Истина в твоем прикосновении

Давай поговорим

Кево

Кулак с треском врезается мне в лицо, но я молчу. Я не издаю ни стона от боли, ни хрипа, ни тем более мольбы. Неважно, сколько они хотят продержать меня здесь. Боль взрывается в моей щеке, однако утихает так быстро, что, наверное, стоило бы забеспокоиться.

Левый глаз уже опухает, большая часть лица онемела. Моргаю пару раз: грязный бетон расплывается перед глазами, потом зрение наконец проясняется. Осторожно выпрямляюсь, но голова все равно немного кружится. Обезвожен и вот уже несколько дней нормально не ел.

Уилл стоит передо мной и смотрит на меня как на грязь под ногами.

– Все еще нет? – спрашивает он, тяжело дыша.

Я стискиваю зубы так сильно, что челюсти начинают ныть от боли. Но с моих губ не слетает ни слова.

– Понятия не имею, почему ты все усложняешь. – Он встряхивает руку, которой только что ударил меня. На лбу выступили мелкие капли пота, кожа Уилла покраснела от напряжения. – Это все из-за девчонки? Девчонки, которая рано или поздно отправится на тот свет, если так будет продолжаться и дальше?

Мои руки, привязанные к подлокотникам стула, непроизвольно сжимаются в кулаки. Если я когда-нибудь доберусь до Уилла, то убью его – медленно и мучительно. Наслаждаясь каждой секундой.

Уилл, кажется, понимает, что задел меня за живое, потому что на его лице расплывается дьявольская ухмылка, когда он подтягивает к моему стулу второй и садится на него верхом. Он осторожен, он тщательно следит за тем, чтобы не оказаться в пределах досягаемости моих ног, что для меня довольно досадно.

Уилл опирается руками на спинку стула.

– Блум, – говорит он, неестественно растягивая слово, и не спускает с меня глаз. – Такое невинное имя, не находишь? Для типичной серой мышки с последнего ряда.

Я стискиваю зубы еще сильнее, чтобы не сказать ему в ответ какую-нибудь глупость. Мне хочется плюнуть ему в лицо, но я не делаю ему одолжения, отвечая на его насмешки. Пока.

– Хотя она не такая уж и невзрачная, да? – Глаза Уилла блестят. – Что она сделала, чтобы вот так обвести тебя вокруг пальца? Должно быть, она была очень убедительна, раз заставила тебя изменить все свои идеалы и планы. – Он смеется – так громко, что я вздрагиваю.

Гнев внутри меня бурлит со все нарастающей силой, но помимо гнева я чувствую сожаление. Сожаление, что я не убил этого типа, когда у меня была такая возможность, что я вообще позволил ему приблизиться к Блум.

– Ты всегда был засранцем, – подчеркнуто спокойно цежу я сквозь зубы. Это первые слова, которые я произношу с тех пор, как меня привели в эту комнату и начали избивать. Хорошо подобранные первые слова.

Он цокает языком.

– Раньше мы были на одной стороне, Кево. Тебе следовало знать, где твое место.

– Мы никогда не были на одной стороне. – Я сплевываю в сторону и вижу кровь, но в данный момент меня это не волнует. – Возможно, какое-то время я действительно убеждал себя в этом, но это было ошибкой. – Я взвешиваю каждое свое слово. Я говорю искренне. На какое-то время мои друзья и люди Джозефа действительно образовали своего рода сообщество по интересам. Мы нуждались друг в друге и работали вместе. Ни больше ни меньше.

При мысли о том, насколько я был наивен, я с трудом подавляю рык. До недавнего времени мы были просто детьми, которые хотели отомстить сезонным семьям за их ошибки. Я вырос, зная, что они сделали с моими предками, с моими родителями. Моя мать была мятежницей, она боролась за свободу семьи Роша и воскрешение Ванитас и умерла ради этой цели. Когда в последние годы стало формироваться все больше и больше разрозненных повстанческих группировок, я был чуть ли не в эйфории. Я встречался с другими мятежниками, заводил знакомства и в какой-то момент услышал о Джозефе – члене Осеннего Дома, который впал в немилость и теперь пытается возглавить восстание против Домов.

Возможно, мне с самого начала следовало отнестись к нему более подозрительно и усомниться в его мотивах. Но когда я впервые встретился с Элией и он рассказал мне о плане украсть амулет во время Весеннего бала, я даже не стал долго раздумывать. Я хотел действовать, хотел, наконец, оказаться на передовой, продолжить борьбу своих родителей вместо них. И даже когда я узнал о смерти Сандера, то не отступил. Чем была жизнь одного Зимнего юноши против всех тех жизней, которые его семья уничтожила в те далекие времена?

Мое задание было простым: выдать себя за Стража Весны, добраться до новой, неопытной Хранительницы Зимы и украсть амулет. Раз-два, ничего особенного. В тот момент я еще не подозревал, что Блум затронет мое сердце. Что она будет больше, чем просто сезонная девушка, которую можно подвести под одну гребенку с другими предателями из ее мира. Когда Уилл и Элия рассказали мне о планируемом похищении, я, увидев ее снова, испытал почти облегчение. Мне было любопытно посмотреть на девушку, которая во время бала оказалась так непохожей на ту, которую я себе представлял. Я захотел убедить ее. Уже в тот вечер, в парке, я не собирался принуждать ее к ритуалу перехода. Я хотел убедить ее помочь нам добровольно. Остальные были не в восторге от этого. Вначале у меня еще получалось успешно противостоять им, убеждать их дать мне больше времени, но чем больше дней проходило, тем сильнее я убеждался в том, что наше сотрудничество будет краткосрочным. Группа Джозефа никогда не скрывала, что ради достижения своих целей они готовы идти по трупам и не остановятся ни перед чем. После того как Элия и Уилл напали на Блум и украли Зимний кристалл, я окончательно понял, что мы больше не союзники. И испытал облегчение.

До сих пор хорошо помню свою единственную встречу с самим Джозефом, вскоре после побега Блум из квартиры в Осло. До этого в поисках Блум я несколько часов подряд бродил по улицам, обшаривал весь Осло, переворачивал каждый камень. От Анатолия я знала, что Уилл вернулся в город и наблюдал за нами. Тогда я до безумия испугался того, что он найдет Блум раньше меня и схватит ее. Когда на следующее утро я вернулся в квартиру, Джозеф уже был там, чтобы обсудить со мной создавшуюся ситуацию. Когда он сказал мне, что является отцом Блум, меня это даже не особенно шокировало. Уже тогда я испытывал к Блум чувства и хотел узнать ее получше. И все же она оставалась частью того мира, который я с детства научился ненавидеть. Тайные отношения, беременность и незаконнорожденные дети, на мой взгляд, вполне вписывались в эту картину.

Джозеф предложил мне сделку: он рассказывает мне, как попасть на остров незамеченным, в обмен на это я регулярно отчитываюсь перед ним и, когда настанет время, доставлю Блум. А пока я должен был завоевать доверие девушки, чтобы, как сказал Джозеф, сделать ее более покладистой.

Уже тогда у меня руки чесались врезать ему по лицу. Уверен, он рассказал мне о своем родстве с Блум только для того, чтобы убедить меня, что он не причинит девушке вреда, когда я доставлю ее ему. Но было совершенно очевидно, что он ее не знает: Блум не походила на других представителей сезонных семей. Она была по-прежнему верна своей семье, но я не мог ее в этом винить – в конце концов, это было все, что она когда-либо знала. Тем не менее она была хороша: я знал это с той секунды, когда впервые увидел ее в саду в Весеннем Дворе. Поэтому я согласился, заверив Джозефа в своих услугах, а взамен получил информацию, необходимую мне, чтобы незаметно попасть на остров. Я знал, что Джозеф опасен. Но, правду сказать, следить за ним было гораздо проще, пока он считал, что мы – одна команда.

Я поднимаю взгляд и с ненавистью смотрю на Уилла. Возможно, какое-то время Джозеф действительно доверял мне. Уилл не доверял мне никогда. С самого начала у него были со мной проблемы, и он был прав. После рейда в Гетеборге, когда я предложил сопровождать его и других повстанцев в Калинойю, он решительно протестовал. Джозеф – нет. Я не питаю иллюзий, будто он хоть на секунду поверил, что я на его стороне. Даже слепой увидел бы те чувства, что я испытываю к Блум. Нет, Джозеф использовал меня – точно так же, как я использовал его. Он взял меня с собой, чтобы использовать против Блум, если понадобится. Я был его рычагом, средством давления, козырем в рукаве. Однако теперь никто из нас больше не притворяется, что мы – команда.

– У нас одна цель, – холодно бросает мне Уилл. – Это должно сделать нас союзниками.

– Ты что, правда в это веришь?

Уилл оценивающе смотрит в мою сторону:

– Просвети меня.

– Не все повстанцы готовы идти по трупам ради достижения нашей цели, – сердито напоминаю я. – По крайней мере, по трупам невинных людей.

– Среди них нет невинных.

Я качаю головой, игнорируя боль, вспыхивающую за лобной костью и в щеке.

– А что, если вы победите? – с вызовом спрашиваю я. – Вы сражаетесь за Ванитас, за его законное место в цикле и свою свободу. Но если вы действительно победите, то не наживете ничего, кроме врагов. Вами руководит психопат, готовый ради достижения своих целей столкнуть собственную дочь с обрыва. Что это будет за жизнь?

– Кто нас возглавит, не твоя проблема, Перик. Эти кости еще не брошены.

Заявление Уилла меня особо не удивляет. Эта группа повстанцев похожа на змей в яме, поэтому Джозефу не стоит удивляться, если в итоге предадут его самого. Но в данном случае я согласен с Уиллом – это точно не моя проблема.

– Знаешь, – продолжает Уилл, – я никогда тебе не доверял. Ну, может, только вначале, когда мы планировали украсть амулет. У тебя были принципы, и ты был весь такой из себя хороший соседский парень. Вполне возможно, именно поэтому Джозеф и выбрал тебя на роль двойного агента. Но когда ты вынес нам с Элией мозг из-за истории с кровью Калино, я сразу понял, что ты переметнулся на другую сторону. Я видел, как ты на нее смотрел.

Я просто молча пялюсь на него. Понятия не имею, что Уилл хочет от меня услышать, потому что он прав. Получив приказ завоевать доверие Хранительницы и украсть у нее амулет, я не колебался ни минуты. С чего бы? Я считал ее избалованной девчонкой из Зимнего Дома и даже не испытывал угрызений совести. В конце концов, я делал все это ради благой цели.

Но в тот момент, да, в тот момент, когда Уилл и Элия попытались силой взять у Блум кровь, для меня все изменилось – раз и навсегда. С того момента я был на стороне Блум.

– Поэтому, когда ты лишь разок связался с Джозефом после того, как вы покинули остров, мне все стало абсолютно ясно, – продолжает размышлять Уилл, не обращая внимания на то, что его особо никто не слушает. – Но думаю, Джозеф просто не хотел отказываться от тебя. Не хотел отказываться от возможности, что это может быть так просто, понимаешь? Я говорил ему в Гетеборге, что нам не стоит брать тебя с собой в Зимний Двор, но он меня не послушал. И посмотри, что мы из этого получили.

Да уж, тут есть на что посмотреть. Я отправился с мятежниками на Калинойю, чтобы забрать Блум. Спасти ее и от повстанцев, и от ее собственной семьи, отвезти в безопасное место и убедить, что я ее не предавал. Устроить последнее представление, в последний раз станцевать под дудку Джозефа. Потому что одно мне было абсолютно ясно – в одиночку мне добраться до Калинойи живым и покинуть остров я не смогу. В прошлый раз, когда я застал Блум врасплох на скалах, ее семья не была так бдительна. Тогда никто не ожидал, что орда мятежников возьмет остров штурмом. Но ситуация изменилась. Так что мне нужна была защита группы – и я провалился по всем фронтам.

Блум все еще на острове, а мятежники ополчились против меня, как только мы покинули Калинойю после неудавшейся атаки. Я попытался убежать, скрыться в хаосе, но шансов не было. Последнее, что я помню, – это как я бежал в лес. Потом все вокруг почернело, и я очнулся уже в этом дерьмовом подвале. Это было три дня назад. С тех пор я сижу связанный в этой гребаной комнате и ничего не могу с этим поделать. Пока у меня нет перспективного плана, я не могу даже использовать свои силы, не рискуя тем, что они не лишат меня сознания. Тогда шанса сбежать у меня больше не будет.

– Не напрягайся, – искренне советую я Уиллу, борясь с вновь нарастающим головокружением. Плен и побои постепенно берут свое. Я бы с удовольствием проигнорировал Уилла, но если он ударит еще раз, меня, наверное, вырвет на собственные туфли. – Я понятия не имею, что сейчас с Блум. Мы больше не… Я не слышал о ней с тех пор, как вы взорвали дом в Гетеборге.

Уилл наклоняет голову, словно ищет правду на моем лице.

– А как же твоя сестра? И другая девушка? Они сбежали, и я уверен, что они вряд ли так просто приняли то, что ты исчез.

– Я не знаю, где они, – настаиваю я. Это не ложь. Кэт и Заре удалось сбежать, и Анатолию тоже. Но я не видел их с тех пор, как сдался и присоединился к Джозефу.

Глаза Уилла превращаются в узенькие щелочки.

– А значит, ты совершенно бесполезен. Ты это пытаешься мне сказать?

– Я знаю, что Джозеф предполагал, что, когда придет время, Элия сможет инициировать для него Ванитас, – измученно выдавливаю я.

Теперь уже никто не может точно определить, кто является законным Хранителем Ванитас. Правило о том, что задача Хранителя передается из поколения в поколение, в случае Ванитас неприменимо. Все, что у нас есть, – это догадки и расплывчатые предположения. Поскольку я – потомок первоначальной семьи Роша и обладаю явно выраженными способностями, я вполне могу считаться идеальным кандидатом на эту роль. Однако, хотя связь Элии с семьей Роша не была такой уж прямой, шанс, что он сможет взять на себя эту роль, все же был. Ключевое слово – «был».

– Но Элия мертв, – продолжаю я. – Блум убила его. Так что моя квалификация Хранителя – единственная причина, по которой я вообще до сих пор жив. Или нет?

– Там гуляет целая толпа членов Ванитас, – с демонстративной скукой отзывается Уилл. – Я почти уверен, что можно найти кого-то еще.

– Уилл, – говорю я, пытаясь сосредоточиться. – Я знаю, что ты не хочешь оказаться комнатной собачкой Джозефа. Но если ему удастся инициировать Ванитас, то ты станешь всего лишь его правой рукой, не более.

Он ничуть не выглядит впечатленным, когда откидывает назад свои светлые волосы, прежде чем снова складывает руки на спинке стула.

– Это еще предстоит выяснить.

– Я могу помочь, – твердым голосом уверяю я его. – Ты ведешь себя так, будто мы по разные стороны, но так не должно быть. Я так же, как и вы, хочу вернуть Ванитас в мировой цикл. Отпусти меня, и я помогу тебе это сделать.

Смех Уилла звучит холодно, но в то же время в нем слышны веселые нотки.

– Ты хороший парень, Перик. Ты борешься за справедливость, свободу и прочую ерунду, от которой не получишь ничего, кроме собственного душевного спокойствия. Но мне этого недостаточно. Пришло время преподать урок этим большим шишкам в сезонных Домах и заставить их понять, что они не могут помыкать нами только потому, что им это выгодно.

Больше всего мне сейчас хочется закатить глаза. Я не очень хорошо знаю Уилла, но помню, что он из относительно бедной семьи. Этот парень из каких-то там дальних родственников Летнего Мастера. У него никогда не было ни пышного двора, ни балов, ни богатства, ни власти – все это предназначено для Мастера и его ближайших родственников, к которым Уилл, конечно же, не относится.

Отчасти разочарование Уилла мне понятно. Я сам вырос, зная, что на самом деле предназначен для большего и что Мастера Домов виноваты в том, что мне отказано в лучшей жизни. И часть меня хотела именно этого – преподать Мастерам урок и показать, что мы могущественнее, сильнее и умнее их.

А потом я познакомился с Блум. Одной из тех, кого я считал высокомерными, эгоцентричными, жаждущими власти чудовищами. Блум совсем не подходила под это описание, и я понял, что не могу винить сегодняшние сезонные семьи за ошибки их предков.

– Мы можем решить это мирным путем, – пробую я снова. – Мы можем…

– Ты ошибаешься, – перебивает меня Уилл и встает. – Слишком многие уже погибли – и с нашей стороны, и с их. Если ты действительно думаешь, что мы все соберемся за круглым столом и будем обсуждать наши чувства, то ты еще глупее, чем я думал.

– И что это значит?

– Ты начал эту войну вместе с нами, Перик. Может, теперь тебе открылась какая-то там мораль, но ты сам помог запустить этот процесс. И мы победим.

– Любой ценой? – рычу я.

Пару секунд он просто смотрит на меня, затем медленно кивает:

– Чего бы это ни стоило. Нам всем нечего терять.

Старые друзья

Блум

Когда в мою дверь стучат, звук эхом отдается в моей голове, подобно раскатам грома. Я сижу взаперти вот уже пять дней. Пять дней, которые кажутся годами. После разговора с дедушкой я ни разу ни с кем не говорила, ни с одной живой душой. Мою еду по-прежнему оставляют за дверью, но я не обращаю на нее никакого внимания. Сейчас они уже, должно быть, заметили, что подносы третий день возвращаются на кухню нетронутыми. Желудок урчит при одной мысли о еде, но я держусь. Возможно, конечно, это оттого, что я опустошила свою небольшую заначку со сладостями, которые хранила в своей комнате. Теперь нет и конфет.

Стук раздается снова. Сажусь на постели; сердце колотится так, что едва не выпрыгивает из груди, и почти тут же чувствую, как во мне пробуждается сила, когда вижу, что ручка двери медленно опускается вниз. Вот уже несколько дней никто не стучался в мою дверь, не говоря уже о том, чтобы открывать ее. Меня держат здесь, пока не появится возможность использовать для ритуала перехода времен года. До тех пор у них нет причин иметь со мной дело.

Что, если они в самом деле нашли кристаллы и амулет? Это означало бы, что повстанцы проиграли. Что мой отец потерпел поражение, а Кево… Нет. Это невозможно.

Мое сердце бьется все быстрее и быстрее и вдруг на секунду замирает, когда сквозь узкую щель протискивается фигура.

– Мэрта? – тихо спрашиваю я. Мой голос шершавый, как наждачная бумага, и мне приходится несколько раз прочистить горло. – Что ты здесь делаешь?

Вместо ответа наша экономка бросает на меня слегка раздраженный взгляд и свободной рукой закрывает за собой дверь. На ладони другой руки Мэрты покачивается поднос с несколькими тарелками, мисками и большим кувшином воды. Она ставит поднос на маленький комод, а затем подходит ко мне.

– Ты должна что-нибудь съесть, – говорит она раздражающе громким и четким голосом. – Твой дед не слишком доволен тем, что ты отправляешь свою еду обратно нетронутой.

Я в замешательстве прищуриваюсь. Может, это сон? Не удивлюсь, если при всем окружающем меня однообразии мой разум уже просто прибегает к таким ярким снам, чтобы хоть немного развлечься.

– Что ты здесь делаешь? – снова спрашиваю я, быстро подтягивая к себе колени, когда она садится на матрас в изножье моей кровати.

Мэрта оглядывает меня с головы до ног, и ее брови поднимаются все выше и выше, пока почти не исчезают за линией роста волос. Ее всегда плотно сжатые губы сжимаются еще больше, и она медленно качает головой, отчего становится похожей на разочарованную бабушку.

– Что ты с собой делаешь, Снуппи?

Я с шипением втягиваю в себя воздух. При одном только звуке моего детского прозвища на глаза наворачиваются слезы. Быстро моргаю, но остановить их уже не могу – и в следующую секунду они уже бегут по моим щекам. Мэрта – одна из многих сотрудниц Зимнего Двора, но для меня она всегда была кем-то вроде члена семьи. Когда моя мама была слишком занята, а другие дети во Дворе вели себя по отношению ко мне слишком злобно и подло, рядом со мной была Мэрта – делала мне пудинг или давала работу по дому, чтобы чем-то меня занять. Вместе с моей матерью она была тем человеком, который чаще всего источал тепло и окружал меня им в этом доме.

Взгляд Мэрты смягчается, и в следующий момент она простирает руки и притягивает меня к себе. Я тихо всхлипываю, но позволяю ей это сделать. Во мне будто что-то ломается. Что-то такое, что будто только и ждало, когда меня обнимут и будут держать в этих объятиях какое-то время. Мэрта придвигается ко мне чуть ближе, и я прижимаюсь к ее груди и закрываю глаза, чтобы больше не видеть комнату, ставшую моей темницей.

Она слегка покачивает меня в объятиях и бормочет что-то, чего я не могу понять. В моем сознании возникают образы моей мамы, Кево, Кэт, Зары и Эммы. Образы всех тех людей, которых я успела потерять за такое короткое время и которых я всегда принимала как должное. Я бы все отдала, чтобы встретиться с Эммой в «Старбаксе» и обсудить все то дерьмо, которое сейчас происходит в моей жизни. Я скучаю по ней, и одна мысль о том, как она беспокоится обо мне, заставляет мое сердце болезненно сжиматься.

– Что… что ты… здесь делаешь? – спрашиваю я, всхлипывая, когда Мэрта медленно отпускает меня и снова окидывает пристальным взглядом.

Она снова качает головой:

– Один из нас должен был проведать тебя. Проверить, жива ли ты. Я смогла убедить их, чтобы мне дали проведать тебя, чтобы ты не причинила себе никакого вреда.

Я резко отступаю от нее и вытираю глаза тыльной стороной ладони.

– Как видишь, я все еще здесь. Я в порядке.

– Ты не в порядке, девочка.

Безрадостный смех срывается с моих губ.

– Что ж, ты права. Я чувствую себя просто дерьмово, но моего деда это вряд ли волнует. Ведь это его вина.

Какое-то время Мэрта молча смотрит на меня, так долго, что мне становится не по себе. Затем она тихо вздыхает и кладет свою руку на мою:

– Мне жаль твою мать, Блум. Я очень ее любила.

Слезы снова горят в моих глазах, но на этот раз мне удается сдержаться. Я убираю руку и отодвигаюсь к изголовью, чтобы увеличить расстояние между собой и Мэртой.

– Да, я тоже очень сожалею об этом.

Кажется, она понимает намек, потому что выпрямляется, указывая на нагруженный едой поднос, стоящий на комоде:

– Почему ты не ешь?

– А зачем? Не хочу, чтобы меня кормили, как свинью на убой.

– Ты драматизируешь, – замечает Мэрта, снова качая головой. – Ты ничего не добьешься, если будешь морить себя голодом. Ты только теряешь силы и энергию, которые нужны тебе для других дел.

– Вот как? – насмешливо фыркаю я. – И каких же? Смотреть фильмы? Или пялиться в стену? Я не смогу отсюда выйти, Мэрта. Ты знаешь это так же хорошо, как и я. Я явно в меньшинстве и не могу просто сбежать или сразиться со всеми сразу. Но деду я нужна живой, желательно – сильной и здоровой. Голодание, наверное, единственный способ заставить его занервничать.

Мэрта снова разглядывает меня, на этот раз, правда, как-то более испытующе, чем до этого. Будто взвешивает что-то в своей голове, но я понятия не имею, что именно. Мэрта всегда была какой-то загадочной. С одной стороны, преданная сотрудница моего деда, с другой стороны, она постоянно нарушала его правила. Она, например, с самого начала отказалась называть меня на «вы». А в детстве оставляла меня играть на кухне и читала мне вслух, хотя ожидалось, что она должна сохранять вежливую дистанцию по отношению к семье Мастера.

– И что ты собираешься делать? – наконец спрашивает она, бросая быстрый взгляд на дверь, будто желая убедиться, что та все еще заперта. – Каков твой план?

– Даже если бы он у меня был, – честно отвечаю я, – зачем мне рассказывать его тебе?

– Я не хочу знать, в чем состоит твой план, – не моргнув глазом уточняет она. – Я хочу знать, сдалась ты или нет. У нас мало времени, Блум, и я не хочу тратить его на то, чтобы смотреть, как ты хандришь.

Я в замешательстве встряхиваю головой:

– О чем ты?

– Ты сдалась? – повторяет она, на этот раз более настойчиво. – Спасовала перед своим дедом? Утратила боевой дух?

Я отвечаю не сразу, в основном потому, что пытаюсь найти смысл в ее словах. Вполне возможно, что Мэрта пришла, чтобы что-то выведать у меня. Чтобы узнать, может, им уже удалось меня сломить? Но почему это должно меня волновать? Даже если она – шпионка моего деда, пусть он услышит то, что я хочу сказать.

Не сводя с нее глаз, я сажусь чуть прямее и скрещиваю руки на груди:

– Мой дед запер и бросил меня здесь в тот самый день, когда умерла моя мама. Он лгал мне всю жизнь и вступил в жестокую борьбу с людьми, которые не требуют ничего, кроме своих гребаных прав.

– Да, – просто говорит она.

– Так какого черта я должна подчиняться ему, вставать на его сторону?

– Хорошо.

Когда она лезет в карман своего кардигана, во мне автоматически нарастает сила, руки и ноги начинает покалывать. Я не думаю, наверное, что Мэрта просто вытащит пистолет и застрелит меня, но прошлое уже убедительно доказало мне, насколько плохо я разбираюсь в людях.

Но то, что Мэрта кладет на покрывало рядом с моей ногой, совсем не похоже на пистолет.

Это мобильный телефон.

Я пару раз моргаю, глядя на маленький узкий прямоугольник, выделяющийся на нежно-розовом покрывале. Точно, смартфон.

– Что это? – спрашиваю я, подавляя слегка истерический смешок. – Ты телефон себе новый купила? Нужна помощь в настройке?

Она поджимает губы, явно не в восторге от того, что я шучу в данной ситуации.

– Это тебе.

Рефлекторно протягиваю руку, но затем замираю в воздухе.

– Ты помогаешь мне?

Слабая улыбка трогает ее губы, но исчезает так же быстро, как и появилась. Мэрта снова смотрит на дверь, которая по-прежнему закрыта.

– Я помогаю тебе с тех пор, когда ты лежала, завернутая в пеленки, Снуппи.

– Я имею в виду… – Я замолкаю и трясу головой, чтобы прояснить мысли. – Я ценю это, правда, но понятия не имею, что делать с мобильным телефоном. Я не знаю наизусть ни одного номера, который мог бы мне помочь.

Ни Кево, ни Кэт, ни Зары, ни даже Эммы. Даже если в этом телефоне есть мобильные данные, максимум, что я могу сделать, – это попробовать связаться с Эммой через аккаунт в социальной сети. Но, честно говоря, я понятия не имею, сможет ли вообще Эмма помочь мне в моей ситуации. В мире Сезонов полиция не обладает такой властью, как в обычном обществе. Даже спецназ не идет ни в какое сравнение с членами сезонных Домов, которые сейчас расположились в Зимнем Дворе и сделают все возможное, чтобы удержать меня здесь. К тому же мне совсем не хочется подвергать Эмму ненужной опасности.

Мэрта тычет в дисплей пальцем:

– Сестра мятежника занесла в него свой номер. Ты должна связаться с ней, как только телефон окажется у тебя.

Моя челюсть уже, наверное, где-то на полу.

– Ты говорила с Кэт?

– У тебя слишком много вопросов и слишком мало времени.

– Мэрта, прошу тебя…

– Я говорила с одним нашим общим другом. – Она поднимает бровь. – Помнишь Матео?

Совершенно шокированная, я смотрю на нее во все глаза.

– Я думала, что… я… то есть он предал меня, и я подумала…

Я подумала, что Матео на стороне плохих парней. Тогда, после того как мне пришлось бежать от Кево и его товарищей в парке, Матео накачал меня запрещенными веществами и передал повстанцам. Это было до того, как я узнала обо всех секретах и заговорах. В то время Матео был моим водителем и телохранителем, и я была уверена, что, помимо этого, он был мне кем-то вроде друга. Пока не предал меня.

– У Матео не было плохих намерений, – объясняет Мэрта, которая, очевидно, прочитала мои мысли. – Он действовал немного неуклюже, но к плохим парням он отношения не имеет.

Мой мозг вот-вот взорвется. Не удивлюсь, если из головы уже струится дымок.

– А ты? – через пару секунд спрашиваю я. – Как во все это ввязалась ты?

Она мягко улыбается мне:

– Твоя мама когда-нибудь говорила тебе, какие у меня способности?

В замешательстве качаю головой. Насколько я помню, мама никогда не говорила о Мэрте. Честно говоря, я всегда предполагала, что у Мэрты вообще не было никаких активных сил, по крайней мере таких, о которых стоило бы упоминать. Зимний Дом – самый скучный Дом по сравнению с остальными: если бы сезонные семьи были клубом, мы были бы казначеями и секретарями. Наша магия по своей природе преимущественно пассивна. Но, конечно, есть и несколько особенно сильных членов Зимнего Дома, обладающих активными способностями.

Мой дедушка, например, один из них. Он обнаруживает особенно интенсивные силовые линии и может отражать атаки, создавая вокруг себя своего рода защитное пространство. Я ощутила это на собственном опыте, когда попыталась использовать свои силы, чтобы заставить его поговорить со мной вскоре после Бала Времен Года, на котором Кево украл у меня амулет.

Я тоже не исключение. Мать была представительницей Зимнего Дома, отец – Осеннего. Это означает, что я ношу в себе комбинацию их способностей. Осень истощает жизненную энергию, заставляет живые существа и растения стареть быстрее. Но сама Осень от этого ничего не выигрывает. Зима же способна распознавать энергии, направлять их. Эти две силы в сочетании обеспечивают мне возможность вытягивать энергию практически из всего, чего угодно, и тем самым увеличивать свои силы, ослабляя противников.

– Я не удивлена, – говорит Мэрта, прерывая мои раздумья. – Твоя мама никогда не хотела меня слушать. Она была такой же упрямой, как и ты, но страха в ней было больше.

Мне хотелось бы возразить, но я знаю, что Мэрта права. Моя мама всегда боялась, даже в ту ночь, когда повстанцы ворвались на наш остров. И все равно отказалась покинуть меня и спрятаться в катакомбах. В ту ночь она была храброй, и это стоило ей жизни.

– Почему она должна была тебя слушать? – с напряжением в голосе спрашиваю я. – И какое это имеет отношение к твоим способностям и мобильному телефону?

Мэрта нетерпеливо вздыхает. Если она действительно пришла сюда затем, чтобы выяснить, что за проблемы у меня с едой, у нас, вероятно, не так много времени, прежде чем станет очевидно, что она находится в моей комнате слишком долго.

Виновато поджав губы, я жестом прошу ее продолжать.

– Я могу предсказывать, – говорит она и смеется, когда я хмурюсь. – Знаю, как это звучит. Все не так просто, но время от времени я вижу путь, который человек собирается пройти. И прежде всего – конец этого пути.

В голове у меня зарождается мрачное предчувствие, но я игнорирую его.

– Что ты имеешь в виду?

– Когда тебе было годика три, я поняла, что твой жизненный путь не будет гладким, – объясняет она с остекленевшим взглядом. – И я имею в виду не обычные проблемы, с которыми приходится сталкиваться всем нам. Это нечто большее. То, что выйдет за рамки твоей собственной жизни. Я увидела смерть, горе и боль. Я увидела Осень. И сразу же рассказала об этом твоей матери.

Она увидела Осень. Моего отца. До недавнего времени я понятия не имела, что мой отец – представитель Осеннего Двора. Отношения между Домами запрещены, поэтому мама всегда говорила мне, что мой отец был посторонним, совершенно обычным человеком, который исчез в тот самый момент, когда узнал обо мне. А у меня не было совершенно никаких причин сомневаться в ее рассказах, пока не проявились мои осенние способности, пока я не подслушала Кево в Гетеборге и, наконец, пока Джозеф не возник собственной персоной.