложа руки? Ждать, пока эта… эта штуковина, – он грубо, с ненавистью, указал на спящего Луку, – решит, что с нами делать? Я нашел ответ! Или… его часть. И это хуже, чем я мог предположить!

Он залпом выпалил все, что увидел и услышал от «Вита-камня». О жертве. Что Иван и другие не погибли. Что Лука – ключ к тому, чтобы их найти. И о страшном, невыносимом выборе: разбудить его память и рискнуть всем, что осталось, или принять потерю и охранять этот живой ключ от Апокалипсиса.

Когда он закончил, в зале повисло тяжелое, гнетущее молчание. Маша с ужасом смотрела на Луку и Степана, ее рука сама потянулась к горлу.

– Нет… – прошептала она, и голос ее сорвался. – Это неправда. Он не… он не угроза. Он просто потерян. Он страдает!

– Угроза или нет, мы не знаем, – холодно отрезала Майя. Ее взгляд стал острым, как лезвие. Она оторвалась от Степана и уставилась на Луку, изучая его, как опасный, неопознанный объект. – Но теперь я понимаю. Твоя дуэль с ним, твоя ревность… это было не просто глупое, мальчишеское поведение. Это был страх. Первобытный, животный страх. Ты испугался его силы и того, что он может означать. И вместо того, чтобы поделиться страхом, ты полез на рожон.

– А ты не испугалась? – бросил он ей в ответ, его собственная ярость, копившаяся неделями, наконец вырвалась наружу. —То, что произошло, вывело всех из равновесия! Только что закончилась история со «Стирателем» и тут на тебе, новая беда!

– Я отвечаю за безопасность этого места, пока нет Вани! – ее голос загремел, заглушая его, и по стенам поползли настоящие, густые тени, сжимаясь вокруг света люстр. – А ты, единственный, кто обладал хоть какими-то данными, скрывал их из-за раненого эго! Из-за тебя мы потеряли драгоценное время! Время, которого у Ивана может и не быть!

– Хватит!

Голос был тихим, но он разрезал ссору, как нож. Это говорила Маша. Она встала между ними, ее юное лицо было суровым, почти незнакомым. В ее позе была внезапная уверенность, унаследованная от приемного отца.

– Вы оба правы. – Ее голос дрожал, но не срывался. – Степан испугался и поступил глупо и эгоистично. Но мы не сможем ничего сделать, если будем враждовать друг с другом. Мы сломаемся. И тогда эта… эта штука, что забрала их, победит, даже не начав настоящей битвы. Папа… – ее голос дрогнул, но она заставила себя продолжать. – Папа бы этого не хотел. Он доверил нам Академию. И друг друга. Он верил, что мы справимся.

Она подошла к Луке и осторожно коснулась его плеча. Юноша проснулся мгновенно. Его изумрудные глаза широко распахнулись, в них мелькнула паника, пока он не увидел Машу. Он инстинктивно потянулся к ней, как ребенок к матери.

– Ты… помнишь что-нибудь? – тихо спросила она, игнорируя напряженные взгляды за своей спиной.

Лука покачал головой, сжимая виски пальцами. Его лицо исказилось от умственного усилия.

– Только… шум. Громкий, белый шум. И чувство, что я… что я должен что-то найти. Кого-то найти. Иван в беде. Я должен ему помочь. Он зовет. Тихо. – Его слова были обрывистыми, путанными.

– Как ты можешь ему помочь? – спросил Степан, но уже без прежней агрессии, с искренним, научным любопытством, пробивающимся сквозь усталость.

– Не знаю, – честно ответил Лука, и в его глазах стояла мучительная беспомощность. – Но я чувствую связь. Она… тонкая. Как паутинка. Она тянется туда. – Он беспомощно махнул рукой в сторону стены, за которой была бесконечность миров. – Но она рвется. Ее что-то глушит. Что-то… белое и тихое.

Майя и Степан переглянулись. Это было хоть какое-то, пусть и смутное, указание.

– Можешь показать? – спросила Майя, и в ее голосе впервые прозвучала не подозрительность, а холодная, отточенная решимость.

Лука кивнул, с трудом поднялся. Он пошатывался, и Маша поддержала его. Он подошел к центру зала, туда, где на полу был выложен сложный магический круг – карта Перекрестка реальностей. Он опустился на колени и прикоснулся пальцами к холодному, темному камню.

– Он не здесь, – прошептал Лука, зажмурившись. – Он… в другом месте. Совсем ином, не похожем ни на что.

– Невозможно, – автоматически возразил Степан. – Каким образом ты это чувствуешь? Ни один прибор ничего не обнаружил!

– Поверь мне, я знаю! – настаивал Лука, и на его лбу выступил пот от усилия. Пол под его пальцами начал слабо светиться изнутри. – Там… тихо. Пусто. И очень, очень одиноко. Там нет цвета. Только белизна.

Внезапно его тело затряслось. Из его пальцев, касавшихся камня, ударила яркая, слепая вспышка энергии. Это была не магия, какой ее знали Майя и Степан. Это было что-то чистое, сырое, первозданное. Сила самого мироздания, не отлитая ни в какие формы и заклинания.

Энергия ударила в карту, и та ожила. Огни миров померкли, а вместо них возникло изображение. Смутное, колеблющееся, как картинка на плохом телевизоре, но узнаваемое.

Они увидели белую комнату. Узкую кровать. Человека в белом халате с пронзительными, слишком спокойными глазами. И человека, сидящего на кровати. Ивана. Его лицо было бледным, изможденным, но в глазах, вопреки всему, горела знакомая всем им искра сопротивления.

– Папа! – вскрикнула Маша, делая шаг вперед.

Изображение задрожало, поплыло. Казалось, Иван повернул голову и смотрит прямо на них, сквозь время, пространство и слои ложной реальности. Его губы шевельнулись.

И в этот момент в кабинете доктора Багрина Иван, услышав в своей голове крик Маши, увидел перед собой на мгновение не стену, а лицо своей приемной дочери. И лица Майи, Степана и юноши с серебряными волосами.

– Маша! – выкрикнул он, и это был клич, полный надежды и ярости.

Иллюзия дрогнула. Стены кабинета поплыли, замигали, как плохая голограмма. Лицо доктора исказилось маской холодной, безжизненной ярости.

– Нет! – прошипел он, и этот голос зазвучал механически, с легким металлическим дребезжанием. – Ты не уйдешь! Ты останешься здесь! Ты будешь здоров! Ты будешь счастлив в неведении!

Санитар сделал шаг к Ивану и потянулся, чтобы схватить его. Но движение было резким, лишенным человеческой плавности и грации.

В Академии изображение стало на мгновение резким и ясным. Все они увидели, как пожилой санитар агрессивно движется к Ивану, его лицо искажено пустой маской решимости.

– Нет! – закричала Майя.

И не думая, действуя на чистом инстинкте защитницы, она выбросила руку вперед. Темная энергия ринулась через мерцающий портал-изображение, в белый кабинет доктора, словно вонзая кинжал в саму ткань чужой реальности.

В мире клиники тень материализовалась из ничего. Она взметнулась от стены, как живая, и обвилась вокруг руки «деда», отбрасывая его прочь с нечеловеческой силой. Тот рухнул на пол, и его тело на мгновение заплыло, стало полупрозрачным, обнажив пульсирующие внутри серые схемы.

Доктор Багрин вскочил с кресла. Его лицо теперь было полностью нечеловеческим, идеальной маской безупречного, цифрового гнева.

– Внешнее вмешательство. Обнаружено. Несанкционированный ментальный прорыв. Протокол изоляции нарушен. Активирую протокол подавления, – произнес он металлическим, лишенным всяких эмоций голосом, словно объявляя погоду.

Стены комнаты вдруг пошли волнами. Белая краска потекла, как жидкий пластик, обнажая под собой не кирпич и бетон, а серую, пульсирующую, органическую материю, испещренную мерцающими светодиодами. Пол заколебался под ногами Ивана, стал мягким и вязким.

В Академии изображение начало рушиться. Его затягивало серой, статистической пеленой, словно экран старого телевизора после окончания трансляции.

– Он там! Он жив! Мы нашли его! – кричала Маша, хватая Луку за руку. Ее пальцы впились в его запястье. – Держи связь! Держи, пожалуйста!

Лука стонал, из его носа потекла алая кровь, капая на магический круг и шипя, как кислота. Он был мостом, и мост этот рушился под натиском чужеродной системы, защищавшей свою иллюзию. Его тело билось в конвульсиях, но он не отпускал камень.

– Он не справится один! – крикнул Степан, его ум уже анализировал, просчитывал варианты, ища решение в самой безнадежной ситуации. – Ему нужна точка опоры! Якорь в его реальности! Что-то, во что он верит безоговорочно, что не может быть сфальсифицировано! Фундамент!

Майя поняла мгновенно. Она снова сконцентрировалась, игнорируя головную боль, кравшуюся к вискам. Магический сгусток в мире клиники метнулся не к атакующему санитару, который уже поднимался, а к Ивану. Она не атаковала. Она обвилась вокруг его запястья, холодная и живая, как прикосновение знакомой руки в кромешной тьме. И через эту тень она послала ему не силу, а образ. Четкий, ясный, яркий, вложив в него всю свою волю.

Образ Белого древа из санатория «Белая роща».

Иван, отбивавшийся от нападавшего «деда» одними кулаками, увидел этот образ в своей голове. Услышал в памяти песню – ту самую, что нельзя было подделать никакими технологиями. Песню покоя и силы.

Это было реально. Это было его. Это и был он.

И он ухватился за этот образ, как тонущий за единственную соломинку. Он вложил в него всю свою волю, всю свою веру, всю свою любовь к тому, что защищал. Он стал этим древом – непоколебимым, уходящим корнями в самую суть своей истинной реальности.

– Я – Иван Кузнецов! – закричал он уже не в кабинет, а в саму суть этой иллюзии, в ее алгоритмическое сердце. – И мой мир – реален!

В Академии Лука вскрикнул и откинулся назад, разрывая контакт. Портал-изображение схлопнулся с звуком рвущейся ткани пространства.

Но дело было сделано.

В белой комнате, которая теперь больше походила на пульсирующий внутренний орган какого-то гигантского кибернетического существа, произошла вспышка. Вспышка чистого, зеленовато-белого света. Она шла не от Ивана, а от него самого, из его сердца, из самой его сути.

Свет ударил в ползущие по стенам серые щупальца, в пульсирующий пол. Материя иллюзии завизжала – Иван точно услышал высокий, цифровой, нечеловеческий визг – и стала отступать, обугливаться по краям. Краска вернулась на стены. Пол снова стал твердым и холодным.

Доктор Багрин и санитар замерли на мгновение, их формы дрожали, расплывались, пытаясь снова обрести стабильность, вернуться к своей обманчивой нормальности.

Этого мгновения Ивану хватило. Он рванулся к двери. Рука его не дрожала, когда он дернул на себя ручку.

Дверь поддалась. За ней оказался не коридор клиники, а ослепительный, белый, безграничный туман. Он слепил глаза и не предлагал никаких ответов.

Иван, не раздумывая, шагнул в него. В неизвестность. В разлом между реальностями.

Дверь захлопнулась за его спиной с тихим, но окончательным щелчком.

В кабинете доктор Багрин медленно выпрямился. Его лицо снова было идеально спокойным и профессиональным. Он поправил безупречный халат. «Дед» поднялся с пола, его форма снова была плотной и человеческой.

– Побег субъекта Кузнецова зафиксирован, – произнес доктор в пустоту ровным голосом. – Протокол содержания провален. Активирован протокол преследования. Войти в его реальность не удалось. Будем ждать, когда он вернется сам. Рано или поздно он устанет. Все устают. Все хотят покоя.

Он сел в кресло и снова сложил руки на столе. В ожидании. Его глаза были пустыми и бездонными.

***

Иван бежал. Бежал по бесконечному, белому, безвоздушному пространству, где не было ни верха, ни низа, ни времени, ни направления. У него за спиной не было звуков погони, но было чувство, что вся эта искусственная, враждебная реальность преследует его по пятам, протягивая невидимые щупальца, пытаясь снова заглотить, усыпить, убедить.

Он бежал, чувствуя на запястье легкий, прохладный, уже почти исчезающий след тени Майи. И в уме его звучала песня Белого древа – якорь, мелодия его настоящей жизни.

Он был снова целым. Он знал, кто он такой.

Но он застрял в ловушке. Где-то в буферной зоне между мирами. В преддверии той самой иллюзии, которая только что пыталась стать его единственной реальностью.

Иван понимал, что это была не просто иллюзия. Это была разумная, целеустремленная, враждебная сила. Не «Стиратель». Нечто иное, более холодное и расчетливое. Нечто, что умело охотиться на самые светлые воспоминания и превращать их в оружие. И оно все еще было там. Ждало в белизне. Выжидало.

Он остановился, пытаясь перевести дух. Кругом простиралась лишь белизна. Безмолвная, всепоглощающая, терпеливая.

– Майя! Степан! Маша! – позвал он, но его голос утонул в этой неестественной, поглощающей звук тишине без эха.

Ответа не было.

Он один.

Но теперь он знал, что они есть. Что они его нашли. Что у него есть дом, ради которого стоит бороться.

Он посмотрел на свое запястье. След тени окончательно исчез, растворившись, как дым.

Но он помнил ее прикосновение.

Иван Кузнецов сделал глубокий вдох, вглядываясь в ослепительную белизну, ищущую малейшую точку отсчета, малейшее отклонение, и сделал шаг вперед. На поиски выхода. Домой.Начало формы