Исход

Меня охватывает трепет, когда Шон подзывает к себе. Невозможно игнорировать, как он раскачивается, сексуально приподнимая бедра. Я сдаюсь, разрешаю музыке вести и начинаю танцевать с Шоном, вращая бедрами. Он ободряюще подмигивает, проворно поворачивается, заведя мою руку себе за спину, и с легкостью выполняет движение. Несколько зрителей поблизости выкрикивают слова поддержки и улюлюкают, увидев, как по моей шее расползается румянец. Но это Шон, его сила воздействия на меня, и он ею идеально управляет. Поэтому я поступаюсь принципами. И уступаю ему.

И вот мы танцуем, а Шон мне поет. Его идеальное тело покачивается в такт задающим ритм басам, когда вдруг вступает гармошка. Мы танцуем на шумной улице, расходимся и снова приникаем друг к другу. Мы танцуем так, словно занимались этим много лет, а не пару месяцев. В его карих глазах отчетливо читается гордость, когда он замечает, как я оживаю. Музыка резко обрывается, окружающие нас танцоры замирают. В небо поднимаются руки, все дружно выкрикивают слова песни. На долю секунды все замирает, прежде чем снова приходит в движение.

Я не слышала эту песню раньше, но знаю, что никогда ее не забуду. Текст слишком ироничный, слова обращаются ко мне на самом сокровенном уровне. И я воспринимаю это как подарок судьбы. Да, так и есть. Здесь, на Мэйн-стрит, мы крадем время, возвращаемся в прошлое и просто… танцуем. Вдвоем мы забираем наши украденные мгновения и не обращаем внимания на испорченный мир, наши обстоятельства и помехи. В эти короткие минуты лета мне чуточку легче дышать, чем обычно, а боль утихает.

Нет ничего важнее меня, моего золотого солнца и любви, которую я к нему испытываю. Я со смехом качаю головой, когда Шон демонстративно кружится, бросая вызов любому, кто попытается испортить нам это мгновение. И тогда я понимаю: мы не позволим никому и никогда разрушить то, что у нас есть. Когда песня заканчивается, толпа взрывается одобрительными аплодисментами, а Шон наклоняется и обхватывает мое лицо руками. Он приникает ко мне, а потом захватывает мои губы в таком чувственном поцелуе, что боль, которой я только что избежала, сменяется агонией.

Умом я понимаю, что сегодня это «однажды» не наступит.

– Я должен идти, – взглядом умоляя понять, шепчет он мне на ухо и убирает с моего плеча волосы.

– Нет, пожалуйста.

– Я должен. Прости.

Я качаю головой и опускаю глаза, когда начинают литься ожидаемые слезы. Шон касается пальцем моего подбородка и смотрит мне в глаза. В его глазах такое же опустошение.

– Пожалуйста, Щеночек, ешь. – Он ведет большим пальцем по моему лицу. – Танцуй, пой, улыбайся.

– Не уходи, пожалуйста. – С печальным лицом он касается нежным поцелуем моих губ, и у меня вырывается всхлип, из-за которого все слишком быстро прерывается. – Шон, пожалуйста…

Когда Шон меня отпускает, я закрываю лицо ладонями, из горла вырывается мучительный крик, когда его тепло покидает меня.

Задыхаясь от слез, я качаю головой, обхватив ее руками. Я не в силах вынести мучительную боль, от которой разрывается сердце. Ладони пропитываются слезами, вокруг меня собирается толпа, а я чувствую каждый его шаг.

Я не могу его отпустить. Не могу.

Опустив от лица руки, я выискиваю, в каком направлении он мог уйти, и начинаю проталкиваться в прибывающей толпе. Я не позволю ему оставить меня. Не желаю, чтобы этот танец стал последним, потому что мне всегда будет мало. Сердце сжимается, когда я теряю Шона из виду. Я поворачиваюсь, осматриваясь, но теряюсь в толпе, которая бросается к сцене. Пробираясь через людей, я начинаю паниковать.

– Шон! – кричу я, оглядываясь, замечаю взъерошенные светлые волосы и кидаюсь за ним.

– Шон! – Я отталкиваю семью, едва не сбив маленького мальчика с липкими от глазированных яблок руками, извиняюсь и бросаюсь туда, куда ушел Шон. Кружа на месте, замечаю ближайшую скамейку и запрыгиваю на нее, прочесывая глазами тротуары и переулки.

– Нет, нет, нет!

Меня охватывает паника, когда я не нахожу Шона. Навострив слух, я бесплодно ищу, пока не доносится слабый, но отчетливый рокот двигателя. Я бросаюсь туда и бегу по переулку, заворачиваю за угол. Врезаюсь в невидимую стену и встречаюсь глазами с серебристым взглядом. Прислонившись к «Нове» Шона, стоит Доминик. Скрестив на груди руки, он внимательно на меня смотрит. Шон тоже замечает меня, стоя по другую сторону машины. Он бросает последний взгляд поверх крыши, а потом садится за руль. Я перевожу глаза на Доминика, который оглядывает меня с головы до самых пят. С замиранием сердца я осторожно делаю шаг вперед, и он отрицательно мотает головой.

– Пожалуйста, – шепчу я, зная, что он прочтет мольбу по моим губам. Слезы льются безостановочно. В его серебристых глазах отражаются все эмоции. Когда он полностью эмоционально передо мной открывается, у него подергиваются пальцы. Я знаю, что он хочет сократить расстояние, стереть все преграды между нами.

– Пожалуйста, – умоляю я, не в силах вынести эту боль. – Пожалуйста, Дом, не уезжай. Пожалуйста, – выкрикиваю я.

Я чувствую, с каким трудом ему дается отказ, когда он медленно качает в ответ головой. Его выдают глаза, а не поза. В его взгляде я вижу тоску, сожаление и негодование из-за того, в каком мы оказались положении. И этого достаточно. Должно быть достаточно.

Мне не почудилась его привязанность. Не почудились те минуты, что мы провели вместе. Никто не может обесценить или опровергнуть все, что между нами произошло. Никто. И я не позволю кому бы то ни было забрать у меня это драгоценное время.

Но стоя напротив них и изливая душу, я не получаю от них никаких гарантий, и это пугает сильнее всего.

Доминик дергает за ручку за своей спиной и открывает дверь. Шон упрямо смотрит перед собой – то ли чтобы дать нам время, то ли потому что больше не может на меня смотреть. Это ни капли не утешает. Я с упоением смотрю напоследок на Доминика и показываю ему свои слезы, свою любовь. Приложив руки к груди, я закрываю глаза и произношу одними губами правду:

– Я люблю тебя.

Открыв глаза, я вижу в его глазах настоящее чувство от моего признания. Дом делает шаг вперед, на его лице появляется нерешительность, но он тут же разрывает нашу связь и садится к Шону в машину. И в следующий миг они исчезают.

И тогда я наконец понимаю, что они проиграли в битве, когда пытались меня удержать.

И это «однажды» может никогда не наступить.

Глава 3

В одном из фильмов саги «Сумерки» есть сцена, в которой Белла, подавленная горем, неподвижно сидит в кресле и немигающим взглядом смотрит в окно, за которым сменяются времена года. Глядя со своего балкона, как осыпается с деревьев листва, чтобы весной дать жизнь новым росткам, я поняла, что прожила последние три сезона, как Белла, когда ее оставил возлюбленный.

Возможно, прошедшее лето и было наполнено любовью, но, когда на землю упали первые снежинки, моя ненависть только возросла. Ненависть к незнакомому мужчине, который лишил меня счастья, сделав изгнанницей.

Теперь, когда я жду тех, кто меня покинул, я заменяю тоску на презрение к мужчине с пылающим взором, к тому, кто приказал держать меня на соответствующем месте – в неизвестности.

Праздники быстро пролетели, и я отправилась домой. Зимние каникулы я провела с матерью и Кристи, излечивая все это время свое разбитое сердце – сердце, до краев наполненное любовью, которую не на кого излить. И ни разу за все это время я не пожалела о минутах, проведенных с Шоном и Домом.

Я благодарна им.

Признательна.

Благодаря знакомству с ними я познала себя. Это было не просто лето, а сезон открытий. Думаю, большинство людей живут, не познав себя так хорошо, как удалось это сделать мне. Страстные свидания и ночи, что я проводила со своими любовниками в тени зеленых деревьев и под мерцающими звездами, преобразили меня.

Проходили минуты, часы, дни и месяцы, а я так и не вернулась к жизни. Просто плыла по течению.

Я хранила свои воспоминания за семью замками, пока однажды не заставила себя начать жить заново. Учеба давалась легко, да и на работе стало попроще, когда я сблизилась с Мелиндой и парой рабочих с ночной смены. Из Братства никто со мной не разговаривал – вообще никто. Столкнувшись с кем-нибудь из них на городской заправке или в другом месте, я оставалась невидимкой для любого, у кого была татуировка. Я потеряла не только своих парней, но и друзей, включая Лайлу и остальных, кто имел отношение к Братству.

Ублюдок сдержал обещание. Я оказалась совершенно одна.

Со временем я решила, что так будет лучше. Общение или связь с любым, кто был близок с Шоном и Домиником, дадут ложную надежду на будущее, которое мне не светит.

В конце весны я успешно окончила два семестра с почти идеальным средним баллом и дорабатывала отведенный год на отцовском заводе. Я на три четверти исполнила условия нашей сделки, осталось всего несколько месяцев.

Всего одно лето в Трипл-Фоллс – и я освобожусь от Романа Хорнера и обязанностей перед ним, а моя мать наконец обретет финансовую независимость.

Свобода близка.

После нашей последней встречи Роман не вернулся из Шарлотт, и я не жду, что он вообще сюда приедет. Отец не утруждался возобновлять общение, просто каждую неделю присылал письмо на электронную почту. Как я и подозревала, он никогда не жил тут. Можно даже сказать, этот дом всегда был лишь проектом храма его успеха.

К концу лета больше не придется иметь дело с томительным опасением встретиться лицом к лицу. Притом мне будет отписана большая часть его состояния, и связь между нами навсегда разорвется.

Как ни странно, я не спешу покидать Трипл-Фоллс.

Я привязалась к этому городу и его жителям. И больше не возражаю против рутины рабочих дней. Но теперь, когда семестр окончен и выходные снова принадлежат мне, придумать себе дело становится сложной задачей.

Я провожу свободное время с умом.

Часто отправляюсь в походы. Но никогда не хожу по тропам, по которым меня водил Шон. Я перестала быть мазохисткой. Зато стала выносливее, и мышцы уже не болят после долгих хождений по лесам и горным утесам. С помощью приложения я освежила знания французского, решив в конечном итоге провести лето за границей, раз уж мой банковский счет пополнился. И теперь, когда погода перестала быть прохладной, я снова загораю, плаваю и читаю во дворе Романа.

Я разрешила себе немного пофантазировать о нормальной жизни, о том, как иду в последнюю минуту выпить по стакану пива вместе с коллегами или присутствую на семейных мероприятиях Мелинды, просто чтобы скоротать время. Я всячески стараюсь быть ей настоящей подругой, какой она является для меня.

Но сегодняшний день приносит новую преграду. После восьми месяцев мучительного молчания со стороны моих пропавших возлюбленных я согласилась на свидание.

Приняв обжигающий душ, обвожу мерцающей красной помадой губы и вспоминаю, как Шон водил по ним членом, давлю на корню воспоминания о звуках, которые он издавал, о довольном стоне и громком выдохе, когда он кончил.

– У тебя свидание. Свидание, Сесилия. – Я закрываю глаза, чувствуя, как меня сдерживают воспоминания о последнем свидании.

Перед глазами возникает улыбка Доминика вместе с ярким воспоминанием о том, как я пальчиками ног водила по его мускулистому телу, сидя на переднем сиденье «Камаро».

Чертыхнувшись, выхватываю салфетку и стираю размазавшуюся помаду.

– Свидание, Сесилия. Сосредоточься на свидании. Его зовут Уэсли. Он вежливый, образованный и сексуальный.

Но не такой сексуальный, как Шон. Или как Доминик. И ни один мужчина на свете не может быть таким сексуальным, как Француз, – вопреки моей непомерной ненависти к нему.

Да будь он проклят!

Стоит только подумать об этом надменном ублюдке, как в жилах закипает кровь. Возможно, нам больше не суждено встретиться, но я не позволю ему снова заполучить надо мной такую власть, как при первой встрече. Он не мешкая лишил меня счастья, вынес приговор и определил жестокую меру наказания, после чего ушел. Несколько месяцев назад я бы подчинилась любому его плану, лишь бы оказаться рядом с Шоном и Домиником. Но время пошло мне на пользу. Оно меня исцелило. Придало сил и ярости.

Пусть только осмелится еще хоть раз встать у меня на пути после того, как собственноручно нас разлучил.

Но Шон с Домиником подчинились ему, и для меня их поступок непростителен.

Затаенная обида, за которую я цепляюсь, по прошествии времени помогает объективно смотреть на прошлое. Меня переполняют гнев и возмущение – орудия, необходимые, чтобы двигаться вперед. Однажды, когда гнев больше не понадобится, я прощу их за ту боль, что они мне причинили, ради себя. Но это случится нескоро.

Покачав головой, сосредотачиваю внимание на глазах, которые густо накрасила тушью. Голова явно забита не тем, и я прекрасно это понимаю. Но мне нужно сделать последний шаг. Нужно вернуться.

Я перестала ждать «однажды», заменила его на «когда-нибудь» или «кто-то другой».

И, может, этим «другим» станет Уэсли.

Лежащий на туалетном столике телефон вибрирует, оповещая о сообщении, и я впускаю Уэсли, решив не давать ему код от ворот. Этот урок я усвоила.

Преисполненная предвкушением, спускаюсь по лестнице в новом облегающем платье с завязками на шее, которое помогла выбрать хозяйка моего любимого магазина. Настроившись на новые перспективы, я подхожу к двери.

От неожиданно нахлынувших воспоминаний хочется смеяться. Не стирая из памяти настоящее, задержаться в прошлом. Я просто хочу почувствовать близость, не имеющую ничего общего с мужчинами, которые отказываются покидать мои сны, после того как забрали у меня жизнь. Более того, хочется узнать, смогу ли я почувствовать волнение, намек, хоть какой-то признак жизни, кроме биения собственного сердца.

Просто хочется знать, способна ли я почувствовать иные признаки своего существования.

– Пожалуйста, – шепчу я, хотя никто меня не слышит. – Я хочу ощутить хоть что-нибудь, – взмаливаюсь я, когда Уэсли подъезжает к дому и выходит из пикапа.

Когда он окидывает мою фигуру карими глазами, в которых зажигается огонек, и встречает белозубой улыбкой, я понимаю, что для меня свидание окончено.

* * *

Ничего.

Вот что я чувствую. Абсолютно ничего. Ни во время ужина, ни когда Уэсли берет меня за руку и отводит к своему пикапу. Ни волнения, ни толики предвкушения, когда он открывает передо мной дверь и, нежно убрав с моего лица волосы, наклоняется.

Его поступок меня заводит, и я в последнюю секунду отворачиваюсь, не в силах этого вынести. Это не ласка Шона и не губы Доминика. Уэсли опускает голову и внимательно смотрит на меня.

– Тебе разбили сердце?

– Извини. Я думала, что уже готова.

– Ничего. Просто… когда я говорил за ужином и не мог заткнуться, мне показалось, что мыслями ты не со мной.

– Дело не в тебе… – Я чувствую неловкость и по выражению его лица понимаю, что правда была бы более милосердным поступком.

Ему хватает такта хмыкнуть.

– Ауч.

Хочется заползти под его пикап. Вместо этого Уэсли помогает мне сесть в машину и наклоняется.

– Все хорошо, Сесилия. Я понимаю тебя.

Испытывая чувство вины, я смотрю на него.

– Я оплачу свой заказ.

– Сколько еще ты планируешь меня сегодня оскорблять? И с какими придурками ты раньше встречалась?

С незабываемыми придурками и немного мерзавцами.

– Я бы не стала тебя винить, отправь ты меня домой на такси.

– Ты до боли честная, но мне это нравится. – Он прикусывает губу и смотрит в глаза. – А еще очень красивая. Я польщен, что стал твоей первой попыткой. И может быть… – Уэсли пожимает плечами. – Может быть, мы как-нибудь попробуем снова.

– С радостью.

Мы оба понимаем, что это ложь, но я успокаиваюсь и пристегиваюсь, пока Уэсли обходит пикап. Он садится в машину и на обратном пути настраивает радио. В салоне повисает тишина. Я радуюсь, когда он наконец заговаривает:

– Так это был кто-то из местных?

– Нет. Просто мудак, с которым я встречалась в Джорджии. – Ложь с каждым разом дается легче. Но говорить правду в мои планы не входит.

Уэсли оставляет меня у входной двери, дружески обнимает на прощание и предлагает позвонить ему, когда я буду готова. Когда он уезжает, я проклинаю свое верное сердце и, разозлившись на себя, от души хлопаю дверью.

Приуныв, поднимаюсь по лестнице и захожу в спальню. Скинув босоножки, вытаскиваю из сумочки телефон и отправляю сообщение Кристи.

«План “Покончи с ними” полностью провалился».

Кристи: «Не сдавайся, детка. Сейчас любой мужчина просто временная замена».

«Я еще не готова».

Кристи: «Ничего страшного. Не спеши. У тебя все получится».

«Чем сегодня занята?»

Кристи: «“Нетфликс” и расслабон. Завтра тебе все расскажу».

«Отдыхай, детка. И жду новостей. Люблю. Спокойной ночи. Целую».

Я решила смириться со своим прогрессом. Я сходила на свидание, и неважно, успешно оно прошло или нет. Это уже начало.

Поставив телефон на зарядку, откидываю одеяло, сажусь на край кровати и вожу пятками по плюшевому ковру.

Попытка жить «обычной» жизнью после страстных отношений с двумя парнями изматывает. Спустя столько месяцев я продолжаю скучать по суматошным вечерам, по загадочности, связи и сексу. Божественному сексу.

Я предоставила себе достаточно времени, чтобы оплакать эти отношения. Было бы гораздо легче, если бы сердце прислушалось к разуму. Провожу пальцами по нетронутым губам и решаю смыть макияж под душем утром. Откинув подушки с одеяла, устраиваюсь удобнее с книгой и замираю, увидев металлический кулон, дожидающийся меня на подушке.

Обхватив его пальцами, подношу к глазам и не верю, что держу его в руках, не верю в то, что он может означать. Подскакиваю с кровати и оглядываю комнату, чувствуя, как бешено колотится в груди сердце.

– Шон? Доминик?

Я иду в ванную. Пусто.

Балкон. Тоже никого.

В отчаянии обыскиваю дом, но обнаруживаю, что все двери заперты.

Но запертые двери никогда их не останавливали. Они никогда не были преградой. И доказательство у меня в руке.

Окрыленная надеждой, застегиваю кулон на шее и бросаюсь к черному ходу. Снимаю с напольной вешалки резиновые сапоги, надеваю их и достаю из дождевика карманный фонарик. Спустя пару секунд я вожу слабым лучом по внутреннему двору.

– Шон? Доминик?

Никого.

Направляюсь прямиком в лес, мимо поля со свежескошенной травой. От ощущения теплого металла на шее в осколках сердца проклевывается первый намек на надежду. Взобравшись на небольшой холм, ведущий к лесу и поляне, с трудом перевожу дыхание.

От раскинувшегося передо мной вида я охаю. Высокая трава покачивается, залитая желто-зеленым светом от сотен светлячков. Они плавно перемещаются с кустов на толстые ветки и сияют в небе как алмазы, исчезая в свете полной луны.

– Шон? – С помощью фонарика обыскиваю каждый уголок поляны, осматриваю каждую тень от деревьев. – Доминик? – тихонько зову в надежде, что один из них или оба меня ждут. – Я здесь, – объявляю, обыскивая темный лес. От фонарика в руке мало толка. – Я здесь, – повторяю, касаясь пальцем выреза на ожерелье.

– Я здесь, – тщетно произношу, потому что тут никого нет.

Здесь только я.

Вконец сбитая с толку, поворачиваюсь, отчего начинает кружиться голова, и молюсь отыскать любой признак жизни, но безуспешно.

Та надежда, что я чувствовала всего несколько минут назад, развеивается на ветру, шелестящем в высоких мерцающих соснах. Но я не зацикливаюсь на боли. Прикладываю ладонь к груди и смотрю на симфонию света, разыгрывающуюся над моей головой и у ног. Их мелодия беззвучна, но завораживает. Околдованная луной и световым представлением, я сжимаю между пальцами вороново крыло.

Один или оба заявили на меня свои права.

Кто-то положил медальон на подушку.

Я взываю к ним еще раз.

– Шон? Доминик? – Вокруг меня воздух словно замирает, когда появляется намек на чье-то приближение. Я резко выпрямляюсь, услышав в метре от себя низкий голос с французским акцентом.

– Жаль тебя разочаровывать.

Глава 4

Он появляется из тени густой рощи. Я пячусь назад, включаю фонарик и направляю на него луч.

– Чего ты хочешь?

– Хочу? От тебя? Ничего. – Он предстает передо мной, его тон сочится презрением.

Благодаря карманному фонарику мне хорошо его видно, ни одна тень не омрачает его лицо: изящный нос и резко очерченный подбородок. Какая жалость, что я ненавижу его, иначе могла бы отдать дань его красоте. Я выключаю фонарик, желая, чтобы его поглотила тень, но даже в темноте, под сияющей луной и среди окружающих похожих на фейри светлячков он ослепляюще прекрасен. Мужчина одет так же, как в нашу первую встречу, разве что пиджака и узкого черного галстука сегодня не наблюдается. Он выглядит неуместно в рубашке, брюках и начищенных ботинках посреди леса.

– Что ты тут забыл? Да еще и в таком виде?

– Могу задать тебе тот же вопрос.

Я так и не сняла после свидания платье, и теперь стою перед ним в макияже и с укладкой, обутая в резиновые сапоги в горошек. Тоже слишком расфуфыренная для полуночной прогулки по лесу.

– Я тут живу.

– Нет, не живешь.

– Не придирайся к словам. И хватит здесь ошиваться.

– Буду ошиваться везде, где, черт возьми, захочу. – Его взгляд полон той пылающей жестокости, что я видела во время нашей стычки в прошлом году. В его голосе снисхождение и неприязнь. Было бы проще уйти, но хочется просветить его, что я тоже вынесла о нем суждение, как он обо мне.

– Ты омерзителен. Эта твоя манера. – Я поднимаю руку и обвожу ей его. – Словно у тебя есть право так себя вести, обращаться со мной, как взбредет в голову.

– Хочешь произнести речь «Поступай с другими так, как поступали с тобой»? Потому как я гарантирую, что ты одним своим существованием отравила мне жизнь.

– Ты несешь вздор и недостоин того, чтобы я вела с тобой беседы.

– Ты забываешь, с кем разговариваешь.

– Ага, ну а ты можешь засунуть в себя свой член, придурок. Мы тут не письками меряемся.

– У тебя отвратительная манера выражаться.

– Ты урод и ублюдок, а хорошие манеры я показываю воспитанным людям, не заносчивым социопатам с отсутствием эмпатии.

Он нависает надо мной, его аромат вторгается в мое личное пространство. Он выше Шона и Доминика на несколько сантиметров. Его телосложение чудовищно зловещее, будто он миновал переходный период и из ребенка сразу стал мужчиной.

– А ты – девчонка с грязным ртом. И если я недостоин беседы с тобой, почему ты до сих пор со мной споришь?

– Верно подмечено. Катись к черту. – Я отхожу от него, как вдруг он резко хватает меня за запястье. Я пытаюсь вырваться, но он смотрит не на меня. Его взгляд прикован к вороньему крылу, висящему у меня на шее.

– Что это?

Я не могу сдержать улыбку.

– Думаю, ты прекрасно знаешь, что это.

– Кто тебе его дал?

– Не твое дело. Отпусти!

Он рывком притягивает меня к себе, и я роняю фонарик, вцепившись в руку, которой он меня держит. Другой он тянется к медальону. Поняв его намерения, я прихожу в ярость. Свободной рукой влепляю ему пощечину и отступаю, чтобы горящей ладонью залепить пощечину сильнее.

– Черт, не смей!

Мне не по силам одолеть этого дикаря, когда он рывком притягивает меня к себе и трясет, как тряпичную куклу, после чего бросает на землю и садится сверху.

– СЛЕЗЬ С МЕНЯ! – кричу во всю силу своих легких и борюсь с ним. Я провожу ногтями по его рубашке, но вцепиться мне не во что. Он с легкостью берет надо мной верх, словно дерется с мошкой, и прижимает мои запястья к холодной траве.

Он нависает надо мной с глазами, полными ярости.

– Сейчас же говори, кто тебе это дал, мать твою!

Я плюю ему в лицо и поздравляю себя, когда слюна попадает на его подбородок. Мужчина без усилий перехватывает мои запястья одной рукой, прижимает их к земле, а потом стирает слюну плечом. Я вижу блеск зубов и понимаю, что ублюдок… улыбается так, что меня начинает тошнить.

– Я лишал жизни и за меньшее.

– Тебе меня не напугать. Ты всего лишь огромная безмозглая туша.

От его мрачного смешка по спине ползут мурашки.

– Ты даже не подозреваешь, что уже намокла. – Его горячий шепот вызывает тревожный звоночек. – Может, стоило дождаться, когда ты сама это поймешь, когда снимешь трусики и начнешь из-за этого изводить себя.

– Пошел ты.

Он наклоняется, и до меня доносится аромат пряного цитруса и кожи.

– Тебе было одиноко, Сесилия?

– Слезь с меня. – Я борюсь с ним изо всех оставшихся сил, но безрезультатно.

– Время игр окончено. Кто дал тебе кулон?

– Я бы не сказала, даже если бы знала.

Черт. Черт. Черт.

– Ты не знаешь. – Его полные губы расплываются в приводящей в ярость ухмылке. – Великолепно! Ты не знаешь, от кого кулон.

Он наклоняется, и я слышу в его голосе очередное смертельное обещание.

– Я позабочусь о том, чтобы ты никогда не узнала. – Он хватает кулон, пока я сопротивляюсь со всей силы.

– Не надо, нет! Пожалуйста, не надо! – Я умоляю, вцепившись ему в руку; металлическая застежка впивается мне в шею и рвется. Потеряв самообладание, я кричу от чувства утраты. Глаза жжет от злых слез, поскольку этот мужчина растерзал меня одним-единственным поступком.

– Почему? Почему? Это мое. Он любит меня!

– Кто… кто тебя любит, Сесилия?

– Это для меня, для моей защиты! Это мое обещание!

– От кого тебе нужна защита?

От тебя.

Но я не осмеливаюсь произнести это вслух. Неважно, давала ли я ему власть меня тиранить или нет, – он не тот человек, который будет спрашивать разрешения.

– Эти твои законы! Нельзя их менять, как тебе захочется. Он выбрал меня!

– Ты жалкая. – Он отпускает меня, встает со сломанным кулоном в руке и смотрит сверху вниз.

– Думаешь, безделушка тебя защитит? Да она ничего не значит.

– Кулон важен для меня!

– Ты всего лишь влюбленная девчонка.

– Я двадцатилетняя женщина, ублюдок. – Я встаю, чтобы быть с ним лицом к лицу, хотя ноги дрожат. – И я принадлежу ему.

– Потому что он так сказал? У тебя вообще нет права голоса. Ты не в себе. И нет, милая, ты ему не принадлежишь. Он мой брат.

– Твой брат, как же. Он просто мальчик, с которым ты строил крепость до того, как достиг половой зрелости. Тебе сколько… за тридцать перевалило? И все еще бегаешь по округе, сражаясь с воображаемыми драконами.

– Думай что хочешь, но ты видела, на что мы способны.

– На мелкие кражи и громкие вечеринки? Тоже мне, подвиг, – блефую я, не моргнув глазом. Не хочу, чтобы он знал, как много я на самом деле знаю. – И я знаю, кому принадлежу.

Он наклоняется и смотрит мне в глаза.

– Уверена?

– Я люблю его.

– Назови его.

– Это не имеет значения…

– Да-да, ты любишь их обоих. Я уже слышал об этом.

– Ты заплатишь за то, что сделал мне больно.

– Думаешь? – Он оглядывается. – Кто тебя спасет? – Я чувствую, как сильно бьют его слова. Он прав. Никто не спасет меня от этого безумного ублюдка. Но они отлично научили меня обороняться.

Словно прочитав мои мысли, он говорит тихим голосом, в котором явственно читается угроза:

– Знаешь, мне и не такое сходило с рук. – От изысканности его французского акцента вкупе с откровенной неприязнью угроза становится более опасной. Но я не отступаю. Я столько месяцев отравляла себя ненавистью и охотно готова ее выпустить.

– Что же вас так злит, сэр? Я помешала вам убивать и мучить мелких животных? Сегодня вечер пятницы, а вы не нашли занятия поинтереснее, чем преследовать влюбленную девчонку? И кто из нас жалок?

Я собираюсь с силами, гордо выпрямляюсь, чувствуя, как закипаю от гнева.

– Ты всего лишь напуганный мальчишка, одержимый идеей все контролировать, потому что в детстве тебя обделяли вниманием.

В следующую секунду я оказываюсь сбита с ног и падаю на спину. Сердце замирает, дыхание перехватывает, когда на мой рот набрасываются с чем-то, напоминающим поцелуй. Мужчина придавливает меня своим телом и накидывается на мои губы, раздвигая их языком. Я замираю с широко раскрытыми глазами, пока он грубо ласкает меня языком, шиплю и задыхаюсь. Полностью контролируя свои действия, он завладевает моим поцелуем, прежде чем крадет все предыдущие, стирая последний поцелуй Шона и те, что были до него. Стирает томительную игру языком Доминика. И я борюсь, цепляясь за те поцелуи всем своим естеством, но они ускользают от меня сквозь хватку моих дрожащих пальцев. Утрата и ненависть распаляют меня, пытаюсь отвернуться и воспрепятствовать, но он делает это невозможным.

С каждой секундой он грабит, обирает меня до нитки, а следующим движением берет в плен. Внезапно я оказываюсь объятой пламенем. Жар поглощает возведенные мной стены, и они падают оземь. Дым окутывает меня, и я лежу без сил под мужчиной, объятая синим пламенем.

Я погружаюсь в чувственное забвение и проигрываю битву, пытаясь восстановить дыхание. Его мучительные ласки языком безжалостны. Он словно беспощадно лакомится моим ртом. С моих губ срывается стон, и меня поглощает бушующее пекло. Наконец, оно испускает дух.

А вместе с ним испускаю дух я.

И оживаю с помощью жестокого поцелуя.

Поцелуя, который возрождает меня к жизни – к жизни, которая за несколько месяцев забвения и отвержения потеряла важность. Вероломное тело предает меня. Медленно закипающий голод растекается по рукам и ногам. Наши языки соприкасаются и начинают яростное сражение. Я трахаю своего врага ртом и раздвигаю ноги, а он прижимается к моему ненасытному телу эрекцией.

Гнев и похоть вынуждают меня бороться сейчас совсем по другой причине: я цепляюсь, царапаюсь, чтобы прижать его к себе, впиваюсь ногтями в кожу головы и склоняюсь, чтобы открыть ему доступ к шее.

Тяжело дыша, я заимствую кислород у него. Наши языки сражаются, его движения показывают превосходство и самозабвение.

Неумолимая похоть овладевает мной, и я погружаюсь в подводное течение. Оказавшись в западне, я довольствуюсь волной и набираю в легкие воздух, воссозданный ненасытным ртом. Мое тело набухает, раскрывается, приветствует. Я обхватываю бедра мужчины ногами, пока он трется членом у моего лона. Разделяющая нас тонкая ткань почти не оберегает меня от прямого контакта. Выгнув спину, чувствую пульсацию во всем теле. Грудь наливается, а соски напрягаются. Между ног становится горячо, и я прижимаю мужчину к себе, когда он бьется и побеждает в схватке. Его прикосновения лишены нежности, но меня это устраивает, потому как знаю, что любой намек на нее меня погубит.

Сгорая от стыда при этой мысли, я отрываюсь от него.

– Остановись, – с запинкой произношу я в полном ужасе.

Мужчина пренебрегает моей просьбой, и я вновь пытаюсь развязать войну с похотью, которая разрушает меня. Он шлепает по моим рукам, опустив голову, кусает за шею и плечо, а потом обхватывает губами грудь. Тонкий хлопок намокает. Сосок становится твердым. Мужчина отстраняется, чтобы грубо отодвинуть ткань, сдернуть лифчик и оголить грудь. Он опускается и обхватывает ее ртом, я чувствую, как он впивается в плоть острыми зубами.

Через секунду он задирает юбку, его пальцы больно впиваются в мое бедро. В это время я неуклюже вожусь с его ремнем. Звон пряжки заставляет меня замереть, а в следующее мгновение меня внезапно отпускают. Разинув рот, я пячусь под его хищным взором. Уверена, на моем лице отражается ужас от того, что я только что совершила. Тяжело дыша и сидя с обнаженной грудью, я разъяренно качаю головой, но мужчина с легкостью подтягивает меня за сапог. Опускается и снова целует, на его языке металлический привкус. Он исследует места, куда ему нет доступа, включая те, которых еще не касались. Когда он отрывается от меня, мы встречаемся лицом к лицу. Тишину разрушает наше прерывистое дыхание.